Милли вскрыла первое письмо из своей стопки утренней почты.

— Дорогой, из надежного источника сообщают, — сказала она, пробежав глазами страницу, — что ты разбил сердце бедной Летти Смайт.

Венеция и Хелена предпочли позавтракать у себя в комнатах, и супруги, имея столовую в своем полном распоряжении, могли позволить себе для разговора более личные темы.

— Это злобная и необоснованная клевета, — с улыбкой отозвался Фиц. — Но я перестал с ней спать.

— Именно это я и имела в виду.

— Тебе не кажется, что со стороны молвы не слишком справедливо представлять меня в роли злодея? Это была приятная интерлюдия, которая исчерпала себя.

— Миссис Смайт тоже так думает?

— Миссис Смайт придется согласиться со мной.

Милли покачала головой, словно они обсуждали не более чем шаловливого щенка.

— Не хочу злорадствовать, но я говорила тебе, что не стоит с ней связываться.

— И мне следовало прислушаться к твоему совету.

— Спасибо. Могу я предложить леди Куинси? Она очаровательна, неглупа и, что самое главное, благоразумна: не станет делать из себя дурочку, когда ваша связь закончится.

— Я так не думаю.

— У тебя есть какие-то возражения против леди Куинси?

— Никаких. Но мои связи длятся… сколько? Три, четыре месяца? Было бы неуважительно с моей стороны прийти к тебе, пока я наслаждаюсь милостями другой дамы.

Соглашение. Впервые за долгие годы они затронули эту тему. Милли зачерпнула ложку мармелада и намазала его на свой тост, надеясь, что она выглядит такой же невозмутимой, как муж.

— О, чепуха. Мы — пожилая супружеская пара. Можешь развлекаться, если тебе хочется. Я подожду.

— Не согласен, — спокойно отозвался Фиц. — Долг превыше всего.

Их взгляды встретились, и Милли обдало жаром. Она отвела глаза, уставившись на стопку ожидавших прочтения писем, и взяла лежавшее сверху.

— Ну, как пожелаешь, — сказала она, вскрыв конверт ножом для разрезания бумаги.

Вначале она только притворялась, что читает. Но слова каким-то образом проникли в ее сознание, заставив ее сосредоточиться.

Она прочитала письмо трижды, прежде чем выпустила его из рук.

— Боюсь, у нас плохие новости, Фиц.

Венеция не могла припомнить, когда ее тошнило в последний раз.

Тем не менее сейчас запах тоста с маслом, который ежедневно появлялся на ее тарелке с тех пор, как у нее прорезались первые зубы, привел ее внутренности в такое состояние, что она поспешно кинулась в ближайший туалет и провела несколько мучительных минут, избавляясь от содержимого своего желудка.

Она вытерла рот и ополоснула лицо. Выйдя из туалета, она чуть не налетела на свою золовку. Милли, самая спокойная особа из всех, кого она знала, схватила ее за локоть и потащила за собой.

— В чем дело?

— Поговорим в твоей комнате, — сказала Милли, распахнув дверь спальни Венеции.

Их взору явилась Хелена, лихорадочно рывшаяся в гардеробе Венеции.

— Я отдала жакет твоей горничной, — сказала Венеция. — Наверное, она приводит его в порядок.

— Пожалуй, мне лучше присмотреть за ней. — Хелена направилась к двери. — Не уверена, что она знает, как обращаться с такими вещами.

— Забудь о своем жакете, Хелена, — сказала Милли, закрывая дверь. — Венеция, тебе лучше сесть.

Венеция села, встревоженная поведением Милли.

— Что случилось?

— Леди Эйвери была на той лекции герцога Лексингтона.

Венеция, охваченная ужасом, вцепилась в подлокотники кресла.

Хелена схватилась за столбик кровати, как будто не надеялась на собственные ноги.

— В Гарварде?

На какой же еще?

— Она была в Бостоне одновременно с нами, на свадьбе сына ее американского шурина, — сказала Милли. — Позавчера она вернулась. А вчера она обедала у своей племянницы и посвятила всех собравшихся за столом в историю, рассказанную герцогом.

А потом дамы, присутствовавшие за обедом, могли отравиться на вечеринки и балы, джентльмены — в свои клубы, и новость распространилась, как бубонная чума.

Венеции снова стало дурно. Но на этот раз у нее в желудке было пусто. Она стиснула зубы, борясь с приступом тошноты.

— И что, все думают, что он говорил обо мне?

— Многие.

— Ему поверили?

— Не все, — осторожно ответила Милли.

Значит, кто-то поверил.

— Он — самый завидный холостяк в королевстве, — продолжила Милли. — Ты — самая красивая женщина. И его обвинения в твой адрес… сама возможность подобных обвинений — уже сенсация.

У Венеции возникло ощущение, будто она погружается в зыбучие пески.

Хелена выглядела несчастной, как никогда в жизни.

— Все это…

Она осеклась, не закончив фразу. Сказать, что все это ее вина, значило бы признать, что у ее близких была причина увезти ее из страны.

Венеция встала.

— Герцог поступил опрометчиво. Наверное, он думал, что может позволить себе расслабиться, находясь так далеко от дома. Но, уверена, он уже осознал свою ошибку. Вряд ли такой человек, как он, станет устраивать бурю в стакане воды.

— Довольно снисходительный взгляд на его выходку, — заметил Фиц, войдя в комнату и остановившись рядом с женой.

— Просто я стараюсь судить о нем без предвзятости. Полагаю, он будет недоволен слухами почти так же, как мы, и не скажет ничего, что усугубило бы ситуацию.

— Его молчание окажется не менее проблематичным, — указала Хелена. — Он должен объявить, что слухи не соответствуют истине.

— Для этого ему придется солгать. Он не станет делать этого ради меня.

— Тогда что нам остается?

— Пусть это послужит проверкой для моих друзей. Если они настоящие друзья, они сплотят ряды вокруг меня и никому не позволят сомневаться в моем поведении и моих моральных принципах.

— Я позабочусь о том, чтобы мои друзья последовали их примеру, — негромко отозвался Фиц.

— Времени в обрез, но, думаю, завтра мы могли бы дать обед на сорок персон, — предложила Милли. — В качестве смотра сил, — добавила она.

— Отлично, — сказала Венеция. — Завтра Тремейны устраивают бал. После обеда мы могли бы отправиться туда всей компанией.

— И мы должны как можно чаще появляться на публике, — подхватила Хелена. — Не забудь посетить свою модистку, Венеция. Наверняка тебе захочется убивать всех на своем пути — самым приятным образом, разумеется.

— Думаю, у меня есть подходящее платье, — отозвалась Венеция.

Во время брака с Тони она обнаружила, что для того, чтобы убедить людей, что ты счастлива, зачастую достаточно безукоризненно выглядеть. Завтра она будет выглядеть так, что ни у кого не останется сомнений, что Венеция контролирует все стороны своей жизни.

Повисло молчание. Милли и Фиц, очевидно, размышляли о том, что им предстоит сделать. Что касалось сестры, то Венеция не представляла, что в последнее время творится в ее голове. Она надеялась, что Хелена больше не винит себя в случившемся. В сущности, Венеция должна быть благодарна Хелене. Если бы не ее роман с женатым мужчиной, Венеция не пережила бы самую чудесную неделю в своей жизни.

— Со мной все будет в порядке, — сказала она.

Кто бы мог подумать, что все так кончится? Впрочем, худшее уже случилось: она потеряла человека, которого любила.

Все остальное — лишь пепел от потухшего огня.

Поскольку Кристиан не часто посещал лондонские сезоны, в свете сложилось мнение, что он проводит за границей гораздо больше времени, чем на самом деле. Он редко отсутствовал в стране больше четырех месяцев в году. Остальное время он надзирал за своим наследством.

Де Монфоры были удачливым кланом. Многие другие семьи, столь же знатные, теперь владели землями и собственностью, которые почти ничего не стоили. Де Монфорам достались карьеры, шахты, речные пути и сухопутные дороги, созданные трудами поколений. Прямо или косвенно, через старые владения и новые предприятия, Кристиан отвечал за благополучие шести сотен мужчин и женщин. Он заботился об образовании их детей и поддерживал тех, кто уже не мог работать вследствие преклонного возраста.

Его доходы были огромными, но расходы также потрясали воображение. По этой причине он всегда крайне ответственно относился к встречам со своими агентами и поверенными. Однако сегодня его внимания хватило только на то, чтобы одобрить обращение к персидскому шаху за предоставлением права на поиск нефти на его землях.

После этого он едва слышал, что говорили подчиненные, собравшиеся в комнате.

Его снова посетило сновидение: миссис Истербрук, лениво одевающаяся после занятий любовью, пока он созерцает ее с бесконечным удовольствием. На этот раз, однако, она обернулась и заговорила по-немецки — голосом баронессы.

Самое скверное заключалось в том, что он проснулся счастливым.

Раздался стук в дверь. Макадамс, поверенный, бросил недовольный взгляд в сторону дворецкого, появившегося на пороге.

— Сэр, — сказал тот, — вас хочет видеть вдовствующая герцогиня.

Никогда прежде мачеха не просила уделить ей внимание во время его деловых встреч. Может, что-то случилось с мистером Кингстоном? Вчера утром, когда они простились с ним в его поместье, он был вполне здоров.

Вдовствующая герцогиня ждала в гостиной и закрыла дверь, как только Кристиан вошел.

— В городе только и говорят о последней новости, Кристиан. Леди Эйвери сообщила, что на лекции, которую ты читал в Гарвардском университете, ты обвинил миссис Истербрук в убийстве мужей из-за алчности.

При одном только упоминании Гарварда время замедлило свое течение. Губы герцогини двигались со скоростью ледника. Произнесение каждого слога занимало вечность.

Но Кристиану незачем было слышать остальное. Он заранее знал, что скажет мачеха. Его ошибка начинает приносить дорогостоящие последствия.

— Леди Эйвери была на лекции лично? — услышал он свой голос, отдаленный и бесстрастный.

Ее лицо приняло расстроенное выражение.

— О, Кристиан, скажи мне, что это неправда.

— Я не называл миссис Истербрук.

— Но ты говорил о ней?

В этом он не мог признаться даже женщине, которая заменила ему и мать, и сестру.

— Не важно, о ком я говорил. Можешь быть уверена, что я сделаю все от меня зависящее, чтобы исправить ситуацию.

— Что с тобой происходит, Кристиан? — Ее лицо осунулось от тревоги. — Вначале интрижка у всех на виду, теперь эта история. Это совсем на тебя не похоже.

— Я все улажу, — пообещал он. — Все будет в порядке.

По крайней мере внешне.

Удивительно, как много можно сделать на пустой желудок, когда очень нужно.

Венеция постаралась, чтобы ее видели везде: в парке, в театре, на последней выставке в Британском музее. Во время обеда, который давала Милли, она улыбалась и болтала, словно у нее нет никаких забот на свете. После обеда она облачилась в свои доспехи и отправилась по балам.

Доспехами было платье из темно-красного бархата, с очень низким вырезом и очень тесным покроем. Венеция сшила его два года назад, повинуясь минутному капризу, но вовремя опомнилась и ни разу не надевала. Ее роль на балах — опекать молодых девушек, а не отвлекать от них внимание. Но сегодня вечером она постарается, чтобы все взгляды были прикованы к ней, пока она будет танцевать и смеяться, словно никогда не слышала об Америке, не говоря уже о герцоге Лексингтоне.

К тому времени, когда Венеция прибыла на бал к Тремейнам, третий и последний за этот вечер, было уже далеко за полночь. Леди Тремейн встретила ее наверху лестницы и окинула одобрительным взглядом.

— Навевает приятные воспоминания о моем последнем эффектном выходе — тоже в красном бархате, если не ошибаюсь.

— Не ошибаешься, — отозвался лорд Тремейн, всегда находившийся поблизости от жены. — И воспоминания, в самом деле, очень приятные.

Венеция покачала головой.

— Перестаньте флиртовать со своей женой на публике, сэр. Иначе все женщины будут считать себя дурнушками.

Леди Тремейн рассмеялась.

— Входите, миссис Истербрук. Говорят, Байрон выбрался бы из могилы, чтобы переписать свое знаменитое стихотворение, «Она идет во всей красоте», если бы увидел вас, спускающуюся по лестнице.

Венеция обладала необыкновенно грациозной манерой спускаться по лестнице. Исходя из своей роли опекунши юных особ, она редко прибегала к ней, но когда она это делала, вскинув подбородок, расправив плечи, с изящно опущенными руками и легкой улыбкой на устах, бывали случаи, что не только мужчины, но и женщины роняли свои бокалы при виде нее.

Сегодня при ее появлении весь зал затаил дыхание, а потом джентльмены устроили небольшую свалку, записываясь в ее карточку для танцев.

Но проблема была не в джентльменах. Красивой даме всегда обеспечена мужская поддержка. Светское общество, однако, управлялось, в основном, дамами, и они были куда менее снисходительны к представительницам своего пола.

Юные дебютантки выглядели взволнованными — а некоторые даже испуганными, — ожидая скандала. Кое-кто из почтенных матерей семейства смотрел на нее со смесью высокомерия и чего-то похожего — Венеция надеялась, что она ошибается — на жажду крови. Слишком осторожные, чтобы тут же накинуться на нее, объявив мужеубийцей, они — по крайней мере некоторые из них — не стали бы возражать, если бы это проделал кто-нибудь другой.

И это они в конечном итоге должны были объявить ее достойной светского общества.

В настоящий момент ее союзники блуждали по залу, давая понять, ненавязчиво, но твердо, что они не будут стоять в стороне, глядя, как ее подвергают остракизму. Что они готовы разорвать отношения с любым, кто посмеет кинуть в нее первый камень.

Венеция была благодарна им за поддержку. Но она оставалась реалисткой. Если эта ситуация затянется, ее репутация будет ухудшаться с каждым днем, и в конечном итоге никаких публичных обличений не потребуется. Хватит обычной осторожности и нежелания ассоциироваться с сомнительной персоной, чтобы ее, еще вхожую в несколько домов и нежелательную во всех остальных, вытеснили на обочину светского общества.

Запыхавшись и испытывая легкое головокружение после танца с мистером Тремейном под звуки вальса Штрауса, Венеция пропустила бы объявление о прибытии герцога Лексингтона, если бы не тишина, повисшая в бальном зале.

Только что она была наполнена возбужденными голосами и смехом, а в следующее мгновение стало тихо, как читальном зале Британского музея. Все глаза устремились на герцога, спускавшегося по величественной лестнице следом за своей мачехой — по правилам этикета полагалось, чтобы джентльмены пропускали своих спутниц вперед. Рядом с ним шел джентльмен, которого Венеция приняла за мистера Кингстона.

Лорд Тремейн, собиравшийся проводить Венецию к Фицу и Милли, изменил курс, препроводив ее к своей жене. Они встали по обе стороны от нее — чтобы не было сомнений в их поддержке.

Кристиан, со свойственной ему прямотой, сразу же направился к чете Тремейнов… и Венеции.

В воздухе повисло напряжение. Венеция затаила дыхание. Вряд ли встреча будет откровенно враждебной — присутствие вдовствующей герцогини служило гарантией вежливости со стороны ее пасынка. Тем не менее Венеция чувствовала себя как новичок-гладиатор, которого вытолкнули на арену против закаленного бойца под крики зрителей, требующих ее крови.

Лорд Тремейн обменялся приветствиями с гостями, а затем, слегка повернувшись, как будто только сейчас заметил Венецию, стоявшую рядом, обратился к вдовствующей герцогине:

— Ваша светлость, могу я представить вам моего доброго друга, миссис Истербрук?

Вдовствующая герцогиня была очень любезна, хотя и немного поражена, как и многие другие при первой встрече с Венецией.

— Миссис Истербрук, — продолжил лорд Тремейн, — позвольте представить вам его светлость, герцога Лексингтона, и мистера Кингстона. Джентльмены, миссис Истербрук.

Венеция слегка склонила голову. Кристиан устремил на нее взгляд, которым его норманнский предок, возможно, одаривал непокорных англосаксов, и коротко поклонился в ответ.

Что ж, дело сделано. Он допустил, чтобы их представили друг другу, и впредь будет обращаться с ней, как со своей знакомой. Едва ли кто-нибудь мог рассчитывать на более открытое опровержение версии событий, изложенной леди Эйвери. Теперь он вежливо отойдет, возможно, пригласит на танец девушку, которую одобрит его мачеха, а затем откланяется.

На мгновение Венеции показалось, что именно так он и поступит. Но вдовствующая герцогиня положила руку на его локоть, и они обменялись молчаливым посланием.

Лицо Кристиана приняло решительное выражение.

— Насколько я помню, будучи представленным даме на балу, полагается пригласить ее на танец? — произнес он, глядя на Венецию.

Если бы не путешествие на «Родезии», она воспользовалась бы случаем, чтобы сообщить герцогу, что их знакомство значит для нее так же мало, как и для него. Что он, со всеми его регалиями и богатством, последний мужчина, которому она позволила бы обнять себя за талию.

Но она провела на «Родезии» целую неделю, постепенно влюбляясь в Кристиана, и с тех пор думала только о нем. Она просидела несколько часов возле его дома, прячась, как бездарный сыщик, в пропахшей сыростью наемной карете только для того, чтобы увидеть его еще раз.

Эта Венеция не собиралась отвергать возможность потанцевать с ним, как бы грубо ни прозвучало его приглашение.

— С удовольствием, — отозвалась она.

Как только Кристиан увидел ее, все остальное перестало существовать. Бальный зал мог быть охвачен пожаром, с рушащимися стропилами и разбегающимися гостями, он бы ничего не видел, кроме отражения огня в ее глазах.

Мачехе пришлось ткнуть его локтем, прежде чем он сообразил, что нужно пригласить ее на танец.

Миссис Истербрук улыбнулась, одарив его улыбкой, прелестной, как восход солнца, и опасной, как пуля.

Более чем когда-либо после своего возвращения Кристиан пожалел, что рядом нет баронессы. Весь мир мог считать его сумасшедшим, но сам он никогда не нуждался в оправдании своей любви к ней. В том, что он чувствовал к баронессе, не было ничего пошлого или постыдного.

В его реакции на миссис Истербрук все было пошлым и постыдным.

Музыканты заиграли первые звуки вальса. Кристиан подставил локоть, и она положила на него свою ладонь, жестом, столь же изящным, как она сама — создание, рожденное, чтобы им бездумно восхищались.

Когда они двинулись руку об руку к центру бального зала, Кристиана охватило странное чувство. Он был уверен, что никогда прежде не касался миссис Истербрук, но ее пальцы, лежавшие у него на рукаве, возбуждали тревожное чувство узнавания.

После вступительных аккордов музыка зазвучала бодрей, и танец начался.

Форма ее руки в его ладони, податливость тела, когда он кружил ее в вальсе — все казалось знакомым. Ощущение узнавания удвоилось, когда он с удивлением обнаружил, что у нее не такие пышные формы, как он всегда воображал, а более гибкая и стройная фигура, напоминающая…

Нет, он не должен искать между ними сходство. Не хватает только, чтобы его мозг начал приклеивать черты миссис Истербрук к лицу баронессы.

Тогда она никогда не оправдает его ожиданий.

Эта невольная, но честная мысль рассердила Кристиана. Для него не имеет значения, как выглядит его возлюбленная. Если она не похожа на миссис Истербрук, тем лучше.

— Кажется, позавчера я видела вашу светлость в Музее естествознания? — промолвила его партнерша.

Какая-то презренная часть его существа возликовала, что она запомнила его.

— Да.

Ему вдруг пришло в голову, что он воспринял ее неожиданное появление как должное, как часть испытаний, которые он должен преодолеть, прежде чем воссоединиться с баронессой. Но что привело миссис Истербрук в Музей естествознания? И разве не странно, что, когда он видел ее в прошлый раз, пять лет назад, это тоже произошло у входа в музей?

Правила вальса предписывали, чтобы он смотрел через плечо партнерши, но Кристиан был рад поводу посмотреть на нее. Ощущение дежа-вю, навеянное контурами ее тела, становилось слишком сильным для его спокойствия, а мозг, перестававший подчиняться его воле, когда она находилась рядом, подсказывал, что он точно знает, как заставить миссис Истербрук плавиться от страсти.

Их взгляды встретились. Но ее красота, вместо того чтобы прервать поток его крайне неуместных мыслей, только пробудила примитивный инстинкт собственника. Ему хотелось запереть ее в своем доме и никому другому не позволять любоваться ею.

Она снова улыбнулась.

— Надеюсь, вам понравилась экспозиция?

Он отвел глаза.

— Вполне. А вы, надеюсь, пришли в себя после созерцания этих чудовищных ящеров?

— Боюсь, что нет. Даже не знаю, зачем я подвергаю себя подобным испытаниям.

— Действительно, зачем?

— Женские причуды, не более того.

Почему его так влечет к этому пустому созданию? Почему ему хочется, чтобы танец не кончался, когда он должен думать о другой женщине?

До их встречи с баронессой осталось совсем немного времени. И на этот раз он не позволит ей уйти.

— Как вы нашли Лондон после долгого отсутствия, сэр? — поинтересовалась она.

— Хлопотным.

— О, не могу не согласиться.

Тембр ее голоса тоже казался знакомым. Где он мог слышать ее раньше?

— Я заеду к вам завтра днем, миссис Истербрук, — сказал он. — И, если вы не против, мы могли бы покататься в парке. Этого будет достаточно, чтобы положить конец сплетням.

— И после этого вы перестанете посещать меня?

— Естественно.

— Жаль, — сказала она. — Видимо, чувства вашей светлости заняты… кем-то еще?

Ему показалось, или она умышлено помедлила перед последними словами? Заинтригованный, Кристиан снова посмотрел на свою партнершу. Ее взгляд был устремлен через его плечо. Хотя красота миссис Истербрук не так ослепляла, когда она не смотрела на него, она все равно была невыносимо прекрасна. Так прекрасна, что боги плакали бы от зависти.

— Пусть это вас не заботит, мадам.

— Конечно, но мир полнится слухами. С вашей стороны очень благоразумно перестать посещать меня, когда мы собьем со следа леди Эйвери. Вряд ли вашей даме понравится, что вы проводите время в моем обществе. Я произвожу, скажем, определенный эффект на мужчин.

Его бесило ее самодовольство.

— Моей даме не о чем беспокоиться.

Она бросила на него взгляд, который заставил бы Ахиллеса бросить свой щит и забыть обо всем великолепии Трои.

— Как скажете, сэр.

Они продолжили танец в молчании. Венеция была рада, что ей не приходится говорить вещи, делавшие из миссис Истербрук прямую противоположность баронессе фон Шедлиц-Гарденберг. Но она тосковала по звуку его голоса, даже если он изъяснялся на ледяном английском вместо нежного немецкого.

Ее возлюбленный снова находился в ее объятиях, и это было настоящим чудом, пусть даже мучительным. Венеция с трудом удерживалась, чтобы не скользнуть ладонью по его плечу, не погладить большим пальцем его затянутую в перчатку ладонь, не склонить голову ему на грудь.

Ей хотелось танцевать вечно.

Но не прошло и нескольких минут, как вальс закончился. Пары остановились и разомкнули объятия. Герцог тоже сделал попытку отстраниться. Но Венеция, поглощенная воспоминаниями об их близости, не позволила.

Она осознала свою ошибку через секунду. Но это было слишком долго для подобной оплошности. С таким же успехом она могла расстегнуть лиф платья. Вряд ли это потрясло бы его больше.

Кристиан одарил ее суровым взглядом, предназначенным для тех, кто нарушил не только правила морали, но и хорошего тона. Словно она уличная прохожая, которая явилась на бал без приглашения и навязалась герцогу против его желания.

Молчание, с которым он проводил ее с танцевальной площадки, было невыносимым.

— Его здесь нет, — сказал Гастингс. — Мать его жены заболела, и он отправился в Вустершир ухаживать за ней, как и полагается преданному зятю.

Хелена не нуждалась в уточнении, кого он имеет в виду. Вначале она слишком переживала из-за приема, ожидавшего Венецию. Но теперь, когда герцог явился и отбыл после удивительного и невероятно эффективного маневра, Хелена позволила себе пробежаться взглядом по толпе в поисках Эндрю. Семья его матери имела обширные связи, и он получал приглашения на все сколько-нибудь значимые светские события.

— Как вы считаете, может, мне поухаживать за миссис Мартин, моя дорогая мисс Фицхью? — шепнул Гастингс. — Мартин не похож на мужчину, у которого достаточно выносливости, чтобы обслуживать двух женщин. И видит Бог, вы способны довести до изнеможения самого Казанову.

Опять этот наглый намек, будто она страдает нимфоманией. Прикрывшись веером, Хелена приблизила губы к его уху.

— Вы не представляете, мой дорогой лорд Гастингс, какое жгучее желание сжигает меня по ночам, когда у меня нет мужчины. Моя кожа жаждет прикосновений, мои губы — поцелуев, мое тело — страстных ласк.

Гастингс онемел, во взгляде на нее застыло нечто среднее между весельем и возбуждением.

Закрыв щелчком веер, она стукнула Гастингса по пальцам со всей силой, на которую была способна, с удовлетворением отметив, что он подавил возглас боли.

— Чьих угодно, только не ваших, — заявила Хелена и развернулась на каблуках.

Для прогулки в парке Кристиан выбрал свое самое большое ландо — чтобы сидеть как можно дальше от миссис Истербрук.

Впрочем, этого оказалось недостаточно, чтобы избежать притяжения ее красоты.

В отличие от баронессы, она не вертела зонтиком, а твердо держала его в руке. Вся ее фигура была неподвижна, как скульптура Пигмалиона, невозмутимая, бесстрастная и тем не менее достаточно прекрасная, чтобы свести мужчину с ума.

Розовое платье отсвечивало на солнце, окрашивая ее щеки нежным румянцем. В тени кружевного зонтика ее глаза казались аквамариновыми, цвета ласкового Средиземного моря, которое так очаровало когда-то его сладострастную натуру. Ее губы, мягкие, полные, идеально очерченные, обещали вкус розовых лепестков и пылкий отклик.

Только когда она заговорила, Кристиан осознал, что уже начал мысленно раздевать ее, обрывая обтянутые шелком пуговицы на лифе ее платья, как ягоды смородины со стебля.

— Вы задумались, сэр. Наверное, предвкушаете обед с вашей дамой?

Внимание Кристиана резко обострилось. Откуда она знает об обеде? В следующую секунду его захлестнуло чувство огромной, чудовищной вины. Накануне долгожданного воссоединения с баронессой он занят тем, что изменяет ей в своих мыслях.

Ему хотелось возложить вину на миссис Истербрук. Кровь до сих пор кипела при мысли о том, как она удержала его в объятиях после вальса. С таким же успехом она могла вручить ему ключи от своего дома, подмигнув и послав воздушный поцелуй.

С другой стороны еще неизвестно, стал бы он желать ее меньше, если бы она выказала полное безразличие. Возможно, это только разожгло бы его аппетит и сделало ее еще более вожделенным призом.

— Говорят, вы заказали роскошную трапезу на завтрашний вечер в «Савое», — продолжила миссис Истербрук.

Будь на ее месте любая другая, Кристиан посоветовал бы ей заниматься собственными делами. Но она возбуждала в нем потребность говорить о баронессе, не скрывая своих чувств, насколько это возможно.

— Да, — сказал он. — Я с нетерпением жду завтрашнего вечера.

Если она придет.

Конечно, придет. Не может быть, чтобы она покинула его в час нужды. Но если она уже прибыла в Лондон, до нее могла дойти эта нелепая история, связанная с миссис Истербрук. А что, если баронесса неправильно поймет внимание, которое он оказывает миссис Истербрук?

Миссис Истербрук слегка улыбнулась.

— Ей очень повезло, вашей даме.

— Скорее, это мне повезло.

Оценить выражение ее лица было так же сложно, как измерить колебания в сиянии солнца, глядя на него. Но ему показалось, что она выглядит печальной.

— Как я понимаю, это наше последнее свидание?

— Уверен, для вас это будет большим облегчением.

Она выгнула бровь.

— Вам кажется, что вы знаете, о чем я думаю?

— Ну, хорошо. Это будет облегчением для меня.

Она слегка отклонила зонтик в сторону, подставив лицо солнцу.

— Есть люди, которым я нравлюсь за форму моего носа. Смешная причина, чтобы любить кого-то. Но не менее смешно не любить человека из-за его внешности — как в вашем случае.

— Дело не во внешности. Я не одобряю ваш характер, миссис Истербрук.

— Вы ничего не знаете о моем характере, сэр, — решительно произнесла она. — Единственное, что вам известно обо мне, это мое лицо.