До весны следующего года у меня все складывалось хорошо. Затем уволили управляющего магазином, который меня нанял, и все пошло из рук вон плохо. Бывший управляющий был спокойным, уравновешенным джентльменом, настолько добрым, насколько это позволяла его работа. Пришедший на его место человек оказался наглым крикуном и грубияном, который намеренно оскорбительно вел себя по отношению ко всем без исключения. В тот день, когда он впервые появился в магазине, не успел я дойти до своего стола, как он вызвал меня на ковер.

— Мне стало известно, что вы содержите двух женщин, — заявил он. — Меня интересует, как вы с ними управляетесь. Как вы умудряетесь содержать на свою зарплату двух шлюх?

— Содержать... кого?! — Я в ужасе уставился на него, не понимая, о чем он говорит.

— Может, вы занижали для них цены, а? — продолжал он. — Что ж, тогда вам лучше уволиться. Вам нужно покупать одежду для своих шлюх, следовательно, приходится вместе с ними подписывать счет. И нечего сочинять им фальшивые имена, понятно? Нечего нам тут втирать, что это одежда для вашей матери и сестры!

Наконец-то я его понял. Но мог только стоять и смотреть на него, дрожа от ярости... Мама и Фредди. Всего одним словом он обвинил меня в мошенничестве и подлоге и назвал моих маму и сестру шлюхами!

Кажется, я никогда не был так близок к убийству.

Очевидно, он понял, что я испытываю.

— Ладно, — он выдавил неловкий смешок, — похоже, мне неправильно донесли, верно? Ну и нечего обижаться.

Я ничего на это не ответил — просто не мог вымолвить ни слова. Проворчав еще какие-то извинения, взмахом руки он отослал меня прочь.

Последняя лекция в колледже заканчивалась в одиннадцать пятьдесят, а в двенадцать я должен был приходить на работу. Следовательно, у меня не было перерыва на ленч, как у других служащих, и обычно я перехватывал кусок по дороге в банк, когда днем отвозил туда деньги. Я тратил на это не больше нескольких минут — просто проглатывал сандвич и запивал его чашкой кофе. Даркин и прежний управляющий смотрели на это сквозь пальцы.

Новый же начальник, предоставив мне несколько дней, чтобы остыть от гнева, положил этому конец.

Ем я или умираю от голода — это мое личное дело, понятно? Я могу пропускать последнюю лекцию или пропускать ленч — решать мне самому. Его волнует только одно: чтобы больше я не «шлялся где попало» в оплачиваемое компанией мое рабочее время.

— Вы и так стоите нам кучу денег, — рычал он. — Мы можем нанять работника на полный день за те деньги, которые платим вам.

Но мне приходилось держаться за эту работу, по крайней мере до окончания курса. Поэтому я сдержался и с тех пор стал обходиться без ленча, продолжая проглатывать его оскорбления, которые сыпались на мою голову изо дня в день. С другими служащими он бывал даже более откровенно груб. Ему невозможно было угодить. Он постоянно вмешивался в продажу и в обсуждение сделки по кредиту, показывая «проклятым недоучкам», то есть нам, как нужно вести дело. И если продажа или переговоры срывались, что случалось довольно часто, он приходил в бешенство... Черт нас всех побери, неужели мы не можем хоть что-нибудь сделать правильно? Как он может делать свою работу да еще работать за нас?!

На долю Даркина, начальника отдела за продажу в рассрочку, выпадало столько же проклятий, сколько и на всех нас. Но хотя иногда он казался задетым, он ни разу не выразил своего возмущения. Как новый работник, говорил Даркин, управляющий должен доказать, что работает хорошо. Приказывать — его дело. А наше — выполнять его приказы, настолько старательно, насколько можем. Только так и можно вести дело.

— Я уверен, что он ничего дурного не замышляет, — совершенно серьезно уверял меня Даркин. — В конце концов, мы все здесь служим одной цели. Мы все кровно заинтересованы в процветании магазина.

Я же был уверен, что управляющий не думал ни о чем подобном и что его кровным интересом было не процветание нашего магазина, а его собственная выгода. Но я уже знал, что с Даркином спорить бесполезно. Вне работы он не проявлял особенного ума, но был бесконечно предан магазину. И в его представлении никогда не появляющиеся в поле нашего зрения владельцы магазина уподоблялись небожителям. Они знают, что делают, и, если они поставили здесь этого управляющего, значит, он знает свое дело... Так что Даркин мирился с фактом существования этого откровенного хама, и это продолжалось до начала лета, когда до окончания моего очередного курса колледжа оставалось всего недели две. А затем...

Для того чтобы привлечь в магазин новых клиентов, управляющий сочинил рекламное письмо о распродаже. Даркин, которого назначили ответственным за его размножение и отправку по почте, показал мне копию этого письма.

— Ты же писатель, Джим, — сказал он. — Ты в этом разбираешься. Что ты о нем думаешь?

Я прочел его, покачивая головой. Оно было полно истертых штампов с целью заманивания клиента, которые не несли абсолютно никакой полезной информации, и все письмо было написано в напористом и даже оскорбительном тоне. Исходя из его содержания, никто не поверил бы, что мы прекращаем торговлю и остаемся в деле только ради «оказания услуги добропорядочным жителям Линкольна» и что мы беспокоимся только о том, чтобы оставаться их друзьями.

— Письмо написано в самом дурном стиле, — сказал я Даркину. — И если уж оно не вытолкнет нас из бизнеса, то ничто другое нам не страшно.

— В самом деле? — встревоженно спросил Даркин. — Ты действительно так думаешь, Джим? Ты говоришь это не только потому, что это он его написал?

— Более откровенной халтуры мне не приходилось читать, — подтвердил я, — и можешь передать этому кретину мой отзыв.

— М-да, — расстроенно протянул Даркин. — Тебе лучше знать, ты у нас авторитет в этом деле. Может, мне стоит...

Покинув меня, он прямохонько направился к управляющему и почти слово в слово сообщил этому милому джентльмену мое мнение о его письме. И когда потрясенный управляющий открыл рот и чуть не рухнул наземь от удара, Даркин предложил поручить мне написать «настоящее хорошее письмо».

Наконец управляющий обрел голос и начал осыпать всех нас проклятиями. Он орал как ненормальный на Даркина. Потом призвал меня и всыпал нам обоим по первое число. Он нам покажет! Он научит нас, как насмехаться над его письмами! Он оформит заказ в типографию на десять тысяч писем — десять вместо пяти, как он прежде собирался! И мы — Даркин и я — должны будем все десять тысяч вложить в конверты, потом их надписать, запечатать и проштемпелевать! И делать это мы будем в свободное от работы время, и пусть только кто-нибудь посмеет помогать нам! И пусть мы не надеемся, что нам за это заплатят!

Выпалив в нас заключительным залпом ругани, он нас выгнал. Отослал в типографию срочный заказ и в тот же вечер получил тысячу экземпляров своего письма. И остаток недели и половину следующей мы с Даркином работали день и ночь. Разумеется, я весь кипел от ярости. Но Даркин, как это ни странно, казался совершенно спокойным. Он оставался по-прежнему вежливым и почтительным с управляющим. Собственно, чем больше тот оскорблял и унижал его, тем более почтительно держался Даркин.

Идея управляющего заключалась в том, чтобы «сбить город с ног», нанести ему такой удар, что «все будут потрясены до самых печенок». Поэтому нам было приказано накапливать готовые письма, а не рассылать по тысяче за один раз. Он внимательно следил за тем, как продвигаются у нас дела. Заметив, что работа приближается к концу, в тот вечер он остался с нами, хотя, естественно, не для того, чтобы помочь. Злорадно усмехаясь, он наблюдал, как мы упаковывали письма в коробки и грузили их в машину Даркина.

— Думаю, я вас проучил, — издевательски ухмыльнулся он, когда работа была закончена. — А теперь забирайтесь в машину и постарайтесь отправить их еще до полуночи!

Покатываясь от смеха, он, довольный собой, уехал. Даркин сказал мне, чтобы я шел домой, что он сам отправит письма. Я возражал, желая ему помочь, и в первый раз он проявил по отношению ко мне резкость. Обойдется и без меня, заявил он. Он сам обо всем позаботится.

Я пошел домой. Он уселся в свой автомобиль и уехал. Только на следующий день я узнал причину его необычного поведения.

Как всегда, я сидел за кассой, когда к окошку подошел тихий, неприметный человечек и попросил, чтобы его провели к управляющему. Как это у нас принято, я предложил ему свою помощь.

— Я не уверен, сэр, что управляющий сейчас на месте. Если что-то не в порядке с вашим счетом, какое-нибудь недоразумение или...

— Я из отдела почты, — сказал он, предъявляя свое удостоверение. — Вы занимаетесь рассылкой почты?

— Отчасти, да, — сказал я. — Не то чтобы я за нее отвечал, но...

— Я ответственный. — Даркин встал и подошел ко мне. — Этот молодой человек не имеет к почте никакого отношения.

— Понятно, — кивнул человечек. — Дело в том, что некоторое время назад нам позвонили из санитарно-гигиенического отдела. — Он настороженно замолчал и сказал: — Все-таки будет лучше, если я поговорю с управляющим.

— Вы не сможете этого сделать. Вам нет необходимости его видеть, — сказал Даркин.

Посетитель посмотрел на него и, протянув руку в окошко, похлопал Даркина по плечу.

— Мистер, — резко заявил он, — позовите-ка мне управляющего, и как можно скорее.

Даркин упрямо покачал головой. Услышав из своего угла, что говорят о нем, управляющий приблизился к нам. Он грубо осведомился, в чем дело.

Почтовый инспектор представился и все объяснил. То, что за этим последовало, невозможно описать. Управляющий открыл рот и начал судорожно хватать воздух, его лицо побагровело, а глаза грозили выскочить из орбит. Он заорал, затопал ногами и принялся сыпать страшными проклятиями.

Даркина уволили через час, как только было получено одобрение главной конторы. Я же, простой клерк, был вышвырнут немедленно — как подозреваемый в подстрекательстве на преступление управляющего кредитным отделом, если не как прямой его пособник.

— Мне очень жаль, Джим, — извинялся Даркин, — я не хотел вмешивать тебя в это дело. Поэтому и отослал тебя домой...

— Но почему ты это сделал? — недоумевал я. — Господи, Даркин, должно быть, ты дошел до ручки, если уж пошел на такое. Мы с тобой оказались бы в одинаковом положении, если бы компания захотела нас выкинуть. И все-таки почему ты это сделал?

— Но, Джим, — с укором сказал он, — ты же отлично понимаешь.

— Черт побери, ничего я не понимаю!

— Нет, понимаешь. Ты же сам сказал, что это письмо было идиотским, что оно разорило бы наш магазин. И естественно, я...

Он забрал все десять тысяч писем — все старательно надписанные, заклеенные и проштемпелеванные — и выбросил их в городскую канализацию!