Люк просыпается на закате. Комната светится темно-синим, а время от времени, когда снаружи проезжает машина, по потолку проносится желтый росчерк, слышится глухой рык мотора или визг сорвавшегося сцепления. После чего – тишина. В тупике обычно тихо, и отчасти поэтому жилье здесь стоит так дорого. Но около четырех дня по будням рабочие, закончив смену на местном заводе, сворачивают сюда, потому что так проще выехать на А-12. Эти машины – Люков будильник, а подступающая тьма – его рассвет.

Шторы, которые можно раздернуть только при полном мраке снаружи, такие плотные, что уничтожают весь свет и почти все тени. Однако где-то в январе Люк начал экспериментировать: он оставляет в шторах крохотную щелку, и в комнате появляется больше предметов и теней. Люк где-то прочитал, что при его болезни – если это действительно «экс-пи», чего врачи так и не выяснили наверняка – опасен только прямой солнечный свет, и что совершенно нормально открывать шторы днем, надо только поставить на стекло специальные фильтры. Но мать сказала Люку, что все это чушь, и заставила поклясться: шторы всегда будут задернуты наглухо. Долгие годы он повиновался, но теперь в нем отчего-то проснулся робкий бунтарский дух. Возможно, Люка подстегивает этот крайний срок – 2001 год, – эта тревога: «пан или пропал».

Новый день. Все еще жив. В последнее время Люк просыпается с головной болью, это его слегка беспокоит. Конечно, ее можно списать на то, что снаружи вдоль дороги кладут новый кабель. Чертовски трудно спать, когда толпа рабочих стучит отбойными молотками прямо у тебя под окном.

Воздух в комнате затхлый и тяжелый, несмотря на множество очистных фильтров и ионизаторов. Выбравшись из постели, Люк включает вентилятор и начинает зарядку, которую ненавидит, но все равно делает каждый день. Он ненавидит не сами усилия, а опустошенность, приходящую после, выброс адреналина, который некуда направить. Ощущение связано с обстановкой, Люк это знает. Знает, что болен, но ведь все могло быть намного хуже; будь он прикован к постели или заразен, не будь у него ТВ или компьютера – вот это действительно был бы ад. Все не так плохо, Люк это знает.

После того как Люк впервые выбежал из дома тем ясным, холодным весенним утром, мать установила на окна замки и превратила дом в тюрьму, откуда перекрыты все выходы. Уходя по делам, она обычно запирала Люка в комнате – практика, от которой она с неохотой отказалась, когда сосед поинтересовался: а что, если будет пожар? Мать стала выходить реже и бросила работу няни, чтобы как следует приглядывать за Люком. Когда Люк пригрозил, что покончит с собой, раздернув шторы, она заставила отца покрасить окна снаружи серебряной краской, через месяц слезшей. Новые и порой остроумные способы самоубийства, которые изобретал Люк, терзали Джин до тех пор, пока у нее не родилась своя, не менее оригинальная идея.

– Наверно, я покончу с собой, – сказала она задумчиво однажды вечером. Люку было лет девять. Они только что посмотрели серию «Далласа», и вплоть до этой секунды все было нормально.

Глаза Люка наполнились слезами.

– Мамочка! – заныл он. – Не говори так!

– Я так чувствую, – продолжала она чужим голосом, точно актриса радиодрамы.

Люк заплакал.

– Почему ты так говоришь? – рыдал он.

– Я отравлюсь газом. Или, может, вскрою себе вены. Что посоветуешь?

– Пожалуйста, прекрати!

Но, несмотря на его мольбы, она не умолкала.

– Может, сброситься с крыши? О, поняла. Я повешусь.

– Пожалуйста, мамочка, не надо, я люблю тебя.

– Ну, тогда… – Она сделала вид, что задумалась.

– Я сделаю все, что хочешь.

Она склонила голову набок, притворяясь, что усиленно размышляет.

– Я буду слушаться, – пообещал Люк. – Я знаю, что вел себя плохо…

– Вот если ты перестанешь говорить о том, что выйдешь наружу…

– Перестану. Клянусь.

– Хорошо. Тогда, может, я смогу жить дальше. Но знаешь что, Люк?

Он смотрел на нее снизу вверх округлившимися глазами, надеясь, что все уже позади.

– Что, мамочка?

– Еще хоть слово о том, что ты выйдешь наружу, и я… – Она сделала паузу. Сердце Люка сжалось. – Сам знаешь, что я сделаю, да? Я не стану тебя предупреждать, просто возьму и сделаю. Ты понимаешь?

– Да, мамочка… Я обещаю, что больше никогда ничего не скажу… Обещаю, обещаю, обещаю… – Слезы помешали ему продолжить. Мать обнимала Люка, пока он не успокоился, после чего уложила в постель, дала выпить обезжиренного шоколада и чмокнула в лоб.

Сегодня на завтрак яичница. Покончив с ней, Люк идет в ванную, смежную с комнатой – умыться и побриться, пока мать проветривает. Он слышит, как мать двигает предметы, потом клацает замок на окошке и тихо скрипит форточка. Люк представляет, как чистый, холодный воздух проникает в комнату, вытесняя вредную, жаркую духоту. Воздух циркулирует минут пять, потом форточка закрывается, замок защелкивается. Люк просил мать: не запирай окно сама, доверь эту операцию мне, или даже вообще его не запирай, – но она настаивает, что окно должно быть заперто и что она вполне может сделать это, когда проветривает комнату.

Щелкнув замком, Джин распыляет по комнате антибактериальный освежитель воздуха, дабы прикончить все, что могло просочиться внутрь. Потом спускается на первый этаж смотреть ящик. Люк ждет, когда раздастся надоедливая музыка из телеигры «Обратный отсчет», и лишь тогда выходит из ванной. Он старается видеть мать не чаще, чем необходимо, потому что в последнее время даже не знает, что ей сказать, а если говорит, это оказывается не в тему, или она вдруг ляпнет что-нибудь не то, и они спорят. Почти бездумно Люк выходит в Интернет, как делает каждый божий день. Если б он мог поговорить с матерью в чате, наверное, все было бы не так ужасно. В чатах можно поставить смайлик – показать, что ты только шутишь или не имеешь в виду ничего дурного, да и просто для того, чтобы избежать непонимания, а то и флейма собеседника. Если бы Люк мог сдобрить разговоры с матерью счастливыми улыбчивыми личиками или, напротив, опечаленными и несчастными, ему и матери было бы проще найти общий язык. И если б он использовал вместо речи текст, мать не жаловалась бы на его «тон».

Люк смутно надеется увидеть новое письмо от Вэя, но сегодня, видимо, не судьба. Он просматривает свой почтовый ящик. Три непрочитанных сообщения в папке «Мусор», десять – в папке «Список рассылки» и два – в папке «Личное». Он кликает на эту папку. Одно сообщение – от Лиэнны, другое – от Шарлотты. Люк на минуту задумывается. Шарлотта? Потом вспоминает. Должно быть, это Шарлотта Мосс. От нее уже целую вечность ни слуху ни духу. Он кликает на ее письмо в первую очередь.

Привет!

Слыхал про № 14? У Лиэнны есть какая-то трейлерно-помоечная кузина, так она выиграла в лотерею и его купила. Ужас какой. Этот дом проклят. Вся эта гребаная улица – будто из шоу Джерри Спрингера, даже сейчас, когда меня там нет. : – ) Впрочем, думаю, ты и так знаешь про богатенькую кузину и все остальное, раз у тебя шуры-муры с Лиэнной. Вот отстой! (Да-да, она мне все рассказала.) И что ты в ней нашел? Кстати, я приду на новоселье. Заскочу и к тебе, если ты не против. Извини, что не писала все это время. Ах да, чуть не забыла – я рассказала про тебя своему другу, и он сказал, что свяжется с тобой. Надеюсь, ты не против. Передай привет Джул.

Шарлотта,

XXX. [16]

А вот что пишет Лиэнна:

Милый Люк!

Я пыталась до тебя дозвониться – сам понимаешь, безуспешно. Как поживаешь? Моя кузина Шантель собирается поселиться в № 14, и никто не должен ей говорить, что там случилось. Если Шарлотта появится у тебя до меня, скажи ей, ладно? Я с ней встречалась, но она была никакая – не думаю, что она поняла, насколько это важно.

Люк, я очень хочу с тобой повидаться. Я заскочу попозже, сегодня (в пятницу) после работы. Я заканчиваю в 6 вечера.

Люблю тебя безумно,

П. Ц. Л. У. И: [17]

Лиэнна.

И еще одно от Шарлотты.

Кстати, его зовут Вэй. Он очень милый.

XXX.

Ш.,