Думаю, я сильно вспотел от наших физических упражнений, а потом ходил раздетый и простудился. Не сильно, не настолько, чтобы слечь, но слабость я чувствовал. И решил вылежаться с недельку. Можно сказать, я получил передышку.

Мне не надо было разговаривать с кучей народу, отвечать на дурацкие вопросы и терпеть, как все хлопают меня по спине. Мне не надо было идти на похороны Джонни Папаса и звонить его родителям — что я просто обязан был бы сделать, будь я здоров.

Меня навестили двое ребят из департамента, пару раз заехал Боб Мейплз. Он все еще выглядел неважно. Мне показалось, что он постарел на десять лет. Он всячески старался не упоминать историю с Джонни — разговаривал на общие темы, — и его визит прошел спокойно. Только одно вызвало у меня легкое беспокойство. Это было в его первый — нет, ошибаюсь, в его второй визит ко мне.

— Лу, — спросил он, — какого черта ты не уедешь из этого города?

— Уехать? — удивился я. Мы сидели с ним, курили и изредка обменивались замечаниями. И вдруг на тебе! — А зачем?

— Почему ты остался здесь так надолго? — продолжал он. — Почему тебе захотелось надеть шерифскую бляху? Почему ты не стал врачом, как твой отец, почему ты вообще не стал кем-то?

Я замотал головой и тупо уставился на одеяло.

— Не знаю, Боб. Наверное, я ленив.

— У тебя забавные способы демонстрировать это, Лу. Ты никогда не ленишься работать сверхурочно. Ты проводишь в департаменте больше времени, чем любой из моих подчиненных. А ты, если я правильно тебя понимаю, не любишь работать. И никогда не любил.

Он был не совсем прав, однако я знал, что он имеет в виду. Была другая работа, которая понравилась бы мне гораздо сильнее.

— Не знаю, Боб, — сказал я, — очевидно, есть два типа лени. «Не-хочу-ничего-делать» и «не-сходить-с-накатанного-пути». Устраиваешься на место, думаешь, что поработаешь немного и уйдешь, а работа все держит и держит. То нужно подзаработать деньжат, чтобы прыгнуть. То не можешь решить, куда хочется прыгнуть. Предпринимаешь попытку, рассылаешь несколько писем. А там желают знать, какой у тебя опыт работы, чем занимаешься. Вполне вероятно, что им просто не хочется возиться с тобой, а если они все же берутся за тебя, то предлагают место в самом низу, потому что ты ничего не знаешь. Вот и остаешься там, где ты есть, и работаешь изо всех сил, потому что знаешь свою работу. А годы идут. Оглядываешься и видишь, что это все, что у тебя есть.

Боб медленно кивнул.

— Да-а… наверное, я понимаю, что это такое. Но с тобой-то, Лу, все могло бы быть по-другому! Твои отец мог бы отдать тебя в школу. Сейчас ты был бы практикующим врачом.

— Ну, — я на мгновение заколебался, — была та проблема с Майком, отец остался бы совсем один, и… думаю, мои мозги. Боб, не предназначены для медицины. Чтобы стать врачом, нужно чертовски много учиться.

— Ты мог бы заняться чем-нибудь другим. И у тебя есть на что жить, сынок. Продав этот дом, ты бы получил небольшое состояние.

— Да, но… — Я замолчал. — Признаться, Боб, я подумывал о том, чтобы уехать, но…

— Эми не хочет?

— Я ее не спрашивал. Просто речь об этом не заходила. И я сомневаюсь, что она согласится.

— Гм, — медленно произнес он, — плохо. Вряд ли ты… Нет, ты бы этого не сделал. Уверен, что ни один здравомыслящий человек не бросил бы Эми.

Я кивнул, давая понять, что мне приятен его комплимент и что Эми я не брошу. Если учесть, что в тот момент я испытывал к Эми, этот кивок дался мне без особого труда. На поверхности у Эми были одни плюсы. Неглупая, из хорошей семьи — у большинства второе являлось чуть ли не самым важным фактором. Но это было только начало. Когда Эми шла по улице, слегка покачивая изящной попкой, вздернув подбородок и гордо неся свою грудь, все мужики в возрасте до восьмидесяти застывали с раскрытыми ртами. Они краснели, у них захватывало дух, и можно было услышать, как они шепчут: «Черт, вот бы мне такую». Моя ненависть к ней не мешала мне гордиться ею.

— Боб, ты пытаешься избавиться от меня? — спросил я.

— Выглядит именно так, да? — усмехнулся он. — Наверное, я слишком много думал, пока болел. Все размышлял о вещах, которые меня не касаются. О том, что иногда мне приходится соглашаться на то, что мне чертовски не нравится, и я начинаю злиться. О том, что таким, как ты, должно быть, значительно тяжелее. — Он мрачно рассмеялся. — Дело в том, что именно ты навел меня на такие мысли, Лу. Ты сам поспособствовал этому.

Секунду я озадаченно смотрел на него, потом улыбнулся.

— Я не хотел тебя обидеть. Я так пошутил.

— Естественно, — сразу согласился он. — У нас у всех есть свои странности. Мне просто показалось, что тебе осточертело сидеть на одном месте, и…

— Боб, — спросил я, — что тебе сказал Конвей тогда, в Форт-Уорте?

— О, черт, — он хлопнул себя по коленям и встал, — сейчас уже и не вспомню. Ну полагаю, мне лучше…

— Он ведь что-то сказал. Сказал или сделал то, что тебе совсем не понравилось.

— Ты действительно так считаешь, а? — Его брови поползли на лоб, потом опустились на место, он засмеялся и надел шляпу. — Забудь об этом, Лу. Там не было ничего важного, а сейчас это тем более не важно.

Он ушел, а у меня, как я уже говорил, осталось странное ощущение тревоги. Однако я поразмыслил немного и пришел к выводу, что волноваться не из-за чего. Все, судя по всему, складывается как нельзя лучше.

Я и в самом деле хотел уехать из Сентрал-сити. Я давно об этом думал. Но еще я думал об Эми и не хотел идти против ее желаний. Естественно, я бы не сделал ничего, что не понравилось бы Эми.

Если же с ней что-нибудь случится — а что-нибудь обязательно случится, — я, конечно же, постараюсь поскорее покинуть родные места. Потому что для такого мягкосердечного парня, как я, это будет слишком тяжелым испытанием, а подвергать себя испытаниям резона нет. Итак, я уеду, и это будет выглядеть вполне естественно. И никто ничего не подумает.

Эми приходила ко мне каждый день — утром по дороге в школу и ночью. Она всегда приносила с собой либо торт, либо пирог, либо какую-нибудь еще дрянь, которую, думаю, даже ее собака есть бы не стала (а собачка была без претензий, жрала лошадиное дерьмо), и почти не зудела, насколько я помню. Она вообще не доставляла мне хлопот. И вела себя со всей положенной скромностью, стыдливостью и робостью.

Два или три вечера подряд она наполняла ванну и нежилась в горячей воде. А я сидел, наблюдал за ней и думал, как она похожа на нее. После этого она лежала в моих объятиях — просто лежала, потому что ни одному из нас большего не хотелось, — и мне почти казалось, что это она.

Однако это была не она. В сущности, ничего бы не изменилось, если это была бы она. Просто я вернулся туда, откуда начал. И я должен все повторить снова.

Мне придется убить ее во второй раз…

Я радовался тому, что Эми не заговаривает о женитьбе. Очевидно, она боялась скандала. Я уже взвалил на себя три смерти, и, если к ним прибавится четвертая, будет забавно. Для четвертой время еще не пришло. Я еще не нашел безопасный способ убийства.

Думаю, вы понимаете, почему я должен был убить ее. Или не понимаете? Объясню:

Против меня нет никаких улик. А если бы и были, меня все равно трудно было бы заподозрить. Я человек не того типа. Никто бы не поверил, что я могу убить. Как, они годами общались с Лу Фордом и никто не предупредил, что добрый старина Лу!..

Однако Лу способен. Лу может оказаться виновным. И он вынужден избавиться от девушки, которая знает почти все о нем, которая может сложить вместе все разрозненные детали. И тогда Лу конец. Все встанет на свои места и вернет нас к тому времени, когда мы с Майком были детьми.

При наших нынешних отношениях она не позволяет себе думать о всяких странностях. Она вообще не позволяет себе задумываться. Она изображает из себя этакую пичужку-щебетунью, и это накладывает отпечаток на ее мышление. А так как я собираюсь стать ее мужем, следовательно, все в порядке. Все должно быть в порядке… Но если я сбегу от нее… я знаю Эми. Установленная ею психологическая преграда тут же исчезнет. У нее мгновенно появятся ответы на вопросы, и она не станет держать их при себе. По одной причине: если я не могу принадлежать ей, то я не буду принадлежать никому.

Да, кажется, я уже говорил об этом. О том, что она и Джойс очень похожи.

М-да, как бы то ни было…

Как бы то ни было, это надо сделать, когда подвернется удобный момент. От мысли об этом — о том, что другого выхода нет, — мне стало легче. Я перестал волноваться, думая об этом. Я пытался быть особенно любезным с ней. Ее общество начинало действовать мне на нервы. Но она недолго будет крутиться тут, поэтому я обязан быть нежным, как никогда.

Я заболел в среду. Через неделю я уже был на ногах и отвез Эми на молитвенное собрание. Как школьная учительница она должна была время от времени посещать подобные мероприятия, а мне они просто нравились. Я выхватывал некоторые строки из притч и комментировал их. То шепотом спрашивал у Эми, будет ли ей приятно, если в ее медовое лоно добавить немного манны. Она краснела и пихала меня ногой по щиколотке. То снова шептал ей на ухо, спрашивая, могу ли я, как Моисей, войти в ее горящий терновый куст, дабы Господь сообщил моему посоху чудодейственную силу. То говорил ей, что хочу прижать ее к своей груди, прилепиться к ней и возлить на нее елей помазания.

Она все краснела и краснела, в глазах стояли слезы, но от этого она выглядела только привлекательнее. И мне уже стало казаться, что никогда не было у нее ни злобного прищура, ни выпяченного подбородка. Вдруг она наклонила голову, спрятала лицо в молитвеннике, ее плечи затряслись. Она закашлялась, и священник привстал на цыпочки, нахмурился, пытаясь определить, откуда исходит шум.

То было замечательное молитвенное собрание — лучше я никогда не посещал.

По дороге домой я остановился и купил мороженого. Эми все время хихикала. Пока я варил кофе, она разложила мороженое по тарелкам. Я набрал ложку мороженого и стал гоняться за ней вокруг кухонного стола. Наконец я поймал ее и сунул мороженое ей в рот, вместо того чтобы запихнуть его ей за шиворот, как я грозился. Скармливая Эми мороженое, я испачкал ей кончик носа и облизал его.

Внезапно она обняла меня за шею и заплакала.

— Детка, — сказал я, — не надо. Я просто играл. Я просто хотел, чтобы тебе было весело.

— Т-ты… большой…

— Знаю, — сказал я, — только не произноси этого вслух. Давай не будем ссориться.

— Р-разве… — Она сильнее обняла меня, посмотрела на меня сквозь слезы и улыбнулась. — Разве ты не понимаешь? Я счастлива! Б-безумно счастлива. Д-до умопомрачения! — И она снова разрыдалась.

Мороженое осталось несъеденным, а кофе — невыпитым. Я подхватил Эми на руки, отнес в отцовский кабинет и сел в старое отцовское кресло. Так мы и сидели в темноте — она у меня на коленях, — пока не настало время ей идти домой. Нам больше ничего не хотелось. Нам казалось, что этого достаточно. И этого было достаточно.

То был замечательный вечер, несмотря на небольшую размолвку.

Она спросила меня, виделся ли я с Честером Конвеем. Я ответил, что нет. Она заявила, что, по ее мнению, Конвей должен был бы зайти и проведать меня после того, что я сделал для него, и что на моем месте она бы ему все высказала.

— Я ничего не сделал, — возразил я. — И давай не будем об этом.

— Послушай, дорогой, мне-то все равно! Забавно: сначала он посчитал, что ты сделал очень много, и даже позвонил тебе из Форт-Уорта! А теперь, вернувшись в город почти неделю назад, он оказался слишком занят, чтобы навестить тебя. Лу, я же не за себя переживаю. Мне-то все равно. А вот…

— Тогда нас двое — тех, кому все равно.

— Ты слишком беспечен — вот в чем твоя проблема. Ты позволяешь окружающим помыкать тобою. Ты всегда…

— Я знаю, — сказал я. — Я все это знаю, Эми. Уже вызубрил наизусть. Проблема в том, что я не хочу слушать тебя — а я, кажется, только этим и занимаюсь. Я слушаю тебя с тех пор, как ты научилась говорить. Я согласен потерпеть еще немного, если это доставит тебе удовольствие. Но я сомневаюсь, что твои нотации изменят меня.

Она выпрямилась и замерла. Потом снова привалилась ко мне, однако я чувствовал, что она напряжена. Она молчала достаточно долго — можно было бы сосчитать до десяти.

— И все-таки я…

— Да? — осведомился я.

— О, не волнуйся, — сказала она. — Сиди спокойно. И ничего не говори. — И она рассмеялась.

Тот вечер действительно был замечательным.

А с Конвеем и в самом деле вышло забавно.