— Кто он, Венеция?

Венеция вздрогнула, повернувшись к брату.

— Почему ты кричишь мне в ухо?

Поезд, на котором Хелена с Милли возвращались домой, свистнул в отдалении, предупреждая о своем приближении. Служащие вокзала засуетились, оттеснив собравшуюся на перроне толпу от путей, чтобы освободить место для прибывающих пассажиров.

— Потому что, дорогая, — отозвался Фиц нормальным голосом, — я трижды задал тебе этот вопрос, но ты не услышала.

Она слабо улыбнулась.

— Извини. Что ты сказал?

— Кто он, тот мужчина, о котором ты думаешь? Я наблюдал за тобой с момента твоего возвращения. Ты почти ничего не ешь. И не сделала и двух стежков на своей вышивке. Порой ты улыбаешься, уставившись на свои колени, а в следующее мгновение едва сдерживаешь слезы. А сегодня утром, если помнишь, я добрых пять минут стоял у твоего стула, а ты даже не заметила моего присутствия.

В конечном итоге ему пришлось постучать по ее плечу, чтобы вывести из невероятно живых грез наяву, где первое блюдо обеда в честь дня рождения Кристиана остыло, пока они через стол пожирали друг друга глазами.

Если бы «Кларидж» не снесли, чтобы построить новое здание, она сняла бы там номер на время сезона, и Фиц не стал бы свидетелем ее сердечных переживаний. Но, поскольку отель еще строился — и нуждаясь в паре лишних глаз для присмотра за Хеленой, — Венеция приняла приглашение Фица остановиться в его городском доме.

— Это все Хелена. Я беспокоюсь о ней, — отозвалась она.

Фиц прав в одном: она постоянно находится на грани слез.

Порой плавание на «Родезии» казалось далеким, как античные времена, когда Александрийский маяк еще служил путеводным указателем для моряков. А порой она задавалась вопросом, не вообразила ли она герцога, который обожает ее за то, чем она является, а не за то, как она выглядит.

Ее ночи были заполнены воспоминаниями о его обжигающих поцелуях. Просыпаясь по утрам, она тянулась к нему — только для того, чтобы вспомнить, что между ними все кончено. Одиночество, к которому она притерпелась за долгие годы, становилось невыносимым, как быстро растущая лиана, грозя задушить своего хозяина.

Фиц словно не слышал ее.

— Очевидно, он не американец. Я видел, как ты рылась в старом издании справочника английской аристократии.

Венеция могла бы процитировать наизусть длинную главу, посвященную герцогу Лексингтону.

— Кто он? И почему он не взломал мою дверь, чтобы сделать тебе предложение?

Ей не хотелось лгать Фицу. Но она не могла рассказать ему, что произошло на «Родезии».

— Милли и Хелена скоро расскажут тебе, что со мной. Это не то, что ты думаешь.

Венеция подозревала, что Милли уже кое-что сообщала Фицу в письмах, которыми они обменивались практически ежедневно, поскольку тот ни разу не спросил ее, почему она бросила своих спутниц и вернулась одна.

Фиц положил руку ей на плечо.

— Жаль, что это не то, что я думаю. Мне бы хотелось, чтобы ты влюбилась. Слишком долго ты замкнута в себе.

В глазах защипало, и Венеция моргнула, сдерживая слезы.

— О, смотри. Кажется, это их поезд.

Это была идея Венеции — отправиться всем вместе на ленч в отель «Савой». Чистый садизм с ее стороны: воссоздать мучительные подробности обеда, который она никогда не разделит с Кристианом.

И поскольку там было несколько залов, она решила, что как-нибудь попросит показать ей тот, который Кристиан выбрал специально для нее, чтобы обстановка ее воображаемой трапезы во всех отношениях была предельно точной.

Семейный ленч прошел достаточно хорошо. Милли и Хелена рассказали о последних неделях, проведенных в Америке. Фиц коротко изложил новости, касающиеся друзей и знакомых. Венеция рассеяно слушала, стараясь запомнить рисунок на обоях и узор на ручке вилки.

Никто не задавал смущающих или заведомо опасных вопросов. Хелена осторожно поинтересовалась здоровьем Венеции, заметив, что та выглядит сонной. Что ж, сердца разбиваются без лишнего шума, с апатией и оцепенением. Венеция отделалась отговоркой, что накануне допоздна читала.

Они сидели в коляске Фица, отъезжавшей от тротуара, когда она увидела Кристиана, вылезающего из своей кареты. Он был в том же темно-сером пальто, которое было на нем во время их первой прогулки по палубе, и с той же тростью с набалдашником из слоновой кости. Но Кристиан похудел, лицо осунулось, а под глазами обозначились круги, как будто он не высыпался по ночам.

Ее сердце словно пронзило кинжалом. Он здесь, в Лондоне. И если бы она задержалась за ленчем чуть дольше, они бы столкнулись друг с другом.

Она с трепетом ждала комментариев от Милли или Хелены. Но Милли склонилась к мужу, внимательно слушая его рассказ о каких-то домашних делах, а Хелена смотрела в другую сторону, прикусив нижнюю губу.

Никто, кроме Венеции, не заметил герцога Лексингтона.

Ее апатия бесследно испарилась, казалось, все ее существо вибрировало от бьющей через край энергии. Когда коляска свернула за угол и Кристиан скрылся из виду, Венеция с трудом удержалась, чтобы не выпрыгнуть из движущегося экипажа.

Встреча с ним подействовала на нее, как электрический разряд. Она испытала такой восторг, такую вспышку чувств, что теперь, когда он снова исчез, она ощущала безмерную пустоту.

Хелена задумчиво смотрела вслед Венеции.

На вокзале та выглядела измученной. В «Савое» она, словно загипнотизированная, изучала столовые приборы и окружающую обстановку, едва сознавая, что происходит вокруг. Но сейчас, спустя мгновение после того, как они вошли в дом, она кинулась назад, бросив на ходу какую-то ерунду насчет того, что забыла в отеле свой веер.

У нее не было веера. А если бы даже был, она могла бы послать за ним кого-нибудь из слуг. Хелена придумала только одно объяснение странному поведению Венеции: ей до сих пор невыносимо любое напоминание о том, что случилось в Гарварде.

И вина за это — по крайней мере, отчасти — лежит на ней, Хелене.

— Сюда идет миссис Уилсон с твоей новой горничной, — сказал Фиц.

Хелена резко обернулась.

— Когда я просила нанять новую горничную?

— Кажется, вчера. Венеция сказала мне, что тебе нужна горничная.

Горничная, вошедшая в гостиную следом за миссис Уилсон, была примерного одного возраста с Хеленой, сдержанная на вид, с острым взглядом. По ее виду нельзя было сказать, что ее легко подкупить, предоставив свободные полдня, или что при малейшем поощрении она готова сбежать с мужчиной. Нет, эта выглядела как ответственная особа с амбициями будущей экономки.

— Сьюзи Бернс, миледи, мисс, — сказала миссис Уилсон.

Горничная присела перед Милли, затем перед Хеленой.

— Полагаю, багаж мисс Фицхью уже доставлен в ее комнату, — сказала Милли, обращаясь к Сьюзи. — Моя горничная покажет тебе, куда положить вещи.

Прежде чем Сьюзи успела произнести свое «Да, мэм», на пороге появился Коббл, дворецкий, и объявил:

— Лорд Гастингс.

И в комнату вошел мужчина, виновный во всем.

В памяти Хелены Гастингс оставался низкорослым, щуплым негодником, которого Фиц впервые привел к ним в дом, когда им всем было по четырнадцать. Порой она снисходила до того, чтобы признать, что он больше не низкорослый и не щуплый, но в ее глазах он всегда был и будет негодяем.

— Куда это в такой спешке оправилась миссис Истербрук? Она разве что не отшвырнула меня в сторону, — сказал Гастингс, подойдя к Милли. — Как приятно видеть вас после долгой разлуки, леди Фиц. Вы сегодня неотразимы.

Он взял обе ее руки и поцеловал по очереди. Милли улыбнулась.

— Но не так, как вы, Гастингс.

Хелена никогда не находила его привлекательным. Он был бессовестным плутом, ловеласом, лентяем и — как она узнала, увы, слишком поздно — предателем.

Он повернулся к ней.

— Мисс Фицхью, я так скучал по вас, пока вы по всей Америке гонялись за синими чулками. Представлю, какие они нудные, эти образованные девицы.

— Позвольте напомнить вам, что я сама такая же образованная и нудная, милорд.

— Чепуха. Все знают, что вы закончили Леди-Маргарет-Холл только в угоду моде.

У него был особый талант, не сказав и двух фраз, заставлять Хелену сожалеть, что у нее нет под рукой тяжелого предмета.

Коббл уже покинул гостиную. Миссис Уилсон и Сьюзи также двинулись к выходу, стараясь не привлекать внимания.

— Сьюзи, не трогайте пока мой багаж. Вначале проветрите платья, которые я не брала с собой.

Никто не говорил со слугами в присутствии гостей. Это создало бы впечатление, что штат недостаточно хорошо справляется со своими обязанностями. Но у Хелены не было времени убрать письма Эндрю в более надежное место, прежде чем кто-нибудь займется ее вещами.

— Да, мисс, — отозвалась горничная.

Указание Хелены не прошло незамеченным для Фица и Милли. Они переглянулись.

— Не желаете пройтись со мной по саду, мисс Фицхью? — поинтересовался Гастингс.

Это была лазейка, в которой Хелена нуждалась.

— Конечно. Только переоденусь в более удобные туфли.

Если Гастингс чувствовал себя по-хозяйски благодаря давней дружбе с Фицем, Хелена тем более не нуждалась в церемониях. Она кинулась наверх, в свою комнату, отослала Сьюзи по какому-то незначительному делу, открыла чемодан и вытащила оттуда письма Эндрю. Завтра она отнесет их в контору своей издательской фирмы. А пока она заперла их в ящике комода, стоявшего у кровати.

Когда она спустилась вниз, Гастингс ждал ее у подножия лестницы.

— Любовные письма, — вкрадчиво произнес он. — Их так приятно получать и так хлопотно хранить.

Она притворилась, что не слышит.

— Рада, что вы нашли время в своем плотном расписании, заполненном распутством и мотовством, чтобы навестить нас, Гастингс.

Он предложил ей руку. Хелена сделала вид, что не заметила ее, и двинулась вперед.

Позади дома располагался сад, общий для соседних домов. Летом деревья покрывались пышной листвой, образуя тенистые аллеи. Но сейчас ветки были голые, покрытые почками, слишком робкие, чтобы распуститься. Между ними порхали птицы, клевавшие плоды, уцелевшие с прошлого года. Посередине сада красовался трехъярусный итальянский фонтан, сверкавший в лучах солнца.

— Привет, Пенни, — весело окликнул Гастингс одного из их соседей, расположившегося рядом с фонтаном.

— Гастингс, старина, — отозвался тот. — Чудесный день для октября, верно?

— Уже апрель, Пенни.

— Неужели? — Лорд Уэрд выглядел озадаченным. — Этого года или прошлого?

— Этого, конечно.

— В таком случае, — ворчливо произнес лорд Уэрд, — не представляю, что я делаю здесь в апреле. Все знают, что в апреле всегда идет дождь. Всего хорошего, Гастингс. Всего хорошего, мисс Фицхью.

Гастингс проводил глазами лорда Уэрда, вернувшегося к себе домой.

— Вам следовало согласиться, когда в прошлом году он сделал вам предложение. Если бы вы были леди Уэрд, никого бы, кроме вас, не касалось где и с кем вы проводите ночи.

Как это похоже на Гастингса — лезть не в свое дело!

— Я не выхожу замуж за стариков, которые не помнят, какой сейчас месяц.

— Однако вы охотно связались с джентльменом, который развлекается с девственницами.

Хелена проигнорировала подначку. Для человека, который переспал со всем, что движется, осуждать того, кто рискует ради любви — верх лицемерия.

— Вы довольны, что вам удалось переполошить мою семью?

— А что бы вы сделали на моем месте? Если бы сестра вашего лучшего друга балансировала на краю гибели?

— Избавьте меня от ваших гипербол. Я никогда не была на краю гибели. И будь это сестра моего лучшего друга, я, определенно, не стала бы вести двойную игру.

Гастингс приподнял бровь.

— Позвольте освежить вашу память, мисс Фицхью. За поцелуй я пообещал не открывать имя вашего любовника. Но я никогда не обещал, что буду держать вашу семью в неведении относительно ваших тайных похождений.

— Все равно, — заявила она, одарив его своей самой фальшивой улыбкой, — вы — двуличная свинья.

— Признайтесь, вы наслаждались поцелуем.

— Я бы скорее съела живую змею, чем снова вытерпела бы что-нибудь подобное.

— О, — промолвил Гастингс, глядя на нее с живым интересом. — Со шкурой или без?

Хелена помахала перед его носом пальцем.

— Поберегите свое сомнительное остроумие для более легковерных дам. Что вам нужно от меня, Гастингс?

— Я ничего никогда не хотел от вас, мисс Фицхью. Я всего лишь хотел быть полезным.

Она фыркнула. Что ж, он недалеко ушел от маленького наглеца, который имел привычку заманивать ее в чулан и украдкой целовать.

— Учитывая, что это я познакомил вас с Эндрю Мартином, — продолжил он, — я чувствовал себя глубоко ответственным за ваше благополучие. И решил, рискуя собственным здоровьем, предложить вам то, в чем вы нуждаетесь.

С той минуты, как он появился, Хелена сдерживала себя, но он истощил ее терпение. Она хмыкнула.

— Ваш альтруизм потрясает. Я поражена, что вас еще не причислили к лику святых.

— Вполне разделяю ваше недоумение, моя дорогая мисс Фицхью. — Он склонился к ней и понизил голос. — Незамужняя леди, достаточно страстная, чтобы пренебречь правилами приличий и прыгнуть в постель джентльмена? Ваши потребности могли сделать меня инвалидом.

Хелену обдало жаром. Она ускорила шаг и заговорила более холодным тоном.

— Тронута вашей готовностью принести себя в жертву. Тем не менее я вынуждена отклонить ваше щедрое и великодушное предложение.

Он не отставал.

— Очень жаль, мисс Фицхью. Поскольку, если уж на то пошло, не являясь чьим-то мужем, я был бы гораздо лучшим выбором.

— Боюсь, это ваше единственное преимущество, милорд.

— Как я и подозревал, к вам еще не вернулся рассудок. Отлично, если вы не думаете о себе, подумайте о своем возлюбленном. Его мать никогда не была снисходительной женщиной, а он больше всего боится ее неодобрения. Представьте ее реакцию, когда она узнает, что он скомпрометировал девственницу.

Не приходилось спорить, что Эндрю благоговел перед своей матерью и смертельно боялся ее гнева.

— Не обманывайте себя, надеясь, что, раз его мать ничего не имеет против вас, она посмотрит сквозь пальцы на проступок своего сына. Она уничтожит его своим презрением.

Несмотря на свой апломб, Хелена ощутила беспокойство.

— Мы не собираемся никого посвящать в наши отношения.

— Не сомневаюсь, но вы учли, что миссис Монтет обладает удивительным нюхом на любые нарушения приличий?

Миссис Монтет, сестра жены Эндрю, кичилась своей праведностью и видела смысл жизни в обличении недостатков и слабостей окружающих.

— Если вы любите Эндрю, оставьте его в покое. — В ленивом тоне Гастингса зазвучали стальные нотки. Хелена не перестала поражаться его способности плавно переходить от вкрадчивой снисходительности к холодной неумолимости. — Или, попомните мои слова, вы заставите его до конца жизни влачить жалкое существование.

Гастингс поклонился.

— Это все, что я хотел сказать. А теперь позвольте откланяться, мисс Фицхью.

У входа в дом он обернулся. На его губах снова играла обычная плутовская ухмылка.

— И на тот случай, если вы заинтересовались, мое предложение остается в силе.

— Мой дорогой мальчик, — начала вдовствующая герцогиня Лексингтон, приехавшая в Лондон вместе с Кристианом.

— Узнаю этот тон, матушка, — отозвался он, стоя у окна. — До вас дошел особо сочный образчик сплетен.

В небольшом сквере, располагавшемся на другой стороне улицы, резвились дети, гоняясь за воздушными змеями, кормя уток в пруду и играя в прятки. Одному мальчику удалось ускользнуть от внимания гувернантки достаточно надолго, чтобы скормить яблоко лошади, запряженной в наемный экипаж, стоявший у кромки тротуара.

— Не просто сочный, но и исключительно редкий, поскольку он касается тебя.

— Понятно. — Было бы слишком наивно надеяться, что Кристиан успеет заручиться рукой своей возлюбленной до того, как распространятся слухи.

Гувернантка оттащила мальчика от лошади и прочитала ему нотацию, упомянув, вне всякого сомнения, о блохах и прочих неприятных вещах, связанных с таким жалким животным. Занавески на окошке экипажа дрогнули. Или ему показалось? Кучер, дочитав свою газету, вытащил из кармана потрепанную книжонку, видимо, роман ужасов.

— С того момента, как этим утром мы прибыли в Лондон, я получила не одну, не две, а три записки, касающиеся интрижки, которую ты завел во время плавания. У всех на виду, никак не меньше.

По крайней мере теперь он сможет говорить об этом с мачехой.

— Это правда. Все до последнего слова.

В окошке наемного экипажа появилась рука в перчатке, слегка отодвинувшая занавеску.

— Надеюсь, что нет. По слухам, ты уже женился на ней.

Кристиан обернулся.

— Нет, конечно. Но не потому, что не пытался.

Вдовствующая герцогиня, занятая тюльпанами, стоявшими в вазе на консольном столике, замерла, прежде чем повернуться к нему. Это была привлекательная леди, всего лишь на тринадцать лет старше Кристиана. Однако, вместо того чтобы высказать свое мнение, она опустилась в одно из кресел в стиле Людовика Четырнадцатого и тщательно расправила свои юбки.

— Ты сделал ей предложение?

— Да.

— Ты ничего не говорил об этом.

— Ситуация довольно сложная. Я не хотел тревожить тебя.

— По-твоему, я тревожусь меньше, узнавая о подобных вещах случайно?

Кристиан склонил голову, давая понять, что он услышал ее упрек.

— Примите мои извинения, мадам.

— И что, скажи на милость, здесь сложного? Когда герцог Лексингтон делает предложение, леди, которой так повезло, его принимает. И дело с концом.

Если бы все было так просто.

— Она путешествовала под вымышленным именем.

Едва ступив на английскую землю, Кристиан договорился о встрече со знатоком немецкой аристократии. Шедлицы принадлежали к древнему прусскому роду. Гарденберги относились к силезской знати. Но барона фон Шедлиц-Гарденберга в списках не значилось, а значит, баронессы Шедлиц-Гарденберг не существовало в природе.

Что исключало и без того ничтожный шанс, что она использовала свое настоящее имя и для ее поисков не придется обшаривать всю Европу, вдоль и поперек.

Вдовствующая герцогиня резко втянула в грудь воздух.

— Вымышленное имя?

— Я даже не видел ее лица.

Она ошарашено моргнула.

— Я же говорю, ситуация сложная.

— Право, Кристиан. — Она принялась постукивать пальцами по подлокотнику своего кресла. — В стране полно достойных девушек, а ты делаешь предложение руки и сердца незнакомке, которую даже не узнаешь, встретив на улице.

— Она та, кого я люблю. — Это должно было служить достаточным оправданием, но прозвучало не совсем разумно, учитывая скудность сведений, которыми он располагал. — Тебе она понравится. С ней я чувствую себя самим собой.

Ее светлость не выглядела убежденной.

— Я предпочла бы встретиться с ней и составить собственное мнение.

— Я устрою это, как только смогу убедить ее принять мое предложение.

— И как скоро тебе это удастся?

— Надеюсь, в мой день рождения. Она согласилась пообедать со мной в «Савое».

Вдовствующая герцогиня встала.

— Ты знаешь, что я доверяю твоему суждению, Кристиан. Я доверяла твоему суждению с нашей первой встречи. Но я не прощу себе, если не укажу на то, что ситуация крайне необычная. Ты подвергаешь себя огромному риску, и я не имею в виду твое общественное положение или состояние.

Что ж, он заслужил это предостережение.

— Боюсь, мое сердце занято. Я буду несчастен, если не женюсь на ней.

— Ты можешь оказаться таким же несчастным в браке, но тогда уже будет слишком поздно.

— Уже слишком поздно. Кроме нее, мне никто не нужен.

Она вздохнула.

— Ты уверен?

— Да.

Этот недвусмысленный ответ отозвался в его сознании тревожным эхом. Точно так же он был уверен, впервые увидев миссис Истербрук, что ключ к его счастью — в ее руках.

— Будь осторожен, дорогой, — сказала вдовствующая герцогиня. — Повтори свое предложение, только если она окажется достойной его.

Кристиан попытался перевести разговор в шутку.

— И это говорит матушка, которая была бы рада женить меня хоть завтра.

— Только потому, дорогой, что в ее власти причинить тебе вред. Только потому.

Со шторками, опущенными для конспирации, воздух внутри наемного экипажа, и без того тяжелый от запахов табака и джина, с каждой минутой становился все более затхлым.

Но Венеция ничего не замечала.

Вид любовника действовал на нее опьяняюще. Она не могла разумно мыслить. Единственное, что имело значение — это неодолимая потребность увидеть его снова. Она не представляла, чего надеется этим достигнуть, но не могла противиться силе, которая влекла ее к Кристиану.

Из дома Венеция вышла пешком, но по пути она сообразила, что до «Савоя» слишком далеко, и остановила наемный экипаж.

Когда кеб подвез ее к «Савою», Кристиан уже садился в свою карету. Венеция последовала за ним до его резиденции, весьма изысканного здания в неоклассическом стиле, который она презирала. Впрочем, если бы его стены были сделаны из стекла, она и тогда не стала бы возражать против стиля. Тогда она могла бы видеть Кристиана, который перемещался бы внутри, занимаясь тем, чем он занимался, когда не сводил ее с ума от страсти.

Но она ничего не видела. Зато гувернантка в сквере отнеслась к наемной карете крайне подозрительно. И было ясно, что лишь вопрос времени, когда появится полисмен и поинтересуется у кебмена, что тот себе думает, торча перед особняками графов и герцогов.

Венеция не может сидеть здесь вечно.

Еще минутку. Ей ничего не нужно, только еще раз увидеть его.

Бог внял ее молитвам. К обочине тротуара подкатила карета, украшенная гербом Лексингтона. Спустя минуту Кристиан вышел из дома и сел в карету.

Ее желание исполнилось. Но разве можно насытиться зернышком риса, когда она голодала целую неделю?

— Следуйте за этой каретой, — велела она кебмену. — И постарайтесь не потерять ее из виду.

Еще раз. Она увидит его еще раз, когда он выйдет из кареты.

— Мэм, вам не пришлось бы бегать за ним, если бы он увидел ваше личико, — заметил кебмен.

Как бы она хотела, чтобы это было так.

Карета герцога повернула на запад. Венеция решила, что он направляется в свой клуб на Сент-Джеймс-стрит, но карета двинулась дальше, в сторону Кромвель-роуд, пока не остановилась перед величественным храмом, посвященным миру животных, Британским музеем естественной истории.

Где размещался ее динозавр!

Бросив кебмену горсть монет, Венеция выскочила из экипажа, проклиная узкие юбки, не приспособленные для физических упражнений.

Кристиан поднялся по парадным ступеням и проследовал через массивный арочный портал в музей. Главным экспонатом центрального зала был почти целый скелет — не хватало только трех позвонков — пятидесяти пяти футового кашалота. Бывая в музее, Венеция никогда упускала случая полюбоваться им, но сейчас она только лихорадочно озиралась в поисках Кристиана.

Пусть он пойдет в западное крыло, чтобы побродить среди птиц и рыб. Пусть поднимется наверх, заклинала она. Но нет. Кристиан отделился от группы посетителей, столпившихся перед скелетом кашалота, и направился в восточное крыло, где размещалась палеонтологическая коллекция.

Галерея, встречавшая посетителей при входе в восточное крыло, была посвящена вымершим млекопитающим, включая огромного американского мастодонта, великолепно сохранившегося мамонта, найденного в Эссексе, носорога и северного ламантина, истребленного в конце прошлого столетия. Может, он пришел сюда ради них? Или останков людей и приматов, выставленных в витринах, тянувшихся вдоль южной стены? А может, его интересуют ископаемые птицы, представленные в павильоне в конце галереи? Например, слоновая птица, весившая, как считалось, около полутоны.

Но Кристиан удостоил эти чудеса, собранные со всего света для его удовольствия и обозрения, лишь беглого взгляда, направившись в следующую галерею, где хранились останки ящеров.

Венеция все еще не теряла надежды. От галереи с ящерами отходило несколько других, заполненных морскими диковинами. Возможно…

Но нет. Кристиан помедлил, остановившись у скелета пареозавра из Южной Африки, а затем склонился ниже, чтобы прочитать табличку с именами открывателей или дарителей.

Сердце Венеции глухо забилось. Ее имя значилось на табличке, которая находилась всего лишь в пятидесяти футах от того места, где он стоял. Возможно, он не сразу свяжет одно с другим, но рано или поздно он узнает, что миссис Истербрук пересекла Атлантику примерно в одно время с ним. И тогда даже ему станет ясно, что совпадений слишком много, как бы он ни противился мысли, что баронесса Шедлиц-Гарденберг и миссис Истербрук — одно и то же лицо.

Кристиан отвернулся от пареозавра. Вдоль южной стены галереи высились огромные морские ящеры: плезиозавры и ихтиозавры. Вдоль северной располагались витрины, содержавшие земных ящеров.

Словно ведомый компасом, он зашагал к северной стене.

Кристиан понятия не имел, почему он бродит по периметру Британского музея естественной истории. Насколько ему было известно, в экспозиции вообще не было швабского дракона. Если что и обыскивать, то Музей естествознания в Берлине или факультет палеонтологии и геологии в Мюнхенском университете.

Но какая-то сила привела его сюда. Возможно, баронесса уже прибыла в Лондон. И, если так, разве она не пожелает ознакомиться с лучшей коллекцией динозавров во всей Англии?

Погода стояла солнечная, бодрящая, и в музее было немного народа: дюжина молодых людей, похожих на студентов, супружеская пара средних лет, оба полные и хорошо одетые, гувернантка с двумя подопечными, на которых она время от времени шикала, когда их голоса становились слишком возбужденными.

С внезапной надеждой он несколько раз посмотрел на гувернантку. Ему пришло в голову, что баронесса, возможно, простолюдинка и по этой причине считает себя недостойной брака с герцогом. Но подобный мезальянс был наименьшей из его забот. Какой смысл быть герцогом с родословной, уходящей на восемь веков назад, если он не может жениться, на ком пожелает?

Гувернантка, строгая особа лет тридцати с хвостиком, не сочла его внимание забавным. Одарив Кристиана суровым взглядом, она демонстративно переключилась на своих подопечных, заявив, что им лучше двинуться дальше, если они хотят осмотреть все интересное, прежде чем придет время возвращаться домой к чаю.

Вздернув подбородок чуть ли не к потолку, она выпроводила детей из зала. В этот момент в дальнем конце галереи показалась леди. Она остановилась, изучая летающих ящеров, выставленных вдоль стены.

Сердце Кристиана екнуло. На ней был простой светло-серый костюм, не имеющий ничего общего с романтичными линиями нарядов баронессы. Тем не менее глядя на нее со спины, он был уверен, что платье баронессы сидело бы на ней безупречно.

Леди повернулась.

Мир остановился. Годы исчезли. Он снова был девятнадцатилетним юношей и стоял на крикетной площадке, глядя на нее с пронзенным стрелой сердцем.

Миссис Истербрук.

Френсис Бэкон когда-то написал: «Не бывает пленительной красоты, которая не имела бы некоторой странности в пропорциях». Должно быть, он имел в виду миссис Истербрук. У нее был довольно длинный нос и глаза такой не-обычной формы, что они смотрелись бы странно, будь чуть ближе или чуть шире расставлены. Тем не менее общая картина вместе с высокими скулами и полными губами производила ошеломляющее впечатление.

Ему хотелось сделать слепок с ее лица. Ему хотелось взять циркуль и измерить расстояние между ее чертами. Ему хотелось, чтобы лучшие химики мира исследовали состав ее крови и гормонов. Должно же быть что-то, что заставляет его откликаться на ее призыв так драматически, словно его опоили каким-то зельем, для которого наука еще не придумала название.

Но более всего ему хотелось…

Кристиан тряхнул головой, избавляясь от наваждения. Он — джентльмен, взявший на себя обязательства перед другой леди. Баронесса может не отвечать на его чувства, но он ожидал от себя большего, когда давал ей слово.

— Какие жуткие чудовища, не правда ли? — сказала обольстительная миссис Истербрук, поставив свою сумочку на краешек стеклянной витрины.

Кристиан бросил взгляд на ближайший экспонат. Только что он стоял рядом с гигантской черепахой, а теперь перед ним красовался сетиозавр. Должно быть, он неосознанно двигался навстречу, словно завороженный.

— Мне всегда казалось, что они очень красивы, особенно этот экземпляр.

Она посмотрела на него, иронически скривив губы.

— Этот? — сказала она. — Такой приземистый и уродливый?

Она стояла так близко, что они почти соприкасались, но ее слова доносились до него приглушенно, словно издалека или из тумана. А когда Кристиан отвернулся, чтобы не смотреть на нее в упор, он почувствовал слабый аромат жасмина.

— Если вам не нравятся божьи создания, мадам, — отрывисто произнес он, — возможно, вам не стоит посещать музей естественной истории.

С этими словами ее любовник развернулся на каблуках и вышел из зала.

В течение короткой минуты, пока они шли навстречу друг другу, воздух, казалось, искрился от ожидания. Это было такое знакомое ощущение. Сейчас он улыбнется и предложит ей руку. Они будут стоять рядом и восхищаться чудесными открытиями. И ничто никогда не разлучит их снова.

Затем она заметила выражение его лица. У него был вид человека, двигающегося во сне. Завороженного, лишенного воли, не владеющего своим телом и органами чувств.

Такая реакция со стороны герцога, привычного властвовать, была лишним подтверждением того факта, что она, Венеция — каприз природы, своего рода ярмарочный уродец, только наоборот. Но, исходящая от Кристиана, эта реакция привела ее в восторг. Ей хотелось, чтобы он вечно смотрел на нее такими глазами. Ведь это не отменяет того факта, что он любит ее за то, чем она является.

И, возможно, она могла бы воспользоваться своей внешностью, чтобы увлечь его, закружить и удерживать поблизости, пока он не осознает, что не испытывает неприязни к миссис Истербрук. Что на самом деле она ему нравится, горячо и страстно.

Но тут Кристиан пришел в себя — и моргнул. В его глазах мелькнуло недовольство собой. Видимо, он счел непростительной эту короткую минуту, когда он увлекся настолько, что забыл о баронессе.

Зря она надеялась, что он позволит про-длить общение между ними. Разочарование было таким сильным, что Венеция чувствовала себя, как сжатое поле: урожай убран и впереди ничего, кроме долгой суровой зимы.

Она медленно взяла свою сумочку, которую поставила прямо на табличку, где значилось: «Ископаемые останки сетиозавра, дар мисс Фицхью из Хэмптон-Хауса, Оксфордшир, раскопавшей его в Лайм-Реджисе, Девон, в 1883 году».

Она сказала ему, что ее динозавр — швабский дракон, потому что сетиозавр был типично английским ископаемым, а ей не хотелось открывать свое английское происхождение.

— Мадам, — обратился к ней стоявший поблизости молодой человек лет двадцати с небольшим, которого она никогда раньше не встречала. — Мадам, мы с друзьями состоим в команде гребцов Оксфорда. И хотели узнать… не собираетесь ли вы посетить Королевскую Регату в Хенли?

Прекрасная миссис Истербрук явно обрела нового поклонника.

— Желаю вам удачи, — отозвалась Венеция, — но, боюсь, меня там не будет.