Однажды Алексей Андреевич сказал А. П. Ермолову: «Много ляжет на меня незаслуженных проклятий». Об этом высказывании Аракчеева сообщил в своих записках Д. В. Давыдов. Любопытно, что слова графа Денис Васильевич привел не в мемуарной части записок, а среди заметок о примечательных фактах из жизни разных знаменитых людей. Очевидно, что эти слова чем-то поразили Давыдова…

Приведенная аракчеевская фраза примечательна не только тем, что оказалась пророческой. Самое удивительное в ней — другое, а именно: просто и коротко выраженная убежденность Аракчеева в своей правоте, уверенность в том, что в свою государственную деятельность он не заслужил проклятий.

П. Н. Богданович (1883–1973) — полковник Генерального штаба Российской армии во время Первой мировой войны, а после Гражданской войны эмигрант — издал в 1956 году в Буэнос-Айресе небольшую, но насыщенную фактами книгу «Аракчеев. Граф и барон Российской империи (1769–1834)», в которой следующим образом объяснил причину вражды, преследовавшей этого человека во все время его государственной деятельности и не утихнувшей даже после его смерти: «Аракчеев был глубоко русский человек… У нас есть свидетельство об активной и планомерной деятельности Аракчеева и в политической области, когда дело касалось России и ее интересов — в донесении французского посла Лафероннэ от 1 октября 1823 года находится такое место: «То, что здесь называют — «русская партия», во главе которой находится граф Аракчеев, старается в данный момент свалить графа Нессельроде, который после отставки г. Гурьева находится в почти полном одиночестве… его главнейшая точка опоры — австрийский кабинет; таким образом, по своим интересам и по своим привязанностям Нессельроде остается целиком преданным Австрии». В то время в Империи были всякие партии: самая сильная — английская, из нее вышли убийцы императора Павла I, и в ней находилось главное руководство масонским движением в России; потом очень влиятельная — австрийская, дальше — немецкая, и наконец, французская. О «русской партии» не было слышно, а о том, что ее возглавлял Аракчеев — еще меньше; похоже, что все это крепко замалчивалось. Несомненно, что о «русской партии» были какие-то документы, несомненно, также, что она не только боролась с русским министром иностранных дел из-за его безграничной преданности Австрии; надо полагать, что были и другие случаи защиты русских интересов. Кто мог быть на верхах этой партии? Можно думать, что к ним в свое время принадлежала — Великая княгиня Екатерина Павловна, генерал князь Багратион, Председатель Государственного Совета Салтыков, Председатель Комитета министров Вязьмитинов, государственный секретарь Шишков, генерал-адъютант Балашов — все люди, с которыми Аракчеев был очень близок и которые его очень ценили. Русские историки к вопросу о «русской партии» в эпоху Александра I еще не подходили серьезно, а самое главное — беспристрастно: в России защита русских интересов почти всегда была занятием проигрышным, вплоть до лишения жизни (император Павел I и Александр II).

Для нас же упоминание французского посла — очень ценно, как лишняя, новая и достоверная данная к пониманию Аракчеева, его государственной деятельности, и просто, как цельного русского человека. И это упоминание еще больше объясняет причины той вражды, которая преследовала графа Алексея Андреевича безостановочно.

Нетрудно представить себе, что предпринимали другие «партии», чтобы парализовать деятельность их общего врага — «русской партии», а особенно ее возглавителя!»

Можно признать, что приведенное суждение П. Н. Богдановича основывается на реальных фактах и раскрывает истинную подоплеку враждебного отношения к Аракчееву целого ряда российских сановников. Привязанность графа к России и русскому, его искренний, укорененный в душе патриотизм не подлежат никакому сомнению: патриотизм этот проявлялся и в его государственной деятельности, и в разговорах с различными людьми, и в трепетном уважении к русской истории. Алексей Андреевич вполне мог сказать про себя то, что сказал в 1812 году маркизу Паулуччи граф Александр Иванович Остерман-Толстой: «Для вас Россия — мундир ваш: вы его надели и снимете его, когда хотите. Для меня Россия — кожа моя».

Карл-Роберт Нессельроде (1780–1862), управлявший с 1816 года иностранными делами Российской империи, действительно почти открыто действовал на своем посту в интересах Австрии. В 1812 году он женился на дочери министра финансов Д. А. Гурьева и с тех пор пользовался его поддержкой. Граф Аракчеев обоих названных сановников считал своими злейшими врагами.

«Русская партия», о которой говорится в цитированном выше донесении французского посла, возможно, и в самом деле существовала при дворе императора Александра I. Но это могло быть только неофициальное объединение сановников-патриотов, имевших одинаковые представления об интересах России, о действиях государственных властей, соответствующих данным интересам. Судя по всему, в «русскую партию» те или иные сановники объединялись помимо прочего и для того, чтобы успешнее противостоять сановным персонам, в деятельности которых национальные русские интересы мало что значили.

Принимая во внимание данное обстоятельство, нельзя однако не видеть, что причины вражды, преследовавшей Аракчеева, таились не только и, пожалуй, не столько в патриотизме этого государственного деятеля.

Сохранилось множество писем в адрес Аракчеева, в которых отдается должное его гражданским добродетелям, любви к отечеству и ко всему русскому. Можно привести немало стихов, посвященных Аракчееву, в которых он именуется патриотом, «России верным сыном», гордостью России. В стихотворении, написанном в 1832 году поэтом В. Н. Олиным, Аракчеев сравнивается с Луцием Цинциннатом — древнеримским государственным деятелем, почитавшимся римлянами в качестве образца настоящего патриота. В то же самое время в русском обществе распространялись стихотворения, в которых Аракчеев клеймился как «отчизны враг».

Алексей Андреевич имел в обществе славу добропорядочного помещика, который заботится о своих крестьянах, помогает им в бедствиях. Память о нем как о добром хозяине долго жила среди потомков принадлежавших ему крестьян. Об этом свидетельствуют рассказы некоторых из них, записанные и впоследствии опубликованные. Так, крестьянин Иван Шеллоник, составивший себе мнение об Аракчееве по рассказам своего деда и отца, которые жили при нем, говорил своему внуку: «Терпеть не могу, когда начнут ругать графа и называть его — такой-сякой — мучитель, тиран… Благодетелем мужиков был Аракчеев, добрым и заботливым отцом, а не мучителем. Без хлеба ни один не сиживал, не вздувало с голоду брюхо, как в нынешние времена. А лупцевал он нашего брата за дело — дарма никого не обижал. Пьяниц и лентяев не любил он дюже, а зато кто работал по порядку, то тому граф оказывал всякую помощь. Бывало, околела лошадь или корова — другую распорядится дать, — получи и работай! А теперь что? Пьяниц разводят, чтобы водки больше выпили, кабаков понастроили!..» В 1869 году в журнале «Русский архив» появился рассказ О. Пашкевича о том, какую память оставил после себя Аракчеев среди крестьян своего имения. Проживая летом 1868 года в Грузине, Пашкевич разговаривал со многими крестьянами-стариками, жившими при Аракчееве. По его свидетельству, крестьяне отзывались о графе «как о своем отце и благодетеле», они говорили: «Для дурных мужиков он был дурной барин, а для хороших был примерным господином».

Согласно же слухам, которые распространялись в обществе при жизни Аракчеева и отразились в многочисленных стихах, эпиграммах, мемуарах, граф морил своих крестьян голодом и всячески издевался над ними. Подобным же образом он якобы вел себя и в отношении солдат. Так, Пушкин записал в начале 30-х годов XIX века в селе Болдино Нижегородской губернии песню про Аракчеева, в которой пелось:

Похожую песню, записанную Владимиром Далем, распевали и в Оренбургской губернии. В ней были, в частности, следующие строки:

В рассказах об Аракчееве, приводимых в мемуарах людей, которые так или иначе сталкивались с ним на своем жизненном пути, также можно увидеть самые противоположные оценки его человеческих качеств. Одни мемуаристы описывают графа как необразованного солдафона, презиравшего книги и грамотеев. Другие, напротив, — отмечают его высокую образованность, любовь к чтению книг и безмерное уважение к людям, превосходившим его своей образованностью и умом. Одни современники Аракчеева пишут о его корыстной натуре, другие подчеркивают его бескорыстие. Одни обвиняют его в самодурстве, другие характеризуют как человека с высокоразвитым чувством справедливости. Одни определяют Аракчеева как человека «необыкновенных природных способностей и дарований», другие находят его совершенно бездарным человеком.

Все эти выраженные в мемуарах оценки Аракчеева более говорят о мемуаристах, нежели об Аракчееве. А еще они доказывают, что общего мнения среди людей не существует и существовать не может. Об этом писал когда-то П. А. Вяземский. Общее мнение — это «одна из узаконенных мистификаций, которыми промышленники цыганят и надувают толпу, собранную на площади, — утверждал Петр Андреевич. — Каждый кружок, как бы ни был он мал, каждый журнал имеет у себя наготове доморощенное общее мнение, во имя которого он разглагольствует, судит и рядит, карает и милует. Это общественное мнение, раздробленное на многочисленные части, друг другу противоречащие и друг другу враждебные, и есть — в добрый час молвить, а в худой промолчать — тот бес, которого имя «легион, яко мнози есмы». Когда же ночью и днем, в горах и гробах под этою кличкою раздается, разносится и пошло повторяется суждение и приговор, тут невольно возбуждаются во мне сомнения в правоте и законности подобного единогласия».

Вражда, преследовавшая Аракчеева в течение всей его государственной деятельности, имела в ряде случаев определенную политическую основу. Но эта основа была связана более с его высоким политическим статусом, чем с патриотическими умонастроениями. В этих случаях нападки на Аракчеева являлись в сущности ударами по той политической системе, которой он служил. Именно такую политическую подоплеку имело стихотворение К. Ф. Рылеева «К временщику», в котором явно подразумевался Аракчеев. Временщик клеймился позором за то, что он — «неистовый тиран родной страны своей», за то, что стеснил свободу народа, «налогом тягостным довел до нищеты». Он злой, подлый и коварный не по своим человеческим качествам, а вследствие того, что поддерживает политический порядок, неугодный автору стихотворения.

В большинстве своем враждебное отношение к Аракчееву не имело политического основания и носило сугубо личный и притом корыстный характер. Граф объявлялся «злодеем», «ядовитым змеем», «коварным», «самолюбивым и тщеславным» человеком потому, что ущемил чьи-то эгоистические интересы.

Так, распространению в русском обществе порочивших Аракчеева слухов в огромной мере содействовали люди, служившие под его началом и выгнанные им с должностей за нерадивость в службе, взяточничество или казнокрадство. Клеветой на своего бывшего начальника они мстили ему за то, что он не позволил им служить так, как они хотели, и в то же время оправдывали самих себя. Атмосфера враждебности к Аракчееву создавалась в значительной мере именно такими людьми, действовавшими из корыстных побуждений.

Государственная деятельность графа Аракчеева охватила собой две грандиозные реформы, осуществление которых заняло целый исторический период: это, во-первых, преобразование русской артиллерии, начатое в Гатчине в 1792 году и завершенное к началу Отечественной войны 1812 года; а во-вторых, создание системы военных поселений. Обе эти реформы можно с полным основанием назвать «аракчеевскими», поскольку их результаты были обеспечены в значительной мере действиями Аракчеева. За них граф был удостоен самых высоких похвал со стороны императора Александра I и тех из современников, кто, будучи специалистом, оказался в состоянии оценить его заслуги.

Как ни парадоксально, но именно за деятельность по осуществлению указанных реформ, которая являлась в целом разумной и успешной, граф Аракчеев подвергался и самой разнузданной ругани со стороны своих современников и последующих историков. Более того, в этом противоречии присутствовала определенная закономерность.

Преобразование русской артиллерии, имевшее целью превращение этого рода войск в значительно более эффективную, чем она была прежде, и самую мощную в сравнении с артиллерией других стран боевую силу, могло успешно осуществиться в тех условиях только под управлением предельно жесткого, настойчивого в проведении необходимых мер, требовательного к своим подчиненным и способного быстро принимать разумные решения руководителя. Естественно, что данный руководитель должен был являться высочайшим специалистом в артиллерийском деле и при этом знать артиллерию не только России, но и последние достижения в артиллерийской науке других стран. Граф Аракчеев как никто другой из русских генералов отвечал всем этим требованиям.

Отмеченные качества характера надлежало иметь и руководителю, управлявшему процессом формирования в России системы военных поселений. Но в дополнение к этому он должен был обладать навыками по организации хозяйственного обеспечения армии и знаниями особенностей армейского быта. И здесь Аракчеев оказывался наиболее подходящим человеком для исполнения функций руководителя.

Стиль действий графа на административном поприще определялся целым рядом принципов, которые в их совокупности вполне позволительно, думается, назвать аракчеевской философией управления. Вот некоторые основные постулаты данной философии, выраженные самолично Аракчеевым:

— «Мы все сделаем: от нас Русских нужно требовать невозможного, чтобы достичь возможного»;

— «Для того, чтобы заставить русского человека сделать что-нибудь порядочное, надо сперва разбить ему рожу»;

— «Без драки и телесного наказания все можно сделать, но надобно только твердость в намерениях и непеременчивость в исполнениях [иметь], дабы они видели, что командир, единожды определив какое дело, никогда от онаго не отступит»;

— «Французскими речами не выкуешь дело»;

— «Я педант, я люблю, чтобы дела шли порядочно, скоро, а любовь своих подчиненных полагаю в том, дабы они делали свое дело»;

— «У вас еще есть правило и хвастовство, чтобы подчиненные любили командира; мое же правило, дабы подчиненные делали свое дело и боялись бы начальника»;

— «Строгость нужна более для штаб- и обер-офицеров, нежели для военных поселян, и оное требую, ибо мои правила не сходятся с правилами, в армии употребляемыми; я полагаю, что когда строгость, — разумеется, справедливая, без интриг… — употребляется на начальников, то все пойдет хорошо, и солдаты будут хороши»;

— «Касательно же толков людских, то на оное смотреть не должно, да они ничего важного не сделают»;

— «Мнения публики столь различны, что на оныя никогда положиться нельзя, и лучшее мнение в свете спокойная в человеке совесть, я имею ее и буду с нею везде спокоен».

Мировоззрение, основанное на подобных принципах, создавало тип государственного деятеля, который оказывался в высшей степени эффективным в условиях России. Имея такое мировоззрение, а к нему в дополнение — необыкновенную работоспособность, высокую образованность и сильный природный ум, граф Аракчеев был способен добиваться успеха в осуществлении реформ при самых неблагоприятных обстоятельствах.

Однако именно здесь таилась и драма Аракчеева как человека и государственного деятеля. Свойства характера, которые делали его самым эффективным администратором в России первой четверти XIX века, одновременно создавали ему в русском обществе репутацию «плохого», «злого», «жестокого» человека.

Государственный деятель, отличавшийся нечеловеческой приверженностью к установленным правилам и порядку, каковой обладал Аракчеев, и не мог в России иметь репутацию «хорошего» человека.

Об одном из самых поразительных случаев в жизни графа Аракчеева рассказал крестьянин Иван Шеллоник: 

«Служил при графе писец, шестидесятилетний старичок, трудолюбивый и добрый такой. Аракчеев любил своего писца, и иногда этот писец сокращал гнев графа. Но однажды старичок в чем-то провинился перед графом, и граф приказал ему всыпать полсотни. Началась расправа. Старичок взвыл… Граф присутствовал при расправе, и, должно быть, жалко старика-то стало. Но вместо того, чтобы отменить наказание, граф встал перед растянутым и привязанным к скамейке стариком на колени и почти со слезами умолял: „Голубчик, потерпи, ведь пятьдесят положено, только-то, потерпи, дорогой!..“»

 Поведение графа в этом случае полностью соответствовало его натуре.

Как-то он сказал Фаддею Булгарину: «В жизни моей я руководствовался всегда одними правилами… Знаю, что меня многие не любят, потому что я крут — да что делать? Таким меня Бог создал!»