Небо на западе пылало, отражаясь в морской глади. Последние лучи солнца подсвечивали длинные перистые облака, придавая им золотисто-розовый оттенок.

Кристиан никогда не видел такого великолепного заката. К сожалению, рядом не было баронессы, чтобы разделить с ней это фантастическое зрелище. Она была в своей каюте, занимаясь туалетом.

Это был их шестой день в море. На следующее утро лайнер должен был прибыть в Куинстаун. А еще через день — в Саутгемптон. Поэтому Кристиану пришлось приложить немало усилий, чтобы убедить баронессу посетить прощальный обед, который этим вечером устраивал капитан. Она решила, что он сошел с ума, но Кристиан был очень настойчив. Ему хотелось показать ей, что ничего страшного не случится, если она появится с ним на публике, оставаясь в вуали. Общество отнесется к его желанию с уважением и примет ее такой, какая она есть.

Он устранит все препятствия. И вымостит дорогу редчайшими окаменелостями, чтобы она заняла в его жизни место, которое принадлежит ей и только ей одной.

Венеция начала продумывать свою дальнейшую стратегию.

Скажем, баронесса могла бы упомянуть о письме от подруги, миссис Истербрук, живущей в Лондоне. Или Венеция могла бы, столкнувшись с Кристианом во время сезона, упомянуть о своей закадычной подруге, баронессе фон Шедлиц-Гарденберг, которая тоже недавно путешествовала на «Родезии». Но прежде всего ей нужно подружиться со вдовствующей герцогиней — до такой степени, чтобы та могла аттестовать Венецию наилучшим образом.

Вот почему, удрученно подумала она, натягивая перчатки, благоразумные люди не ведут двойную жизнь. Не существует изящного способа покончить с раздвоением личности и вернуться к нормальному состоянию.

Мисс Арно воспользовалась блестками, срезанными с одного из вечерних платьев Венеции, чтобы превратить ее вуаль в аксессуар, хотя и весьма необычный, но придающий туалету дополнительный шик. Венеция отступила от зеркала и повернулась вокруг своей оси. Синее платье было выше всяких похвал и гармонировало с цветом ее глаз… если бы кто-нибудь мог их видеть.

Она покачала головой. Все слишком запуталось. Ей ничего не остается, кроме как положиться на судьбу и надеяться, что та не будет слишком жестока.

Кристиан, необыкновенно красивый в своем вечернем костюме, ждал ее у лестницы, ведущей в обеденный зал.

— Вы выглядите просто сногсшибательно, дорогая, — сказал он, предложив ей руку.

У нее всегда начинало биться сердце, когда он смотрел на нее такими глазами.

— О, не сомневаюсь. Вы хоть понимаете, что мы ведем себя с вызывающей дерзостью?

— Дерзость — это удел простых смертных, — заявил он. — Герцог Лексингтон сам определяет, что хорошо и что плохо. Или переопределяет, если понадобится.

— По крайней мере с вами забавно.

Он склонился к ее уху.

— Открою вам один секрет: никто больше так не считает, даже моя мачеха.

Венеция повернула голову, оказавшись с ним нос к носу. Воистину, они преуспели в нарушении всех приличий.

— Вот и прекрасно. Мне хотелось бы видеть вас сегодня в вашей самой надменной и неприступной ипостаси.

— Только ради вас. Но, если я с позором провалюсь — и буду вести себя слишком снисходительно или, не дай Бог, позволю кому-то расслабиться, — знайте, что это вы и только вы виноваты.

— Какое тяжкое испытание: на кону сотни лет несгибаемого высокомерия.

Он коротко сжал ее руку.

— По крайней мере вы понимаете, что натворили.

Их посадили рядом. Справа от Венеции оказался молодой американец, мистер Камерон, отправлявшийся в путешествие по Старому Свету. Очевидно, его предупредили, что она не говорит по-английски, и он приветствовал Венецию словами:

— Guten Abend, Gnädige Frau.

Его немецкий оставлял желать лучшего, но, ничуть не обескураженный этим фактом, он завел разговор о своем предполагаемом маршруте. Как выяснилось, его не столько интересовали реликвии классического искусства, сколько такое современное чудо, как Эйфелева башня, которую он мечтал посетить. С очаровательной непосредственностью он сообщил Венеции, что надеется, что вершина башни будет раскачиваться от ветра так сильно, что он, крепкий и ловкий молодой человек, успеет подхватить красивую девушку, упавшую от испуга в обморок.

Кристиан, занятый разговором с миссис Уандервуд, почтенной матроной с Манхэттена, повернул голову.

— Желаю удачи, мистер Камерон, — сказал он. — Я был там во время Всемирной выставки, и вершина башни была так забита народом, что юные особы, потерявшие сознание, оставались в вертикальном положении, пока не приходили в себя.

Мистер Камерон громко расхохотался при этом сообщении. Венеция не могла не улыбнуться своему любовнику. Конечно, он не мог этого видеть, но у него была непостижимая способность чувствовать, когда она улыбалась под вуалью — и он улыбнулся в ответ.

На душе у Венеции стало тепло, словно она целый день тискала щенков.

— Прошу извинить меня, сэр, — вступила в разговор молодая женщина, сидевшая за столом напротив. Ее представили Венеции как мисс Уандервуд. — Вы случайно не тот герцог, который читал лекцию в Гарварде?

Венеция замерла.

— Глория, неужели нужно кричать на весь зал? — осведомилась миссис Уандервуд, явно недовольная.

— Извини, бабушка, — отозвалась та, даже не пытаясь говорить тише. — Так это были вы, сэр?

— Да, — сказал Кристиан, сделав глоток вина.

— Какое совпадение! — Мисс Уандервуд разве что не захлопала в ладоши. — Мой кузен с женой, навестившие меня на прошлой неделе, были на вашей лекции.

— Рад слышать, что они не умерли от скуки.

Это ленивое замечание, предназначенное для ушей Венеции, должно было заставить ее снова улыбнуться. Но она не могла. По ее позвоночнику пробежал озноб.

— Они получили огромное удовольствие от вашей лекции. Особенно жене моего кузена понравился пример, касавшийся красивой дамы с сердцем леди Макбет.

Венеция непроизвольно схватилась за горло. Ей не хватало воздуха.

— Не стоит заходить так далеко, — заметил Кристиан. — Я никогда не говорил, что эта дама виновна в убийстве или в пособничестве убийству.

«Едва ли это может служить оправданием», — мелькнуло в голове у Венеции.

— Но она довела своего мужа до ранней кончины…

— Мисс Уандервуд, если события происходят одно за другим, вовсе необязательно, что второе является следствием первого. Возможно, эта дама сделала своего мужа несчастным, но природа брака такова, что порой супруги действуют друг на друга разрушительно — как и в данном случае, насколько я понимаю. Давайте не будем делать необоснованные выводы.

Венеция судорожно выдохнула.

— Но мы здесь среди друзей? — заговорщицким тоном возразила мисс Уандервуд. — Как насчет того, сэр, чтобы сказать нам кто она? А мы с друзьями точно выясним, насколько виновна — или невиновна — эта дама в преждевременной гибели своего мужа.

— Глория! — одернула ее бабушка. — Ваша светлость, позвольте мне извиниться за дерзкое поведение этого ребенка.

Кристиан склонил голову, принимая извинения. Затем перевел взгляд на мисс Уандервуд. Ее нахальная улыбка поблекла. Она начала бросать взгляды на соседей по столу, словно надеялась, что кто-нибудь заслонит ее от его внимания. Когда никто ничего не сказал и не сделал, она попыталась встретить его взгляд с пристыженной улыбкой, которая тоже увяла.

Соседи по столу затаили дыхание. Все ожидали, что герцог разразится обличительной тирадой. Но что, если он сочтет идею заслуживающей внимания, лихорадочно подумала Венеция. Что, если он всего лишь осуждает манеру мисс Уандервуд высказываться на публике?

— Нет, — сказал Кристиан. — Это плохая идея.

Сердце Венеции снова забилось. Сидевшие за столом дружно выдохнули, удовлетворенные этим справедливым, но сдержанным порицанием. Мисс Уандервуд неуверенно улыбнулась дрожащими губами.

— Пожалуй, вы правы, сэр.

Давая понять, что тема закрыта, Кристиан повернулся к Венеции.

— Вы даже не притронулись к креветкам, баронесса.

Это была шутка, предназначенная только для нее, поскольку она ничего не ела, будучи в вуали.

— Я непременно возмещу это упущение, — онемевшими губами отозвалась Венеция.

Тут миссис Уандервуд пожелала узнать его мнение по какому-то вопросу. Венеция повернулась к мистеру Камерону.

— Вы не знаете, мисс Уандервуд направляется в Лондон?

— Нет, на континент, как и я. Мы высадимся в Гамбурге, направимся в Париж и оттуда будем предпринимать поездки в разные места на востоке и юге.

— Она что, серьезно настроена докопаться до личности упомянутой дамы?

Мистер Камерон рассмеялся.

— Я очень удивлюсь, если завтра утром она вообще вспомнит, что у нее была подобная идея.

Тем не менее для Венеции вечер был испорчен. Вторжение реальности оказалось слишком сильным. Если мисс Уандервуд, которой даже не было на лекции, в курсе скандальной истории, рассказанной герцогом, найдутся и другие, кому не понадобятся услуги детектива, чтобы догадаться, о ком он говорил.

С другой стороны, а что, если он узнает, что Венеция — не баронесса, а миссис Истербрук — была не просто в Америке, а в Гарварде, на его лекции?

Интересно, сколько можно жонглировать динамитным шашками, прежде чем они взорвутся?

— Мне очень жаль, дорогая, — сказал Кристиан, как только они оказались в его каюте.

Баронесса обернулась. В электрическом свете блестки на ее вуали мерцали, как крохотные искорки. Но из ее голоса исчезла искрящаяся живость.

— Почему вы извиняетесь передо мной?

— Я огорчил вас.

Он огорчил себя. Выходка мисс Уандервуд послужила суровым напоминанием о том, что его опрометчивые слова распространились далеко за пределы лекционного зала. Но огорчение баронессы оказалось еще острее, если это было возможно, чем его собственное. И, хотя она мужественно продолжала поддерживать непринужденную беседу с мистером Камероном, Кристиан едва ощущал вкус еды, зная, что резко упал в ее глазах.

Она опустилась в шезлонг. Ее поза, напряженная и усталая одновременно, и судорожно сцепленные пальцы говорили, что это не просто огорчение. Она боялась.

— Скажите что-нибудь, пожалуйста.

Она откинула голову назад, словно обращаясь за помощью к небесам.

— Мисс Уандервуд готова потратить собственные средства и время, чтобы докопаться до личности какой-то особы, которую она никогда не встречала и о которой всего лишь слышала из вторых рук. Поразительно. Что такого вы должны были сказать, чтобы возбудить столь неподобающее любопытство?

Ее бесстрастные слова, словно гвозди, вонзались в его сердце.

— Я сожалею. Мне не следовало этого говорить.

— Разумеется. Своими необдуманными словами вы дали основания говорить о неведомой женщине как об абсолютном зле.

Кристиан сел рядом с ней и взял ее за руку.

— Я сделал это не из злобы, если вас волнует именно это. Я рассказал эту историю не столько для аудитории, сколько в качестве предостережения самому себе.

— Не понимаю.

Чтобы объяснить, ему пришлось бы открыть свою душу как никогда в жизни. Но ему было наплевать на собственное унижение. Единственное, что имело значение, это чтобы она не отвернулась от него.

— Женщина, которую я привел в пример в Гарварде… она и есть мое «где-нибудь еще».

Она вырвала у него руку, но он успел схватить ее за локоть, прежде чем она вскочила.

— Прошу вас, выслушайте меня.

— Боже мой, — сказала она, глядя куда угодно, но не на него. — О, Боже мой.

Если бы он только мог вырвать свое сердце и показать его ей. Но он располагал только словами, неубедительными и бесполезными.

— Дама, о которой идет речь, чарующе красива. В течение десяти лет я был одержим ее красотой. В качестве укора и назидания самому себе я написал целую статью о роли красоты в эволюции. Я, так хорошо понимающий принципы мироздания, не смог тем не менее избежать магнетического притяжения красоты одной женщины.

Ее вуаль трепетала от возбужденного дыхания.

— И что, статьи оказалось недостаточно? Вам понадобилось оповещать об этом весь свет?

— Моя одержимость была бессмысленной, не подвластной рассудку. Мне приходилось держаться подальше от мест, которые посещала она. Если бы я встретился с ней, не имело бы значения, ускорила она продвижение своего мужа к могиле или нет. Я бы с готовностью женился на ней просто для того, чтобы обладать ею.

Ее руки, лежавшие на коленях, заметно дрожали. Кристиан тоже дрожал — но внутри, где страх и сожаление грозили утопить надежды, которые прыгали и резвились, как стая дельфинов возле «Родезии».

— Я долго стыдился этой одержимости, но она присосалась ко мне как пиявка. На этот раз мне не удалось бы уклоняться от общества этой леди — ведь она непременный атрибут лондонского сезона. Я всерьез опасался, что не выдержу и вступлю в отношения, несовместимые с моими принципами и гордостью. — И его сон осуществится, будь он проклят. — Но, поверьте, я не собирался давать ей такую ужасную характеристику.

Она высвободила свой локоть, встала и отошла.

Венеция чувствовала себя разорванной на части, словно одновременно сдетонировали все динамитные шашки, которыми она жонглировала.

Выходит, она не была случайным примером, небрежно извлеченным из копилки его жизненного опыта, чтобы проиллюстрировать взгляды на обсуждаемую тему. Нет, она была проклятием его жизни.

Это не умещалось у нее в мозгу, парализованном потрясением. Она могла только изумляться случившемуся, словно морское чудовище вдруг вынырнуло из пучины, чтобы утащить туда «Родезию».

Он сказал, что ему было девятнадцать лет. Значит, ей тоже было девятнадцать — и, хотя она еще относилась к своему браку со всей серьезностью, ее романтические иллюзии уже разбились о скалу несокрушимого эгоизма Тони. «Один из членов команды Харроу не мог оторвать от тебя глаз. Если бы кто-нибудь вручил ему вилку, он съел бы тебя в один присест», — сказал он однажды.

Наверняка Кристиан играл в команде Харроу. Она была презренным объектом его одержимости. И его спасением — от нее самой.

Венецию охватила паника.

До этого момента можно было вообразить, что Кристиан простит ее маскарад. Но не после того, как он рассказал о своей ахиллесовой пяте человеку, которого он последним на свете посвятил бы в свой секрет.

Этого он ей не простит. Никогда.

Кристиан поднялся на ноги.

— Пожалуйста, скажите что-нибудь.

Но она не могла говорить, охваченная нарастающим отчаянием. Их роман должен кончиться здесь и сейчас, прежде чем положение станет еще хуже.

Она повернулась к нему спиной и замерла, ухватившись обеими руками за край письменного стола, словно ноги отказывались держать ее. Кристиан молчал, подавленный сознанием, что причинил боль женщине, которая принесла ему столько тепла и радости.

Он погасил свет, подошел и снял с нее вуаль.

Баронесса прерывисто вздохнула. Он уперся ладонями в стол по обе стороны от нее и поцеловал ее волосы, глубоко вдохнув чистый сладкий запах.

— Я люблю вас. — Слова, казалось, слетели с его губ сами, как выпархивают из коконов бабочки, когда приходит их время. Он тоже чувствовал себя преображенным — из мальчика, который принял увлечение за любовь, в мужчину, который наконец понял, что творится в его сердце.

Она вздрогнула.

— Вы — та женщина, которую я ждал всю жизнь.

Она резко повернулась и зажала его рот ладонью.

Кристиан убрал ее руку.

— С самого начала… помните, мы встретились в лифте? Вы полностью завладели…

Она не позволила ему продолжить, приникнув к его губам в страстном поцелуе. Кристиана захлестнуло облегчение. Она по-прежнему с ним — и с таким пылом, словно ей невыносимо малейшее расстояние между ними. Его охватила лихорадка. Он подсадил ее на стол и задрал юбку. Она нетерпеливо дергала за завязки своих панталон. Он готов был опуститься на колени, чтобы поклоняться ей, но она не желала отрываться от его губ.

Вместо этого она расстегнула его брюки и без всяких предисловий приняла его в себя. Кристиан был невыразимо возбужден — ее прикосновениями, ее вкусом, чистым, как дождевая вода, ее страстью. Она прерывисто дышала, дрожа от нетерпения и побуждая его к дальнейшим действиям.

Слов не требовалось. Ничто в мире не имело значения, кроме них двоих. Наслаждение нарастало, пока не обрушилось ни них, как лавина, сплавляя в единое целое, где не было тайн и взаимных упреков.

Ничто больше их не разделяло.

Кристиан проснулся в полной тишине, с нелепым ощущением, что сердце «Родезии» перестало биться. Ему потребовалась секунда, чтобы осознать, что шум двигателей затих.

Очевидно, лайнер бросил якорь в Куинстауне.

Он инстинктивно потянулся к баронессе, но ее не было в постели, где большую часть ночи они продолжали заниматься любовью, наслаждаясь интимной близостью. Он окликнул ее, предположив, что она в гостиной или в туалете. Ответом ему было молчание.

По его спине пробежали мурашки — она никогда не уходила, не попрощавшись. Он схватил свои карманные часы, лежавшие на прикроватной тумбочке. Пять минут девятого — довольно поздно для него. Возможно, она не хотела тревожить его сон. Он натянул кое-какую одежду, быстро набросал несколько слов, объяснявших его возможное опоздание на прогулку, и позвонил стюарду, чтобы тот отнес записку баронессе.

Стюард вернулся, когда Кристиан намыливал лицо, собираясь бриться.

— Сэр, стюард, в ведении которого находится каюта баронессы, сказал, что она сошла на берег.

Кристиан медленно повернулся.

— На экскурсию?

В Куинстауне океанские лайнеры пополняли свои припасы, и случалось, что пассажиры использовали время стоянки, чтобы познакомиться с сельской Ирландией.

— Нет, сэр. Она попросила выгрузить на берег ее багаж.

Она ушла. А прошлая ночь, которую он принял за начало новой эры для них обоих, была ничем иным, как долгим и молчаливым прощанием. Она не поверила в его любовь. Она не поверила, что он избавился от своей одержимости, и не могла вообразить приемлемого будущего для них.

Все возможности, которые воспрянули в жизни с ее появлением, начали закрываться, одна за другой, и его сердце вместе с ними.

— Возможно, она еще стоит в очереди ожидающих высадки на берег, сэр, — сказал стюард. — Если хотите, я могу сходить вниз и посмотреть.

Ах да, очередь ожидающих высадки. «Родезия» не приставала к берегу, и пассажирам приходилось ждать, пока их с багажом перевезут на берег на катерах.

Кристиан смыл с лица мыльную пену, набросил пиджак, схватил шляпу и бросился на главную палубу. Небо было серым, как и Атлантика. Даже Ирландия, обычно ярко-зеленая, казалась неприютной и унылой.

Он протиснулся через толпу, лихорадочно отыскивая глазами знакомый силуэт. Казалось, все обитатели корабля собрались у места посадки на катер. Пожилые дамы прохаживались парами. Дети привставали на цыпочки, заглядывая за поручни. Молодые американцы болтали о Букингемском дворце и домике Шекспира, радостно приветствуя катер, направлявшийся к «Родезии».

Наконец Кристиан заметил баронессу, стоявшую у поручней. Его захлестнула волна облегчения. Словно почувствовав его нетерпение, толпа расступилась, а те, кто стоял рядом с беглянкой, поспешили освободить ему место. Но баронесса никак не отреагировала на его появление, когда он остановился рядом. Ее лицо оставалось склоненным над волнами, плескавшимися о стальные борта корабля.

— Почему? Почему вы уезжаете?

— Я достигла пункта назначения.

— Потому что думаете, что я все еще влюблен в ту женщину?

— Не поэтому.

— Повторите это, глядя мне в глаза.

Она повернула к нему голову. Ее рука, державшаяся за поручень, напряглась, словно ее удивил его внешний вид. Кристиан вспотел, пробираясь через толпу, но сейчас, стоя без пальто на открытой палубе, он ощутил холод, внезапный и безжалостный.

— Не поэтому, — повторила она. — Вы всегда говорили, что я могу уйти в любую минуту. Я ухожу сейчас. Мне не требуется другая причина.

Кристиана пронзила дрожь. От холода или от ее слов — он не знал.

— Неужели вам все равно, что я люблю вас?

— Вы любите не меня. Вы влюблены в плод собственного воображения.

— Это неправда. Мне не нужно видеть ваше лицо, чтобы знать вас.

— Я — подделка. Баронессы фон Шедлиц-Гарденберг не существует.

— Мне не нужно, чтобы вы были баронессой. Гораздо важнее, что вы собой представляете, и для меня вы более чем хороши.

В ее смехе прозвучала горечь.

— Это спорный вопрос. Но давайте не будем препираться.

Он положил руку на ее локоть.

— Хорошо. При условии, что вы останетесь.

Она покачала головой.

— Мой багаж уже на пристани.

— Его легко доставить назад, на корабль.

Она покачала головой более энергично.

— Не надо. Некоторые вещи хороши именно тем, что кратковременны.

— А другие вещи хороши тем, что они редкостны и прекрасны — и заслуживают того, чтобы дать им шанс пройти проверку временем.

Она молчала. Сердце Кристиана бешено колотилось. Наконец она потянулась вверх и через вуаль поцеловала его в щеку.

— Прощайте.

Это было крушение мира, где когда-то высились города со шпилями, сверкавшими на солнце. Кристиан разрывался между недоверием и отчаянием. Ему было холодно, безумно холодно, ветер, словно тысячи ножей, вонзался в его кожу.

Внезапно вернулась уверенность в себе, с юности служившая ему надежной опорой. А может, это был обдуманный ход игрока, который, просчитав все возможности, кладет карты на стол.

— Выходите за меня замуж, — сказал он.

Венеция покачнулась. Она выманила у него объяснение в любви, а теперь брачное предложение. Он будет презирать ее так сильно, что участь Содома и Гоморры покажется детской сказкой.

Какая ирония — ведь это именно то, чего она хотела в самом начале.

— Не могу, — слабым голосом произнесла она. — Брак между нами невозможен.

— Давайте снова встретимся и обсудим, что нужно сделать, чтобы он стал возможным.

Когда Кристиан появился на палубе, Венеция была удивлена, увидев его небритым, без воротничка, галстука, жилета и пальто. Еще больше ее поразили его тревога и растерянность. Но теперь он излучал властность и целеустремленность. Он принял решение, и ничто не могло переубедить его и заставить отказаться от выбора.

Она, напротив, начала нервничать.

— Что здесь обсуждать?

— Очевидно, обстоятельства, которые заставляют вас скрывать свое имя. Когда мы встретимся снова, вы окажете мне любезность, представив искренний отчет о ваших делах, ничего не утаивая.

С таким же успехом он мог бы вручить ей ведро дегтя и содержимое перины.

— Это бесполезно. Ничего не изменится.

— Вы забываете, кто я такой. Каковы бы ни были ваши затруднения, я могу помочь.

— Даже герцог Лексингтон не может устранить все препятствия со своего пути.

— Не смогу, если вы ничего мне не расскажите. Но мы обязательно встретимся. И вы расскажете, что вас удерживает. Полагаю, вы задолжали мне такую малость.

Венеция живо представила себе газетные заголовки: «Герцог Лексингтон задушил светскую красавицу».

— Разве вам не хочется отправиться со мной в экспедицию? — мягко спросил он. — Я не рассказывал вам, что у меня дома есть небольшой музей? И целые ящики огромных окаменевших зубов, который вас наверняка заинтересуют. В моем поместье есть заброшенный карьер с обнаженными геологическими пластами и множеством окаменелостей. Выходите за меня замуж, и все это будет ваше.

«Сними вуаль, — кричал ей внутренний голос. — Сними эту дурацкую вуаль. Прекрати этот обман прямо сейчас».

Но она не могла. Она не могла предстать перед его яростью. И очень большой вероятностью, что его любовь не переживет первого взгляда на ее лицо. Разве не лучше сохранить их роман таким, какой он есть, чтобы ничто не омрачало их безупречные воспоминания?

— Леди, вы готовы? — окликнул ее один из матросов.

Шлюпка, причалившая к «Родезии», выгрузила вновь прибывших пассажиров и загружала последнюю группу отбывающих, чтобы доставить их на берег.

— Мне пора, — промолвила Венеция.

— Леди задержится еще на минуту, — сказал Кристиан.

Его тон не допускал возражений. Матрос коснулся полей своей шляпы.

— Слушаюсь, сэр.

Кристиан взял ее руки в свои.

— Сейчас мы распрощаемся, но я рассчитываю встретиться с вами в Лондоне. В отеле «Савой» через десять дней. Принесите ручку с гравировкой в честь моего дня рождения, и мы выпьем за наше будущее.

Венеция испустила протяжный вздох, готовая пообещать все, что угодно, лишь бы уехать отсюда.

— Хорошо.

Но он не позволил уйти так легко.

— Даете слово?

Возможно, никого, кроме нее, не волновало, совместимо ли понятие чести с красивой женщиной, но Венеция никогда не отказывалась от своего слова. Она крепко зажмурилась.

— Даю.

Он нагнулся и через вуаль поцеловал ее в щеку.

— Я люблю вас. И буду ждать.

Еще долго после того как огромный океанский лайнер исчез за узкой горловиной Корк-Харбор, Венеция оставалась на пристани.

Ей нужно было найти агента, занимавшегося продажей билетов на суда, следующие в Англию, отправить телеграмму Фицу, чтобы сообщить о своем прибытии, не говоря уж о том, чтобы отыскать носильщиков и перетащить каменную глыбу в четверть тонны весом, подаренную Кристианом. Но заняться любым из этих дел значило бы положить конец существованию баронессы фон Шедлиц-Гарденберг.

Конец самой счастливой недели в ее жизни.

Венеция не знала, сколько времени она оставалась на месте. Она даже не заметила, что начался дождь, пока не подошел носильщик, предложивший ей зонтик. Поблагодарив его, она позволила увести себя с пристани и двинулась в сопровождении носильщика к укрытию… и безупречному существованию светской красавицы, миссис Истербрук.