На четвертый день работы завод начинает обретать некоторую определенность. Многое мне еще не ясно, но, по крайней мере, появляется смутное представление о том, что это все такое. Я бы, может, и раньше все уяснил, не мешай мне моя необщительность.

В тот день, когда я занял место Гросса, Мун вспомнил о своем обещаний показать мне завод. Мы отправились первым делом в штамповочный цех с падающими молотами и посмотрели, как штампуют коллекторы и прочие отливки. Некоторые из этих молотов размером с комнату, и, когда они падают, цементный пол сотрясается на полсотню шагов вокруг. Таких могучих мужиков, как там, я в жизни не видывал, и все они на глазах, потому что ходят, по сути, в чем мать родила. Они все сплошь в шрамах, особенно на руках, от брызг металла и искр из ковшей. Я себе представить такого не мог. На свете мало такого, в чем я бы не нашел недостатков. Я тут же заметил Муну, что лучше бы они надевали что-нибудь вроде передников, как повара. А он мне в ответ:

– Они тут проработали столько времени, что, наверное, лучше знают, как им одеваться.

В шлифовальный цех мы только нос сунули, но и от этого у меня в голове звенело все утро. Здесь отливки движутся туда-сюда под множеством беспрерывно поднимающихся и опускающихся молотов, этот адский грохот невозможно описать. Он лишен каких-либо модуляций, к нему невозможно привыкнуть. Каждый из сотен тысяч ударов молотов отзывается во всем твоем существе.

Посмотрев через заднюю дверь во двор, я заметил несколько человек, праздно болтающихся там: они терли уши и головы, курили, но не разговаривали.

– Это ребята из шлифовального, – объяснил Мун. – У них перерыв чуть не каждые полчаса. Иначе они свихнутся.

– Они, должно быть, заколачивают хорошие бабки.

– Да не ахти какие. Они здесь потому, что не могут уйти. Попадают в шлифовальный, не зная, что это такое, идет стаж, и они за него держатся, надеясь, что дождутся отпуска и их переведут в какой-нибудь другой цех. А ты знаешь, что, если перевод делает компания, стаж сохраняется, но если ты сам просишь о переводе, то теряешь стаж и на новом месте работаешь как новичок. С этим, сам понимаешь, смириться нелегко. Проработав в цехе четыре месяца, получаешь двенадцать с половиной центов в час сверх минимальной оплаты, то есть на доллар в день больше. Когда у человека семья, тысячу раз подумаешь, прежде чем откажешься от такого.

– Но здесь большинство совсем пацаны, – говорю я. – Какие тут семьи. Я бы подумал...

Мун на меня посмотрел – он так умеет, – что чувствуешь себя даже большим идиотом, чем ты есть.

– Ты о всеобщей мобилизации слыхал, Дилли?

– Конечно слыхал.

– Где бы, по-твоему, были сейчас эти ребята, если б компания не дала им отсрочку.

Ах вон оно что... Больше я со своими предложениями не лез.

Мы отправились в столярный цех, где делали лонжероны крыльев, а потом вернулись обратно и зашли в вальцовочный цех с металлопрокатной линией. Ее только называют линией, на самом деле их четыре, каждая ярдов по пятьдесят, и на каждой сотня скамеек с рабочими; практически каждую операцию выполняют вручную. В начале линии обжимный стан, откуда начинают движение грубо обработанные детали. Они движутся от скамьи к скамье, каждый рабочий делает свою простую операцию, пока детали не доходят до последней скамьи. Здесь подручные подхватывают их и относят в красильный и смазочный цеха.

Так, во всяком случае, я понял. По правде говоря, до конца я не дошел; это я уже сам сделал выводы. Где-то на половине объяснений Мун вдруг извинился и убежал. А минут через пять меня хватает за локоть охранник и спрашивает, что я здесь делаю.