Город Усть-Каменск живет двумя жизнями.

Одна — со всей страной. Это газеты и радио. Газеты опаздывают дней на пять. Их не выбрасывают, прочитав, а складывают бережно и хранят. Радио, конечно, приходит вовремя. Трансляцию первомайского парада слушают, собравшись на площади у столба с динамиком, хотя радио — почти в каждом доме. Никто не устанавливал такой порядок — это обычай. Почту привозят пароходы и самолеты. Самолеты не задерживаются здесь надолго: чиркнут колесами по грунту — и снова в небо.

Это все одна жизнь.

Другая — лес, который валят в тайге, рыба, которую ловят в Енисее, продукты и товары, идущие через Усть-Каменск чуть ли не в сотню станков. Для этой, другой жизни в Усть-Каменске существуют свои отметки времени, своя хронология. Здесь говорят: «Это случилось за два дня до прихода «Иртыша». Или: «Помнишь, когда лось в поселок пришел?» А после нынешнего лета, наверное, долго еще будут говорить: «Когда учитель обгорел…», или: «Когда экспедиция паузок на пороге угробила…»

В Усть-Каменске не любят бросаться словами. Здесь зимой замерзает ртуть в термометре. Здесь Енисей треплет и переворачивает рыбачьи лодки на плесах. Самые простые, обыденные дела требуют от людей мужества. Потому-то и не в ходу в Усть-Каменске такие слова, как «мужество» или «героизм». Здесь говорят: «сделал правильно». «Правильно» означает высшую похвалу.

Про учителя тоже сказали: «Правильный парень!»

И про Сергея Михайловича: «Правильно, что поплыл, а то бы всем — крышка».

И про Юрку… Только о нем добавляли: «Молодец», потому что он все-таки мальчишка и от него нельзя требовать того, что от взрослых.

В тот день Виктор Николаевич часа два искал Юрку в тайге. Он вернулся обожженный, в разорванной одежде и ботинках, которые никогда больше не станут светло-серыми.

Юрка же прибежал в поселок гораздо раньше, весь в ссадинах и мокрый. В милиции он увидел Сергея Михайловича.

— Зачем ты пришел? Иди домой. Ты простудишься, — сказал ему Сергей Михайлович, и голос его был спокоен — чудовищно, непостижимо спокоен.

— Почему вы сидите? — крикнул тогда Юрка. — Они же там!..

— Где там?

— На Тунгуске!

Теперь удивился Сергей Михайлович.

— О ком ты говоришь?

«Он сошел с ума, — подумал Юрка. — У него в руке стакан с чаем и он сошел с ума…»

— Почему вы сидите!? — крикнул он снова.

— Ничего не понимаю, — сказал Сергей Михайлович. — Идем, я тебя провожу домой. Ты переволновался…

Юрка растерянно оглянулся. В комнате больше никого не было. Тогда он бросился к двери, но Сергей Михайлович схватил его за руку.

— Юра, вспомни… — мягко сказал он. — Вы прилетели на вертолете… Мне только что звонили: вертолет сел. Всех сняли. Ты тоже прилетел на вертолете… Ты вспомни…

— Нет, — сказал Юрка, — я плыл… мы думали, вы утонули…

И когда Сергей Михайлович понял, наконец, о чем говорит Юрка, он отпустил его руку и обнял Юрку за плечи.

— Вот оно что, — сказал он наконец. — Я не знал… Ничего, Юрка… И вообще… извини. Я не знал…

Итак, Лену и Лешу сняли с паузка вертолетом. А полтора часа спустя обломки паузка проплыли мимо Усть-Каменска.

И только начальника пристани не нашли.

Матрос, следивший за ним в бинокль, вызвал катер, но, когда катер подошел к лодке, на ней никого не было. Никто так и не понял, почему утонул Павел. Ведь он мог продержаться на лодке полчаса даже и в такой шторм.

Вот сколько событий случилось в один день в городке Усть-Каменске, стоящем на скрещении двух могучих сибирских рек.

Но пришли новые дни. Они принесли новые события и несколько действительно великих открытий, о которых нужно рассказать, прежде чем наступит зима, навалит снегу и городок Усть-Каменск, может быть, снова покажется безжизненным и скучным.

Юрку на радостях засадили дома. Его мать, вспоминая тот злополучный день, всякий раз принималась плакать от жалости к Юрке, к себе и оттого, что все могло кончиться гораздо хуже. Откуда-то она притащила громадный замок, примкнула лодку на цепь и сказала, что Юрка не должен ходить на берег, если не хочет, чтобы она умерла раньше времени. От отца Юрка узнал, что Петьку и Димку вынесли из леса.

А дня через три появился под окном сам Петька. Он поманил Юрку, но тот замотал головой: «Не могу! Заперли…» Петька провел ладонью по горлу, что означало: «Выходи, очень нужно!»

Юрка вылез в окно, и Петька сказал, что утонул Павел.

Юрка шел по улице, и дома казались ему маленькими, будто он смотрел на них в перевернутый бинокль. Сам того не замечая, он шел к Димкиному дому, ибо все, что они делали, они делали втроем и, прежде чем идти на пристань, нужно было вызвать Димку.

— Не надо… — сказал Петька. — Зачем он нужен?

Юрка не понял его слов да и не старался понять. Он любил Павла. В комнате на дебаркадере они подолгу толковали о больших плаваниях. Никому из них ни разу не удалось договорить до конца… И Павел, единственный из всех, принимал всерьез Юрку и его смутные планы.

Димка без разговоров вылез в окно. Как видно, его тоже заперли.

— Жалко! — сказал он. — А тебе?..

— Ты лучше молчи, — ответил Петька. — Не твое дело.

И Димка съежился и замолчал, будто Петька имел право говорить ему такие слова. Но Юрка снова ничего не заметил.

На дебаркадере их встретил старинный враг — пристанский матрос. Вчетвером они поднялись наверх.

Из машинки торчал лист бумаги, исписанный плотно прилегающими друг к другу строчками.

— В аккурат он писал, когда я зашел, — сказал матрос, — Где-то машинку достал… Не знаете, чья машинка?

Юрка вынул бумагу и пробежал глазами несколько первых строчек.

— Читай вслух, — сказал матрос. — Это надо читать вслух.

И Юрка ничуть не удивился его словам и начал читать:

«Начальнику Енисейского пароходства

Рапорт

Я родился в 1936 году в селе Майма. Наше село стояло в тайге. После начальной школы мне пришлось ходить в другую школу, за пять километров, чтобы окончить семь классов. Я хотел учиться, а характер у меня был твердый, и я не пропускал уроков осенью и в распутицу, а зимой в мороз. Мой отец был малограмотный, хороший охотник. С малых лет я научился стрелять и охотился на белку не хуже других. Когда я ходил по тайге, я всегда-всегда думал о том, как буду жить, когда стану взрослым. Вы, товарищ начальник, наверное, тоже много думали, пока не выбрали свою профессию.

Каждый раз я думал о разном и никак не мог решить, чего же мне хочется. Я понимаю, что нужно быть твердым и добиваться какой-то одной цели. Но у меня раньше не было никакой цели. Я объясню почему.

Мы жили в глухой тайге. Кругом лес и больше ничего. Только по реке плавали пароходы и баржи, а над селом иногда пролетали самолеты. Конечно, я читал книги, и в школе нам рассказывали о различных государствах. Но книги — это одно, а видеть все своими глазами — совсем другое.

Есть у нас в тайге цветы, называются «неразлучники». Прозвали их так потому, что они всегда растут парами, на одном корню. Если один засыхает, то засыхает и другой. Они поднимаются весной и цветут недолго, но у них очень приятный и сильный запах.

Я, товарищ начальник, могу написать вам еще десять страниц про цветы, и вы прочитаете и вообразите, как они выглядят и какой у них цвет. Но вы никогда не сможете вообразить, какой у них запах. Он — особенный. Чтобы его почувствовать, нужно прийти в то место, где они растут.

Я думаю, что все вещи на земле, как эти цветы, имеют что-то свое, особенное. Их нельзя понять по книге или учебнику, а нужно увидеть своими глазами. А я очень мало что видел, живя в тайге, плохо разбирался в жизни, и у меня не было своей цели.

Помню, когда я в первый раз увидел трактор, то сразу решил: буду трактористом. Потом к нам пришли геологи, и я решил: буду геологом. Так каждый раз, когда мне встречалось что-нибудь новое, я менял свои решения. А в нашей стране может быть сто тысяч разных специальностей. Как же мне было выбрать одну, такую, чтобы на всю жизнь?

После семилетки мне предложили поступить в речное училище. Я спросил у отца, идти или нет. Отец сказал: «Я в твои годы в первый раз штаны надел, а ты в капитаны целишься. Рано еще. Поработай в колхозе». А мать сказала: «Иди. Речникам хорошо платят».

Я пошел в училище и учился на хорошо и отлично. Тогда мне казалось, что я нашел свою настоящую специальность. Но летом мы были на практике на самоходке «Урал» и спустились по Енисею до самого моря. Там я увидел большие морские корабли. Они стояли у причалов. А когда они уходили в море, я смотрел им вслед с берега.

Не думайте, товарищ начальник, что меня привлекал плеск волн и прочая романтика. Не знаю, как это объяснить, только я понял, что не успокоюсь, пока не попаду на такой корабль.

После училища меня направили в Усть-Каменск начальником пристани. Но вы, наверное, знаете, что никакого особенного порта здесь нет, а мое звание «начальник» нельзя понимать иначе, как насмешку. Работы у меня немного, а зимой — совсем нет. На мое место можно назначить человека, который уже не способен плавать. А меня прошу перевести в морское пароходство, хотя бы простым матросом.

Убедительно прошу Вас не отказать в моей просьбе, потому что Вы — коммунист и должны понимать, что без моря мне жить невозможно.

До свиданья.

Начальник пристани П. А. Зырянов».

— Я в газету пошлю, — сказал матрос, когда Юрка окончил читать. — Пусть напечатают.

А Юрка неожиданно для себя подумал о том, что Павел за целый год так и не научился курить свою трубку. Эта мысль показалась Юрке нелепой и неуместной, он гнал ее от себя, но не мог прогнать и даже совершенно отчетливо представил себе эту трубку с колечком на мундштуке, как будто сейчас это было самое главное. Потом он вспомнил, что Павел каждый день брился. Павел думал, что от этого вырастет борода. Но борода не росла… и над ним смеялись. А он хотел стать моряком… писал рапорты… и плавал в шторм. Да, вот что было самое главное! Он хотел стать моряком и не стал им…

Внезапно Юрке захотелось пройти по Усть-Каменску — из дома в дом — и прочитать этот рапорт, чтобы все узнали, какой человек был Павел. Ему хотелось рассказать о нем горячо и красиво.

И это было открытие первое.

Когда они вошли в поселок, он спросил:

— Думаете, напечатают про него в газете?

— Конечно, — не задумываясь, ответил Димка. — Это же смех, если не напечатают!

А Петька снова сказал, не называя Димку по имени:

— Молчи. Не твое дело…

На этот раз Юрка заметил, что Димка замолчал и не огрызнулся, чего с ним раньше никогда не бывало.

* * *

Лена снова ушла в тайгу. Ушли Сергей Михайлович и Леша.

Атлантида так и осталась неоткрытой.

Голубая тетрадь лежала на подоконнике. О ней вспоминали, но не вслух, а про себя и, вспоминая, улыбались, потому что это всегда приятно — вспоминать о детстве.

Однажды Петькина мать посоветовала:

— Вы бы к учителю сходили. Обгорел ведь, вас искавши…

— Мы и сами думали, — сказал Петька, — только мне неудобно…

— Чего неудобно-то?

— Ты ничего не знаешь, — ответил Петька.

Но все же они пошли в больницу. Они шли, как прежде, — плечо к плечу, — но Юрка видел: что-то произошло между Димкой и Петькой. Во всяком случае, Димка вел себя странно: то засмеется без повода, то без повода нахмурится. А если в разговор вступал Петька, то Димка сразу становился покорным и тихим. Казалось, он не Димка, а только мальчишка, который притворяется Димкой.

— Вы чего, поругались? — спросил Юрка.

Димка, не отвечая, искоса посмотрел на Петьку.

— Ну да еще… — сказал Петька.

И тогда Димка с готовностью подхватил:

— Ничего мы не поругались! Откуда ты взял?..

В палату они вошли вдвоем. Петька остался внизу, у окна.

Виктор Николаевич лежал, обвязанный бинтами.

— Здравствуйте, Виктор Николаевич! Как вы себя чувствуете? — вежливо спросил Димка.

— Благодарю вас, уже неплохо, — еще вежливее ответил учитель и рассмеялся. — Садитесь на кровать, дипломаты.

Ребята осторожно присели на пустую кровать напротив.

— Если увидит сестра, — влетит. Увидит врач, — еще больше влетит. Но все равно — спасибо. Как вы сюда прошли?

— Да это не я… — смутился Димка. — Это они… А я так… за компанию. И вообще, вы не думайте… Мы — навестить. А прошли обыкновенно, никто не видел.

К стеклу, сплющив нос, приложился Петька, но, заметив, что его увидели, сразу исчез.

— Откройте-ка окно, ребята, — снова засмеялся Виктор Николаевич.

Юрка, открыв окно, свесился с подоконника. Некоторое время слышно было, как он перешептывался с Петькой. Доносились слова: «неудобно», «да брось ты», «все равно видел». Потом в окне показалась смущенная Петькина физиономия.

— А-а, это ты, — сказал учитель. — Ну, лезь сюда.

— Ладно, я так… — пробормотал Петька.

— Ты все еще сердишься, Исаев? Что же, мы так никогда и не помиримся?

Петька от негодования чуть не свалился вниз.

— Да я не сержусь! Почему вы думаете?

— Мне показалось, что раньше… Впрочем, это не важно. Расскажите лучше, зачем вы в огонь полезли.

— Мы не нарочно, — сказал Димка. — Мы искали…

— Что искали?

Димка посмотрел на Юрку: сказать или нет? Юрка кивнул.

— Мы искали Атлантиду!

Ребята ожидали, конечно, что учитель удивится, но они не думали, что он так удивится. Виктор Николаевич даже приподнялся на подушке.

— Атлантиду?! Почему Атлантиду?

— Да знаете, Виктор Николаевич, есть такая страна, — сказал Юрка. — Вернее, — была. Давно, несколько тысяч лет назад, что ли. Она затонула. Вот мы и думали: может быть, она здесь была. Ведь раньше здесь было море. А потом оказалось, что она в Атлантическом океане. А знаете, какая это красивая страна! Там все из мрамора и золота!

— Я-то знаю… — задумчиво протянул Виктор Николаевич. — Странно… А ну, признавайтесь, вы тетрадь нашли? Голубая. «На острове Азорида, на склоне горы, обращенном к морю…» — Виктор Николаевич запнулся.

— «…стоял каменный всадник, указывающий на Запад», — подсказал растерянный Юрка. — Виктор Николаевич!..

— Правильно — каменный, — кивнул учитель. — Теперь я знаю, что за тетрадку вы мне не хотели отдать. Она была в кармане моего пальто. Я потерял ее в день приезда.

— Я же говорил тебе, что не писатель! — обрадовался Димка, вспомнив давнишний спор. Но Юрка не слушал его.

— И все это — правда? — спросил он.

Снова проплыли перед Юркой мраморные дворцы и башни, снова возникла в памяти чудесная сказка о белоснежных городах, стоявших над голубым морем. И слова Виктора Николаевича были как бы продолжением его мыслей:

— Это правда, ребята, и вместе с тем неправда. Тут все перемешалось. Раньше я мечтал открыть Атлантиду. В книгах о ней было слишком много догадок и мало достоверного. Я не нашел точных ответов в книгах и тогда сам придумал ее…

— А все-таки — придумали, — с сожалением сказал Юрка.

— Да нет! Атлантида на самом деле была! Понимаете? Была! Но никто не знает, какая она. А я придумал для себя такую, какую мне хотелось, где я сам стал бы жить. Вот она и стала для меня правдой. Она была не похожа ни на одну страну в мире! Я прожил в ней до шестнадцати лет. А потом… потом я вырос. Вместе с отцом я проехал от Москвы до Ташкента и удивился: как много у нас городов. Затем проехал от Ташкента до Красноярска и опять удивился: как их еще мало… Всюду строили… но к северу и к югу от этих строек лежали совсем неизведанные земли. Вот как у вас… Не знаю, как вышло, но я стал забывать Атлантиду. Ведь открывать интереснее, чем придумывать. Это не очень понятно? Я попробую объяснить…

— Не надо, — сказал Юрка. — Я, кажется, понимаю. Я давно уже понимаю… У меня был друг. Павел Алексеевич… Он был очень смелый и мечтал стать моряком. И никто не думал, что он такой смелый. А теперь про него напишут в газете…

А Димка и Петька смотрели на учителя так, будто увидели его впервые. Им казалось, что на кровати сидит и размахивает забинтованными руками почти такой же, как они, мальчишка. Этот мальчишка придумал себе страну и играл в нее. Он тоже искал… И тоже не находил. И, быть может, потому стал теперь понятнее и проще.

И это было открытие второе, пока еще не осознанное.

— Раньше я бы ни за что не подумал, что это его тетрадка, — сказал Петька, когда они вышли из больницы.

И всем было понятно, что это действительно могло быть только раньше.

Вечером Юрка долго не ложился спать.

Он бродил по комнате, думал, и неожиданно ему захотелось рассказать обо всем, что произошло с ними в это лето. Но рассказывать было некому.

И тогда Юрка, повинуясь какому-то смутному, но властному чувству, присел к столу и взял лист бумаги. Он долго сидел над этим листом, грызя карандаш. Потом написал: «Наш поселок называется Усть-Каменск. У нас часто бывают морозы. Много комаров. Мы живем у самого Енисея и Тунгуски…»

Юрка писал и чувствовал, что слова перестают подчиняться ему, что их слишком мало, что они совсем не такие, как мысли. Ему хотелось написать вовсе не так, а стройнее и громче. Ему хотелось, чтобы слова кричали, как трубы.

Он зачеркнул все и начал снова. Но и новые слова показались ему бессильными и чужими. Буквы — с наклоном влево — легли на страницу ученической строчкой. И Юрка подумал, что нужно попробовать написать прямо, как пишут взрослые.

Так он просидел до полночи.

А когда пришла мать и загнала его в постель, он сказал ей:

— Знаешь, мама, я буду писателем.

Это было открытие третье.