Утром я сказал Зинаиде:
— А нам вчера два станка привезли.
— Ну и хорошо, — ответила Зинаида. Она одной рукой держала ложку, а другой листала учебник.
— Их только из-за угла включать, — сказал я.
— Ага, — отозвалась Зинаида.
— Ты лучше не агакай, ты лучше придумай, чего делать.
— Что делать?
— Чтобы нам их на хорошие обменяли.
Зинаида перевернула страницу и ничего не ответила. Мне надоело, что она не слушает. Сама же всегда говорит, чтобы я советовался со старшими. А я даже не советовался, очень нужно мне с ней советоваться. Я просто спросил. Потому что сам ничего придумать не мог.
— Я, может, тебя первый раз в жизни спросил. И последний. Это ты учти, — сказал я.
— Отстань, Костя. У меня экзамены на носу.
Я говорю:
— Покажи нос. Никаких экзаменов на нем нет. Очки есть, а экзаменов нет.
— Господи! — простонала Зинаида. — Когда же мама приедет?
Я говорю:
— Правильно. Вот мама приедет, я ей все расскажу: что ты мне ни разу посоветовать не хотела и что ты за едой читаешь…
Зинаида уставилась в книжку, а на меня даже не смотрит.
— От этого еда плохо переваривается, — сказал я. — Ведь ты же сама говорила, что плохо.
А Зинаида на меня внимания не обращает.
— К экзаменам надо готовиться в течение всего года, а не в последний день. Ты же сама говорила…
Зинаида молчит.
— И не горбись за столом. Будешь ходить с искривленным позвоночником.
В общем, я повторил Зинаиде все, что она мне раньше говорила.
Она всегда меня учит, как что делать. А Зинаида молчала. Это она решила от меня отмолчаться. Она знает, что мне неинтересно, если не отвечают.
Тогда я сказал:
— Все равно будешь со мной разговаривать.
А Зинаида — ни слова.
Я надел пальто и говорю:
— У меня вот уроки не выучены, а я гулять пойду.
А Зинаида даже не оборачивается.
Тогда я спустился по лестнице и снизу позвонил из автомата.
— Алло!
— Алло! Я слушаю, — ответила Зинаида.
— Это Костя, — сказал я. — Видишь, вот ты со мной и разговариваешь.
В трубке сразу запищали короткие гудки. Но это уже не важно. Все-таки она сказала мне три слова: «Алло», «я» и «слушаю». Вот, наверное, сейчас злится. Зато в другой раз будет разговаривать. Я ведь ее по делу хотел спросить. А про уроки я нарочно сказал. Я их еще вчера выучил.
Только я вышел на улицу, как около кино увидел Борьку. Он стоял в очереди у телефона. Зачем ему из будки звонить? У нас же в парадной есть автомат. Я хотел подойти и спросить. Но потом я подумал, что спрашивать неинтересно. Борька сразу скажет. Он всегда отвечает, если его спрашивают. Лучше я сам узнаю. Так, чтоб он не заметил.
Я подождал, пока Борька войдет в будку, и незаметно подкрался. Сквозь стекло было плохо слышно. У меня даже в ушах закололо — так я старался расслышать.
— Алло! Это редакция газеты? — спросил Борька.
Тут Борька повернулся, и я еле успел отскочить. Больше я ничего не услышал.
А когда Борька вышел из будки, я заметил, что на другом углу его ждет Вика. Они поговорили немного и вместе пошли к Фонтанке.
Борька всегда с Викой ходит. Даже со мной меньше ходит, чем с Викой, хоть мы и живем на одной лестнице. Вместе мы редко бываем. И все из-за Вики. Староста несчастная! Невеста без места! Я ей даже сказал один раз:
— Данилова, ты что, Борькина невеста? Чего ты за ним бегаешь?
— А ты болтун, — ответила Вика, — поэтому с тобой никто из девочек дружить не хочет.
— Со мной? — сказал я Вике. — Со мной хоть тысяча девчонок дружить будут. Я, может, сам не хочу. Захочу — так будут.
— Захоти!
Рядом стояла Мила Орловская. Я ее спросил:
— Мила, будешь со мной дружить?
Мила покраснела и ничего не ответила.
Тогда я сказал Вике:
— Пожалуйста! Видишь — молчит. Молчание — знак согласия.
После уроков Мила подошла ко мне и шепотом сказала, что она будет дружить, только чтобы никто не знал.
— Почему это ты шепчешь? — спросил я.
— Чтобы не услышали, — прошептала Мила.
— А почему «чтобы никто не знал»?
— Так интереснее, — прошептала Мила.
— Кому это интереснее? — сказал я. — Вот еще! Что я, с тобой буду шепотом дружить? Да я и не собирался с тобой дружить. Это я нарочно спросил. С тобой дружить — ты еще в газету напишешь.
Мила обиделась и назвала меня грубияном. А сама правда в газету писала. Она написала: «Дорогая редакция! У нас в классе все интересуются, можно ли дружить мальчику и девочке. Ответьте, пожалуйста». Ну чего тут ей отвечать? Ей что, от редакции специальное разрешение нужно? А если ей ответят «нельзя», так она дружить не будет, что ли?
Пока я думал про Милу, Борька и Вика ушли совсем далеко. Я побежал их догонять. Только я старался, чтобы они меня не заметили. Мне было интересно узнать, куда они идут.
Они перешли через Фонтанку и остановились около большого дома. На дверях была вывеска: «Редакция газеты „Ленинские искры“». Тут я вспомнил, что Борька по телефону спрашивал редакцию. И у меня внутри все перевернулось от смеха. Я сразу догадался — они пришли спрашивать, можно ли им дружить или нет.
Я подождал, пока они немного пошептались, и подошел.
— Борька, ты чего тут делаешь?
— А ты чего делаешь? — спросил Борька и вдруг обрадовался. — Ты, значит, тоже догадался?
— Конечно, догадался, — сказал я. — Только ты в редакцию не ходи. Все равно тебе разрешат.
— Чего разрешат?
— Дружить с девочкой.
— С какой девочкой?
— С Даниловой. Хоть она и староста, все равно разрешат.
Вика посмотрела на меня и сказала:
— Боря, может быть, у него температура? Смотри, какой он красный.
— Нет у него никакой температуры, — мрачно сказал Борька.
— Это у тебя температура! — сказал я Вике. — А то бы вы не спрашивали про мальчика с девочкой.
— Про кого? — спросил Борька.
— Не притворяйся, — сказал я. — Думаешь, не знаю, зачем ты пришел?
— Зачем?
— Спрашивать: можно или нет дружить мальчику и девочке.
Борька с Викой переглянулись, и вдруг Вика захохотала. У нее даже шея покраснела от смеха. Она так смеялась, что на нее прохожие оборачивались.
Я говорю Вике:
— Смейся, смейся. Только учти — у меня был один знакомый. Он от смеха лопнул.
Она еще сильнее захохотала. Я отвернулся, как будто мне до них никакого дела. Она видит, что я не смотрю, и перестала смеяться. Борька говорит:
— Пойдем с нами. Сам увидишь, зачем пришли.
— Нужно мне с вами идти!
— Зачем же ты за нами шел?
— Я не за вами шел, а по улице.
— Идем, Боря, — сказала Вика. — Все равно его не переговоришь. Он как долгоиграющая пластинка.
— Чего? — сказал я. — Какая пластинка?
— Долгоиграющая. Тридцать три оборота. До-олго играет…
Я говорю:
— Борька, дать ей за пластинку?
— Попробуй дай.
— Может, заступишься?
— А ты попробуй дай.
— За невесту заступишься?
— Дурак, — сказал Борька. — Идем, Вика.
Я стоял и думал: идти мне за ними или нет? Ведь если я пойду, то получится, что я за ними бегаю. А если не идти, то, значит, я Вики испугался. И потом, мне очень хотелось узнать зачем они пришли.
Все-таки я пошел. Поднялся по лестнице. А там длинный коридор. И на всех дверях написано: «Ленинские искры».
Вдруг одна дверь открылась, и оттуда вышел какой-то человек. Пока он выходил, я увидел, что в комнате сидят Борька и Вика. Я заглянул. Они сидели на диване, а рядом с ними сидел молодой парень в зеленом пиджаке. Он меня увидел.
— Ну, заходи, — сказал парень. — Не бойся.
— Я и не боюсь.
— У тебя дело есть?
— Может быть, и есть, — говорю я. — Еще не знаю.
— Ну тогда посиди. Я с ребятами закончу.
А Борька и Вика посмотрели на меня и ничего не сказали, будто меня не знают.
— Так, значит, вы ждали, ждали… — сказал парень Вике.
— Ага, — ответила Вика. — Не только мы, все ребята ждали. И Алексей Иванович тоже. А потом посмотрели — они совсем сломанные.
— Алексей Иванович сказал, что им на свалке место, — добавил Борька.
У меня сразу лоб вспотел. Значит, они не про мальчика и девочку, они про станки пришли разговаривать. А Борька мне ничего не сказал. Ну ладно, я ему припомню.
— Так что же вы теперь думаете делать? — спросил парень.
— Не знаем.
Тут я уже не мог вытерпеть. Если не знаешь, так и не ходи в редакцию. Лучше письма пиши. Про мальчика и девочку.
— Их засудить надо — вот что делать, — сказал я.
Парень повернулся ко мне.
— Кого засудить?
— Шефов.
— А ты здесь при чем? — спросил парень.
— Он из нашего класса, — сказала Вика.
— Вот оно что. — Парень засмеялся. — Значит, тебе тоже без станков плохо?
— Очень плохо, — сказал я. — Просто жить невозможно.
Они все трое засмеялись. И я тоже засмеялся, хотя мне и не хотелось с Викой смеяться. Но я просто удержаться не мог.
— Ну ладно, — сказал парень, — пошутили мы с вами, а теперь давайте думать…
В это время позади меня скрипнула дверь. Но я смотрел не на дверь, а на парня и заметил, что он сразу съежился. Лицо у него стало обиженное, как у маленького. Я обернулся и увидел Указателя.
Сначала я испугался. Я думал, что он меня специально выслеживает, когда я в газету приду. Но Указатель на меня даже не посмотрел. Он заулыбался и протянул руку.
— Приветствую вас, Игорь Владимирович.
Игорь Владимирович сморщился, будто ему в рот клюкву положили.
— Здравствуйте.
— Рад видеть вас в добром здравии.
— Спасибо.
— Я к вам по делу. Вот, так сказать, новые плоды трудов моих. Надеюсь, на этот раз подойдут. Мне кажется, это то, что нужно.
Указатель не говорил, а прямо орал, как будто с глухим разговаривал. Игорь Владимирович даже вздрагивал.
— Ребята, — попросил Игорь Владимирович, — обождите, пожалуйста, минутку в коридоре.
Я говорю:
— Мы же первые пришли.
Это я нарочно сказал. Я мог бы хоть целый час ждать. Просто мне Указатель не нравится.
Указатель вытаращил свои глаза и спрашивает:
— Тебя как зовут?
— Костя меня зовут.
— Фамилия?
Тут я совсем разозлился. Мне даже как-то обидно стало, что он меня не узнал, и я уже хотел спросить у него разрешения посмеяться. Но Игорь Владимирович тихонько мне глазами показывает на дверь: «Выйди, пожалуйста»,
Тогда я говорю:
— Идем, Борька, я тебе тоже труды плодов моих покажу.
Мы вышли, но дверь я не закрыл и стал слушать, как Указатель читает свои стихи. Вот какое было стихотворение:
Указатель кончил читать и сказал:
— Жду вашего суда. По-моему, тема важная и, так сказать, пионерская.
— Да… конечно… — пробормотал Игорь Владимирович. — Только вот… Я не совсем понимаю, почему вы советуете пионерам сидеть в клетке.
— Ну, Игорь Владимирович, Игорь Владимирович! Не ожидал. Разумеется, клетка — это в переносном смысле. А главная мысль — нужно быть дисциплинированным. Нельзя совершать недозволенных поступков. Разве вы против этой мысли?
— Я — за, — ответил Игорь Владимирович. — Но…
Дальше я не расслышал, потому что к нам подошел какой-то человек со значком «Ленинградская правда». Он заглянул в щелку и сразу отшатнулся. Потом он осторожно прикрыл дверь, погрозил мне пальцем и спросил:
— Давно сидит?
— Кто?
— Вон тот.
— Минут десять.
— Стихи читал?
— Ага.
— Про кого?
— Про кошку и мышку.
В это время по коридору проходил еще один, тоже со значком, только на значке было написано: «Смена».
— Женя, — сказал «Ленинградская правда», — удирай, пока цел.
— А что?
«Ленинградская правда» кивнул на дверь.
— Опять пришел.
— А у тебя уже был? — спросил «Смена».
— Был. Я ему про птичку вернул, он мне про мышку оставил.
— Вот черт, — сказал «Смена». — Сейчас его из «Искр» спровадят, он ко мне придет. А я как раз уйти не могу — приемный день.
— Сочувствую, — сказал «Ленинградская правда».
И они ушли.
Я снова открыл дверь. Указатель стоял посреди комнаты и кричал:
— Вы систематически отказываетесь печатать мои стихи! Повторяю: систематически!
— Но ведь стихи-то плохие, — жалобно сказал Игорь Владимирович.
Указатель прямо завертелся на месте.
— А вы только хорошие печатаете? Вот я выписал: «У меня зазвонил телефон. — Кто говорит? — Слон». Это от 14 октября сего года. Что это, по-вашему! Когда вы видели, что слоны говорят по телефону? Или вот: «Когда же ты снова пришлешь к нашему ужину дюжину новых и сладких калош!» Что это, по-вашему? Дети должны верить, что можно питаться калошами? Вы представляете, что будет, если каждый пионер съест по калоше!
Тут уже заорал Игорь Владимирович:
— Это же Чуковский! Понимаете? Чу-ков-ский!
А Указатель почему-то ответил тихо:
— Вот именно. Товарищ Чуковский пишет всякие небылицы, вы их печатаете. Вам приносят стихи о дисциплине, вы их не принимаете. Разрешите доложить, Игорь Владимирович, я буду жаловаться.
— Пожалуйста, — сказал Игорь Владимирович.
А Указатель — еще тише:
— Вплоть до Центрального Комитета…
Указатель повернулся и помчался к двери. Мы еле успели отскочить. Он выбежал из комнаты, пронесся наискосок по коридору. Там была дверь с надписью: «Смена». Туда он и забежал. А мы зашли к Игорю Владимировичу.
Он сидел за столом и держался за щеку, будто у него зубы болят.
— Вам, ребята, чего?
— Это же мы, помните? Насчет станков.
— Ничего я сейчас не помню, — сердито ответил Игорь Владимирович. — Вы садитесь. Вспомним.
Мы сели, помолчали немного. Потом Борька говорит:
— А я его знаю, он в нашей квартира живет.
Игорь Владимирович даже на стуле подскочил.
— В вашей? Может быть, он тебе родственник?
Борька сразу испугался:
— Нет, не родственник! Честное слово, не родственник.
— Тебя как зовут?
— Боря.
— Слушай, Боря, — сказал Игорь Владимирович очень ласково, — а как там… вообще… Ну, как у него здоровье? Болеет часто?
— Он никогда не болеет. По утрам гимнастику делает. Он двухпудовую гирю выжимает: левой восемь раз, а правой одиннадцать. Я сам видел.
— Ага. Значит, не болеет, — вздохнул Игорь Владимирович. — Ну ладно, пусть выжимает…
По-моему, взрослые хитрее всех. Я же видел, что Игорю Владимировичу прямо убить хотелось Указателя, но он при нас ругать его не стал и еще вид сделал, будто ничего не было. Это потому, что взрослый взрослого при ребятах никогда ругать не станет. Они авторитет потерять боятся. Игорь Владимирович даже сразу про станки вспомнил.
— Знаете, ребята, — сказал он. — Я вам постараюсь помочь. Даю слово. Не знаю, что выйдет, но постараюсь. Только сегодня не могу: голова у меня просто чугунная.
Наверное, он честно говорил. Потому что вид у него правда был как у больного. Мне даже его жалко стало. Я говорю:
— Мы в другой раз придем. Верно, Борька?
Борька головой закивал. А Вика будто ничего и не понимает:
— Игорь Владимирович, а сегодня совсем нельзя?
Девчонки, они вообще настырные. С ними много разговаривать — только хуже. Я ткнул Вику локтем в бок — сразу поняла.
— Или лучше завтра, — сказала Вика и — мне локтем в живот.
— Пожалуйста, — обрадовался Игорь Владимирович. — Давайте завтра. Я вас буду ждать в это же время. А сейчас идемте, провожу до лифта.
Только вышли в коридор, на другой стороне открылась дверь с табличкой: «Смена». Оттуда, пятясь, появился Указатель. Он крикнул кому-то в комнату:
— Вплоть до Центрального Комитета! — и пронесся мимо нас — меня даже ветром обдало.
Когда мы вышли на улицу, Вика стала говорить, что мы зря ушли и что надо было сходить к главному редактору. Она так говорила, будто она одна все понимает, а мы — вообще ноль без палочки. Я даже разозлился. И тогда я сразу придумал. Я, когда злюсь, очень быстро думаю. Я говорю:
— Данилова, Владимир Иванович станки делает?
— При чем тут Владимир Иванович?
— Вот и я говорю — ни при чем. Только мы у него помощи просили.
— Ну и что же?
— А ничего. И у Игоря Владимировича просили. Может быть, он станки делает? Ты мне лучше ответь на одни вопрос: у тебя своя голова есть?
— Не умничай, Шмель.
Я говорю:
— А ты не умничаешь?
— И не думаю даже.
Тогда я говорю:
— Это потому, что тебе умничать нечем. У тебя своей головы нет. А у меня есть — вот я и умничаю. Зато я и придумал чего-то.
Борька меня просит:
— Костя, ты покороче не можешь?
— Нет, не могу. Я когда много молчу, у меня голова болит. Ты лучше скажи: станки откуда привезли?
— Ну, с завода.
— Вот и надо на завод идти, а не в редакцию.
— Нас туда не пустят.
— А может, и пустят. Только надо всем идти. Может, этот толстый, если все придут, испугается.