Письмо от доктора Эштона я получил неделю назад, но не стал на него отвечать, и тогда в понедельник он позвонил мне по телефону. Я послал его к черту и повесил трубку.

Я вижу только один выход. А когда человек видит дорогу, он должен по ней идти, не важно, верна она или нет. Тогда удача на его стороне. К тому же так сподручнее. Иногда хороший пинок под зад — только на пользу. Понятно, чей зад я имею в виду.

Я отпечатал несколько писем на своей старенькой пишущей машинке. Потом отнес их на почту, размышляя о том, что теперь не делают таких пишущих машинок, как раньше. Теперь ничего не делали так, как раньше, начиная с хлеба и кончая жевательным табаком. Потом я фыркнул от раздражения. Кто бы говорил, Боже мой, да, наверное, потому и не делают ничего, как раньше, что просто некому этим заняться. Некому, кроме таких вот вечно ноющих старикашек, у которых внутри только кишки вместо характера.

Впрочем, наверное, я ошибался. Потому что сам остался таким же, каким и был, когда построил эту почту. Наверное, она могла быть чуть получше, размышлял я. Тогда я не оказался бы в таком положении, и нашлось бы чуть меньше ублюдков, мечтающих создать мне проблемы.

А все же почту я построил. Я построил ее, заключив контракт с коммодором Стьювестантом, отцом Луаны Девор. И по-прежнему это было самое высокое в городе здание — четырехэтажное, а в то время оно казалось суперсовременным. На последних трех этажах помещались разные учреждения, и в каждом из них был свой собственный туалет и умывальник. И все трубы, все водопроводное оборудование было скрытым.

Когда мы почти все закончили, не считая внутренней отделки, я обнаружил чертовски неприятную штуку. Никогда не забуду того дня, когда это случилось. В тот момент я был наверху, на четвертом этаже. Я выплюнул жвачку и спустил ее в унитаз. А после этого подошел к умывальнику напиться. И только я наклонился к крану, как увидел в воде что-то непонятное, какие-то крошки, до того маленькие, что их легко можно было не заметить.

Я выругался и выключил воду. Потом прихватил банку с краской и прошел по всему зданию, сверху донизу, спуская в унитазах воду и открывая краны. И изо всех вытекало одно и то же. Они все были завязаны в одну систему, если применять водопроводные термины. Вам пришлось бы здорово приглядеться, чтобы заметить в воде краску, но она там была. Какая-то часть канализационных стоков возвращалась обратно через краны.

Видите ли... Впрочем, вам известно, как устроен унитаз. В нем две трубы: одна для подвода воды, чтобы работал смыв, а в другую отходят сточные воды. И обе эти трубы работают одновременно. Если водопроводные работы выполнены с ошибкой, то часть сточных вод попадает в трубу для забора воды. В ту воду, которую мы пьем и которой умываемся.

Во-первых, я перекрыл воду во всем здании. Всю, до последней капли. А во-вторых, сказал рабочим, что не потерплю, чтобы они продолжали отлынивать от работы, поэтому пить и умываться им отныне придется в свободное время. Конечно, они не пришли от этого в восторг, но я сделал то, что было необходимо. Я не мог сказать им правду. Скажи я им — об этом узнал бы весь город, люди стали бы косо смотреть на здание. Я мог устранить неполадки и публично поклясться в этом, но они никогда бы не поверили, что это действительно так.

Остаток дня я провел за изучением рабочих чертежей, фут за футом выверяя схему расположения труб. И понял, в чем ошибка. Она была в чертежах, они были выполнены неверно. А вовсе не в том, что я что-то сделал не так.

Я прихватил с собой чертежи и отправился к коммодору. Они с Луаной как раз сидели в гостиной, и, черт побери, у них обоих было не все в порядке с головой. Я сказал им, что не вижу, из-за чего они могли бы беспокоиться.

— Это вина архитектора, — объяснил я. — Он применил новую схему водопровода, но не подумал о том, что здание ей не соответствует. Архитектору следовало бы знать, что из-за всех этих углов и поворотов в трубах будет образовываться вакуум.

— Архитектор, — ответил он с загробными интонациями в голосе, — не может нести ответственности. Чертежи выполнил я сам, сняв копию с чернового наброска. Это я настоял на такой схеме водопровода, и они отказались от авторства.

Я спросил, какого черта он это сделал. Зачем оплачивать услуги консультанта, а потом поступать вопреки его советам? Его лицо так скривилось, что я испугался, не собирается ли он заплакать.

— Я решил, что они просто хотят раздуть счет. Архитектор берет шесть процентов от стоимости строительства, а поскольку я не склонен доверять всем подряд... — Он замолчал и снова скривился. — У меня нет особых оснований для того, чтобы относиться к людям с доверием. По крайней мере, я не встречал абсолютно честных людей, кроме вас, Пит.

— Благодарю вас, коммодор, — ответил я.

— Вы говорили кому-нибудь об этой проблеме? Кто-нибудь из рабочих в курсе? Как вы считаете, если нам не удастся устранить... гм... вы считаете... гм... последствия могут быть серьезными?

— Не знаю. Возможно, какая-то часть арендаторов вообще ничего не заметит. Может быть, пройдет немало времени, прежде чем что-то случится с остальными. Не знаю, сколько народу заболеет или умрет, но одно я знаю точно, коммодор, — я знаю, что сам не стану пить из канализации и не допущу, чтобы пили другие.

Я умолк. Он выглядел таким несчастным и растерянным, что я извинился за свои слова. Да, представьте себе, я извинился перед ним!

— Все нормально, Пит, — сказал он, — ваше радение о благополучии сограждан достойно похвалы. Итак, вернемся к нашей проблеме. Что мы можем предпринять?

Я считал, что во всем здании следовало заново проложить водопровод. Конечно, мы могли использовать для этого те же самые трубы, но их нужно было вывести из стен и протянуть снаружи. А для этого нам пришлось бы сначала нарушить внутреннюю отделку, после чего провести дополнительные работы по ее восстановлению.

— Понятно. — Он кусал губы. — А как вы объясните это рабочим?

Я пожал плечами:

— Скажу, что допустил ошибку и теперь исправляю. Это прозвучит вполне убедительно и нисколько не унизит меня.

— Понятно, — снова произнес он. — Я знаю, что не имею права обращаться к вам с такой просьбой, но в это строительство вложено все мое состояние. Все, что у меня есть, Пит. Я истощил свои кредиты. Если я попытаюсь получить еще, на все здание будет наложен арест — от фундамента до крыши. Но как только строительство закончится, мне удастся выправить положение. Первый этаж пойдет под государственное учреждение, а на остальные помещения у меня уже есть арендаторы. Но я не могу закончить строительство, Пит, и, хотя у меня нет права просить вас...

Луана громко засопела. Он обнял ее и взглянул на меня, как бы прося прощения. Она тоже обняла его, и вид у них был довольно жалкий. Я достал блокнот и сделал кое-какие подсчеты.

У меня не было такой суммы наличными, но зато я мог воспользоваться кредитом. Правда, в этом случае мне тоже пришлось бы практически исчерпать его. Как бы там ни было, но я был в состоянии взять на себя финансирование необходимых работ, хотя их стоимость составляла что-то около восьми тысяч долларов.

Коммодор чуть не оторвал мне руку, когда я объявил ему о своем согласии. А Луана просто готова была меня расцеловать, по крайней мере, мне так показалось. Потом коммодор вручил мне расписку, но не на восемь, а на целых десять тысяч и сказал, что я практически спас им жизнь — ему и Луане, так что, даже несмотря на эти две тысячи, он всегда будет считать себя моим должником.

Вы, наверное, уже догадались, что было дальше, но я все равно расскажу. На тот случай, если вы такие же идиоты, как я.

Коммодор отказался признать, что должен мне за переделку водопровода. Он сказал, что я сам допустил ошибку, о чем и говорил публично, и что он намеревается предъявить мне иск за пренебрежение авторскими спецификациями.

— Конечно, мне неприятно это делать, — вкрадчиво шептал он, улыбаясь себе под нос, — думаю, у вас и так достаточно проблем.

Я напомнил ему, что у меня лежит его расписка на десять тысяч, и сказал, что сумею добиться, чтобы он выплатил мне все до копейки. Он покачал головой и захихикал.

— Вряд ли вам это удастся, Павлов. Дело в том, что я — банкрот. Я перевел все свое состояние на имя дочери.

Казалось, сама Луана отнюдь не была в восторге от такого поворота. Я посмотрел на нее, и она опустила глаза, а потом вдруг повернулась к коммодору:

— Давай не будем, отец. Я знаю, что ты делаешь это ради меня, но...

Он кивнул:

— Решай сама. Мое глубокое убеждение, что женщина, не имеющая никакого осмысленного занятия, не работающая и незамужняя, должна беречь каждый доллар. Но, если ты думаешь иначе...

Он развел руками и снова улыбнулся себе под нос.

Луана встала и вышла из комнаты.

Я тоже ушел и больше никогда с ними не встречался. А что я мог им сделать? У меня не было никаких доказательств. И взять с него было нечего. Я даже был лишен возможности его поколотить, учитывая его преклонный возраст.

Вот так все и было. Вот чем закончилось мое сотрудничество с «джентльменом старой закалки», «истинным аристократом», «почетным гражданином города» и все такое.

Мне понадобилось вкалывать пять лет, чтобы выбраться из долгов.

* * *

Когда я вернулся в павильон, Ральф подметал полы. Мы перекинулись парой слов, и я пошел прогуляться по пляжу. Это была приятная прогулка — я прошелся мимо всех зданий, что построил за свою жизнь, и убедился, что никто не построил бы лучше. Но с другой стороны это зрелище причинило мне немалую досаду, поскольку я мог бы заработать гораздо больше, берясь за более дешевые подряды. И строй я дешевле, мои дела обстояли бы теперь совсем по-другому.

Я размышлял, какого черта мне пришло в голову вбухать столько денег в сезонные курортные сооружения. Видимо, тогда я вообще не думал, а просто строил, а я не умел делать это плохо.

На пляже я наткнулся на Дэнни Ли, девушку, что пела у Мака. Она была в купальнике, загорала, и я подсел к ней поболтать. Разговор получился недолгим, по крайней мере, не таким долгим, как мне бы хотелось. Знаете, я не умею говорить ни о чем, просто болтать о разных пустяках. И я испугался, что если задержусь, то скажу, пожалуй, что-нибудь лишнее. Потому что таких девушек, как она, одна на миллион. Это мой тип женщины.

Такие девушки, если они с вами, то до конца. Они способны на все ради вас, даже на убийство, даже если знают, что за это им придется заплатить собственной жизнью. Это видно в ней, по крайней мере, я это в ней видел. К тому же и внешнее оформление вполне соответствовало содержанию.

Впрочем, если она и была женщиной в моем вкусе, то я мужчиной в ее вкусе не был. Не стала бы она иметь ничего общего со старым пузатым уродом вроде меня, даже если бы и не водила на веревочке Ральфа Девора. Поэтому я смылся, не дожидаясь, пока сваляю дурака.

Я повернул обратно к павильону. Рэгз окликнул меня из своего коттеджа, и я зашел к нему выпить кофе.

Он поинтересовался, как у меня с деньгами, и я сказал, что ничего не изменилось. Он признался, что и сам в таком положении, что хуже некуда.

— Даже не знаю, что и делать, Пит, — сказал он. — Когда здесь все закончится, я уже не смогу держать оркестр, а ехать куда-то одному неохота. Я бы остался, будь жизнь здесь более-менее приемлемой. Правда, нелегко будет отменить гастроли, к тому же Джейни с детьми осталась в Нью-Йорке.

— Понятно, — ответил я, глядя в пол, — мне было ужасно неловко каждый раз, когда он упоминал об этих самых детях. — Я хотел спросить, как у тебя с записями? Может быть, с ними что-нибудь выйдет?

Он фыркнул и разразился ругательствами. И заявил, что записывать больше ничего не собирается, по крайней мере, до тех пор, пока не будет уверен, что дело будет сделано как следует. А это маловероятно, пока у него нет собственной студии звукозаписи.

— Может, когда-нибудь и будет. Если бы я был в другом положении...

— Конечно, — отрезал он. — Забудь, что я сказал, Пит. Я знаю, что мне не суждено, хотя это единственное, чем я действительно хотел бы заниматься.

Он отхлебнул из своей чашки и долил в нее виски. Потом сделал глоток, облизнул губы и пожал плечами. И через минуту поинтересовался, что я думаю насчет Дэнни Ли и Ральфа.

— Я имею в виду, к чему у них идет?

Я пожал плечами и сказал, что не задумывался на эту тему.

Он помрачнел:

— А я задумывался, и мне кажется, что у них серьезно. Но эти двое, особенно Ральф, не производят впечатления влюбленной парочки. Они не стали бы так рисковать, если бы у них был другой выход.

— Наверное, не стали бы, — ответил я.

— Я долго размышлял об этом. Знаешь, когда я их познакомил, то сказал ей, что он — богатый человек. А потом спрашивал себя, не смешно ли...

— Что?

— Ничего особенного. — Он рассмеялся. — Просто пришла в голову одна безумная мысль.

— Наверное, я пойду, скоро ленч.

Возвращаться в город я решил по дальней дороге. Путь пролегал мимо церкви. Я было уже прошел мимо, но задержался, вернулся обратно и остановился напротив незастроенного участка между церковью и домом приходского священника.

Я постоял там, придав лицу выражение живого интереса и задумчивости. Потом вынул из кармана линейку и притворился, что произвожу замеры.

Занавеска на одном из окон дома, где жил священник, зашевелилась. Тогда я достал блокнот и стал набрасывать в нем цифры, как бы производя какие-то расчеты.

Этот пустующий участок частенько служил мне источником развлечения.

Однажды я притворился, будто обнаружил там заросли марихуаны, потом распустил слух, что собираюсь купить участок и построить тир. И первый и второй трюк заставили приходского священника здорово поволноваться. Я знал, что он следит за мной из-за занавески. Смотрит и думает, и в нем снова просыпается беспокойство.

Наконец он вышел из дома. Конечно, ему не хотелось, но он ничего не мог с собой поделать.

Я сделал вид, что не замечаю его, и все продолжал измерять и подсчитывать. Он потоптался во дворе, потом подошел к ограде.

— В чем дело, мистер Павлов?

— Да, сэр, — ответил я, — мне кажется, все будет отлично.

— Отлично? — Он уставился на меня слезящимися глазами, и я заметил, что губы у него дрожат. — Что вам нужно, мистер Павлов? Чего вы от меня хотите? Я — старый человек, и...

— Когда-то вы им не были, вспомните хорошенько. А что касается этого участка, так я как раз думал над тем, не разместить ли здесь прачечную. Мне пришло в голову, что вы можете подкинуть мне работы.

Конечно, он понимал, к чему я клоню, да ничего странного в этом и не было.

Он поднял на меня свои слезящиеся глаза, раскрыл было рот, но снова закрыл его.

А я объяснил ему, как собираюсь развернуть свой простынный бизнес.

— Я расскажу вам, как собираюсь действовать. Вы настропалите своих приятелей присылать мне свое белье, и, какие бы там ни были дыры, — к примеру, если в них стреляли из ружья, — я берусь не оставить от них даже воспоминаний. Признаюсь, я более чем честен, потому что могу сам их там и понаставить.

— Мистер Павлов, можете вы, наконец...

— Наверное, вы некоторое время можете обойтись меньшим количеством скамей в вашей церкви? — продолжал я. — Кое-кто из парней предпочитает постоять. Так же, как те, кому когда-то доставалось кнутом.

Я ухмыльнулся и подмигнул ему. Он стоял, прислонившись к забору, рот кривился, руки сжимались и разжимались на штакетинах.

— Мистер Павлов, ведь столько времени прошло...

— Мне так не показалось, — ответил я, — правда, у меня хорошая память.

— Если бы вы знали, как я жалею об этом, сколько раз я просил у Бога прощения...

— Правда? Тогда я могу идти, я и так слишком задержался, пожалуй, еще аппетит пропадет.

Мой дом был рядом, большой, двухэтажный, с просторным двором. Вряд ли можно было найти в городе дом лучше, но это только с виду. Потому что внутри просто черт знает что.

У меня совершенно не было времени, когда я достраивал его, тогда, пятнадцать лет назад. Одновременно с ним я взялся за строительство еще четырех или пяти, чтобы заработать на жизнь, и мне казалось, что сначала я должен закончить с ними, а уж потом заниматься своим собственным жилищем. Так я и поступил. Но тем временем мои соседи явились ко мне с петицией. Я разорвал ее на кусочки и вернул им. Они вызвали меня в суд, но мне удалось загнать их в тупик. Если бы только они оставили меня в покое, поняли бы, что речь идет не только об их удобствах. Они пытались оказать на меня давление, но это еще никому не удавалось.

Я так и не покрасил дом. Так и не навел порядок во дворе, и там до сих пор валялись оставшиеся доски, козлы, кирпичи и прочий строительный хлам. Была еще пара древних тачек, прогнивших и разваливающихся на части, и старое корыто с окаменевшим цементом. Там еще...

Впрочем, достаточно.

Выглядит это чудовищно. Скорее всего, по-другому здесь и не будет, по крайней мере, я не верю, что произойдут перемены.

Было около двенадцати часов, когда я пришел на ленч. Мира и моя жена Гретхен уже накрыли на стол и теперь дожидались меня, стоя возле своих стульев.

Я поздоровался. Они что-то пробормотали в ответ и втянули головы в плечи. Я разрешил сесть, и мы сели за стол.

Я разложил по тарелкам еду, взяв себе двойную порцию, — сегодня была говядина с картофельными клецками, — и только потом рассказал о предложении доктора Эштона.

— Он предложил мне серьезный строительный подряд возле Атлантик-Сентер, — сообщил я. — Что вы скажете, если мы поедем туда вместе, месяца на четыре или пять?

Гретхен не поднимала глаз, но я заметил, как она украдкой бросила взгляд на Миру. На лице у Миры выступил румянец, а руки задрожали так, что она выронила вилку.

Она даже не успела донести ее до рта, когда ее пальцы разжались, и вилка со звоном упала на тарелку.

— Не беспокойтесь, — сказал я, — никуда мы не поедем. Лично я никуда не собираюсь, просто решил поделиться с вами новостью.

Я сидел с набитым ртом, жевал и разглядывал обеих. Лицо у Миры краснело все сильнее и сильнее, пока, в конце концов, она не выскочила из-за стола и не убежала к себе.

Я рассмеялся. Не скажу, что мне было так уж весело, но я заставил себя рассмеяться. Гретхен наконец решилась на меня взглянуть.

— Почему ты не отстанешь от нее? — спросила она, и я не услышал в ее голосе обычных жалобных интонаций. — Разве тебе мало того, как ты ее запугал? Ты добиваешься, чтобы она ползала вокруг тебя, как побитая собака? Неужели ты не остановишься, пока не увидишь, как несчастна...

— Гм, — ответил я, — добиваться этого у меня и в мыслях не было, уверяю тебя.

— Что ты хочешь этим сказать?

Я пожал плечами. Выждав еще несколько минут, она тоже встала из-за стола и вышла, направившись к Мире.

Я доел, кусочком хлеба подобрал то, что оставалось на тарелке. Потом поковырялся зубочисткой во рту, а после этого приготовил себе большой кусок жевательного табака. Бросив взгляд на часы, я обнаружил, что уже без двух минут час, и стал ждать, пока стрелки не покажут час ровно. Тогда я взял с вешалки шляпу и отправился обратно в город.

Я всегда вел себя именно так. Наверное, можно было решить, что по-другому я просто не умею, но на самом деле причина была иной. Я предпочитал придерживаться одной линии поведения, которая уже вошла у меня в привычку. Правильной она была или нет, но я сам ее выбрал, и поэтому мне она казалась верной.

Я запугал их? Наоборот, я пытался придать им смелости! Пытался вложить в них какую-то гордость, чтобы они могли жить с высоко поднятой головой. Я сумел добиться кое-чего на пустом месте, только с помощью рук и собственной головы. И ни перед кем не гнул спину. Я никому не позволял меня запугать, а уж, поверьте, старались многие. Так почему же эти Гретхен и Мира и наполовину не были такими, как я?

Я вернулся в кабинет. Выплюнул жвачку и налил себе хорошую порцию виски. Потом посмеялся над собой и задумался. Ну что, Питер Павловский, чем ты можешь похвастаться? Женой? Это Гретхен-то жена? Или дочерью? Эта шлюха с овечьим взглядом — твоя дочь? Что у тебя есть, кроме тех зданий, которые ты построил? Если не считать этих зданий, потому что и они тоже уже не твои. Ты до последнего за них держался, но...

Я налил себе еще. И снова попытался рассмеяться, до того мне показалось смешным все, что со мной случилось, но рассмеяться мне не удалось. Я потерял все, что у меня было, все, что заполняло пустоту, — и павильон, и гостиницы, и рестораны, и коттеджи.

Не то что смеяться — я даже думать об этом не мог.

Тогда я достал из стола револьвер, осмотрел его и положил обратно.

Я подумал, что это она во всем виновата, или он, или они оба, — какая разница, тут дело не в словах. Это была скверная шутка, поэтому у меня не оставалось другого выхода.

* * *

Около половины десятого в мой кабинет заглянул Бобби Эштон. Я выпил немного, поэтому мне стало неприятно, когда я увидел его на пороге. Но выгонять его я не стал, а только буркнул: «Как дела, Бобби?» — тогда он сел и улыбнулся.

Я был уверен, что сегодня вечером у него свидание с Мирой, и спросил его об этом.

— Было. Даже еще и есть. Я просто решил заглянуть к вам на минутку.

— Зачем? Собираешься попросить у меня разрешения с ней встречаться?

— Нет. Я собирался спросить о другом. Вы слышали, что миссис Девор умерла?

Я привстал со стула:

— Слышал. Ральф позвонил и сказал мне. Ну и что?

— Может, и ничего. Но, с другой стороны...

Он достал из кармана продолговатый белый конверт и положил его на стол. Потом встал и как-то странно улыбнулся.

— Я хочу, чтобы вы это прочитали. В случае необходимости, если придется защищать невиновного, я хочу, чтобы вы этим воспользовались.

— Чтобы я воспользовался? А что там такое?

Он улыбнулся еще шире, потом слегка покачал головой и вышел, прежде чем я успел сказать хоть слово.

Я вскрыл конверт и начал читать.

Это оказалось признание в убийстве Луаны Девор, написанное его собственной рукой. Там говорилось о том, как он думал, что у Ральфа спрятана большая сумма денег и что в тот момент он сам нуждался в деньгах. А дальше он описывал, как именно он все совершил.

Лицо он повязал носовым платком, а кроме того, не произнес ни слова, чтобы она не могла узнать его по голосу. Он прокрался на второй этаж. Убивать он не собирался, разве что толкнуть ее или ударить, чтобы забрать деньги. И красть их он на самом деле тоже не хотел, потому что намеревался анонимно отослать их обратно в ближайшее же время. Но с самого начала все пошло не так, как он рассчитывал.

Луана поджидала его на верхней площадке. Она набросилась на него и вынудила его сопротивляться. А в следующий момент он увидел, что она лежит у подножия лестницы, мертвая.

Он забыл о деньгах и убежал, не помня себя от страха...

Я дочитал признание до конца и, пораженный, еще раз пробежал по нему глазами. Было поистине удивительно, до чего правдоподобно выглядели факты в его изложении, тем более что это не было правдой. Только одна неточность привлекла мое внимание — то место, где он писал, что испугался. Я даже представить себе не могу, что могло бы испугать этого парня.

Я снова налил себе. Потом бросил бумагу в урну и поднес к ней спичку. Потому что это признание ничего не могло изменить. Никто не стал бы обвинять Бобби в убийстве Луаны Девор, и, видимо, он в этом не сомневался.

Возможно даже, именно по этой причине он и написал свою исповедь. Он знал, что впереди его так или иначе ждет смерть. Поэтому то, что он написал, уже не могло навредить ему, но кому-нибудь другому оказало бы неоценимую помощь.

Я достал револьвер и положил его в боковой карман брюк. Потом выключил свет, вышел из кабинета и сел в свою машину.

Найти их, Бобби и Миру, оказалось проще простого. Мне пришлось чуть-чуть проехать, потом еще чуть-чуть пройтись пешком, подкрадываясь по следам. Я всего лишь попытался себе представить, куда бы отправился сам, будь я на их месте. Именно туда он и привез ее.

Они лежали на песке, тесно сплетясь друг с другом, едва различимые при слабом свете. Ее я почти не видел — только его. Это усложняло мою задачу, потому что он был тем единственным, к кому я питал какой-то интерес.

Мне было неизвестно, что он нашел в ней. Я предпочитал не задумываться над этим, боясь, что сумею его понять, а этого я не мог себе позволить. Я не сомневался, что он не одобрил бы меня. Но все равно было чертовски трудно.

Мы с ним были во многом одинаковы, одинаково думали. Потому он и взял на себя убийство, которое я совершил, — да, это я убил Луану, — и сумел правильно изложить все факты.

Я решил заставить Луану вернуть мне деньги. И это я обернул лицо носовым платком, и, когда она окликала меня с верхней ступеньки, именно я не произносил ни слова, чтобы она не узнала меня по голосу.

Но в самую последнюю минуту я передумал, мне расхотелось продолжать этот маскарад — никогда в жизни я не был трусом и не хотел становиться им теперь. К тому же мне нечего было бояться.

Ведь она должна мне деньги. Десять тысяч, не считая процентов, набежавших за двадцать пять лет. И я сорвал с лица платок, убрал револьвер в карман и объявил, что пришел получить свои деньги.

— И не вздумай говорить, что у тебя их нет, — сказал я, когда она начала ныть и причитать. — Ральф не мог истратить все, что заработал. И не мог взять их. Ты держала их у себя, чтобы удерживать Ральфа. Если бы он завладел ими, он уехал бы из города с той певичкой.

Я стал медленно подниматься по лестнице, не спуская с нее глаз ни на секунду. Сначала она пыталась меня умолять, потом стала осыпать проклятиями. Кричала, что я ничего не получу, что меня арестуют, что меня ждет тюрьма, а не деньги.

— Может быть, — ответил я, — хотя мне так не кажется. Все думают, что у меня полно денег. К тому же даже самый злейший враг не скажет обо мне, что я вор. Поэтому я думаю, что получу деньги, причем так же легко, как вам с папой удалось меня их лишить.

Мне показалось, что она готова сдаться, — она прекратила вопить и отступила к стене, как бы давая мне пройти. Но стоило мне подняться на последнюю ступеньку, как она с криком набросилась на меня.

Я выставил вперед руку, пытаясь ее отстранить. От этого толчка она потеряла равновесие и свалилась со ступеней.

Я спустился и мельком взглянул на нее, а потом поскорее ушел. Мне уже не хотелось никаких денег.

...Я вздохнул. Потом достал из кармана револьвер и взглянул туда, где на островке песка лежали Бобби и Мира.

Меня охватили сомнения, я подумал, не стоит ли бросить камешек, чтобы у них появился шанс. Знаете, как это делаешь, когда ты не на охоте и вдруг замечаешь кролика...

Но они ведь не были кроликами, уж он-то точно. К тому же рано или поздно мне все равно пришлось бы довести дело до конца. Поэтому я поднял револьвер и прицелился.

Прошла секунда, потом вторая, третья... Он повернулся и поцеловал ее, и в этот момент я выстрелил.

Наверное, их смерть была счастливой.

Я сдул дымок, курившийся из ствола, вернулся к машине и поехал обратно в город. Там я сразу явился в суд и признался в тройном убийстве.

Мою защиту взял на себя Косси, но никакой адвокат не сумел бы мне помочь. Я сам не мог ему этого позволить. Так что теперь, когда все позади — или почти все, — я могу спокойно обдумать, действительно ли я убил Луану.

Она ведь была уже достаточно старой. Вполне вероятно, что от падения с лестницы она только потеряла сознание, а прикончил ее кто-то другой, кто пришел после меня. Возможно, он даже прятался в доме, пока я там находился.

Наверное, можно сказать, что это убийство было подготовлено безупречно, потому что совершить его мог кто угодно, весь город, а вину взял на себя я. И любой, кто меня знает, ни минуты не сомневался бы, что я так и сделаю.

Но если это не я, то кто?

Не думаю, что это был тот, на кого сразу могло пасть подозрение, человек, у которого были несомненные причины. Факты, вынуждающие некоторых желать Луане смерти, были известны всем без исключения, именно поэтому эти люди никогда не отважились бы на убийство. Они боялись бы, что преступление могут связать с ними.

А кроме того, все они, кроме, пожалуй, Дэнни Ли, слишком любили пожить, так что вряд ли были способны на убийство. Подтверждением этому была вся их жизнь, день за днем и год за годом. Ради возможности продлить свое существование они готовы были пожертвовать всем — своим добрым именем, убеждениями, всем, что у них было. Жить во что бы то ни стало. А такие люди не способны на убийство.

На всякий случай хочу сообщить, что я не из таких. В некоторых случаях для меня лучше умереть, если я не могу жить так, как считаю правильным. Если в двух словах, то я считал, что существует только одно, ради чего стоит жить, а поскольку я думал, что вот-вот лишусь ее...

Наверное, вы уже догадались, к чему я клоню. Кто бы ни убил Луану, у этого человека была одна цель в жизни. Кто бы он ни был, у него не могло быть очевидного повода, поэтому он пошел на убийство, не испытывая ни малейших опасений попасть под подозрение. А я знал только одного, кто полностью соответствовал такому описанию.

Она обладала красотой и высокой квалификацией, но на долгие годы погрязла в бессмысленной однообразной работе. Она не только выглядела как картинка, но была к тому же славной девушкой, однако никак не могла выйти замуж.

Она погрязла в своей работе и не выходила замуж по одной причине — из-за любви к своему начальнику. Она никогда не показывала своих чувств и никогда не делала ему авансов: она была не из таких и никогда не позволяла себе выходить за рамки приличий. Она не сделала ничего такого, что могло послужить основанием для сплетен. Но, черт возьми, ясно же, что в один прекрасный день ей это надоело. Во всяком случае, мне это совершенно ясно. Стоит мне только представить, как она унижалась перед ним, на какие жертвы она шла ради него, и меня передергивает от отвращения. Я думал тогда, какого черта она это делает, такая девчонка, которая может получить любую работу и любого мужчину. Но конечно, это была не единственная причина, почему она решилась на такой поступок.

Она могла, наконец, понять, что он — просто болтливый дурак. Она могла понять, что он никогда не женится на ней, возможно, потому что, слишком занят собой, чтобы жениться на ком бы то ни было, возможно, потому, что его сестра всегда будет против его женитьбы. Но это не важно. Возможно, она была такой женщиной, что препятствия только увеличили ее любовь к нему. Во всяком случае, она с ума по нему сходила — я в этом убежден, — она настолько сходила с ума, что готова была даже убить того, кто мог каким-нибудь образом ему навредить. И того, кто уже причинил ему неприятности. Особенно такие, из-за которых он мог лишиться своей должности, а если бы так случилось, им пришлось бы расстаться...

Да, вы правильно поняли. Я говорю о Нелли Отис, секретарше окружного прокурора.

Я думаю, это Нелли убила Луану, — если, конечно, это не сделал я. Наверное, я так и не узнаю этого наверняка, как не узнаю, заслуживаю ли проклятий.

Все это просто мои мысли, мои рассуждения. А теперь, когда мне кажется, что думать больше не о чем, пошли они к чертям.