Набрав в грудь побольше воздуха, Дороти, Трусливый Лев и сэр Кофус бросилась вон из зала, распевая во всё горло.

Наша Долли громко плачет, уронила в речку мячик…

— тоненько, но очень громко выводила Дороти.

По пампасам и-и по джунглям мчались рыцари впе-е-ерёд…

— вопил сэр Кофус.

Трусливо в бой пойдём…

— рычал Трусливый Лев.

Потрясённые этими ужасными звуками, копуши бросились врассыпную. Трое друзей мгновенно выбежали из замка и, продолжая петь, Пересекли унылый двор. Дороти снова и снова уверяла всех, что мячик ни за что не утонет в речке, сэр Кофус без передышки тянул свою старинную балладу о рыцарских подвигах, а Лев продолжал сочинять на ходу — учитывая, что раньше он никогда не пробовал сочинять песни, получалось у него совсем не так уж плохо:

Трусливо в бой пойдём, Вовсю зевая, И всех копуш побьём В начале мая!

Всё шло хорошо, пока друзья не налетели на группу копуш, играющих в крокет. Они так медленно поднимали биты, что загипнотизированная этим зрелищем Дороти невольно остановилась и стала глядеть на них.

— Не останавливайся! Пой! — проревел Лев.

Дороти закрыла глаза и запела как можно громче,

но, увы! — она споткнулась о крокетные воротца, полетела на землю и еле встала, так что петь уже не могла. Как только она замолчала, убегающие копуши остановились, а как только они остановились, Дороти начала зевать. Распевающий сэр Кофус схватил её за руку, а Лев заревел так громко и отчаянно, что копуши заткнули уши и стали отступать.

— Жил на свете рыцарь храбрый… Побежали по-ос-корей! — торопил сэр Кофус, оттаскивая Дороти подальше, и скоро она снова запела про мячик. Но петь на бегу не так просто, как кажется тому, кто не пробовал. А бежать сквозь толпу копуш ещё труднее — это всё равно что бежать по грудь в воде (это вы пробовали?). Да ещё непреодолимая зевота!

— Наша До… уа-а-ау!.. Долли… Уа-а-а-а-у! Нет, я не могу! Громко пла-а-а-у…

Бедная Дороти задыхалась и спотыкалась, а Лев пыхтел, как паровоз. Копуши слегка оправились от испуга и следовали за ними на безопасном расстоянии. До городских ворот оставалось совсем немного, но Дороти казалось, что она не сможет сделать ни шагу.

У ворот толпой стояли копуши. Друзья понимали, что, если не удастся распугать неприятеля пением, они просто позорно заснут, и их отнесут назад в замок.

— Приготовились! — задыхаясь, проговорил сэр Кофус. — И помните о своём друге Страшиле!

Они встрепенулись, глубоко вздохнули и из последних сил запели. Но один из копуш оказался очень хитрым: он заткнул себе уши ватой. Этот хитрец приблизился к беглецам, толкая перед собой тележку с мороженым.

— На-ка вот, — сказал он Дороти, и, прежде чем девочка успела опомниться, у неё в руках оказалась вафельная трубочка.

— Ой, это же это… как его… клубничное… — пролепетала Дороти и с глубоким вздохом удовольствия откусила большой кусок, розовый и восхитительно холодный. А у неё так пересохло в горле! Она собралась откусить ещё, чтобы хорошенько распробовать, зевнула и рухнула на каменную мостовую.

— Дороти! — простонал сэр Кофус.

Перестав петь, он наклонился над девочкой. Бедный Лев отчаянно взревел и забегал вокруг друзей, пытаясь петь задыхающимся голосом. Копуши понимающе переглянулись, и главный осторожно стал подходить, держа наготове длинную и крепкую верёвку. Трусливый Лев удвоил усилия. Потом, видя, что сэр Кофус вот-вот свалится, он прыгнул на него изо всех сил. Рыцарь с грохотом — ведь он был в железных доспехах — свалился на мостовую.

— А ну пой, кому говорю! — рявкнул Лев, свирепо глядя на него. Падение, да ещё такое громкое, разбудило сэра Кофуса, но встать у него не было сил. Сидя на жёстких камнях и с упрёком глядя на Льва, он затянул балладу, но вполголоса и без выражения. У Льва сердце готово было разорваться от усталости и страха, но он сделал последнее усилие и, не переставая рычать свою песню, набросился на главного копушу, вырвал у него верёвку и вернулся к друзьям раньше, чем тот, поражённый, успел зевнуть.

— Обвяжи это вокруг пояса и возьми Дороти на руки! — проговорил он, задыхаясь. Сэр Кофус, сбитый с толку, к счастью, не успел заснуть и повиновался.

И вот Трусливый Лев, держа в зубах свободный конец верёвки и рыча песню сквозь зубы, пошёл прямо на копуш. Рыцарь ступал по камням со звоном и грохотом — бум-бум! бум-бум! В одной руке он нёс шлем, а другой крепко прижимал к груди спящую Дороти. Копуши разбежались, а Лев шёл упорно и целеустремлённо, пока ворота не остались позади. Теперь они были на дороге, по которой с такими усилиями спустились вчера. Только тут Лев со вздохом облегчения выпустил верёвку и, скатившись с холмика, развалился, тяжело дыша от усталости, у его подножия.

Громкая прогулка по камням полностью разбудила сэра Кофуса. Бедный рыцарь был покрыт синяками, а его доспехи поцарапаны и помяты. Дороти наконец открыла глаза и слабым-слабым тоненьким голоском тихонько запела:

— Наша Долли громко плачет…

— Уже не надо, — пропыхтел сэр Кофус, поднимая её и ставя на ноги. — Ваш благородный зверь спас нас.

— А сюда копуши не придут? — спросила Дороти, оглядываясь. У неё ещё кружилась голова.

— Нет, они не могут перейти границ своего царства, — ответил рыцарь, и Дороти вздохнула с облегчением. Но сэр Кофус смотрел серьёзно и озабоченно.

— Я потерпел неудачу в своём первом приключении. Если бы не Трусливый Лев, мы остались бы в плену у копуш, — печально прошептал он и отвязал от шлема плюмаж (так называется у рыцарей пучок перьев, прикреплённый к шлему). — Я недостоин это носить, — вздохнул он.

Как ни старалась Дороти его утешить, рыцарь наотрез отказался снова надеть плюмаж. Тогда Дороти прикрепила перья к своему платью, после чего девочка с рыцарем подошли к Трусливому Льву, лежащему без сил на траве.

Поблизости протекал ручеёк. Они вылили шесть шлемов воды на голову Льва, и наконец он открыл глаза

— Во многих схватках я побывал, — проговорил он, — но никогда не сражался так, как в этой. Петь, во всяком случае, не доводилось!

— Благородный сэр, чем я могу отплатить вам? — воскликнул рыцарь. — Увы мне, недостойному, я сплоховал в час испытания!

— Да ведь тут храбрость не требовалась, — пробормотал смущённый Лев. — Просто у меня голос погромче, чем у вас, да грудь пошире, вот и всё. Вам досталось гораздо больше.

Рыцарь с грустью посмотрел на свои помятые доспехи. Особенно пострадали они на спине.

— Ну ничего! — бодро сказал он. — Не буду поворачиваться спиной к врагу, и всё.

— Вот теперь вы говорите как настоящий рыцарь, — сказала Дороти. — Главное — не унывать. Ведь мы вырвались на свободу только благодаря вам.

Доброе лицо сэра Кофуса просияло от удовольствия.

— Баллисты и протазаны! — воскликнул он, становясь в воинственную позу. — Юная девица права. Не унывать — главное, а остальное придёт само собой, если зевать не будем.

— Не говорите мне о зевоте, — попросил Лев, медленно поднимаясь на ноги. — Уа-а-ау! Про сон, зевоту и отдых прямо слышать не могу! Ну что, не пора ли нам в путь?

— Если ты уже отдохнул… — начала было Дороти. Лев приложил лапу к уху, и выглядел он при этом так забавно, что Дороти и сэр Кофус от всей души расхохотались. — Если ты готов, — поправилась Дороти. И трое путников стали подниматься по круто идущей вверх дороге.

— Прежде всего, — сказала девочка, — нам надо поскорее вернуться в Изумрудный Город.

В это самое время Глинда, Добрая Волшебница Страны Оз, достала свою волшебную книгу, в которой записано всё, что происходит в мире и за его пределами, правда без больших подробностей. Очень полезная книга.

«Император Серебряного Острова», — прочла Глин-да, — вернулся к своему народу».

«А кто же у нас император этого острова?» — спросила она себя. Некоторое время она думала об этом, но потом решила, что это всё равно не имеет отношения к Стране Оз, закрыла книгу и пошла прогуляться по дворцовому парку.

Тем временем Дороти, сэр Кофус и Лев дошли до первой таблички в дремучем лесу — той, что направляла путников к копушам. В этом месте дорога раздваивалась. После краткого обсуждения друзья решили идти по той дороге, которая была шире.

— Как вы думаете, приведёт нас эта дорога к Изумрудному Городу? — с сомнением спросил Трусливый Лев.

— Время покажет, время покажет, — весело ответил сэр Кофус.

— Покажет-то оно покажет, — проворчал Лев, — да только что?