Прошло шесть месяцев…

Движение на Флит-стрит застопорилось, и ландо Гастингса застряло в самом центре пробки. Бесконечная вереница ползла ужасающе медленно: дочкина любимая черепаха пришла бы к цели быстрее. Предприимчивые торговцы ловко сновали между экипажами и повозками, предлагая утомленным пленникам имбирное пиво и горячие булочки.

Случись затор на какой-нибудь другой улице, Гастингс немедленно вышел бы из ландо и отправился пешком. Но этот маршрут он выбрал не случайно: именно здесь в одном из домов находилось окно, ничем не отличающееся от двух дюжин других. И все же он неотрывно смотрел именно в это стеклянное пространство, блеск которого сейчас притушили тени надвигающейся грозы.

Если бы виконт сумел оторваться от земли футов на пятнадцать — двадцать и воспарить в воздухе, то непременно увидел бы Хелену Фицхью сидящей спиной к окну в белой блузке, заправленной в темную юбку, с огненными волосами, скромно собранными в пучок. Скорее всего на краю стола стоял бы чайник, еще утром принесенный добросовестной секретаршей, но, в сущности, не особенно нужный.

За полгода может произойти многое — и многое произошло. Гастингс сдержал обещание и ни единым словом не обмолвился об Эндрю Мартине, однако не стал держать в секрете неподобающее леди поведение мисс Фицхью. Рано утром он отправился в Хенли-Парк и сообщил графу и графине, что, воспользовавшись гостеприимством лорда Уэнтуорта, Хелена проводила ночи не там, где должна была бы проводить.

Родственники сразу поняли, о чем идет речь, и немедленно приняли меры. Хелену то ли уговорили, то ли заставили уехать в Америку в сопровождении сестры и невестки — якобы затем, чтобы на месте изучить деятельность колледжа Рэдклиф — женского учебного заведения в составе Гарвардского университета. И не просто изучить, а написать подробную статью на эту животрепещущую тему.

Таинственные события, имевшие место в кампусе Гарвардского университета, закончились одним из самых интригующих скандалов лондонского светского сезона. В гостиных то и дело упоминались имена старшей сестры мисс Фицхью — красавицы Венеции — и герцога Лексингтона. Необходимо отметить, что их пышная, хотя и весьма скоропалительная свадьба превзошла самые смелые ожидания.

Вскоре после этого яркого события граф Фицхью, брат-близнец Хелены, наконец-то осознал, что давно влюблен в свою состоятельную супругу — особу, на которой женился исключительно под давлением чрезвычайно неблагоприятных финансовых обстоятельств.

В жизни самого Гастингса мало что изменилось: разве что возлюбленная виконта проявляла к нему еще большую неприязнь, чем прежде. Их жизненные линии продолжались, время от времени пересекаясь и всякий раз порождая яркую вспышку. Но подобно образам волшебного фонаря, и сюжет драмы, и движения героев оставались иллюзорными, повторяясь в бесконечном замкнутом хороводе. Ничего существенного не происходило. В подобном ключе они общались с детства, и сейчас, много лет спустя, Дэвид чувствовал себя ничуть не ближе сердцу Хелены, чем чайник на столе — привычный и в то же время абсолютно незначительный.

А потому он сидел в ландо и среди бела дня смотрел на ее окно — точно так же, как когда-то по ночам смотрел на дверь.

Окно распахнулось. Хелена, слегка перегнувшись через подоконник, окинула взглядом улицу.

Виконт знал, что увидеть его она не сможет: соседний экипаж служил надежной защитой. Но все равно сердце забилось быстрее, а дыхание участилось.

И как всегда, спустя секунду волнение Гастингса сменилось уже привычным унынием: даже не обратив внимания на то, что творится внизу, она сразу посмотрела вдаль — в ту сторону, где находился дом Эндрю Мартина.

Гастингс честно выполнил данное Хелене обещание и не назвал имени соучастника преступления, однако родственники мисс Фицхью провели собственное расследование и выяснили личность негодяя. В результате Дэвид получил от Фица заслуженную оплеуху за сокрытие полной правды, а Эндрю Мартин, хотя и избежал физического воздействия (еще более заслуженного), был недвусмысленно оповещен о невозможности продолжения знакомства.

Хелена отчаянно скучала. Гастингс оставался лишь одним из толпы, в то время как Мартин был воздухом, небом и солнцем.

Дэвид неотрывно смотрел на свою богиню до тех пор, пока окно не захлопнулось и она не скрылась из виду. А потом вышел из ландо, приказал вознице по мере возможности двигаться домой и двинулся прочь.

Должно быть, окно было закрыто неплотно, потому что с улицы по-прежнему доносился надоедливый шум.

Хелена прижала ладонь к виску, а пальцами другой руки нетерпеливо забарабанила по последнему письму Эндрю. Она читала его уже сотни раз и все же снова и снова пробегала глазами знакомые строчки:

«Моя дорогая!

Рад узнать, что ты благополучно вернулась из Америки. Все это время отчаянно скучал. Стоит ли говорить, с каким восторгом я получил твою записку с предложением встретиться и как буду рад снова тебя увидеть!

Я много думал о нашем прошлом, настоящем и будущем. Несмотря на испытанное счастье и огромную честь, оказанную твоим благосклонным вниманием, не могу не понимать, что каждое мгновение украденной радости угрожает тебе страшной опасностью.

Разумеется, во всем, что произошло, исключительно моя вина. Нельзя было позволить себе даже слабого проблеска надежды на то, что мы сможем соединить наши судьбы. С моей стороны было крайне эгоистично не понять раньше, что своей любовью я помешал тебе создать собственную семью и вести добропорядочную жизнь, лишенную лжи и страха разоблачения».

С огромным трудом Хелене удалось убедить Эндрю в значимости своих желаний и доказать, что если она хочет поддерживать интимные отношения, то имеет право следовать этому выбору с полным пониманием возможных последствий.

Однако одного-единственного краткого разговора мистера Мартина с Фицем оказалось достаточно, чтобы весы качнулись в противоположную сторону. Эндрю немедленно перестал с ней встречаться — даже официально, как со своим постоянным издателем. И переписку тоже прекратил. Если не считать случайного столкновения на железнодорожном вокзале, Хелена не видела любимого с тех самых пор, как уехала в Америку. В январе.

Общество строго придерживалось бесполезных условностей: ставило брак, суть которого заключалась в обмене собственностью, выше правды сердца, а любящую женщину судило исключительно по признаку целостности девственной плевы, а вовсе не по поступкам и характеру.

Обидно, что самые близкие люди — брат и сестра Хелены, которые на протяжении всей жизни позволяли ей отвечать за себя и поступать, руководствуясь собственными соображениями, — на сей раз проявили поразительную непреклонность и даже жесткость.

«Твое время еще не ушло. Ты добра, обаятельна и красива. Желаю всех благословений, на которые способно мое сердце, и остаюсь верным и преданным твоим другом».

Разве Эндрю не понимал, что на самом деле время Хелены ушло? Ушло уже давно, с самого начала. И дело даже не в том, что мисс Фицхью не давала себе труда пристально взглянуть на окружающих мужчин, — просто того единственного, с кем захотелось бы провести остаток своих дней, до сих пор так и не увидела.

Хелена отказывалась верить, что ее с Эндрю отношения окончены. Даже во время их случайной краткой встречи на вокзале (хотя они и стояли на переполненной платформе) она попыталась горячо, страстно доказать любимому, что жизнь не ограничивается репутацией. Счастье тоже имеет право на существование, а за ее счастье в ответе только он, и никто другой.

К концу монолога уверенность Эндрю заметно поколебалась. Не исключено, что с тех самых пор он раздумывал, не изменить ли принятое решение. Жаль только, что она не могла проникнуть в ход его мыслей и направить поток в нужное русло.

В комнату залетел ветерок и едва не унес письмо. Хелена поймала листок, спрятала в ящик стола и для надежности повернула в замке ключ. Отодвинула чай, который каждый день дотошно готовила мисс Бойл, и подошла к окну. Столпотворение внизу продолжалось: сотни экипажей ползли подобно собравшимся на парад улиткам. Небо окончательно потемнело. Возницы кутались в плащи, а пешеходы наклоняли головы и ускоряли шаг.

Взгляд упал на одного из них. Фасон шляпы, ширина плеч, походка показались знакомыми. Нет, должно быть, просто чудится. Гастингсу нечего делать на Флит-стрит в это время; скорее всего сейчас он где-нибудь веселится с очередной подружкой.

Воображение нарисовало яркую картину: Дэвид прижал неизвестную красотку к стене, одной рукой схватил за талию, другой за шею — и жадно целует… нет, скорее, хищно пожирает. Да и женщина ведет себя более чем непристойно: запустила пальцы в его шевелюру, извивается и сладострастно стонет.

Хелена резко захлопнула окно.

Она почти не вспоминала о лучшем друге Фица. Гастингса можно было бы сравнить с осой, залетевшей на пикник, или с мухой, неосторожно упавшей в суп: оказавшись рядом, он вызывал досаду, а потом мгновенно исчезал из памяти.

Точнее, так было до тех пор, пока полгода назад виконт не потребовал поцелуя в обмен на молчание, на деле оказавшееся обманом. Хелене и сейчас удавалось о нем не думать, но порою мысли отказывались повиноваться и заходили слишком далеко.

Хелена вернулась к столу. Открыла только что запертый ящик, чтобы достать старые письма Эндрю и с их помощью заглушить ту часть сознания, которая упрямо представляла Гастингса во время его порочных свиданий. Но вместо конвертов в руке оказалось кое-что иное: рукопись, которую виконт прислал не так давно.

В эротическом произведении под названием «Невеста из Ларкспура» вышеозначенная особа стала невольницей в самом прямом смысле слова: супруг завязал ей глаза и приторочил к кровати.

«Малину собрали меньше часа назад. Небольшие ядреные ягоды самого настоящего малинового цвета. Я беру одну ягодку и провожу по ее губам.

— Что это?

— Кое-что сладкое и сочное. — Я говорю легко и свободно. Глаза закрыты шелковой косынкой, и презрительный взгляд уже не терзает душу. — Совсем как ты.

Она открывает рот, и я кладу малину на язык. Смотрю, как она жует, а потом глотает. На нижней губе остается крошечная капля алого сока. Я ее слизываю, ощущая терпкую сладость.

— Хочешь еще?

— Откуда такая нежность? — насмешливо спрашивает она. — Я ведь уже раздета, спутана и ослеплена. Так действуй же! Делай все, что пожелаешь.

О, как бы хотелось напасть на нее подобно стае голодных волков! Тело горит, мужское естество разрывается от похоти, мускулы едва сдерживают порывы.

— Нет, — отвечаю я. — Лучше поиграем еще немного».

Нижнюю половину страницы занимал рисунок: обнаженная женщина, вид сбоку. Лицо скрыто одним из толстых столбиков кровати, в то время как фигура предстает во всей красе: упругая грудь, бесконечно длинные ноги. Однако внимание привлекали выразительные ступни: одна напряженно прогнулась, а пальцы второй вжались в простыню, словно в неосознанном возбуждении.

Спустя мгновение Хелена ощутила, что ее собственные пальцы точно так же вжались в подошвы туфель. Сердито схватила рукопись, сунула обратно в ящик и несколько раз торопливо повернула в замке ключ.

Надо сжечь эту гадость. Или дочитать до конца и отправить холодное вежливое письмо с отказом. Однако бросить пачку листов в камин не хватало решимости, а прочитать больше двух абзацев подряд недоставало храбрости.

Наверное, в этом и заключалась истинная причина ее гнева: Гастингс прорвался сквозь невидимую, но неодолимую прежде преграду и силой заставил заметить себя… как мужчину.

А она этого не хотела. Лучше бы он вернулся туда, откуда явился — на задворки ее памяти, — и оставался там до конца своих дней, чтобы больше ни разу не вызывать учащенное сердцебиение и неровное, судорожное дыхание.

Сосредоточиться на работе удалось не скоро.

Гастингс не сразу пошел домой, а сначала заглянул в клуб. Светский сезон подходил к концу, и народу в гостиной оказалось совсем мало. Общество готовилось к привычной миграции на побережье или в деревню. В августе Фиц с женой устроят традиционную охоту, и тогда, возможно, удастся встретиться с Хеленой. А потом, вплоть до самого Рождества, протянется унылая полоса, когда не будет даже двери, на которую можно тайком посмотреть ночью.

— Милорд, вам телеграмма, — доложил лакей. — Ваши слуги переслали депешу сюда, чтобы вы быстрее получили ее.

Милли, жена Фица, сообщала, что они уезжают на короткие каникулы в Озерный край. Новость обрадовала: граф и графиня Фицхью так долго шли к взаимопониманию, что в полной мере заслужили свое счастье.

Задумавшись, Дэвид едва не пропустил постскриптум внизу страницы:

«Теперь, дорогой Гастингс, я понимаю, что надо было давным-давно открыть свои чувства. Позвольте посоветовать вам сделать то же самое».

Да, разумеется, так и следовало поступить. Более рациональный, не столь болезненно гордый человек, по достоинству оценив возможную награду, смирился бы с унижением и решился на открытое ухаживание. Но Гастингс был устроен иначе. Во всем остальном он проявлял здравый рассудок, но едва дело касалось Хелены, опускал руки: ему казалось, что с таким же успехом можно построить в центре Сахары храм во имя бога дождя.

А потому он лишь неустанно молился, чтобы в один прекрасный день любимая проснулась, взглянула на него другими глазами и увидела таким, каким он мечтал перед ней предстать.

— Что-то случилось, Гастингс?

Дэвид поднял голову. Рядом стоял Бернард Монтит — худощавый, преждевременно поседевший, но все еще весьма представительный джентльмен. Уже много лет они регулярно встречались в клубах, но сблизились только в последние полгода: Монтит был женат на свояченице Эндрю Мартина.

Гастингс вопросительно поднял брови.

— Это вы мне, сэр?

— Мне показалось, вы чем-то опечалены.

— Опечален? Признаюсь, что размышлял сейчас об удовольствиях грядущего вечера. Как говорится, куй железо, пока горячо и не уехало в деревне до следующего сезона.

Монтит вздохнул.

— Искренне вам завидую. Поистине надо ковать без устали. А главное, ни в коем случае нельзя необдуманно жениться раньше времени, как это сделали многие из нас.

— Обещаю не рассказывать о нашей беседе миссис Монтит, — беззаботно пообещал Гастингс. — Кстати, как поживает ваша достойная супруга?

— Эта женщина вечно что-то замышляет, — недовольно проворчал Монтит.

— Надеюсь, не строит козни против вас?

— К счастью, ее интриги не касаются моей персоны. По крайней мере пока. Но она неустанно плетет какие-то сети.

Бернард не преувеличивал. Миссис Монтит представляла собой не столько безудержную сплетницу, сколько убежденную защитницу добродетели и праведного образа жизни. Она неутомимо шпионила за слугами, в гостях, словно невзначай открывала двери дальних комнат — правда, в последнее время ее редко куда-нибудь приглашали — и вообще делала все, что могла, во имя борьбы с падением нравов.

— И за кем же миссис Монтит охотится на этой неделе?

— Понятия не имею, — пожал плечами Монтит. — Заметил только, что она стала проводить подозрительно много времени со своей сестрой.

Дэвид ощутил неприятный холодок.

— Уж не мистера ли Мартина она намеревается наставить на путь истины?

Монтит покачал головой.

— Парень сидит в кабинете в обнимку с книгами и печатной машинкой и носа за порог не высовывает. Не представляет ни малейшего интереса.

Да, знал бы он правду…

— Нет, — уверенно продолжал Монтит. — Мартин никогда не преступит границ дозволенного. Слабо.

И все же однажды Мартин это сделал. Не исключено, что сделает снова, даже несмотря на данное Фицу слово.

— Что ж, — заключил Гастингс. — Держите меня в курсе начинаний своей благоверной. Не знаю ничего увлекательнее доброго старомодного скандала.