На следующий день Фицу и его жене пришлось усесться вместе за письменный стол и просмотреть пачку рекламных материалов.

С момента успешного продвижения газированных напитков Фиц всегда поручал Милли разрабатывать и совершенствовать тексты и изображения на рекламных листках и плакатах, которые компания адресовала публике. И его жена оказалась весьма ценным приобретением для фирмы. Фиц успешно руководил фабриками, обеспечивая их бесперебойное снабжение и эффективность работы. Но без участия Милли «Крессуэлл и Грейвз» никогда не стала бы столь преуспевающей компанией.

Сегодняшняя встреча тет-а-тет была всего лишь обычным совещанием двух партнеров, обсуждающих деловые вопросы. Так почему же Фиц снова чувствовал необычайное смущение, словно никогда прежде не оставался в комнате наедине с девушкой?

— Вот эти для осенней кампании по рекламированию консервированных овощей и фруктов, верно? — спросила она.

— Да.

Милли придвинула свой стул ближе к письменному столу и склонилась над рекламными листками. Закончив дневные визиты, она переоделась в зеленовато-голубое платье для чаепитий. Фицу в свое время доводилось не раз освобождать дам от подобных платьев — леди зачастую уделяли час между четырьмя и пятью дня для свидания с любовником. Платье Милли было довольно простым, сшитым из тонкого прочного сукна, без всяких соблазнительных складочек и блесток, которые он видел на некоторых из своих прежних любовниц. И все же его так и подмывало расстегнуть пуговицы и обнаружить ее прекрасное тело. Теперь он знал, как она выглядит. Знал каждый дюйм ее нежной кожи. И стоило ему закрыть глаза, он хорошо представлял ее откинутую назад голову, ее сомкнутые веки, ее приоткрытые губы, когда он подводил ее к вершинам блаженства.

Фиц заставил себя отвести взгляд от ее лица на что-нибудь более безопасное — рекламные листки, разложенные перед ней, которые они уже один раз обсуждали прежде.

Первая, изготовленная в стиле шуточной карикатуры, изображала хозяйку в жемчугах и перьях, наставляющую свою дочь: «Теперь, когда наши гости выказали свое восхищение этой свежей спаржей и превосходной клубникой, ни в коем случае не открывайте им, что они любезно предоставлены нам фирмой „Крессуэлл и Грейвз“. Нет, они прибыли сегодня утром из нашего сельского поместья».

Вторая, предназначенная не столько для того, чтобы развеселить, сколько убедить, изображала женщину, одетую просто, но респектабельно, которая с доброй улыбкой взирала на своих детей, лакомящихся свежими грушами. Надпись сверху листка гласила: «Этой зимой позвольте „Крессуэлл и Грейвз“ быть вашим поставщиком зелени и фруктов, всегда по доступным ценам, всегда высшего качества». Снизу было написано: «Все фрукты прочно упакованы под вакуумом».

— Ну как, на ваш взгляд? — спросил Фиц, отвинчивая колпачок пишущей ручки.

Милли не хотела, чтобы их секретарь делал заметки во время подобных обсуждений, как не стремилась и к тому, чтобы ее участие в делах фирмы получило огласку.

— Надписи хороши на обеих, — медленно сказала она. — Но вот платья дам… — Она указала на первый листок. — Мы в последний раз видели эти картинки в апреле, до того как стало ясно, что рукава в этом сезоне будут уменьшаться. Это нужно исправить. Я отошлю художнику иллюстрацию из модного журнала, чтобы он имел представление, как это должно выглядеть: только очень маленькие буфы на плечах и никакого расширения от плеча до локтя.

Она продолжала разглядывать листки.

— И волосы им надо забрать повыше. Сейчас в моде очень высокие прически.

Фиц записывал все ее замечания. Странно, он никогда не задумывался об этом прежде, но эти их регулярные совещания наедине были самой приятной частью его работы в «Крессуэлл и Грейвз». Ему доставляло огромное удовольствие выслушивать ее соображения о том, как бы она хотела повыгоднее представить продукцию их фирмы. Она загоралась — и проявляла необычайную проницательность.

Они перешли к цветной литографии, рекламирующей консервированные сливки. Этот продукт считался роскошью, недоступной значительной части населения. Рекламный рисунок был простой — хрустальное блюдо с клубникой, залитой аппетитными густыми сливками. «Лето гораздо приятнее с консервированными сливками от „Крессуэлл и Грейвз“».

— Наконец-то они правильно передали цвет, — сказал Фиц.

Сначала сливки были совсем белыми, цвета свинцовых белил, затем почти желтыми, как карри. Но теперь они выглядели нежно-кремовыми, самого подходящего оттенка.

Милли окинула листок оценивающим взглядом.

— Думаю, эту рекламу пора выпускать. Иначе мы не сможем использовать ее до следующего лета.

Они рассмотрели несколько остальных рекламных листков — для джемов и желе, говяжьих языков и цыпленка под соусом карри, — И теперь настало время обсудить идеи для рекламирования новых шоколадных конфет, которые лежали в вазе на письменном столе Фица.

Он протянул ей одну с апельсиновым ликером, ее любимую, и взял себе другую, с малиновой начинкой.

С минуту они сидели в молчании, смакуя шоколад.

— Можно сделать что-нибудь вроде семейной идиллии, — сказал он, ощущая кисловатую сладость конфеты на языке. — Муж и жена вместе угощаются шоколадом и смотрят друг на друга влюбленными глазами.

Он тут же пожалел о сказанном. Конечно же, она подумает, что на самом деле ему хочется поцеловать ее, пока шоколад еще тает у нее во рту.

Лоб Милли нахмурился, но тут же прояснился.

— Можно начать с того, что джентльмен предлагает шоколад леди.

Она поднялась и начала ходить по комнате. Это означало, что ее осенила Грандиозная Идея, — она даже не заметила, что в возбуждении покинула свое место, это дошло до нее только спустя несколько минут. Истинные намерения Фица пока оставались от нее в тайне.

Внезапно Милли остановилась.

— Джентльмен станет угощать шоколадом леди в различных обстоятельствах — во время чаепития, на пикнике, на лодочной прогулке. Вокруг них все меньше и меньше людей, по мере того как они знакомятся ближе. Мы можем намекнуть, что когда он в первый раз предлагает ей шоколад — это их первая встреча. Они оба немного смущены, и шоколад послужил хорошим предлогом обменяться несколькими словами. На пикнике они уже знают друг друга немного лучше. Их позы менее скованны, они могут дотрагиваться друг до друга, даже не замечая этого. На третьей картинке — во время лодочной прогулки — они знают друг друга еще лучше, но раньше никогда не находились в столь тесной близости такое длительное время. Это очень волнует, но и напрягает. Им хотелось бы большей близости, но, конечно же, воспитанным, людям приходится сдерживать себя.

Теперь Фиц с удивлением размышлял, как он мог когда-то считать ее холодной и равнодушной, когда она так сообразительна и изобретательна.

— Мы можем поместить эти три первые картинки вместе, — сказал он. — В одном номере журнала, например, отделив одну от другой несколькими страницами текста. Мы должны пояснить в конце третьей картинки, что собираемся рассказать целую историю, историю этой пары. И что она продолжится в следующих выпусках.

— Да! — Глаза Милли сверкнули. — Вы читаете мои мысли. Я намеревалась сделать из этого продолжающуюся любовную историю. Но ваша идея просто изумительна. Быстрая последовательность сцен сразу возбудит большой интерес. Затем мы представим дальнейшее развитие взаимоотношений молодых людей в регулярных, но не слишком частых выпусках. И конечно же, наши юные влюбленные должны преодолеть целый ряд трудностей на их пути к счастью. Но во всех ситуациях наш шоколад будет сопутствовать им, помогая укрепить влечение друг к другу, утешить в невзгодах и в конечном итоге отпраздновать счастье.

— Мы предложим новые разновидности конфет, когда дети нашей пары начнут появляться один за другим, — сказал Фиц. Его неизменно ошеломлял ее энтузиазм и фейерверк интересных идей. — И если наш шоколад будет пользоваться успехом, он станет сопутствовать этим детям при всех радостях и огорчениях их детства и юности.

— Не говоря уже о праздновании каждой годовщины этой нашей пары. — Милли улыбнулась. — Шоколад доставляет влюбленным такую радость. Если бы речь шла о спарже, нам и вполовину не было бы так весело.

— Последняя реклама спаржи была совершенно гениальной, на мой взгляд.

На картинке были нарисованы отдельные ростки спаржи в тартанах и пледах — добродушная пародия на солдат Шотландской гвардии, изображения которых широко использовали «Хантли и Палмер» для рекламы своих бисквитов. По всей Британии народ тихонько посмеивался, и продажи консервированной спаржи взлетели до небес.

— Боюсь, вы меня перехваливаете, — заметила Милли.

— При одном воспоминании об этих играющих на волынке, одетых в медвежью шкуру ростках спаржи я не могу удержаться от смеха.

Милли покраснела и склонила голову — жест безмерной застенчивости. Если бы Фиц не испытал этого на деле, он никогда бы не мог даже вообразить, что она способна извиваться под ним, держа руку между его ног. Но все последние дни он только об этом и думал — о ее пылкости, безрассудной смелости и страстности.

— Думаю, мы достаточно потрудились сегодня, — сказала Милли. — Вы можете передать эти идеи мистеру Гидеону, и я буду рада взглянуть на первые наброски, когда вы их получите.

Не дожидаясь ответа, она встала. Фиц тоже поднялся и проводил ее до выхода.

Он собирался открыть перед ней дверь, но вместо этого преградил ей путь. И прежде чем она успела что-нибудь сказать, обхватил ладонями ее лицо и крепко поцеловал, прижав к ближайшей стене. Она так долго ждала этих минут, проявлений нежности и страсти с его стороны.

Рот ее был в шоколаде, язык жаждущий и проворный. Она сунула руки под его жилет и, потянув за рубашку, вытащила ее из-под брюк. Он расстегнул пуговицы ее лифа, стянул все, что попалось ему на пути, и забрал ее сосок в рот.

Его брюки, ее юбки — все препятствия были отброшены в сторону. Он приподнял ее повыше и овладел ею. Звуки, которые она издавала, неровные, прекрасные звуки любовной жажды. И ее лицо. Ее утонченное лицо.

— Открой глаза, — потребовал он.

Она только крепче зажмурилась.

— Открой глаза, или я остановлюсь.

Он замер на месте. Она протестующе всхлипнула. Ее ресницы затрепетали и поднялись — слегка. Она смотрела вниз.

— Посмотри на меня.

Неохотно она подняла взгляд.

И в глубине ее глаз таилось все, что они пережили за эти годы, — вся их жизнь шаг за шагом, пути, которые они прошли.

Медленно он снова вошел в нее. Все отражалось в ее глазах — смущение, страстное желание, проблески огромного счастья.

Наслаждение стало сильным, затем невыносимым. Фиц с трудом дышал. Содрогаясь в экстазе, Милли закрыла глаза. Он тоже закрыл глаза и всецело отдался неутолимой страсти.

Но даже когда они привели свою одежду в порядок, придав ей некое подобие благопристойности, Фицу все еще было трудно дышать — страшная тяжесть сжимала ему грудь.

Их соитие не было попыткой зачать ребенка, то есть чисто формальным актом. Не было даже простым удовлетворением похоти. Он искал что-то, возможно, отзвук своего собственного сердца, созвучие — и нашел это в ней.

Нет, нет, это, должно быть, только иллюзия, момент самообмана.

И вовсе не важно, что он там напридумывал. Прежде всего как ему могло прийти в голову пытаться найти идеал в своей жене? Это не входило в его планы.

Он обещал себя Изабелл.

Фиц отворил для Милли дверь.

— Выгоняете меня теперь, когда получили свое? — спросила она, не глядя на него, но с легкой улыбкой, притаившейся в уголке ее губ.

Легкий кокетливый оттенок в ее голосе острой болью отозвался в его сердце. Она никогда не заигрывала с ним ни при каких обстоятельствах. Он пробудил у нее ошибочное представление о своих истинных чувствах.

— Только отступаю в сторону, чтобы больше не стоять у вас на пути.

— Вы и не стояли. Вам не в чем себя упрекнуть. В вас говорила страстная натура.

Милли покраснела и прикусила нижнюю губу, словно потрясенная собственной дерзостью.

Фиц тоже был удивлен. Он считал, что она становится дерзкой только в темноте. Он и хотел ее именно такой, застенчивой и сексуальной. Он хотел…

Он обещал себя другой.

— Мне нужно поговорить с Гидеоном, пока он не ушел, о тех изменениях, которые мы хотим внести в рекламные материалы.

— Да, конечно. Я уже ухожу, не буду вам мешать.

Она поцеловала его в щеку — чего никогда не делала за все время их брака — и удалилась.

Он тихо затворил дверь, заперевшись внутри.

«Никогда не обращайте внимания на то, что мужчина говорит; смотрите, что он делает», — произнесла однажды раздраженная пожилая дама в пределах слышимости Милли.

Если она собирается воспользоваться этим превосходным советом, ей следует забыть о плане Фица — оставить ее через шесть месяцев ради миссис Энглвуд — и обращать внимание только на то, что он предпринимает в интересах фирмы.

По отношению к ней он вел себя весьма своеобразно. Например, перенес их занятия любовью из спальни в кабинет и с ночи на день. Но Фиц был сдержанным, рассудительным человеком, который прекрасно разбирался в тонкостях и вел себя соответственно. Для него подобные импульсивные поступки, когда его заносило в сторону, словно воздушный шар в бурю, свидетельствовали об очевидном вожделении по меньшей мере.

И вполне возможно, о чем-то большем, намного большем.

Милли пыталась не давать воли ложным надеждам. Но они вопреки ее стараниям бурно расцветали в ее душе, переполняя предвкушением счастья. Теперь с каждым днем он будет все отчетливее понимать, что все эти восемь лет ждал вовсе не миссис Энглвуд, а ее, Милли.

Поскольку Хелена осталась под присмотром Венеции, вечер у Милли был свободен. Она с нетерпением поглядывала на часы, предвкушая приятный ужин с Фицем дома — прелюдию к тому моменту, когда они позволят желаниям вновь проявить свою власть над ними. И сегодня ночью она не станет просить Фица выключить свет. Ей нравилась эта откровенная жажда в его глазах, когда он смотрел на ее обнаженное тело. Пусть смотрит, сколько ему угодно. Ей не жалко.

Для домашнего ужина она могла бы надеть свое платье для чаепитий, но ей показалось слишком бесстыдным появиться в том же платье, в котором он так неистово овладел ею. Поэтому она переоделась в нарядное желтовато-оранжевое обеденное платье. Ни звука не доносилось из его комнаты, но Милли не особенно беспокоилась. Чуть раньше она слышала, как он принимал ванну. Возможно, он переоделся и снова вернулся в кабинет.

Но когда она спустилась в гостиную несколько минут спустя, его там не было.

— Лорд Фицхью все еще в своем кабинете?

— Нет, мэм, — ответил Коббл, дворецкий. — Лорд Фицхью уехал в свой клуб. Он распорядился не ждать его к ужину.

Милли изумленно заморгала. В том, что Фиц вечером отправился в клуб, не было ничего странного. Ему нравилось встречаться с друзьями в клубе, и иногда он там ужинал с ними. Но почему именно сегодня? Днем он даже не намекал, что намеревается куда-то пойти.

— Подавать ужин? — спросил Коббл.

— Да, пожалуй.

Минутой раньше Милли чувствовала себя на небесах, теперь она оказалась в темнице, закованная в кандалы. Ей стоило больших усилий заставить себя нормально поесть. Она понимала, что необходимо сохранять спокойствие, ничем не выдавать своих истинных чувств. Возможно, она слишком переусердствовала как со своей недавней эйфорией, так и со сменившим ее отчаянием. Истина, вероятно, находилась где-то посередине. Их любовный акт в его кабинете не был так уж значителен, как она вообразила. И отсутствие Фица этим вечером тоже ни о чем не говорит.

Он обязательно вернется ночью. И снова придет к ней.

Одиннадцать часов вечера. Полночь. Час ночи.

Он весело проводит время с друзьями. Ее это радует. А впрочем, почему это должно ее радовать? Его друзья никуда не денутся. Они так и останутся его друзьями, даже когда он состарится и поседеет. У нее же осталось меньше шести месяцев, а он предпочел проводить время где-то на стороне.

Шесть месяцев. Боже милостивый, только не это. Всего несколько часов назад она думала, что они станут наслаждаться друг другом всю оставшуюся жизнь.

Как быстро счастье рассыпалось в прах!

Фиц вошел в свою комнату в четверть второго. В половине второго свет в его спальне погас, и он отправился прямиком в постель.

Не следовало ей быть такой ненасытной. Она уже один раз была с ним в этот день. К чему такая ненасытность?

Но она желала гораздо большего. Больше этих жарких наслаждений, больше неистовой жажды в его глазах, больше ощущения этой неописуемой близости, тесной телесной связи, подобных которым она не испытывала никогда в жизни.

Они стали добрыми близкими друзьями, разве нет? Лучшими друзьями. Ей следовало бы без стеснения войти к нему в комнату и спросить о причинах отсутствия этим вечером — и причине его отсутствия в ее постели.

Но Милли не могла. Ей стало казаться, что их так называемая дружба была лишь притворством. По крайней мере, с ее стороны. Она служила прикрытием для ее истинных чувств. Слабым утешением в том, что она для него не единственная на этом свете. По-настоящему он любил другую.