Следующие недели я жила спокойно и безмятежно, привыкая к Виллоубанку. Врачебная практика оставляла мало досуга, но все-таки минутку-другую для развлечений и прогулок я выкраивала, несмотря на частые к тому же дожди: сезон дождей был в разгаре. Дэнис еще разок-другой брал меня в свои экспедиции, я была увлечена не меньше, чем в первый раз: интерес к птицам у меня рос, подпитываемый энтузиазмом Дэниса и моими углубившимися знаниями о них. Дэнис объяснял, как знание их привычек и местности помогает ему разыскивать самых разных птиц.

Из-за нашего общего увлечения птицами и природой вообще, оба мы нечаянно стали пылкими активистами местной Ассоциации прогресса, выдвигавшей требование, чтобы заросший кустарником участок у реки — совершенно прелестный — был объявлен общественной собственностью. Основная часть его принадлежала Шредеру, и тот заявил, что охотно подарит землю: узкая полоска не смыкается с остальной его собственностью и в сущности бесполезна для него. Но другой владелец был менее склонен к подаркам, и требовалось собрать средства для выкупа. Так мы с Дэнисом стали союзниками, и я узнавала его все лучше и лучше.

Под внешней беспечностью скрывалась чуть ли ни фанатичная преданность своей профессии — например, я сделала втайне забавное открытие: Боже упаси кому-нибудь даже ногой ступить в его проявительскую. Трудился он и на ферме, не щадя себя: обихожено тут все было, как на выставку. Постепенно поняла я и его страсть к азартной игре: это была его разрядка. Я чувствовала, что, несмотря на легкомысленные манеры, человек он крайне нервный, и ему необходим сумасшедший азарт игры, ставки на лошадей, это добавляло капельку Хейда к доктору Джекиллу. Для него то была лишь забава, его способ отключаться — я наблюдала его как-то, когда он пригласил меня на скачки.

Изредка то он, то Карл приглашали меня на вечеринки или в кино. А Дик Бейнс как-то уговорил — хотя я давно не практиковалась — проехаться верхом на лошади. Про себя я радовалась, что Эйлза не стала третьей участницей прогулки: при всей своей хрупкой красоте она была настоящей спортсменкой и великолепной наездницей.

Недели через две Дэнис позвал меня на театральную премьеру в Брисбейн.

— А то, Джеки, что-то у тебя вид усталый, — неожиданно добавил он. — Разнообразие пойдет тебе на пользу. У меня там деловое свидание, но это всего на полчаса, а потом пообедаем и в театр.

— Значит, от того, что у меня усталый вид, — рассмеялась я, — ты увозишь меня чуть не на всю ночь!

— Усталость у тебя другого рода. Мне кажется, Джеки, тебя грызет что-то. Ладно, — быстро спохватился он, поднимая руку. — Вовсе не собирался совать нос в твои дела. Так как? Согласна?

— Я бы с удовольствием, только надо как-то со срочными вызовами устроиться.

Вечер получился чудесный. Погода стояла по-осеннему чуть прохладная, спектакль отменный, захватывающий, и Дэнис показал себя забавным спутником.

По дороге домой, хохоча над историей, которую он мне рассказывал я, откинувшись на спинку, заявила:

— А знаешь, похоже ты был прав: мне действительно требовалась разрядка. Сама не понимала, подумала еще — ты ерунду несешь.

Ответил он не сразу, и я взглянула на него. Лицо у него было серьезно, а глаза устремлены на дорогу.

— С чего такая мрачность?

— А трепыхаешься ты из-за Карла Шредера? Так?

Я набрала воздуха, чтобы с жаром отрицать обвинение, но осеклась. До этой минуты я даже себе не признавалась в этом. Я промолчала.

— Держись от него подальше, — посоветовал Дэнис. — Джеки, я серьезно. Ничего хорошего от него не жди.

— Да о чем ты?

— Я не хочу, чтобы и с тобой что-то случилось. А свяжешься с Карлом, случится непременно.

— Благодарю! — вспыхнула я. — Давай уж я сама буду управляться со своими делами. Я не ребенок и не дебильная идиотка! А ты — не то чересчур самоуверен, не то дурак. И вообще — вопрос о тесных отношениях с Карлом Шредером в моей жизни не встает.

— Нет? Джеки, этого человека подозревают в убийстве. Сама знаешь. И вся эта чепуховина — «ну-ка проверим, умеет он плавать или нет!» — ничего не доказывает. Ты же понимаешь… Лодок на реке хватает. Разве можно утверждать наверняка, что он не воспользовался какой-то?

Я понимала, говорит Дэнис разумно, и сдерживалась, пока не улегся мой гнев. Наконец я проговорила:

— Ты считаешь, Элинор убил Карл? — задать такой вопрос было нелегко.

— Не знаю, Джеки, — тихо ответил он. — Просто-напросто — не знаю! Но возможно — да. От фактов не уйдешь.

Он резко взял вбок, объезжая громоздкий трейлер.

— Карл тебе ничего не рассказывал про тот вечер? Про вечер убийства?

— Нет. С какой стати!

Дэнис кивнул и через минуту добавил:

— Представляешь, мост тогда рухнул прямо на моих глазах!

Я обернулась на него, зажегшись интересом.

— Письмо ездил отравлять, а по пути домой тормознул, выскочил на реку глянуть: она так быстро поднималась, а дождь все поливал и поливал. Смеркалось, но было еще светло и все видно, не очень, правда, четко. Кто угодно мог переплыть реку, и никто бы ничего не заметил, пока гребец не очутился бы прямо у него под носом. А ведь тот, кто убил Элинор, переправился еще позднее.

Рухнул мост как-то вдруг. Я стоял выше по течению и не замечал никаких признаков, но вдруг такой треск пошел — точно беглая винтовочная пальба: ломались доски настила, а через несколько секунд — глядь, одни обломки от него торчат.

Дэнис вытряхнул из пачки сигарету на ладонь и прикурил, не отрывая глаз от дороги.

— Но случилась еще одна поразительнейшая штуковина. Я и забыл про нее, сейчас только вспомнилось. Помнишь, большущего такого белого персидского кота Роджерсонов?

— Снежка? Да.

— Так вот через минуту заметил я этого котяру в реке, он цеплялся, борясь не на жизнь, а на смерть, за несущийся обломок моста. На мосту что ли был, когда тот рухнул, не знаю. Расплывчатое такое белое пятно в сумерках, но это был Снежок точно. Я еще подумал: «Вот и конец бедняге Снежку». Течение стремительное, обломок на волнах так и пляшет. Стою, смотрю — обломок долетел до излучины, где начинается обрыв, тут его здорово шарахнуло о берег. До холма было еще далековато, но кот, видно, решил — теперь или никогда. Как взметнется в воздух, у меня мелькнуло «А вот и занавес!» Но там болтается веревочная лестница — и чтоб я треснул! Представляешь, Снежок зацепился за нее и выкарабкался.

Постоял я еще немного, глядя на воду, на пролетавшие обломки настила… До того меня поразило — как это с мостом: хлоп-хлоп — и ничего не осталось, даже позабыл, что дождина все наяривает, вымок до костей. Но наконец опомнился и помчался домой. И только позднее сообразил: надо бы позвонить на почту, предупредить насчет моста, очень же опасно в потемках, вдруг кто на мост заедет, не подозревая, что моста-то уж и нет! Но крушение видел еще кто-то, и тревогу уже подняли. Вернулся я где-то через час, потому что пошли разговоры — надо бы эвакуировать семьи из низины, и я бегал помогать.

Дэнис смял сигарету в пепельнице.

— А когда вернулся, все уже говорили об убийстве Элинор.

Мы помолчали, и он продолжал:

— Убийство Элинор абсолютно бессмысленно. Наверное, потому подозрение сразу пало на Карла: когда нет видимых причин убивать постороннему, в семье мотив отыщется всегда — невидимый чужому глазу. Случилось, оказывается, ссора, ее частично слышал Тед Уиллис, и люди начали поговаривать, что, возможно, показное хладнокровие Карла, когда ему сообщили о смерти Элинор — не результат шока. Просто новость для него оказалась не таким уж и сюрпризом: он уже знал, что жена его мертва.

Я молчала, Дэнис — тоже. Только миль через пять он спокойно добавил:

— Ревность мужа — мотив хоть куда. Только этот один и остался.

— Насколько тебе известно!

— И то правда.

— Дэнис, — вскоре спросила я, — были причины предполагать, что у Элинор с кем-то роман?

Я оглянулась на него, он пожал плечами.

— Лично мне неизвестно. Я знал ее не так хорошо, как местные, а из них кое-кто считает — да. Элинор была такая заводная, веселая и, случалось, шутливо кокетничала. Некоторые усматривали в ее кокетстве нечто большее, лично я — нет. Как воспринимал ее поведение Карл, мне, разумеется, неведомо.

Когда мы добрались до отеля, Дэнис проводил меня до дверей моей комнаты.

— Ты рассердилась, Джеки, — заметил он. — Извини. Но и мне нелегко это было сказать.

— Да, верю, — повернув ключ, я открыла дверь.

Он тронул меня за руку, улыбнувшись немножко жалобно.

— Но мы по-прежнему друзья, а?

Я импульсивно на мгновение прикоснулась к его лицу.

— Само собой! И хорошие.

— Джеки, всегда помни, — ровно произнес он, — если тебе понадобится друг, я — вот он, рядом.

И, развернувшись, Дэнис зашагал к машине, а я, улыбаясь про себя, вошла в номер. Фразу он выдал, конечно, затрепанную, но искренняя интонация придала ей теплоту и утешительность.

Через три недели после этого вечера, когда Дэнис вполне определенно высказался, что, по его мнению, существует возможность, что Элинор убита Карлом, Карл пригласил меня съездить проветриться на Побережье — захватить с собой ланч и провести денек на берегу моря.

— Я немножко рисую, — объяснил он, — нет, нет, так, ради собственного удовольствия и отдыха. Никакими художественными достоинствами мои картины, увы, не обладают. Пару недель назад начал на Побережье морской пейзаж, но все никак не выберу случая съездить и закончить. Подумал, может, прихватишь с собой книгу или там журнал медицинский, что ты читать любишь, а я часок за мольбертом постою. Развлечение, наверное, для тебя невелико, — извинительно добавил он. — Если не хочется, прямо скажи — нет. Я не обижусь.

Я ответила, что часок отдохнуть с книгой на теплом осеннем солнышке — расчудесно.

День выдался роскошный, чуть слышно плескались волны о скалы — лениво, ритмично, и под теплым золотым светом жемчужно поблескивала белая кружевная пена. Ночью море трепал шторм, и сейчас оно было неспокойно, волновалось, но монотонный ритмичный гул его, как ни странно, успокаивал.

Этот участок берега не был освоен отдыхающими, и поблизости, пока мы завтракали, никого не было, только двое рыбаков пытали счастья со скалы, да и те ушли через несколько минут после нашего появления, на прощанье дружелюбно помахав.

Мы перетаскали посуду назад в машину, Карл установил мольберт, а я неспешно побрела к краю, обрывистого сорокафутового утеса, нависающего над камнями внизу, лениво размышляя, доходит ли вода при высоком приливе до уступа, перехлестывает ли камни. Меня приятно разморило от усыпляющего теплого солнца, от вкусного ланча и монотонного рокотания моря. Сунув книгу подмышку, я стояла, просто любуясь морем.

Вдруг я углядела за кромкой камней в воде что-то темное и обернулась к Карлу.

— В воде что-то темнеет! По-моему черепаха! Пребольшущая! Давай спустимся посмотрим?

Он улыбнулся, застигнутый врасплох среди попыток прикрепить полотно к мольберту — его пытался сорвать крепкий бриз.

— Ты иди! Я через минутку! Штуковину только эту закреплю! Не то снесет! Ступай направо, — крикнул он мне вслед. — Там спуск легче!

Я то скользила, то съезжала с уступа, легко перепрыгивая через крошечные приличные озерца между камней, из-под ног у меня врассыпную бросились красноватые крабики. На мне были туфли на резиновой подошве, и поскользнуться я не боялась. Я добралась до края камней над тем местом, где, как мне показалось, увидела в воде черепаху, но теперь там было уже пусто. Я двинулась вдоль камней, выглядывая ее, и чуть отошла от края, когда волна обдала меня душем из брызг.

Уголком сознания я отметила, что, похоже, наступает прилив, но не придала особого значения. Я по-прежнему высматривала мою черепаху и по-прежнему пребывала в блаженном настроении.

Я смотрела, как накатывает зеленый гребень волны — через несколько секунд она разобьется о скалы: тут до меня дошло, что волна гораздо выше остальных и, хотя отступать было поздно, инстинктивно и глупо я попыталась.

Я повернулась и побежала, волна, ударившись о скалы, окатила меня по пояс водой, пенно закружилась вокруг меня и сбила с ног. На секунду я понадеялась, что устою, но мощная могучая сила отката поволокла меня за собой.

Я поскользнулась на мокром камне, меня тащило, ударяя обо все камни, в море. Отчаянно я старалась зацепиться за выступы на камнях, но пальцы беспомощно елозили по отполированной поверхности: через мгновение меня швырнуло в глубокую воду, в ушах стоял рев волн.

Даже в те считанные секунды, которые потребовались волне, чтобы утащить меня, в мозгу у меня четко прорисовалась ситуация: берег и уступ пусты, там только Карл. А он плавать не умеет. Помощи ждать неоткуда. Если хочу выбраться живой, придется спасаться самой.

От недостатка воздуха ныла грудь, наконец я прорвалась через тяжелые зеленые слои к воздуху и солнечному свету. Вынырнула я лицом к берегу, отнесло меня от него недалеко, и возникла угроза, что следующей волной швырнет о скалы. Может, покричать на помощь, пронеслась мысль? Но все равно шум прибоя и ветер заглушат мой голос. Перед глазами промелькнул Карл, он стремглав бежал, оскальзывая, вниз по утесу. Находился он всего в каких-то сорока ярдах от меня, но с таким же успехом мог быть на другом краю света.

Снова меня смел прилив, закрутил в бурной воронке смертельного прибойного течения. Когда мне удалось вынырнуть на гребень волны — на берегу было пусто.

Снова и снова приливная волна перекатывалась через меня, швыряя словно щепку, я оказывалась то лицом к берегу, то к морю. Течение сносило меня в море, и пока опасность, что меня стукнет о скалы, миновала. Но я понимала — мне грозит другой враг — равно опасный — изнеможение. Пловец из меня самый средненький, а опыта плавать в прилив вообще никакого, я и представления не имела о злобной силе моря в такие моменты.

Первая сорвавшая меня с камней волна жестоко избила меня, и в воронке меня нещадно швыряло то туда, то сюда, я уже задыхалась. Я припомнила — нельзя поддаваться инстинктивному желанию бороться с течением, стараться выплыть к берегу самой. Да и сил у меня все равно не было. Надо отдаться на волю течения. Где-то я слыхала, что пловец, застигнутый мощным течением, как я, в конце концов снова оказывается у берега. Чтобы спастись, надо держать голову над водой и стараться остаться на плаву.

Я знала, долго мне не выдержать. Разок я тупо вспомнила о предмете, который видела в воде: а что если это не черепаха была, а акула?

Но я до того устала, что мне было уже почти что безразлично.

Тут меня крепко схватили за руку, и голос Карла прокричал в ухо, перекрывая грохот моря:

— Не надо бороться с волнами! Ляг на спину! Дрейфуй! Скоро нас прибьет течением к берегу. Береги силы! Я держу тебя! Я с тобой, все в порядке!

Он поддерживал меня на воде, я повиновалась и расслабилась, стараясь дышать в такт волн, перекатывающихся через лицо. Я знала: наглотаюсь еще соленой воды, и мне конец. Я была до того измучена, что даже не задумывалась, как Карл планирует спасти нас, но вскоре заметила, он наблюдает за берегом, изучая ритм прибоя. Время от времени он плыл, мастерски увлекая за собой меня, потом передыхал, выжидая.

Немного погодя он крикнул:

— Так, наступил момент сделать бросок! — И ровно поплыл, таща меня, как на буксире.

Дыхания мне не хватало, мозг отупел вконец, и я не сразу сообразила — молотит меня теперь лишь прибой. Жестокая качка подводного течения ослабила хватку. Я видела берег — не меньше чем в трехстах ярдах от нас.

— Я уже могу плыть! — задыхаясь, крикнула я на ухо Карлу. — Тебе будет легче!

Я то плыла — но даже тогда он крепко держал меня за одежду, то он тянул меня за собой. Я потеряла представление, сколько времени мы уже в море, в голове у меня крутился калейдоскоп неба и моря, хлесткие волны, стегающие по лицу, и немолчный рев моря. Много ночей потом я, вздрагивая, просыпалась. Мне снилось, будто меня снова швыряют и крутят волны, точно беспомощный листок.

Карл ловко улучил момент, и волны выбросили нас на песок. Я вдруг почувствовал — после целой вечности — как коленки мои ткнулись в твердую землю, и, поднявшись, мы заковыляли по кромке прибоя. Я цеплялась за Карла — сейчас он почти так же обессилел, как и я. У границы воды я облегченно свалилась в изнеможении. Карл схватил меня, рывком поставил на ноги и чуть не волоком оттащил выше.

— Прилив… наступает, — задыхаясь, пояснил он.

За отметкой высокого прилива он отпустил меня, и мы оба рухнули на землю. Я прижималась щекой к теплоте сухого белого песка, зарывалась в него пальцами, стараясь прикрепиться к нему, боясь, что страшное море сорвет и унесет меня.

Мы долго лежали на солнце слишком измученные, чтобы двигаться. Наконец я осознала, что Карл сел, но не могла даже головы повернуть.

— Джеки, ты оставайся, — велел он. — Тут ты в полной безопасности. Полежи, погрейся. А я за сухой одеждой. С тобой все будет нормально. Полежишь, ладно?

— Да, — хрипло, через силу проскрипела я.

— Вот и умница!

Я услышала — он уходит. Мне хотелось позвать его, попросить, чтоб не оставлял меня одну, но я слишком измучилась. Я была одержима одним желанием — убраться от моря подальше, не видеть и не слышать его. Мне хотелось чувствовать под ногами твердую землю, хотелось травы, камней и деревьев. Но я не могла даже сесть, не говоря уж о том, чтобы идти куда-то.

Потихоньку я начала приходить в себя, воспринимать окружающее, как человек, очнувшийся от глубокого сна, еще блуждающий на границе пробуждения, не разбирающий — то ли сон вокруг, то ли явь.

В мокрой одежде меня трясло, но солнце уже пригревало. Все тело болело, и когда, наконец, я заставила себя сесть, то обнаружила — я один сплошной синяк. Медленно я стряхнула песок с ладоней, потом с лица. Я лежала высоко на берегу, за валуном, который прятал меня от морского бриза. Туфель как не бывало, а брюки и свитер порваны в клочья. На ладонях — порезы, ссадины, царапины. Пара ногтей сломаны. Понятно, несколько дней теперь все у меня будет болеть, и двигаться буду, как деревянная, но серьезных повреждений вроде бы нет.

Я огляделась. Берег незнакомый. Я посмотрела на шагавшего ко мне Карла — и потрясенно поняла, как далеко нас отнесло от тех скал, с которых меня смыло волной.

— Ну как ты? — Карл, с ворохом одежды в руках, смотрел на меня.

— Быстро поправляюсь, — я попробовала улыбнуться.

— Ничего серьезного? Может, в больницу тебя отвезти?

— Ничего серьезного. Горячая ванна — и все будет в порядке.

— Во фляге остался еще чай, — Карл открутил крышку и налил в нее темную жидкость. — Держи, еще горячий. — Бросил туда побольше сахара. — Слыхал, вроде при шоках полезно сладкое. Правильно? — тревожно спросил он.

— Правильно, — я благодарно выпила чай, сладкий, как сироп, на вкус изумительный.

— В машине нашлось полотенце, — он дал мне. — Но боюсь, сухая одежда — только это: грязный комбинезон и куртка. Великоваты для тебя, но зато сухие. Переоденься. Я минут через десять вернусь.

Я взглянула на него и разглядела — сам он одет только в рубашку и трусы.

— Карл! — запротестовала я. — Я не могу взять. Как же ты? Ты же продрог!

Он, улыбнувшись, покачал головой.

— Я разделся, прежде чем кинуться в море. Сбегаю сейчас, оденусь и вернусь вполне респектабельным. Главное сейчас — согреться.

Потребовались все мои физические и умственные силы, чтобы выполнить простую задачу переодевания. Мокрая одежда липла к телу, я путалась в ней, мне недоставало энергии бороться, хотелось одного — свалиться на песок и заснуть. Но когда я наконец стянула мокрое и вытерлась насухо, то почувствовала себя куда лучше. Натянуть просторный комбинезон и куртку оказалось сравнительно просто. Я даже принялась раскладывать мокрое сушиться, когда вернулся Карл. Он помог мне.

— Ну как? Получше тебе?

Я кивнула. Он присел на песок рядом. Одет в свитер, в брюки, которые были на нем до этого сумасшедшего кошмара и вид — точно бы ничего не произошло.

Я уставилась на него, и вдруг меня стукнуло прозрение, точно кулаком в лицо. Взгляд мой медленно перекинулся с Карла на море, лениво перекатывавшееся под солнцем, снова на него…

Он посмотрел мне в глаза, кивнул, улыбка скривила ему губы.

— Ну да! Правильно. Теперь ты знаешь. Давай, полежи на солнышке, согрейся как следует, а уж потом и поговорим.