Мартин подождал, пока чайник, закипев, отключился. Достав из шкафа банку растворимого кофе, он положил одну ложку в чашку и плеснул туда кипятку. Потом открыл холодильник и с огорчением обнаружил, что молока нет. Вспомнив, что молоко должны были привезти, Мартин прошел через холл и, толкнув дверь, вышел на улицу.

Мчались автомобили, из почтового ящика торчали свежие газеты, на крыльце стояли четыре бутылки молока. Он забрал их, взял утреннюю корреспонденцию и, насвистывая какой-то мотивчик, вернулся в кухню.

В кухне он поставил три бутылки в холодильник, а из четвертой налил молока себе в чашку. Придерживая ложечку большим пальцем, он пил кофе и просматривал газеты. Не найдя ничего любопытного, отложил их в сторону и с чашкой в руках пошел в гостиную, где мальчики смотрели утреннюю субботнюю передачу.

– Ну совсем неинтересно, – пожаловался Томас, подойдя к телевизору и собираясь переключить канал. Но отец успел заметить кадры последних новостей, где мелькнул искореженный фасад какого-то супермаркета, и услышал слова репортера: «…сегодня в девять тридцать. Под обломками обнаружено одно тело. Поиски продолжаются. Полиция не имеет…» Тут же кадры исчезли, сменившись эмблемой другого канала, потом появилась реклама детского питания.

– Мы это будем смотреть, – заявил старший. Несколько мгновений Мартин стоял, оцепенев от внезапной тревоги, глядя на сыновей, крутившихся перед экраном. Потом, не чувствуя, что горячая чашка обжигает пальцы, шагнул к телевизору, отстранил мальчиков, взял дистанционный пульт, нажал кнопку.

Захныкал Бенджи. Том протестующе воскликнул: «Ну па, зачем?». Не обращая на них внимания, он пристально вглядывался в экран, где снова возникла прежняя картина. Вдоль улицы мел ветер. За спиной корреспондента возвышалось массивное здание без крыши, с укороченными, словно обрубленными стенами. Даже не слушая комментарий, Мартин знал, где находится этот магазин. Недалеко от него, в тесной квартирке многоэтажного дома, на одной из соседних улочек жила Энни еще в ту пору, когда они встречались.

Рядом со станцией метро находился уютный бар, куда они часто ходили вдвоем или с друзьями. И всегда проходили мимо высоких нарядных витрин этого супермаркета.

Вот и сейчас вход в метро виднелся справа от репортера. «Других пострадавших пока не нашли, но несколько минут назад из-под обломков извлекли одного погибшего…» О чем это он говорит?

Мартин опустился перед телевизором на колени, вплотную придвинулся к экрану, как будто от этого ему стали виднее детали изображения.

Бледное бесстрастное лицо репортера терялось на фоне городского пейзажа, зато назойливо лезла в глаза изломанная тень разрушенного здания.

Сыновья за его спиной опять недовольно захныкали.

– Да тихо вы, подождите немножко, – бросил он, не оглядываясь.

Что это сказала ему Энни утром перед своим уходом?

Он стоял на лестнице с Беном на руках, жена поднялась к ним, чтобы утешить малыша. Мартин попытался вспомнить, что же она тогда говорила. Нет, кажется, ничего конкретного. Обещала вернуться побыстрее, но куда точно пойдет, нет, об этом разговор не шел.

Но если ехать на метро, то именно этот супермаркет ближе всего. Энни считала его «своим», потому что привыкла к нему еще с тех пор, как жила неподалеку. Она и теперь очень часто делала покупки именно там.

Мартин продолжал внимательно следить за происходящим на экране телевизора. Вот появилась панорама места происшествия: автомобили скорой помощи, толпа уличных прохожих и телевизионщиков за лентами заграждения, мелькающие тут и там желтые шлемы спасателей и полицейских.

«С Энни случилось несчастье… И оно как-то связано с кадрами теленовостей». Предчувствие беды было смутным, неопределенным, но заставило его похолодеть от ужаса.

Что сказал репортер?

«Тело одного пострадавшего извлекли несколько минут назад…»

Мартин встал на затекшие, непослушные ноги, покачнулся и пролил кофе. Недоуменно взглянул на чашку, которую все еще продолжал держать в руках, машинально поставил ее на телевизор. В эту минуту репортаж закончился. Возникло привычно-бесстрастное лицо диктора: «Новые подробности о взрыве в Вест-Энде мы сообщим вам, как только узнаем что-нибудь дополнительно. А сейчас…»

Отвернувшись от телевизора, Мартин невидящим взглядом окинул комнату. Комок стоял у него в горле, лицо побледнело. Томас сразу заметил, что с отцом происходит что-то неладное.

– Папа, что-то случилось?

Господи, как же старший сын похож на мать! Даже интонации голоса те же, что у Энни. И сердце ему сжал мучительный страх за жену.

– Да что там такое, па?

– Ну что ты, малыш, ничего не произошло. Пожалуй, съезжу-ка я за мамой, – он перевел дыхание, чтобы унять дрожь в голосе. – Позову Одри, чтобы она побыла с вами, а сам поеду и привезу маму.

Наверное, ему лучше было бы остаться дома, но у него уже не было сил сопротивляться все нарастающему чувству. Он знал, что помчится к разрушенному магазину и там, даже голыми руками будет раскапывать развалины, чтобы спасти жену.

Он подошел к телефону и набрал номер Одри.

Казалось, он разговаривал с ней целую вечность. Чтобы не напугать сыновей, Мартин старался подбирать обтекаемые, нейтральные фразы. И тем не менее он видел, что его волнение отразилось и на смущенных личиках детей.

– А почему ты хочешь поехать за мамой? – спросил Том. – Она ведь совсем недавно ушла за покупками. Зачем тебе ее искать? И где ты ее будешь искать?

– Ну, это не трудно. В метро и в магазинах так много народу перед праздником. Ты ведь не хочешь, чтобы мама испытывала неудобства, чтобы она устала? Вот увидишь, я ее быстренько найду, помогу сделать покупки и мы скоро вернемся домой.

Мартин представил заполненный людьми магазин, а потом то, что увидел по телевизору: взорванное здание, груды обломков. Как он найдет Энни в этом хаосе? Лучше пока об этом не думать. Он заставил себя спокойно улыбнуться:

– Побудьте с Одри, а мы с мамой обязательно привезем вам что-нибудь вкусненькое.

Но его беспокойство словно передалось мальчикам по воздуху. Младший вдруг отчаянно заплакал: «Хочу к маме! Где мама?»

Мартин постарался взять себя в руки, чтобы скрыть ужас, все сильнее охватывающий его.

– Бенджи, сынок, ну будь умницей, ну не плачь… Обещаю, что мама будет дома совсем скоро.

Он говорил малышу ласковые словечки, а сам нетерпеливо поглядывал на дверь. Наконец он увидел, как в калитку их сада вошла Одри, и взяв Бенджи за руку, пошел открывать ей. Видно было, что собиралась она впопыхах: пальто, надетое прямо поверх халата и фартука, распахнуто, на ногах домашние тапочки, которые она даже не успела переобуть, шарф небрежно повязан. И это Одри, всегда такая аккуратная. Ее вид только усилил волнение Мартина, и он почувствовал, как дрожит его рука, крепко сжавшая мягкую ладошку сына.

Одри вошла и прямо с порога спросила:

– Ты точно знаешь, что она там?

– Нет, но это вполне вероятно. Она может там быть.

– В таком случае не лучше ли тебе остаться дома и подождать уточняющих сообщений? Ну чем ты там сумеешь помочь?

… Тело одного пострадавшего извлекли несколько минут назад…

– Наверное, ты права. Но я не в силах сидеть в бездействии. Да я себе места не найду, пока дождусь чего-нибудь определенного. Там я, по крайней мере, буду все видеть своими глазами.

Одри сочувственно кивнула. Он одел дубленку, похлопал по карманам в поисках ключей от машины.

– Если она позвонит, – осторожно сказала Одри, – я скажу, что произошло и где ты.

– Да-да, конечно. Я тоже позвоню, как только будет возможность.

Так, ключи на месте. Он торопливо обнял мальчиков. Бенджи совсем успокоился и теперь стоял рядом с Одри, держась за ее передник. Том проводил отца.

Уже у самой двери сын легко дотронулся до его руки и спросил почти шепотом, словно боясь, что младший брат услышит:

– Мама… она там? В том разрушенном магазине, что показывали по телевизору?

Мартин отвел взгляд в сторону.

– Что ты, Томми, конечно, нет. Но знаешь, если на улице такое творится, лучше, чтобы мама была дома. Да ты не волнуйся, мама совсем в другом месте, я знаю…

Он сознательно лгал. А что ему еще оставалось?

Мартин вышел и плотно прикрыл за собой дверь, чтобы не впустить в дом пронзительный злой ветер. Под его резкими порывами он торопливо дошел до ворот и сел в автомобиль. В машине царил привычный беспорядок, валялись забытые детские игрушки, комиксы.

Энни иногда брала машину, чтобы покатать ребятишек или съездить с ними в гости к бабушке. Внезапно полыхнула страшная мысль: а что, если она погибла? В ужасе Мартин склонился на руль, сжал руками голову и взмолился:

«Боже, спаси и сохрани Энни! Боже, сделай так, чтобы ничего не случилось! Боже, отведи от нас эту беду!»

Он резко рванул машину с места и погнал ее к супермаркету, обезображенный фасад которого стоял у него перед глазами так же ясно, как и дорога, убегавшая под колеса его машины.

Полицейский комиссар спустился по ступеням служебного фургончика вслед за своим коллегой из команды спасателей. Они вместе направились через тротуар к зияющим разбитым витринам. Поблизости на углу улицы упала рождественская елка, украшенная блестящими игрушками. Она лежала среди бумажных лент с наклеенными на них серебряными звездами и разваленных груд каких-то перевязанных розовыми тесемками красных коробок. Везде валялось битое стекло, и ботинки комиссара хрустели, когда он шел по асфальту.

Они подошли к тому, что когда-то было большими дверями, заглянули через проломы вверх. В провалах у них над головами сквозь острые углы разорванных ферм и разрушенных этажей светилось хмурое серое небо. Пыль все еще кружилась в воздухе и удушающим облаком висела над рабочими, разбиравшими мешанину из кирпича и металла.

Молоденький полицейский подошел к начальству, подал комиссару защитную каску. Рядом, ожидая их, стояли еще два человека. Один, крупный мужчина в водонепроницаемой куртке, был инженером местного департамента. Его подняли с постели и сейчас под курткой и свитером на нем все еще была пижама. Другой мужчина с озабоченным лицом стоял рядом, и ветер трепал его седые волосы. У него в руке была защитная каска, и когда офицер подошел к нему, то он неумело и неловко одел ее. Это был один из директоров магазина, только что приехавший сюда прямо из своего дома в Кемпстеде.

– Наша главная проблема, – начал бригадир спасателей, и директор подошел поближе к говорившему, – заключается в том, что вот эта часть фасада, – тут он поднял руку, как будто останавливая транспорт, – в любую секунду может рухнуть, – тут он резко опустил руку. – Вот где серьезная угроза нашим работам.

Во время разговора развороченные руины здания скрипели и шатались.

– Понадобится несколько часов, чтобы разобрать фасад, – продолжал инженер. – Да еще сколько времени уйдет на то, чтобы поставить леса. Конечно, мои парни будут работать настолько быстро, насколько это вообще в человеческих силах, но…

Они не говорили о том, что и без слов хорошо понимали все, кто тут работал, – если внизу еще были живые люди, то они навряд ли смогут продержаться так долго.

– Возможно ли продолжать спасательные работы, – спросил директор взорванного магазина, – пока рабочие будут укреплять фасад?

Полицейский комиссар и руководитель спасателей посмотрели друг на друга, а потом последний сказал:

– Мы продолжим работу, хотя это рискованно.

Снова возникла пауза. Комиссар подождал, подкручивая маленькие ровные усы кончиками пальцев, и наконец сказал:

– На том и порешим, джентльмены. Будем продолжать спасательные работы и в то же время постараемся как можно быстрее укрепить фасад или разобрать его.

Трое его собеседников кивнули.

– Хорошо, – тихо сказал комиссар, – спасибо. Они еще немного постояли рядом, ежась от ветра, врывающегося в зияющие проломы витрин фасада. В нескольких ярдах от них стояла группа санитаров с носилками. Все молча наблюдали за тем, как двое пожарников в черных бушлатах, стоя на коленях, вытаскивали обломки штукатурки из темного зева провала.

– Еще одна молоденькая девушка… Мы ее нашли при помощи теплового индикатора, который реагирует на излучение человеческого тела. Ее уже скоро вытащат.

Комиссар посмотрел в сторону санитаров:

– Жива?

– Боюсь, что нет.

Прошло еще несколько минут. Подъехал автомобильный кран и начал маневрировать среди обломков, готовясь к труднейшей операции по разборке фасада. Спасатели продолжали работы внизу, не поднимая голов и не глядя на его действия.

Комиссар полиции постоял немного, подождал, пока не откопали второе тело. Когда девушку укладывали на носилки, всем бросились в глаза ее худые жалкие ноги. Носилки поставили в автомобиль, и девушка отправилась тем же путем, что и ее подруга, через оцепление, в больницу.

Комиссар покачал головой и, повернувшись, направился по осколкам битого стекла к фургону экспертов-взрывников. Там его уже ждал предварительный доклад.

Взрывное устройство было одно. Спрятали его на третьем этаже, возле служебного выхода, возможно, в раздевалке рабочих. Теперь уже совершенно ясно, что вероятность наличия других взрывных устройств, скрытых где-либо, может быть исключена.

– Хвала господу и за это, – пробормотал полицейский.

Эксперты-криминалисты работали уже около часа. Один из них передал ему второй рапорт, и комиссар быстро пробежал его глазами. Диаграммы показали возможное направление распространения взрывной волны и падения обломков здания.

– Почти та же картина, которую мы наблюдали в Брайтоне, сэр, – произнес один из офицеров.

– Будем надеяться, что госпоже премьер-министру не пришло в голову сегодня отправиться сюда за рождественскими покупками.

– Да, сэр.

Судя по расчетам, наиболее вероятным местом, где могли быть живые люди, был фундамент, защищенный от падающих обломков армированным перекрытием первого этажа. Комиссар взглянул сквозь окно фургона на громоздящиеся обломки бетона на этом этаже, и опять нервно подергал усы.

– А можно пробиться к фундаменту? – спросил он.

– Доступ практически заблокирован. Сейчас его расчищают с двух сторон.

Комиссар посмотрел на часы. Было без пяти двенадцать. Если только там есть люди, то они уже провели под обломками два с половиной часа.

Одиннадцать лет назад…

Энни больше не мерзла. Ей было уже почти удобно. Словно она покачивалась в маленькой лодке на темной воде широкого озера. Рука Стива была для нее якорем.

Она пыталась вспомнить, что же произошло одиннадцать лет назад. Сейчас это стало для нее особенно важным еще и потому, что она решила рассказать об этом Стиву. Она чувствовала его рядом с собой, знала, что он слушает ее. Ощущение плавного покачивания все усиливалось. На тихих убаюкивающих волнах они вместе все удалялись от берега.

– Я сделала слишком легкий выбор, – повторила она.

– Какой же? – казалось, его голос излучает тепло, казалось, он шепчет что-то, а его пальцы перебирают ее волосы и щеку согревает его дыхание.

– Я выбрала путь обычный и безопасный, потому что это было проще, – она засмеялась надтреснутым голосом. – Забавный путь, не правда ли? Как будто можно упростить жизнь…

Теперь она все ясно вспомнила. Картины прошлого вставали из небытия, яркие, как предутренние сны. Они встречались с Мэттью за два месяца до ее свадьбы. В тот день она так торопилась поскорее добраться до квартиры своей подруги Луизы. Выкрашенные в ядовито-зеленый цвет лестничные марши подъезда шестиэтажного дома, где та жила, пахли, как всегда, карболовым мылом и железом. Лифт тоже, как всегда, не работал, и тяжелая сумка отбила Энни все ноги, пока она добралась до знакомой двери.

Она позвонила, и когда Луиза открыла, вбежала в квартиру и радостно закричала:

– Достала! Десять ярдов, очень дорого, но такая прелесть! Тебе понравится!

– Да-а? – Луиза взяла сумку и заглянула в нее.

– О да! Я сделаю себе из него такое подвенечное платье, каких свет еще не видел.

Короткий смешок раздался из угла комнаты.

– Ах да, Энни, познакомься – это Мэттью.

Он сидел на полу, прислонившись спиной к дивану, скрестив длинные ноги в вытертых до белизны джинсах. Светлые, коротко стриженные волосы, загорелое худощавое лицо, серые глаза с густыми темными ресницами, чуть ироничная улыбка на красиво очерченных губах.

Мускулистая грудь выступала из-под полурасстегнутой рубашки. На вид ему было не больше двадцати, значит, года на два меньше, чем Энни.

Юноша посмотрел на нее серьезно, почти строго, и сразу же решительно сказал:

– Кто бы он ни был, не выходи за него замуж. Стань моей женой.

Энни рассмеялась, он показался ей обыкновенным флиртующим бездельником, но Мэттью даже не улыбнулся. Он смотрел на нее, на Луизу, стоявшую сзади с сумкой в руках, так открыто, так уверенно…

Больше о ее свадебном платье они не говорили. Вместо этого они втроем пили чай, удобно расположившись на залитом солнечным светом коврике.

Девушки слушали удивительные рассказы Мэттью. Целый год он провел в Мексике, нигде долго не задерживаясь, за еду и ночлег работая на маленьких фермах.

Он рассказывал о долгих днях утомительной однообразной работы на истощенных крестьянских полях, о неплодородной земле, которую приходится обильно поливать водой из реки, протекающей порой за несколько миль, о душных ночах, проведенных в жалких сараюшках, где сквозь дыры в крыше светят такие огромные, такие, кажется, близкие звезды.

– Как ты там оказался? Зачем тебе это было нужно? – спросила Энни.

Он улыбнулся в ответ ласково и снисходительно, словно маленькой девочке.

– Я там размышлял. Обожаю это занятие, но, увы, не могу этим заниматься в обычной обстановке.

– Почему же ты вернулся обратно?

– Закончил свои размышления.

Так сидели они до самого вечера, пока солнце не прошло через всю комнату. Энни вдруг обратила внимание, что разговаривали большей частью только они с Мэттью, а Луиза в основном молчала, внимательно поглядывая то на парня, то на свою подругу-невесту.

В шесть вечера Энни, наконец, встала. Мэттью тоже поднялся, и она увидела, что он, оказывается, очень высокий, с подтянутой, ладно скроенной фигурой.

– Давай немного погуляем где-нибудь в парке, – предложил он.

– Но я, право…

– Мне бы этого очень хотелось.

Сумка с белой нарядной тканью так и осталась на полу в комнате Луизы. Уже стоя на тротуаре с Мэттью, Энни вспомнила, что так и не договорилась с подругой о новой встрече, чтобы посмотреть сделанные Луизой выкройки.

Энни заколебалась, подняться ли снова наверх, но появилось такси, и Мэттью остановил машину. Он открыл перед ней дверцу, потом сел рядом на заднее сиденье, и они поехали, с удовольствием рассматривая улицы, залитые мягким вечерним солнцем, переполненные, как обычно в час пик, оживленными спешащими прохожими.

Этот день… майский, первый по-настоящему теплый, совсем летний день…

В парке, за столиками кафе, вынесенными на траву, сидели отдыхающие. Садилось солнце, и его последние лучи косо пробивались сквозь листву и золотились на воде пруда.

Глядя на их слившиеся тени, Мэттью сказал:

– Видишь, мы принадлежим друг другу.

– Да нет, ты ошибаешься. Я выхожу замуж за Мартина. Мы знаем друг друга семь лет.

– Это еще не причина, чтобы вступать в брак. Точно так же, как и то, что мы с тобой знакомы всего семь часов, еще не основание, чтобы отказаться стать моей женой.

Энни нахмурилась. До этого дня она безмятежно двигалась по проторенной дорожке, ровной и прямой, особенно не задумываясь о своем будущем – впереди было все ясно и предсказуемо. Этот новый знакомый стал у нее на пути и заглянул в такие уголки души, о которых она и сама не подозревала.

Энни почувствовала, как в ней растет раздражение против Мэттью, но в то же время с удивлением обнаружила, как поднимается и крепнет страстное желание сделать шаг навстречу этому высокому парню, прислониться к его широкой груди, крепко прижаться.

Он снова внимательно и настойчиво заглянул ей в глаза:

– Мне кажется, ты и сама это знаешь, – и подняв руку, он ласково провел по ее волосам. Их первое прикосновение друг к другу было таким трепетным. Энни чуть улыбнулась:

– Ты предлагаешь выйти за тебя замуж всем девушкам, кого ни повстречаешь? Может, ты и Луизе это предложил в уплату за ночлег или пока не подыщешь еще что-нибудь подходящее?

Он засмеялся в ответ.

– Да что ты! Я никогда и никому такого раньше не говорил. Да мне и в голову не приходило – обзаводиться семьей. Ты – совсем другое дело. Я тебя сразу узнал, как только увидел на пороге комнаты. Понимаешь, Энни, ты появилась – и я узнал твое лицо, голос, движения. Мы ведь до этого никогда не виделись, но я тебя всегда знал, знал даже, что и как ты скажешь.

Ей нечем было опровергнуть его слова, потому что она моментально поняла: все, что он говорит – правда.

Мэттью ничего не сочинял, ни капельки не преувеличивал. Но она-то о нем не знала ровным счетом ничего!

– Послушай, – растерянно произнесла Энни, – а как же я? Ты ведь для меня загадка из загадок! Ну вот, рассказал о своих похождениях в Мексике. А что было до этого? Кто ты? Откуда и зачем возник в моей жизни?

Это было не праздное любопытство. Энни знала почти наверняка, что отношения с этим сероглазым незнакомцем станут чем-то большим, чем простая интрижка.

Мэттью взял ее за руку, бережно обнял, ее голова оказалась у него на плече. И так они пошли по аллее парка, закат горел у них за спинами, и тени их протянулись прямо перед ними.

– Я тебе все расскажу о себе, – пообещал он. – Много времени это не займет.

Мэттью был единственным сыном крупного промышленника, чье имя в определенных кругах имело немалый вес. Семья всегда была убеждена, что сын, конечно же, пойдет по стопам отца. До поры до времени он не разочаровывал родителей, хотя отличался, на их взгляд, странными пристрастиями. В школе он интересовался только столярным делом и действительно хорошо изучил это ремесло, после чего счел свое образование законченным. И в тот же день, когда Мэттью посчитал себя достаточно взрослым, чтобы отстаивать собственное мнение, он решительно отказался следовать семейным традициям. В то время, когда его школьные товарищи грызли гранит науки в Оксфорде или Кэмбридже, Мэттью вместе с компанией хиппи отправился путешествовать в Афганистан.

С тех пор он постоянно колесил по белу свету, перебиваясь случайными заработками, а часто и просто работая за ночлег и еду или за деньги, необходимые для того, чтобы отправиться дальше, в какое-нибудь новое место. Он побывал на Ближнем Востоке, потом перебрался в Южную Америку, и вот вернулся в Англию из Мексики.

Он жил простой трудовой жизнью, но мысль его находилась в неустанном поиске, анализируя, сопоставляя, пытаясь найти ответы на вечные вопросы бытия…

– Так о чем же ты размышлял, странствуя по дальним странам? – поинтересовалась Энни.

– О смысле жизни. И о том, что мне делать дальше. И вдруг меня потянуло домой с такой силой, как будто меня кто-то позвал. Я почувствовал, что должен вернуться сюда. Приехал и встретил тебя.

– А если ты ошибаешься во мне или в своих чувствах? Вдруг ты видишь во мне то, что хочешь видеть, а совсем не то, что есть на самом деле?

Он не колебался ни секунды.

– Нет. Ты именно та женщина, которая мне нужна. Я всегда был уверен, что сразу узнаю тебя из тысячи других – так и вышло. Ты – это ты, и именно ты мне нужна. А я нужен тебе. Это правда. Да ты и сама это знаешь. Отбрось же сомнения и давай радоваться жизни и нашей встрече.

– Мэттью, уж не думаешь ли ты, что мы любили друг друга в нашей предшествующей жизни?

Он изумленно повернулся к Энни и даже чуть отстранился от девушки.

– Господи, конечно нет! Ты считаешь, я похож на этих безумцев, что видят тайну в самых простых вещах? Ну нет, я слишком большой реалист, чтобы верить во всю эту мистическую дребедень.

Энни задумчиво взглянула на юношу, а потом вдруг рассмеялась заразительно и звонко, и Мэттью вторил ей высоким радостным смехом. Они хохотали до слез, а потом Энни уткнулась головой ему в грудь, и он обнял ее так крепко, что перехватило дыхание. Совсем стемнело. Они были, кажется, на Пэлл Мэлл. Мимо них в мягком свете уличных фонарей проносились автомобили, редкие прохожие не обращали внимания на юную пару.

Вот сейчас, сейчас Мэттью ее поцелует. Энни, не новичок в любви, ждала этого мгновения с трепетом молоденькой девчонки.

Губы Мэттью прижались к ее волосам…

– Я хочу есть, – вдруг произнес он.

Энни подавила вздох минутного разочарования. Он не поцеловал ее, но может, это и к лучшему.

– Давай куда-нибудь пойдем, – Энни с сожалением выскользнула из теплого кольца его рук и слегка отодвинулась от него.

– Видишь ли, у меня совсем не осталось денег, – честно признался он.

– Ну, нет проблем, – беззаботно отозвалась Энни, – ладно, сегодня угощаю я.

И они пошли дальше по улице, все так же держась за руки. Ее обручальное кольцо царапнуло его ладонь, и он поднес руку поближе к глазам, чтобы рассмотреть как следует. В ярком свете фонарей камни засверкали холодным надменным блеском.

– Ух ты! – присвистнул Мэттью. – Алмазы! Я тебе ничего подобного подарить не смогу. Твой Мартин, наверное, решит забрать у тебя кольцо. Ты как, не слишком расстроишься?

Энни по-настоящему рассердилась. Да что же это такое? Что он себе позволяет, этот мыслитель? Тоже мне: пришел, увидел, победил. Ее раздражение стало еще сильнее из-за подавляемого чувства вины перед женихом.

Через восемь недель у них свадьба, а она весь день провела с первым встречным! Энни вырвала руку у Мэттью и сунула в карманы сжатые кулаки.

– Я выхожу замуж за Мартина. Это обязательно, что бы ты по этому поводу не думал. И кольцо останется у меня.

– Вот и прекрасно, – холодно ответил Мэттью.

Они шли рядом, но словно злая тень пролегла между ними, отдалив, нарушив ту хрупкую связь, что возникла между этими двумя такими родными и такими похожими молодыми людьми.

Он первым не выдержал этого напряженного молчания. Его голос звучал мягко, но тревожно:

– И все-таки, Энни, милая, что же ты собираешься делать? Ведь не хочешь же ты сказать, что мы вот так расстанемся?

От этого мягкого голоса, от его настойчивого и тревожного взгляда Энни совсем растерялась.

– Не знаю… Все так неожиданно, – подумав немного, она пожала плечами, – Нет, просто не знаю, что и делать. Попробую, пожалуй, поразмыслить. Как ты. Вдруг что-нибудь прояснится.

– Ну что ж, я могу и подождать, – сказал Мэттью. И она знала: он будет ждать. С этого дня Энни жила какой-то странной жизнью, которую и двойной в общем-то нельзя было назвать. Просто половина этой жизни проходила в мире грез, а другая – была наполнена обычными, даже слишком обычными делами и заботами.

Продолжались приготовления к свадьбе с Мартином. Несколько раз Энни была у Луизы и с удовольствием примеряла подвенечное платье, которое действительно получалось необыкновенно красивым. Из типографии были получены пригласительные билеты, и они с матерью в очередной раз просматривали список гостей, а потом Энни сама подписывала приглашения.

Уикэнды они, как и всегда, проводили вдвоем с Мартином, обустраивая свой будущий дом, и Энни помогала ему красить окна и собирать шкафы. Хватало дел и на ее работе, как раз появился очень интересный заказ. Но как только среди всех этих хлопот и волнений выдавалась свободная минутка, Энни бежала к Мэттью.

У него был свой, особенный мир. Он жил везде и нигде. Днем подрабатывал на какой-то стройке, мыл посуду в маленьком кафе, ночевал в комнатушке над магазином, по вечерам оформлял кабинет хозяина. Он кочевал из квартир с чужими диванами в пустые комнаты, где спал на одеяле, брошенном прямо на пол, перебивался случайными заработками, не строил планы и никогда не беспокоился, что с ним будет завтра. С огромным удивлением и даже с чувством какого-то сладкого ужаса Энни обнаружила, что, оказывается, Мэттью живет без особых проблем, довольствуясь малым и ни в чем себе не отказывая.

И именно поэтому, – все чаше думала Энни, – ему и удается получать такое удовольствие от жизни. Это качество – умение наслаждаться жизнью, радуясь любым ее проявлениям и не требуя слишком много, особенно нравилось ей в новом друге. Уже через много лет, вспоминая то время, Энни с грустью должна была признаться, что это были счастливейшие часы ее жизни.

Деньги, как только они заводились, он тратил не задумываясь. Мэттью очень любил вкусно поесть, поэтому он облачался в свой единственный приличный костюм и приглашал Энни на ужин в какой-нибудь фешенебельный ресторан, где, естественно, за один вечер исчезал его недельный заработок. Было видно, что он получает такое наслаждение от окружающей роскоши, прекрасной музыки, оживленной нарядной толпы посетителей и экзотических блюд, которые они заказывали, что у нее просто не хватало мужества, чтобы отказаться пойти с ним, или хотя бы настоять на том, чтобы самой расплатиться.

– Ты знаешь, – нередко говорил Мэттью, – по-моему, просто смешно, когда имеешь возможность все это позволить себе – и по каким-то дурацким причинам все время себя ограничивать. Мой отец всю жизнь каждый день обедает в таких местах, и единственное, что он заказывает – это кусок жареной камбалы и бутылку минеральной воды.

Когда деньги кончались, Мэттью никогда не огорчался. Он был просто неистощим в поисках разнообразных удовольствий, порой почти грошовых. Именно с ним Энни открыла для себя маленькие парки с тенистыми аллеями, солнечными полянами, о существовании которых она раньше даже не подозревала. С ним она видела больше картин и скульптур, древних соборов и памятников архитектуры, чем тогда, когда изучала искусство в колледже. Но где бы они не проводили время, чем бы не занимались, казалось, ничто не имеет значения, кроме главного – они вместе.

Мэттью был счастлив, если Энни удавалось побыть с ним хотя бы час или два. Кроме нее для него никого не существовало. Никогда еще Энни не ощущала так остро, как важны и прекрасны для другого человека каждый ее шаг, взгляд, слово.

И все их прогулки и развлечения, безумно дорогие или наоборот, совсем бесплатные, казались прекрасным, невероятным, волшебным подарком судьбы.

Уже потом, выйдя замуж, Энни часто возвращалась в своих воспоминаниях к тем скамьям на набережной Темзы, где они сидели летними вечерами, наблюдая за волшебной игрой серебристых огней на тихой глади реки, к таинственным, сладко пахнущим пылью прошедших веков залам Национальной галереи, к уютным крошечным кафе с их нехитрыми лакомствами и негромкой музыкой.

Вспоминая изысканные обеды и скромные завтраки, она часто думала, что дни, проведенные с Мэттью, были последними, когда она чувствовала себя молодой, беспечной и восхитительно легкомысленной. Мэттью сделал ей и еще один сказочно щедрый подарок: именно с ним Энни познала во всей полноте мир чувственных радостей.

Однажды после работы Энни впервые пришла к нему в комнату над магазином. Стоял теплый июньский вечер, и на Энни было легкое голубое платье без рукавов. Ее волосы как будто светились, рассыпавшись по плечам. Когда Мэттью открыл ей дверь, его поразило, как она красива. И он протянул к ней руки, запустил свои ладони под тяжелую копну ее золотых волос – его пальцы коснулись ее шеи.

После того первого вечера в Сент-Джейском парке он как-то мимолетно, почти шутя раза два или три поцеловал ее. Но никаких попыток к чему-то большему он не предпринимал, и Энни убеждала себя в том, что она поддерживает знакомство с Мэттью просто так, для разнообразия, и уж конечно ни в коем случае она не изменит Мартину. Но она также знала, что Мэттью, следуя какой-то собственной логике, просто ждет подходящего случая. И вот теперь он взял ее за руку и повел через комнату к серому одеялу, лежащему на голом полу с простым спальным мешком в изголовье. Ей бросились в глаза электрический чайник, какая-то коробка, в которой Мэттью хранил минимальный запас продуктов, открытый чемодан с его одеждой, небрежно брошенной туда.

Он встал у нее за спиной, взъерошил ей волосы, а потом склонился к ней, его губы прикоснулись к мягкому пуху у нее на шее в том месте, где начинались ее волосы. А потом она почувствовала, как он начал медленно, одну за другой расстегивать пуговицы у нее на платье сзади. Она все так же стояла спиной к нему, когда его ладони легли ей на грудь.

– Здесь? – прошептала Энни.

Она растерянно посмотрела на окна без штор, на удлиненные золотые квадраты, которые образовались от солнечных лучей, пробившихся сквозь пыль на окнах.

Энни поняла, что Мэттью улыбается, продолжая целовать ее шею.

– Кружева паутины на моих окнах так же эффектны, как и твои кружевные шторы.

– А у меня нет кружевных штор. – Платье соскользнуло у нее с плеч…

– Думаю, что у твоей матери есть.

Его ладони скользнули по ее плечу вниз, и вслед за ними платье упало на пол, и они перешагнули через него, тесно прижавшись друг к другу. Кончик его языка коснулся ее шеи, потом двинулся вниз к ложбинке на спине. Сердце Энни гулко стучало, у нее пересохло горло. А его губы были уже у нее на пояснице. Прохладные ладони Мэттью легли ей на бедра. Энни вздрогнула, чувствуя, как он снимает с не остальную одежду. Потом он повернул ее к себе лицом. Энни показалось, что она видит солнечный свет сквозь тугую кожу на его скулах. Ее руки дрожали, когда она подняла их и стала расстегивать его рубашку. У его горла, между ключиц пульсировала жилка, и на груди была небольшая ямка; у него была такая бледная кожа. Энни закрыла глаза… Их губы слились.

– Видишь, – шептал он, – совсем неважно где… – Он потянул ее за руку на одеяло и опустился рядом с ней… Она была не очень опытна. А Мэттью ласкал ее не спеша, как бы во сне, покрывая поцелуями каждый дюйм ее обнаженного тела. Его губы и руки были везде. Он целовал бедра, ступни. Потом его губы стали подниматься вверх, повторяя изгибы ее разведенных ног. Его ласки были похожи на сладкую пытку; ожидание для нес стало нестерпимым; ее дыхание прерывалось. И наконец, мужчина быстро и мощно проник в нее, и Энни громко вскрикнула и застонала от наслаждения, которого раньше не испытывала.

Когда все закончилось, они лежали рядом – рука Мэттью на ее талии, а ее голова у него на груди. Она тихо, устало сказала:

– Я думала, такое бывает только в кино или в книгах.

Он улыбнулся ей:

– Я точно знал, что такое иногда возможно в жизни, но у меня так произошло впервые. Мы и впрямь созданы друг для друга. Энни, девочка моя, слушай, я тебя люблю!

У нее заныло сердце, и она шевельнулась, пытаясь выскользнуть из его объятий.

– Мэттью, я…

– Не надо, – остановил он ее. – Все нормально. – Мартин, конечно, узнал в конце концов. Однажды он повернулся к ней, аккуратно положил кисть на банку с краской, чтобы не закапать кафельный пол на кухне, и спросил:

– Кто он, Энни?

Он старался говорить небрежно, но Энни слишком хорошо его знала и догадывалась, что Мартин пытается выяснить, какую угрозу несет лично ему ее новый знакомый. Его это очень задевало. Энни ответила:

– Мне мало что про него известно. Мы встретились месяц назад у Луизы.

Они стояли рядом, касаясь друг друга плечами, и молча смотрели за окно, на белый от голубиного помета карниз соседнего дома. Она не видела лица своего будущего мужа, но знала, что он нахмурился. Меж его бровей залегла вертикальная складка. Он осторожно спросил:

– Как ты считаешь, у меня есть основания для беспокойства по этому поводу?

Наступило долгое молчание.

«Решай, – говорила себе Энни. – Ну же, ты должна сейчас решиться!»

И уже понимая, что совершает предательство, чувствуя, как меркнет в глазах свет, она наконец прошептала:

– Нет…

Его рука обняла ее. У него на пальцах были пятна краски; Энни почувствовала, как он с облегчением распрямил плечи.

– Ну тогда я спокоен.

Пальцы Мартина сжали ее ладонь и сразу же отпустили. Мартин взял кисти и начал работать.

– Что это? – через минуту спросил он ее. – Предсвадебная лихорадка?

– Видимо, да, – невыразительно ответила Энни.

В эти секунды она одинаково ненавидела и себя, и Мартина за то, что ей приходится отказываться от Мэттью.

Пролетели недели. То лето было самым жарким за последние несколько лет. Каждый его день вжигался в память полыхающими от жары улицами и ослепительно синими небесами. Мэттью закончил свою работу в магазине, поэтому ему пришлось выехать из маленькой жалкой комнатушки. Он поселился у одного своего друга, развернув свой спальный мешок на новом диване.

Энни не могла разрешить ему приходить к ней, потому что у Мартина был свой ключ.

Они встречались где только могли и как только появлялась малейшая возможность. Энни поражала способность Мэттью заставить ее забыть обо всем, что не имело отношения к ним двоим. С ним она чувствовала себя невообразимо счастливой. Когда Мэттью был рядом, казалось, что вот это и есть ее истинная жизнь, а все остальное – приобретение нарядов для медового месяца, составление букетов – все это мир придуманный, не настоящий.

Однажды – это было за неделю до свадьбы – Мэттью снова спросил ее о том, что же будет с ними. Они были в доме каких-то его знакомых. Те уехали за город на уикэнд, так что Мэттью немедленно оккупировал их жилье.

Они лежали в постели, волосы Энни разметались по подушке. Изнуренная двойственностью своего бытия, она устало подумала: «Все, это в последний раз.

– Энни, ты выйдешь за меня замуж?

За окном гудели машины, в соседнем скверике на деревьях раскричались какие-то птицы.

Лежа в этой чужой постели, она пыталась представить, как все сложится у них с Мартином. Наверняка, будут подобные чудесные минуты, но только это будет ее собственный дом. Мир, комфорт, вкусные запахи из кухни, простой ритм домашней жизни и Мартин, которого она давно знает, отлично понимает, и он любит ее. Она закрыла глаза, чтобы не видеть Мэттью, потому что боялась не выдержать, потому что ее чувство к Мэттью было больше, чем любовь.

– Я не могу его бросить! – прошептала она. – Я не могу выйти за тебя замуж, Мэттью.

– Это две абсолютно разные проблемы, – мягко возразил он. – Давай разберемся, чего именно ты не можешь?

Что ее ждет, если она все же выйдет за Мэттью?

Непрерывная череда сдающихся внаем комнат, а он будет пытаться заставить ее поверить в то, что это дворцы. Будут резкие перепады от нужды к богатству и назад, к нищете. И ни один день не будет похож на предыдущий. Да, конечно, они будут счастливы. С той самой минуты, как она узнала его, счастье, подобно яркому факелу, горело в ее душе. Но будет ли это счастье долгим и прочным?

Не наступит ли однажды момент, когда проблемы неустроенного быта просто заслонят собой романтическую прелесть их необычной жизни?

Энни так боялась, что волшебный подарок судьбы не устоит перед напором житейских невзгод. Наверное, это был ее недостаток.

Она была осторожна, предусмотрительна и слишком предсказуема, а Мэттью, он совершенно иной.

Ах, как бы она хотела быть похожей на него, бросить все и уплыть с ним далеко-далеко! Но это было выше ее сил.

Она проживет спокойную, безоблачную и безопасную жизнь с Мартином. Вершины наслаждения, которые ей недоступны, но и пропасть разочарования не будет ее подстерегать.

Энни заставила себя посмотреть прямо в его серые внимательные глаза.

– Мэттью, – сказала она, – я трусиха. Я не могу выйти замуж за тебя.

Он кивнул, больно сжал ее пальцы своими, потом снова с пониманием взглянул на нее.

– Я знаю, почему ты так думаешь. Ты убеждена, что женатый мужчина должен хорошо зарабатывать и иметь кучу ценных бумаг. У него должны быть перспектива и хорошая материальная база. Ты боишься, что через некоторое время, поскольку у меня ничего этого нет, ты станешь презирать меня. Так, да?

Она растерянно кивнула. В общем, все было сложнее, но именно в этом и состояла прозаическая суть дела.

– Ну так вот, – продолжал он, – сегодня я ходил к отцу. Я попросил у него работу в компании. Ну, естественно, пришлось выслушать длинную лекцию о необходимости начинать с азов, с нуля, как всем. Учиться бизнесу. Не ждать поблажек на том основании, что я его сын, сын босса. Было сказано, что я обязан упорно трудиться, чтобы показать, чего я стою.

Лицо Мэттью было воплощением скуки, пока он все это ей рассказывал. Энни даже засмеялась, представив себе их разговор. Мэттью бросил на нее взгляд и продолжал:

– Я уже было хотел запустить в него чем-нибудь, но сдержался ради тебя. В конце концов он сказал, что все-таки рад тому, что я взял себя в руки и что, конечно, я получу какую-нибудь простую работу в штате компании. Так что, – тут его улыбка стала ослепительной, – я становлюсь настолько похож на всех окружающих, что только эксперт вроде тебя сможет заметить разницу. И я смогу, наконец, покупать тебе алмазные кольца, роскошные наряды и все такое, если, конечно, именно этого ты действительно хочешь.

Он пытался рассмешить ее, чтобы она не догадалась, на какую жертву он идет и от чего отказывается ради нее. Все, что было у него и чем он дорожил, Мэттью предлагал ей в полное ее распоряжение. Энни почувствовала, как уголки глаз защипали слезы.

– Я не хочу, чтобы ты все это делал. Я не хочу, чтобы ты каждое утро, уходя на работу, одевал костюм. Спасибо тебе за это предложение, но я не достойна его.

Она не хотела, чтобы он видел, как она плачет, но слезы против ее воли побежали по щекам.

Мэттью издал тихое огорченное восклицание.

– Похоже, я проиграл, да? Ты не сможешь быть моей женой, если у меня не будет перспективы. А если она у меня появится, ты не сможешь за меня выйти, потому что респектабельный Мэттью – это не Мэттью.

Они все еще лежали рядом, касаясь друг друга, но в это мгновение оба почувствовали, как между ними разверзлась пропасть. И Энни знала, что через нее не построить мост никогда.

– Прости меня, – безнадежно прошептала она. Такой пристыженной, ничтожной она никогда в жизни себя не чувствовала.

– Скажи мне только одно, – произнес он, – Это не потому, что у тебя не хватает мужества отменить свадьбу, отослать назад все эти дурацкие свадебные подарки и шокировать подруг матери?

Энни приподнялась на локте и посмотрела на него серьезно и прямо:

– Если бы я была достаточно храброй, чтобы выйти за тебя замуж, у меня хватило бы смелости сделать и все остальное.

Мэттью отпустил ее руку, сел на кровати, отодвинувшись от нее, и стал смотреть в окно на деревья в сквере.

– Все это время, – тихо, почти про себя сказал он, – я был убежден, что смогу не проиграть.

Больше говорить было не о чем. С тяжелым чувством вины, понимая, что окончательно потеряла его, Энни соскользнула с кровати, оделась. Потом подошла к входной двери и обернулась, чтобы взглянуть на любимого в последний раз.

Мэттью все так же пристально смотрел на деревья за окном. Энни вышла, осторожно прикрыв за собой дверь, спустилась по лестнице и оказалась на улице, где дневная жара все так же заливала тротуары убийственно ярким светом.

Больше Мэттью она не видела.

Энни пришла к себе домой и обнаружила, что Мартин сидит за кухонным столом, ожидая ее.

– Я вернулась, – просто сказала она, зная, что у нее на лице еще видны следы недавних слез.

Мартин встал, прошел через всю комнату, обнял ее и крепко прижал к себе.

– Как я рад тебе, Энни, – сказал он.

Через неделю, в яркий солнечный июльский день они поженились. На свадьбе были родители, их общие друзья, которых они успели завести за годы знакомства.

Энни с Мартином шли под сверкающим дождем конфетти и улыбались фотографу, ждавшему их, чтобы увековечить это событие. Потом эту фотографию поставили в серебряной рамке на столике из красного дерева, в их спальной комнате. Спустя одиннадцать лет, передвигая фото, чтобы стереть пыль, и вглядываясь в улыбку на своем лице, Энни забыла, как ей было больно тогда улыбаться.

– Я обо всем забыла, – сказала она, – а сейчас так ясно вижу лицо Мэттью.

Лодка, в которой они плавно покачивались, остановилась у невидимого берега. И рука Стива, которая все это время так ласково держала руку Энни, в этот момент вдруг стала рукой давнего друга, возвращающей, влекущей ее назад, в прошлое.

Его голос был теперь совсем другим, но руки были так хорошо знакомы. И Энни вспомнила каждый миг, каждый час из тех, что они провели вдвоем, как будто заново переживала их.

Они с Мартином соткали сияющую теплым мирным светом картину совместного бытия. Нити их судеб сплелись, чтобы окутать дом и детей прочно и надежно. Яркие в прошлом нити поблекли, превратившись за одиннадцать лет в неброскую, но такую крепкую основу их жизни. И вот теперь… Мартин… сыновья… Им еще предстоит увидеть, как оборвется линия ее жизни. Все бессмысленно… Все!

Внезапно она заплакала, и это были слезы счастья и облегчения.

«Еще ничего не потеряно, – думала она, – Почему я так уверена, что все уже позади? Да нет же!»

Она улыбнулась и тут же почувствовала дергавшую боль в уголку рта, там, где засохла кровь.

Это не рука Мэттью! Этого человека зовут Стив. Он совсем посторонний, но сейчас он для нее стал нужнее и важнее всех на свете. Боль, но не физическая, а боль тоски и сожаления о том, что прошло, пронзила ее.

– Как бы я хотела очутиться рядом, совсем рядом, – сказала она, – я бы хотела обнять покрепче и держаться за тебя.

А слезы все капали, горячими струйками стекали по щекам и терялись в волосах.

– Мы и так держимся друг за друга. Чувствуешь? – Стив пожал ее руку.

Но Энни, превозмогая боль, рванулась всем телом, стараясь дотянуться до своего соседа, чтобы прижаться лицом к другому человеческому лицу и найти у него защиту и успокоение.

Ей было страшно, что ее вновь охватит слабость. Страх уже тянулся к ней своими костлявыми пальцами, и тогда ее рот открылся в отчаянном крике и из рассеченной губы заструилась кровь.

– Поздно! – закричала она. – Слишком все поздно! – Рыдания сотрясали ее тело. И снова волосы рванули кожу на голове.

– Не плачь! – сказал Стив. – Пожалуйста, Энни, милая, не плачь! Еще ничего не поздно!

«Эх, если бы только дотянуться друг до друга! – подумал он. Тогда бы они своим теплом, как щитом, защитили бы друг друга.»

Он сделал еще одну попытку подползти к женщине и понял, что не сможет вытянуть свою сломанную ногу из-под обломков.

Все еще всхлипывая, но постепенно успокаиваясь, Энни сказала внезапно:

– Моя мать больна… ей сказали, что у нее рак. Наверное, это похоже на наш случай.

Стив с удивлением обнаружил, что с необыкновенной легкостью ловил ее мысли, угадывал даже то, что только она хотела сказать. Эта способность проникать в чужие мысли могла бы показаться сверхъестественной, но Стив спокойно принял это открытие.

– Нет! – возразил он ей. – Это совсем не одно и то же. Ты смешиваешь разные веши. Твоя мать увидела, как ты выросла, вышла замуж. Она увидела своих внуков. Нет, Энни, болезнь – это не насилие.

Он ни за что не позволил бы себе сказать «насильственная смерть». Но Стив понимал, что сейчас и Энни обладает таким же сверхъестественным чутьем. Он услышал ее голос:

– Возможно… возможно, когда приходит смерть, это всегда насилие.

Они лежали вдвоем в абсолютной тишине, не имея возможности увидеть друг друга, и все-таки объединенные темнотой и несчастьем. И казалось, что они ведут разговор без слов, и мысли их звучат какими-то детскими, совсем не похожими на их собственные, голосами.

– Если нас все-таки найдут, – сказала или подумала Энни, – у нас еще останется ну хоть чуть-чуть жизни, я не дам бесцельно пропасть ни одному дню. Я буду считать каждый час. Я наполню их смыслом. Я бездарно прожила столько лет, и от них не осталось никакого следа. Потерянное время! Каждое мгновение теперь будет таким ценным! Ты понимаешь меня, Стив?

– О да! – ответил он. – Когда мы отсюда выберемся, мы будем жить совсем по-другому.

Стив попытался представить себе, как все это будет. Но в голову ничего не лезло, кроме смутного образа Викки, маленьких ресторанчиков, где обычно он проводил время, да деловых встреч, когда он в ожидании заказчиков снова и снова прокручивал в темном просмотровом зале готовые рекламные ролики.

– Тут надо еще подумать, хорошо, Дэвид? – звучит в ушах его собственный голос: – Ты всему этому научилась в Оксфорде, Викки? Это то, чем он был. Работа чередовалась с развлечениями, безразлично, виток за витком наматываясь на катушку его жизненного пути, совсем как кинолента.

И вот лента оборвалась, и фильм, который он досмотрел едва до половины, может больше не возобновиться.

Стив открыл глаза в этой удушающей темноте. Ему показалось, что уже целую вечность он разматывает свою жизнь назад, пытаясь в череде сотен исчезающих образов отыскать один, который мог бы удержаться в памяти.

– Энни, внезапно испугавшись позвал он, – ты здесь?

– Да… – откуда-то издалека сонно отозвалась она.

– Энни!

Наконец она ответила громче:

– Да, я тут…

– Расскажи еще что-нибудь. О матери, о чем угодно, только говори, не молчи.

– Я… – вздохнула легко, почти неслышно она. Он знал, что ему только показалось, будто он слышит ее дыхание на своей щеке.

– Я не могу больше говорить, Стив. Говори ты. Мне нравится слушать твой голос.

Когда же это было в последний раз? Это то, что он хотел уловить прежде, чем станет слишком поздно.

Когда он в последний раз почувствовал никчемность чрезмерных желаний?

Когда в последний раз ему хотелось чего-нибудь так же сильно, как сейчас ему хочется жить?

Ведь не мог же он быть уничтожен бомбой маньяка? Может быть, это и есть ключ ко всему? Он не мог быть уничтожен…

Стив помотал головой, мысли и воспоминания стали отчетливее, яснее. Он широко открыл глаза и, стараясь не терять создание, заговорил.

– Да, мое прошлое… Оно так далеко, что я уже и забыл, что тогда было для меня важно. Наверное то, что я всегда хотел уйти из дома. Квартира моей бабушки Нэн на Боу-Хай стрит, четвертый этаж. Я хотел сбежать оттуда с того самого дня, когда меня впервые там оставили.

Он долго решался окончательно уйти из этого дома, но однажды все-таки выполнил свое обещание. Когда наступил этот день, он вошел в свою маленькую комнатку рядом с кухней бабушки и запихнул свои свитера и рубашки в старый голубой рюкзак.

Нэн сидела в кухне и смотрела телевизор. Через приоткрытую дверь ему были видны ее грузная фигура и скатерть, свисающая с пластикового кухонного стола, и коричневый от заварки чайник, и бутылка молока, и бабушкина чашка на блюдечке, стоящая в ожидании того времени, когда ее вновь наполнят крепким черным чаем.

– Снова убегаешь, да? – крикнула Нэн, стараясь перекричать телевизор.

До этого уже были попытки сбежать.

Ночи в переполненных ночлежках, где их истощенные обитатели засыпали сразу, как только касались головой подушки. Однажды он сбежал на целую неделю. Запомнилось, как он стоял с девушкой возле парка Виктории. Это было слишком прекрасно, чтобы долго продолжаться. Несмотря на все его попытки скрыть свой настоящий возраст, она раскусила его довольно скоро.

«Шестнадцать?! Ах, какой ты дьявольски взрослый! Ему шестнадцать! Иди-ка ты! Катись обратно к своей мамочке, пока меня не обвинили в растлении малолетних!»

Нэн радостно приветствовала его возвращение, и даже резкость ее язычка не смогла скрыть ее облегчения.

– Где тебя черти носили? Ни одной весточки за целую неделю! Ты что, не понимаешь, как я волновалась? Стив, несмотря на все мои заботы, ты все-таки кончишь, как твой папаша.

Он обнял ее. Бабуля была полной, это была нездоровая полнота. Уже долгое время она только и могла, что передвигаться по кухне на своих толстых негнущихся ногах.

– Все будет отлично, ба. Ты же знаешь.

Нэн облизнула губы, мелькнул розовый кончик ее языка, и язвительно проговорила:

– Может быть, может быть. Но кривых дорожек слишком много. Боюсь, что ты из них выберешь какую-нибудь, которая тебя устроит.

После этого он успокоился на несколько месяцев. И вот теперь, задвигая один за другим пустые ящики комода в своей комнате, Стив попытался снова позвать бабушку: «Нэн, Нэн! Я переезжаю в Вест-энд».

Конечно, она его не услышала. Телевизор заглушал все звуки. Стив закончил укладывать свои вещи, захватил даже оставшиеся с детских лет плакаты с изображением футбольной команды «Вест Хэм Юнайтед» и фотографии Бадди Холли и вышел в кухню.

Он поставил свои полные набитые сумки на потрескавшийся линолеум, подошел к телевизору и повернул выключатель. Наступила тишина.

– Э, э! Я смотрю, это Стив! Включи сейчас же, не балуйся, будь хорошим мальчиком!

– Нэн, нам надо поговорить. Я собираюсь перебраться в Вест-энд. Я уже подыскал себе комнату… У меня все будет нормально! – Каким жестоким он был тогда! Бабушка сидела неподвижно, беспомощно глядя на него, а ее бледные пальцы дрожали на коленях.

– Ты хочешь там жить, а? Чего ради? Ты ведь живешь тут с той поры, когда был вот таким, – она показала рукой его тогдашний рост – не больше фута от линолеума.

Стив подумал: «Да, я помню это, как и то, что с той самой поры я всегда мечтал выбраться отсюда». А вслух он сказал:

– Нэн, я не могу тут жить вечно. Я желаю чего-то добиться в жизни. Я обещаю, что буду часто приезжать к тебе на уикэнд.

Ее лицо помрачнело.

– И это благодарность за все, что я для тебя сделала, – прошептала она.

С легкомыслием, так свойственным шестнадцатилетним, он подумал о том, что она действительно делала для него все, что только возможно. Вместо матери заботилась о нем, одевала и кормила все эти годы. Он никогда не сможет до конца отблагодарить ее за всю доброту.

– Буду навещать тебя часто-часто, – повторял он. – А как только разбогатею, куплю тебе жилье рядом с собой или где захочешь.

– Разбогатеешь? – бабка посмотрела на него. – А как ты собираешься разбогатеть? А школа? Тебе можно было бы поступить в колледж. Мистер Грувер сам мне это говорил.

Стив попытался было ей объяснить:

– Ба, мне нет необходимости идти в колледж. Это только потеря времени. Я уже нашел работу и в школу не вернусь.

Его слова страшно разозлили ее. Она так разъярилась, что ему пришлось прорываться мимо своей грузной, несгибаемой бабули. У порога Стив торопливо подхватил свои пожитки и выбежал вон. Покидая бабкину квартиру, он чувствовал огромное облегчение. Придерживаясь за громыхающие тяжелые перила, Стив скатился по крутым спиралям ступеней и выскочил из дома на улицу, к автобусной остановке, а потом долго стоял, ожидая, когда же появится автобус, который повезет его к удаче и богатству.

Первое время он работал посыльным в одном рекламном агентстве. Комната, которую он снимал, была на третьем этаже, а ее окна выходили на Эри Кортни Роуд.

Стив точно знал, что назад никогда не вернется. Через полтора года работы посыльным в агентстве «Томсон, Райт, Ривингтон» ему предложили там же самую скромную должность в одном из отделов. За этим предложением последовало другое, лучшее, затем еще одно, лучше прежних двух, а потом он совершил грандиозный рывок и оказался на самом верху среди руководящих работников.

Потом от «Томсона…» его переманило другое агентство, и тогда, впервые в жизни, у него оказалось много денег.

– В те месяцы, – вспоминал Стив, – мне хотелось всего на свете.

Я старался убедить себя в том, что наконец-то разбогател, и так был этим занят, что больше ни о чем не мог думать.

В те годы было много молодых людей, похожих на него, и время для них было самое благоприятное.

Его яркая карьера началась с первого эффектного появления на собрании акционеров компании. В шестидесятых-семидесятых годах он жил между ленчами в фешенебельных ресторанах и обедами в Колониальном клубе. Вечеринки с девушками в мини-юбках сменялись выездами на охоту в разных экзотических местах и творческими кризисами.

В такие критические минуты Стив обычно начинал думать, что жизнь необходимо круто изменить. Может быть, на самом деле все было совсем не так – слишком это было давно, чтобы помнить. Эта жизнь казалась такой легкой и удобной, что он долго-долго с жадностью принимал все, что получал на этом пути.

Его бабушка, его Нэн умерла. Стив в это время был в Каннах в деловой поездке и не мог вернуться домой на похороны. Но он оплатил все расходы и даже послал венок, так что все вышло благопристойно. Даже единственная дочь бабушки, мать Стива, вряд ли сделала бы больше, если бы узнала о смерти матери.

Сам Стив не видел свою мать с тех пор, как она привезла его шестилетним к бабушке и оставила у нее.

– Бедная Нэн, – произнес он печально. Неужели всегда так мучительно стыдно вспоминать свое прошлое?

Все позади, и ни одно из тех обещаний, которые он когда-то давал так щедро, так и не были им сдержаны! И уж ничего теперь не изменить. И вдруг Стив услышал шепот Энни, а, может, ее мысли: «Еще ничего не потеряно… слышишь, Стив!»

Боль физическая и душевная породила гнев, затопивший все его сознание. И как будто издалека до него донесся его собственный яростный крик: «Да где же эти скоты! Что же они так долго копаются! Ведь скоро может быть все потеряно, будет слишком поздно!»

Тонны камней поглотили звук его крика, и никто ничего не услышал.

– О, господи… – прошептал мужчина.

– Все нормально, – Энни успокаивала его, как маленького ребенка. – Ты же знаешь, что нас спасут. И меня заставил в это поверить. Нас спасут, только нужно продержаться до их прихода… Ну что ты делаешь!

Стив пытался вырвать руку из ее пальцев. Ему вдруг остро захотелось пощупать часы, чтобы узнать, сколько еще времени им придется тут находиться.

– Нам нужно продержаться, – повторила Энни таким голосом, как будто отвечала скучный урок.

Наполовину ее уверенность была вызвана тем, что ей сумел внушить Стив. Но как долго она может сохранить это внушенное чувство? А сам Стив ослаб. Болела нога, живот, болело все тело. Внезапно у него закружилась голова. Он попытался пощупать стрелки часов. Наконец, ему это удалось, но показалось зато, что они показываю на шесть часов.

– Этого не может быть, – мелькнуло у него в голове. – Если уже шесть часов, то снаружи наступила такая же темень, как и тут у них. Как же спасатели смогут вести поисковые работы в темноте? Освещение… Нуда, конечно, установят какие-нибудь источники питания. Значит, спасательные работы будут вестись, пока их двоих все-таки не обнаружат.

С чувством дикой радости Стив подумал, что сейчас половина первого, а вовсе не шесть часов. Середина дня – время субботнего ленча. Там, наверху, люди готовят еду, звонят друг другу, проезжают мимо сверкающих витрин магазинов.

Теплые дома и двери скрывают людей от пронизывающего ветра и городского шума.

– Энни… – позвал Стив. В ту же секунду он непроизвольно вздрогнул, и от резкого движения часы упали с его груди. Он услыхал, как они звякнули, завалившись куда-то вниз между обломков.

– Я здесь, – отозвалась женщина. – Говори еще.

Хотелось спать. Но Стив старался не поддаваться этому желанию. Он вдохнул поглубже, чтобы голос звучал увереннее, и вновь начал говорить.

Во времена работы в рекламном агентстве у Стива иногда бывали периоды, когда ему ничего не хотелось, пропадали все желания. Он даже не испытывал голода. Ему доставляло странное удовольствие видеть, как огромные суммы денег, которые вкладывались в их бизнес, как-то бессистемно, на первый взгляд, перемещались и все же приносили большие доходы.

Но постепенно аппетит к деньгам улетучился, удовольствие от бизнеса увядало.

В середине шестидесятых в их деле появились признаки кризиса. Множество более слабых агентств просто прекращали свою деятельность. Столики в ресторанах заказывало новое поколение деловых людей, и теперь показать рядом с каким-либо новым товаром Микки Мауса вовсе не значило, что этот товар получил отличную рекламу.

За свое место Стив мог быть спокоен. Он, пожалуй, был даже слишком хорош для этой работы, но все, что он в ней когда-то ценил и любил, безвозвратно ушло.

Дух корпоративности и продолжительные деловые проекты наскучили ему до смерти. Стиву нравилось заниматься рекламой, но его свобода все больше ограничивалась.

Однажды Боб Джеффериз за ужином в ресторане «Занзибар» сказал, что они могли бы работать вместе. Они были знакомы года два или три. Боб был достаточно практичен и почти сверхъестественно умен. Он закончил Лондонскую школу экономики как раз в то время, когда Стив гонял на своем мотороллере по Вест-Энду, развозя для «Томсона, Райта, Ривингтона» упаковки с проспектами товаров.

Предложение Боба поступило в тот самый момент, когда подходила к концу одна из самых мрачных и тоскливых недель в жизни Стива.

Поэтому Стив посмотрел на друга через столик и пожал плечами:

– О'кей, я буду работать с тобой. Почему бы и нет? – Боб резко выдохнул, не веря своим ушам.

– О боже, Стив! Тебе не надо все как следует обдумать?

Стив мрачно взглянул на него.

– Это твое дело – обдумывать. А я займусь коммерцией и рекламой.

Вот так они и начали свой бизнес, который очень скоро стал приносить доход. Вначале их было всего двое, да еще ассистент и девушка, чтобы отвечать на телефонные звонки. И тогда их дело казалось ему важным и интересным. Ну, может, не таким интересным, как работа в начале его карьеры, потому что теперь Стив очень хорошо знал, что успех часто можно просто купить. И все-таки это заняло его энергию и внимание на некоторое время. А потом они набрали новых сотрудников и переехали в новый офис.

Видения прошлого опять путались, ускользали. Лицо Кэсс на глянцевой обложке журнала, Викки в толстом свитере и непроницаемых очках, помещение офиса с полудюжиной сидящих вокруг стола людей. И никаких звуков, ничего, что он мог бы услышать или понять. И слабость, окружившая его, подчинившая себе…

Голос Энни донесся до него из темноты:

– Похоже, у тебя солидная фирма.

Ее голос теперь звучал увереннее, чем у него, и Стив был благодарен ей за это.

– Да нет, таких компаний огромное количество. Мы просто делаем деньги, если можно назвать это серьезным делом.

– Стив!

– Слушаю…

– Когда все это закончится, ты возьмешь меня к себе на работу?

На работу? Она еще говорит о работе? Стив повернулся в ту сторону, откуда доносился ее голос, немного подождал с ответом, удивляясь про себя ее все-таки необычайному самообладанию.

На мгновение его голова опять закружилась, а потом снова стала пустой и звонкой, как колокол.

– Видишь ли, похоже, я не захватил с собой визитку, но я могу сообщить тебе номер моего рабочего телефона.

– Я непременно позвоню и оставлю свое имя у вашего секретаря.

– Ну что же, я свяжусь с вами, мадам, если появится что-нибудь подходящее.

Они одновременно засмеялись. Смех звучал странно в этом месте, но это был настоящий живой смех. И пыль, поднятая ими, невидимым облаком взвихрилась вокруг них.

Движение замерло практически на всех направлениях. Мартин всматривался в длинную вереницу легковых автомобилей, автобусов впереди, оглядываясь назад, видел неразличимые лица людей в машинах, стоящих за ним.

В спешке он даже не дал себе труда подумать о том, какой хаос будет царить на прилегающих к месту взрыва улицах. И вот сейчас он нетерпеливо постукивал по рулю костяшками пальцев, размышляя, что предпринять.

Информационные сообщения по радио маю чего добавили к тому, что он уже знал. И все же уверенность в том, что Энни была в этом взорванном универмаге, усиливалась у него с каждой минутой.

Колонна автомобилей продвинулась еще на несколько ярдов вперед, потом снова остановилась. Теперь Мартину был виден перекресток, на котором одинокая регулировщица поворачивала движение в сторону, противоположную той, которая была ему нужна. До места взрыва, а значит, и до Энни, была еще почти миля.

Мартин посмотрел по сторонам в поисках выхода из плотной неподвижной массы машин, и в метрах двадцати, на противоположной стороне улицы ему удалось заметить узенький переулок. Как только началось очередное медленное продвижение вперед еще на несколько футов, Мартин включил поворот и, отчаянно сигналя, рванул машину в сторону.

Не обращая внимания на лавину проклятий, которые обрушились на него со всех сторон, он прокладывал себе дорогу через три встречных полосы, и наконец достиг переулка.

Там он оставил автомобиль возле какого-то гаража и побежал к развалинам супермаркета.

Лабиринт улочек, освобожденных от обычного транспортного потока, поражал необычайным спокойствием и тишиной. Один раз впереди Мартин увидел патрульную полицейскую машину, направлявшуюся к перекрестку, который он только что покинул. Тогда Мартин инстинктивно юркнул в какой-то переулок и побежал. Бежал он долго, до тех пор, пока что-то не закололо в боку.

Каблуки, казалось, выбивали: «Энни! Энни!» И он с большим облегчением думал о том, что с каждым шагом все-таки приближается к ней.

Ближайшие к магазину улицы были очищены полицией от случайных прохожих, и все-таки там и тут стояли группы по два-три человека. Люди с удивлением оборачивались на Мартина, но он их не видел. Кровь стучала у него в висках, шумела в ушах от быстрого бега, когда Мартин, наконец, повернул за последний угол и увидел, что осталось от разрушенного здания. Он протолкался через толпу, еще стоявшую перед полицейским кордоном, и уставился на развалины.

Страх за жену сковал его…

Несколько гигантских букв, составлявших название магазина и не сорванных взрывной волной, висели под немыслимыми углами. Одна из них наклонилась вниз и раскачивалась под порывами ветра. На другой стороне в одной из ниш стояла рождественская елка, прежде украшенная золотыми огнями и лентами. Теперь на ней остались только лохмотья некрашеных веток, с которых кое-где свисали обрывки серпантина и цветные фонарики.

Высоко над останками дерева магазин был открыт небу – его крыша исчезла. Фронтон и вся передняя часть здания, казалось, были смяты какой-то чудовищно огромной ладонью, которая разорвала все этажи, словно они были сделаны из папиросной бумаги. Сейчас, когда Мартин смотрел на эти развалины, он видел, что огромные известковые колонны, зазубренные и страшные, собираясь рухнуть, шатались.

По обеим сторонам от превращенного в руины центра здания фасад зиял провалами разбитых витрин. Их украшения и все, что составляло их оформление, было выброшено на улицу и теперь валялось на разбитых стеклах и обломках кирпичей. И везде: под изувеченными стенами, в провалах окон, среди развалин – мелькали фигуры спасателей, которые, подобно хлопотливым муравьям трудились над каким-то огромным каркасом.

Мартин молча смотрел на развороченные внутренности магазина. Невозможно было представить, что кто-то еще остался в живых под этими обломками.

В голове звучали слова из переданной по радио сводки новостей: «Из-под обломков супермаркета, разрушенного взрывом бомбы в Вест-Энде, извлечено второе тело».

– Только не Энни, господи, пожалуйста! Пусть это будет не Энни! Если только она там.

Мартин опять стал продвигаться в толпе, стараясь продвинуться вперед, локтями расталкивал стоявших перед ним людей, пока, наконец, не добрался до полицейских кордонов. Он стоял там, тупо уставившись на развалины невидящими глазами и думая о том, что надо встать ближе, под качающимися буквами, и позвать жену по имени.

В эту минуту к нему подошел констебль, прикоснулся к его руке своей, затянутой в черную кожаную перчатку.

– Пройдите за ограждение, сэр. Вот сюда.

– Я ищу жену. Она где-то там.

Полисмен заколебался, стоит ли дальше настаивать на своем требовании. Мартин увидел, что его лицо под высоким шлемом смягчилось. Полицейский с явным сочувствием спросил:

– Вы точно знаете, что ваша жена там, сэр?

Мартину пришло в голову, что в сущности он ничего наверняка не знает. Энни могла оказаться в любом месте Лондона. И все же слабое, но с каждой секундой крепнущее предчувствие говорило ему, что Энни именно тут, в нескольких десятках метров от него. Он ответил:

– Я не совсем уверен. Но она вполне может оказаться там.

Полицейский оживился. Он провел Мартина назад за ограждение, и там они опять посмотрели друг на друга.

– Вам следует поступить так, – полицейский показал на опустевшую улицу. – Пройдите до местного полицейского участка, вон там, налево…

Мартин знал, где это. Однажды они с Энни вдвоем пошли в магазин и нашли на тротуаре золотую сережку. Энни настояла на том, чтобы отнести находку в полицию, и он, помнится, раздраженно ожидал, пока дежурный сержант запишет их показания в формуляр.

– …Там запишут приметы вашей жены и дадут телефон, по которому вы сможете получить в Скотланд-Ярде дополнительную информацию.

– Я хочу помочь жене тут! – Из-за плеча офицера Мартин снова посмотрел на разрушения, произведенные взрывом, и почувствовал, что не должен уходить, что он нужен тут, нужен Энни!

Его руки непроизвольно сплелись в кулаки, вздрогнули, словно он уже разбирал завал и разбрасывал камни, чтобы откопать и освободить ее. И все же Мартин, пожав плечами, отвернулся от барьера и пошел в указанном ему направлении. Зеваки пропустили его, и он скоро оказался возле полицейского участка. Его провели в коридор с длинным рядом жестких стульев вдоль стен.

В дальнем конце за закрытой стеклянной дверью находилась нужная ему комната. Два или три человека сидели, ожидая своей очереди, чтобы войти в эту стеклянную дверь. Они сидели, не глядя друг на друга, и казалось, что их волнение передалось даже застоявшемуся воздуху в помещении. Мартин сел на свободный стул в конце ряда. Минуты шли, а он все сидел и думал об Энни и мальчиках. И хотя вопрос, что мы будем делать без нее, уже приходил ему в голову, и он снова пытался обдумать, это, сейчас это ему никак не удавалось; мысли обрывались и путались. Этого нельзя было представить. Он снова и снова вспоминал маленькие фигурки спасателей, которых видел там, среди развалин. Думая о них, он мысленно умолял их найти его жену, как будто сила его чувства могла подхлестнуть рабочих.

Дверь в конце коридора открылась, и из комнаты вышла женщина. Кто-то из молчаливой очереди вошел в кабинет вместо нее, а для остальных продолжалось напряженное ожидание.

В помещение вошла какая-то полная женщина в толстом свитере и спросила, не хочет ли кто-нибудь выпить чашку чая из соседней столовой. Мартин отрицательно покачал головой.

Наконец, когда казалось, что прошли целые часы ожидания, наступила его очередь. Узкий кабинет был заставлен стальными сейфами. За столом сидели сержант и молоденькая девушка в форме. Они неопределенно кивнули Мартину, и сержант предложил ему сесть.

Мартин отвечал на вопросы, а девушка заносила его ответы в чистый бланк. Он назвал имя жены, ее возраст, характерные приметы. Его спросили, почему он думает, что его жена находилась в магазине. Не имея сил отказаться от своих страшных мыслей, он все же сказал, что это просто кажется ему вполне вероятным.

– У меня есть ее фотография, – добавил он. Мартин достал свой бумажник. Там в одном из отделений лежала фотография Энни, играющей в саду с детьми. Она смеется, а Бенджи стоит перед ней и держится за подол ее платья. Пододвинув через стол сержанту фото, он спросил:

– Вам известно о ней хоть что-нибудь? Может быть, вы мне скажете что-то конкретное?

Пока сержант отвечал, девушка вертела между пальцами свою ручку.

– Как вы знаете, делается все необходимое, чтобы обнаружить всех, оставшихся в живых после взрыва. Спасательные работы будут продолжаться, пока не откопают всех пострадавших. Сейчас поиски ведутся с использованием особого прибора, позволяющего обнаружить человека в толще завала.

За последний час нашли одного живого в развалинах, скоро его спасут. Мгновенная вспышка надежды погасла, едва появившись.

– Его?

– Да, это мужчина. Причем не очень сильно пострадавший.

Итак, это оказалось возможным – выжить среди этих обвалившихся кусков здания. Надежда, которую подарила новость, сообщенная ему полицейским, придала Мартину храбрости для следующего вопроса:

– А те… погибшие, которых уже нашли?

– Обеих уже опознали. Это девушки, продавщицы супермаркета.

Ему хотелось закрыть лицо ладонями, чтобы скрыть свое облегчение, но он продолжал сидеть неподвижно, со стыдом думая о радости, которую вызвала у него весть о чьей-то чужой гибели.

– Я советую вам идти домой, сэр. Ждите там, а мы свяжемся с вами немедленно, если только узнаем что-нибудь о вашей жене.

Разговор закончился. Мартин нехотя встал, постоял, держась за спинку стула.

– Если хотите, можете подождать здесь, – сказала девушка. Она впервые подала голос и теперь, с беспокойством оглянувшись на сержанта, ожидала его реакции. Тот кивнул головой, глядя, как Мартин идет к двери.

– Спасибо, – произнес Мартин.

Он все равно ни за что бы не согласился отправиться домой в то время, как тут Энни, возможно, будет нуждаться в его помощи.

– Если ваша жена вернется домой, – сказал вдруг сержант, – не будете ли вы так любезны сразу дать нам знать?

Мартин кивнул и вышел в прохладный воздух коридора. Не присаживаясь на свободный стул, он отправился в подвальчик, где, если судить по доносящимся запахам, находилась столовая.

Возле вращающихся дверей, в голубой пластмассовой кабине он обнаружил телефон-автомат, набрал домашний номер и стал считать гудки. Один… два…

Одри подняла трубку прежде, чем замолк второй сигнал. Она запыхалась, как будто бежала к телефону.

– Это Мартин. Она не звонила?

Далеко на той стороне провода послышался голос Тома: «Это мама?» Мартин услышал его, закрыл глаза и опустил плечи, как будто ожидая удара.

– Нет… – ответила Одри.

Мартин посмотрел на часы. Без десяти два. Неужели Энни не могла позвонить домой, чтобы сказать, что у нее все в порядке? Конечно, он понимал, что у жены не было особых причин для этого, но весть о том, что она все-таки не звонила, только усилила его подозрения. Она здесь, в разрушенном магазине.

Эта уверенность крепла с каждой минутой.

– Я звоню из полицейского участка, – сказал он. – Здесь не много смогли сообщить. Никто из тех, кого нашли… В общем, Энни среди них нет… Больше они сами ничего не знают. Я собираюсь ждать здесь.

– Хорошо, – ответила Одри, – лучше оставайся там. У нас все будет в порядке.

Короткие гудки прервали ее. Мартин повесил трубку и вышел из кабины.

Он поднялся наверх по ступенькам и вышел из участка на улицу. Над руинами универмага уже возвышалась желтая стрела крана.

Мартин шагал вперед, поеживаясь от ветра, миновал группу телерепортеров и журналистов и с беспричинным раздражением подумал, что они напоминают стервятников, ожидающих, когда произойдет убийство. Он приблизился к внешнему краю ограждения и шел вдоль него до тех пор, пока на пути не встал полисмен.

Мартин поднял голову, посмотрел поверх толпы.

Казалось невозможным поверить, что изуродованный фасад супермаркета все еще стоит.

С него непрерывным потоком сыпались фрагменты, поднимая в местах падения белые облака пыли, он шатался, но все еще стоял!

Мартин поежился, чувствуя, как усилился холод.

Ветер дул по улице, поднимал обрывки бумаги и подбрасывал их в воздух, прежде чем погнать по мокрым тротуарам.

Мартину показалось, что сквозь свист ветра ему слышен треск ломающихся балок, когда тяжелые бетонные обломки сдвигались, а затем обрушивались вниз.

Внутри оцепления возвышался полицейский фургон. За ним полицейские отгоняли подальше толпу зевак. Из фургона выносили и устанавливали новые щиты заграждения. Выходя вслед за полисменом из пределов оцепления, Мартин оглянулся назад и увидел несколько человек в защитных касках, которые шли вдоль опасного фасада. Медленно поворачивался кран. Мартин понял, что спасатели собираются столкнуть стену вперед так, чтобы она обрушилась на улицу.

– Им надо поторопиться, пока фасад не рухнул сам собой, выбрав себе иное направление.