Стефка шагала по темнеющему городу, как больная, только что вставшая с постели, привыкшая к недвижению — жадно впитывала морозность зимнего воздуха, его вязкость под колючим шерстяным шарфом, отворачивала от ветра задубевшее неподвижное лицо.

Она быстро преодолела привычную полосу до метро, темной дырой разбивающего улицу на две половины, и, нащупав в кармане, дополна набитом мелочью, пригоршню монет, разжала грязную потную ладонь. Легче было бы купить «единый», но вроде проездной ни к чему, если каждый раз, когда она возвращается домой, карманы наполнены медяками. Даже когда случается недостача. Директор Владимир Наумович на десятчики морщился, а медяки и вовсе не брал, сгребал поближе к ней: «Это будешь нищих оделять». Он молча запирал полученные деньги в сейф, а если была недостача, небрежно говорил через плечо, сколько за ней остается, и она, забирая мелочь, так же молча уходила. Наумыч никогда не записывал, кто сколько должен, но она знала, что, несмотря на многочисленные расчеты в магазине, он помнит своих должников и суммы до копейки, хоть и любил повторять, что в магазине все у него построено на доверии, и каждый должен сам помнить свои долги. Если Наумыч был в хорошем настроении, он мог простить недостачу рублей в пять-десять, но чаще — наоборот, забирал пятерку «на такси».

Около метро на лотках торговали яблоками, апельсинами, и Стефку зло брало, что у них в магазине уже второй месяц ничего не было, кроме картошки, моркошки, свеклошки и квашеной капусты. То ли на базе — пшик, то ли Лешка, которому в принципе все было безразлично, за товаром не поспевал, хотя сам регулярно жаловался, что ничего не может притащить детям из фруктов, и жена постоянно ругается.

— Я — пофигист, — объяснял он, щадя ее слух и несколько видоизменяя себе название.

Вдобавок к Лешке Наумыч принял еще одного заведующего, в отличие от квелого Лешки — суетливого, но такого же бестолкового.

Продавщицы, переговариваясь в своем кругу, лихо сплевывали:

— Набирает, набирает себе Наумыч помощничков. Нас грабит, надо же деньги куда-то девать, делиться с кем-то.

Наумыч степенно выплывал из кабинета, осторожно неся свое тяжелое тело, и, задевая какую-нибудь из молоденьких продавщиц, лукаво косил воловьим глазом. Разговоры стихали, и все расходились по рабочим местам.

Нащупав пятачок и проходя мимо женщины, стоящей с вывешенными на груди проездными, Стефка ощущала неловкость, вроде как все люди, стекающиеся к метро, направляются к этой женщине, чтобы бросить монетки в ее ожидающую руку. Поэтому Стефка убыстряла шаг и ныряла вместе с толпой в ниспадающий поток эскалатора.

Вечером поезда шли наполненные до отказа, так что не удавалось не только сесть, но и встать более-менее удобно. Целый день за прилавком — все лица примелькались, превратились в какую-то одну бесформенную массу. Каждый из этих людей, стоящих около нее, час назад мог накричать на нее, потребовать товар получше. В этой нерасчленимой массе люди были похожи именно тем, что каждому хотелось купить самые лучшие фрукты и овощи, которые только есть на свете, других забот у них словно не было, так самоотверженно относились они к выбору продуктов. Работа, семья, друзья, книги — все это было придатком к основному — походу в магазин, где, оттолкнув другого локтем, ввинтившись в прилавок, нужно выбрать покрупнее, поспелее, покруглее… Стефка с ненавистью глядела в эти усталые, незлые лица, на раздувшиеся авоськи. Те, кому удалось плюхнуться на сиденья, либо замерли с закрытыми глазами, либо читали. Интересно, а что кажется машинисту? Что основа существования этих людей в том, чтобы успеть на поезд, занять свободные места, а потом прочитать утреннюю газету?

На Автозаводской поезд выныривал из туннеля и какое-то время шел над рекой. Сколько ни смотрела Стефка, она редко видела над этим местом солнце, серая картина напоминала какой-то военный пейзаж. Грузовики, Медленно ползущие по берегу, и мрачная река, утратившая свою зеркальность, некрасиво застывшая, как охлажденное суфле. Величественность большого пространства была унылой, и народ, выглядывающий из окон поезда, молча наблюдал за этой картиной с отрешенными лицами, словно это была экскурсия по местам боевой славы.

За осень Стефка отвыкла от толкучек в метро, потому что овощные магазины закрывались на час позже. А лотки стояли — до темноты. Хотя домой она приезжала, когда все уже укладывались спать, в метро было просторно. В магазины после восьми покупатели почти не заходили. Лешка, когда Наумыч не отпускал его раньше, ходил из угла в угол, а как-то в сердцах сказал:

— Кто придумал это дурацкое постановление? Вот если хоть один покупатель зайдет к нам, я отдам ему бесплатно пять килограмм винограда, да еще десятку прибавлю на такси.

Продавцы и грузчики с любопытством высыпали из подсобки в зал, напряженно следя за дверьми. Покупателей все не было, уже готовились к закрытию, а Лешка заворачивал отборный виноград домой, когда в магазин забрел старичок. Сразу побежали за Лешкой: «Иди, там тебя спрашивают, и пять килограмм не забудь». Лешка лениво вылез из-за стола и, не выплюнув сигареты, забытой в уголке рта, вышел с кульком в салон.

Это был один из постоянных покупателей магазина, наравне со вздорными старушками он любил оспаривать каждую одинокую виноградинку, игнорируя замечания продавцов о том, что на каждый килограмм винограда полагается десять процентов россыпи. В этот раз старичок был настроен миролюбиво и растерялся, увидев, что обычно пустующий в вечернее время зал полон работниками магазина, и заторопился к выходу. Его окликнули. Старичок нерешительно приостановился, с испугом глядя на продавцов, которых не раз радовал жалобами.

— Мы решили преподнести вам приз, как нашему постоянному покупателю, — Лешка протянул ему кулек с виноградом.

Старичок подозрительно посмотрел на прекрасные матово-розовые кисти.

— Берите, берите, — подбадривали его.

Старичок, завороженный великолепным зрелищем долгожданного винограда, оставил свою подозрительность и спросил с ходу:

— Куда платить?

— Это подарок, — ответили ему.

Старичок с сожалением посмотрел на виноград, который по непонятной причине должен был вернуться к этим насмешникам, вздохнул и пошел к выходу. Его догнали и все-таки всучили злополучный пакет. Чтобы до конца не напугать покупателя, десятку было решено не отдавать.

С тех пор старичок терпеливо сносил, когда ему накладывали виноградную россыпь полными горстями…

Дома уже поужинали и сидели у телевизора, досматривая многосерийный фильм, лишь отец на кухне, обряженный в цветастый передник с кружевами, домывал посуду. Он не мог досидеть у телевизора, если передача ему чем-то не нравилась, и потому был обречен на выполнение домашних дел.

Отец пододвинул к Стефке кастрюлю с супом:

— Наливай сама. А то я занят. Важным делом. По-моему, наша семья решила, что кухня — мое призвание.

Стефка так плеснула в тарелку суп, что брызги разлетелись в разные стороны.

— Ты что злая? — удивился отец. — Недостача, что ли?

— Да устала я, устала.

Стефка села за стол. Суп уже остыл, но разогревать было лень.

— Что, у вас в магазине ничего нового не появилось? — спросил отец, делая неправильное ударение в слове «магазин».

— Ничего.

Он вздохнул:

— Хоть бы картошки принесла. А то я скоро вас вермишелью кормить буду.

— Да, потащу я вам картошку с другого конца Москвы. Пусть Степка приезжает, да набирает сколько надо. У нас пока польская есть. Люди берут мешками.

— Я ему вторую неделю говорю, чтобы приехал к тебе.

Фильм закончился, в комнате задвигали стульями, и на кухню прибежал Степка, держа в руках зеркало.

— Ну-ка, зеркальце, скажи, да всю правду доложи, — процитировала Стефка.

— Прожуйся вначале, торговый работник, — гордо ответил брат.

Степка третий год пытался поступить во ВГИК и никак не мог понять, почему его не торопятся туда взять. Будучи подбодрен отзывами нескольких дворовых девчонок, он считал себя очень талантливым и красивым. Стефка считала его маленьким уродцем.

— Кому нужна такая белобрысина, как ты? — поинтересовалась она.

Судя по тому, что брат не огрызнулся, было понятно, что сейчас он опять будет о чем-нибудь просить. Степка молча уселся напротив, дожидаясь когда из кухни уйдет отец. Тот уже вытирал последнюю тарелку и пытался втиснуть ее в сушилку, где не осталось свободного места. Тарелки падали, отец чертыхался и снова пытался их установить. Наконец ему это удалось, и он ушел из кухни.

— Ну как работа? — спросил Степка, пытаясь придать своему голосу проникновенность. На его взгляд, ему это отлично удавалось.

— К делу, — сказала Стефка, которой не доставляло никакого удовольствия, что брат наблюдает за ее ужином.

— Чего? — обиделся он.

— Чего тебе надо, артист вонючий? — спросила она, с удовольствием глядя, как Степкино лицо, и без того с красноватым оттенком, как у большинства белокурых людей, наливалось багровым румянцем.

Степка сглотнул ответные слова, пытаясь сдержаться.

— Между прочим, я хочу тебе помочь, — сказал он.

— Интересно, в чем? — Стефка насмешливо посмотрела в его серые, словно выгоревшие, глаза.

— У меня друган на заводе работает. Принеси гирьку, мы ее высверлим грамм на двести.

— Сухари-то мне потом будешь таскать?

— А ты гирькой осторожно пользуйся. Когда вечер или раннее утро. ОБХССники, поди, не круглые сутки ходят.

— Мне вчера мужик такую за три червонца предлагал, — сказала она.

— Ну вот видишь, — оживился Степка, — а тут бесплатно.

— Дороже станет, — она с недоверием посмотрела на него. — Тебе что, опять бабки нужны?

— Обижаешь. Сам могу тебе одолжить, если хочешь.

— Откуда у тебя?

— Мало ли откуда? — он дернул плечом, — банков не граблю.

— Ну, а что тебе тогда надо?

— Мне нужно пяток «балаганов».

— Каких еще балаганов?

— Ну это типа трикотажного свитера, с рисунком. На ночное белье похоже.

— Сильно похоже? Может, и будешь ночное белье носить? Ничего доставать не надо.

— Не забывай, что я все-таки твой брат, — насупился Степка.

— А где я тебе возьму? Как ты знаешь, я работаю не в промтоварном, а в овощном.

— Ладно, брось, у тебя везде знакомые.

— Напротив, — она взглянула на брата, на его сморщенное личико с подкрашенными ресницами, и спросила, зная, как страдает Степка из-за своих коротких белесых ресниц, — тебя голубые за своего не принимают? Ты бы еще нарумянился.

Степка дернулся и перешел на фальцет:

— Заткнись!

Он был похож на отца, но весь какой-то неяркий, белобрысый, невысокий. Стефка считала своего отца эталоном мужской красоты, обожала его густой бас, всегдашнюю элегантность, строгие костюмы.

— Ладно, — сказала она брату, — так и быть, наведу справки о твоем нижнем белье.

Ночью Стефка долго не могла уснуть, стоило только закрыть глаза, как из рваной темноты появлялись намелькавшиеся за день овощи. Если б она пыталась считать общепринятых баранов, у ней бы ничего не получилось. Вот картошку можно было считать, она расстилалась необозримым полем, считай — не хочу. Но лишь она попыталась прибавить одну картофелину к другой, как из темноты раздался покупательский голос, громкий и глухой, как у пророка: «Ту картошку мне не ложите, не видите разве, что гнилая?» Стефка вначале пыталась доказать, что в русском языке слова «ложить» нет, потом принялась доказывать, что картошка эта вполне стандартная, потом картошка вместе с покупателем провалились в пустоту, а их место заняли золотистые апельсины с бугорчатой кожицей, потом — помидоры, которые покрывались гнилью на глазах, по их поверхности ползли трещины, как по домам при землетрясении, помидоры распадались на слизистую мякоть, и Стефка проваливалась в сон, унося последнее беспокойное впечатление от того, что помидоры гниют.

А потом на нее стали рушиться ящики с виноградом, и она никак не могла увернуться от них, ящики бежали за ней, поднимались ввысь и оттуда в пикирующем полете устремлялись на нее. Головная боль пронзила Стефку, прошлась по всему телу, как ток, и она проснулась.

Звонил телефон. Этот паршивец Степка опять не отключил его на ночь. Времени — четвертый час. Звонили, наверняка, этому паршивцу, но он вовсе не торопился поднять трубку. Своим друзьям и девчонкам он говорил: «Звоните в любое время». На слабые возражения матери и Стефки начинал объяснять, что отключать телефон — это первейшее проявление мещанства, истинная жизнь начинается по ночам, самые откровенные признания происходят именно тогда. И потом мало ли что может случиться ночью, ведь время не замирает по ночам оттого, что люди спят, а идет своим ходом, и нельзя быть в плену у своего сна, чтобы не прозевать этот момент. Несмотря на свои рассуждения, Степка вовсе не собирался вставать, не реагировал на настойчивые звонки, когда ободренные его разрешением приятели звонили.

Стефка наконец не выдержала, подняла трубку:

— Алло.

В трубке хихикнули и нажали на рычаг. Разгневанная Стефка отправилась к спящему брату, растолкала его:

— Если ты еще хоть раз не отключишь телефон, я пооторву ноги тебе и твоим девчонкам.

Степка вяло шевельнулся:

— Отвали, спать хочется. Ничего не понимаешь. Поклонницы резвятся.

— Тихонов Вячеслав, — съязвила она.

— Не оскорбляй меня, — вяло протянул он. — Ладно бы хоть с Робертом де Ниро сравнила. Надо знать вкусы современников.

Степка повернулся к ней спиной, давая понять, что разговор закончен, и тут же засопел.

Стефке хотелось продолжить разговор, но запал уже пропал, ей стало жалко брата, и она вышла на цыпочках из его комнаты. А потом — опять все сначала: картошка, апельсины, помидоры, затем сон.

Утром, сидя в подсобке, она с неудовольствием вспоминала о вчерашнем звонке, она не выспалась. Не было еще ни Наумыча, ни Лешки, а новый зам работал в другую смену. Из всех продавцов работала только Нина, которая лениво продавала картошку, небрежно сдувая со лба растрепанные волосы.

— Иди, поспи, — сказала Нина, — Лешка говорил, что сегодня машина с яблоками придет, тебя на лоток поставят.

Стефка зашла в маленькую каморку, где располагались ведра уборщицы. Она закрыла глаза. Слышно было, как в развесную чашку падает картошка, и это было похоже на то, как камни падают с горы — с тем же глухим звуком.

А гора примерно как с картины Рериха — такая же величественная и игрушечная одновременно — насыщенный синий цвет переходит в голубоватую дымку. Камни падали мерно, отзывались эхом и катились вниз в восторге падения, кувыркаясь, давая почувствовать всем своим граням скорость, как мячики, отталкивались от каменной поверхности. Вспышка горизонта, мерцающий островок неба, скачок вниз и наконец беспредельность падения — ворчащий затихающий голос камней, устремившихся в никуда, скользящих и подчеркивающих неподвижность самих ультрамариновых гор.

Дверь в подсобку со скрипом открылась. На пороге стоял Лешка, уже успевший облачиться в грязно-белый халат.

— Здорово. Просыпайся. Наумыч не приходил? Я на базу ездил, сейчас машина придет. Поставим тебя на лоток. Не холодно будет?

— Да не жарко, ну что сделаешь.

Стефка прошлась по подсобке, поискала безхозную гирьку для Степки, и засунула ее в сумку.

В магазин ввалился Роман. Стефка никак не могла понять, как он работает: то его не было месяц, то он тусовался каждый день с раннего утра до позднего вечера — по какой-то странной договоренности с начальством — на картошку и лук, по крайней мере, его никогда не ставили, зато весь хороший товар проходил через его руки.

— Шеф, сегодня пошлешь меня торговать? — спросил он у проскочившего мимо Лешки.

— Яблоки только будут.

Роман поморщился, его раскосые глаза превратились в две маленькие щелочки:

— На яблоках много не сделаешь. Ты бы взял апельсины, бананы, все бы довольны остались. Ну и ты, естественно…

— Ну нет на нашей базе, я же тебе их не выращу.

— Так подсуетись, так твою в задницу… Машину я взял. Теперь бабки нужны. На техремонт, на бензинчик, туда-сюда.

— Смотри, как бы твой лимузин государству не достался. Конфискуют, и все твои старания — вот здесь.

Дальше следовал красноречивый жест.

— Да что я — дурак? Я на папашу записал. У меня все на него записано, вплоть до рубашек.

— Ну ладно, автолюбитель, приходи завтра. Может, что придумаем.

— Придумай, придумай. А у твоей тачки, Лешка, какой движок?

Мужики заговорили о технических деталях. Стефке стало скучно, она растопырила ладонь и стала ее разглядывать.

— Ты что, занозу ищешь? — заинтересовался Лешка.

— Да нет, пытаюсь себе погадать.

— Ну-ну, — сказал Лешка, — давай-ка мне посмотри.

Он протянул руку, и Стефка осторожно коснулась запястья, разгладила кожу:

— Жизнь у тебя будет долгая, но полная всяких превратностей.

— Ну еще бы, — буркнул он, — на такой-то работе.

— Бугор Марса не особенно развит. А вот кольцо Венеры… Женщины тебя любят.

— Да что мне женщины. Ты мне одно скажи: посадят меня или нет.

Стефка засмеялась:

— Ну этого я не знаю.

— Ну-у, — разочарованно протянул он. — Гадалка называется. А самого главного не знаешь.

— Давай еще посмотрю… Черт тебя знает. Вообще вот в этом месте черта жизни у тебя прерывается. Так что все может быть.

Лешка задумчиво откинулся на спинку стула:

— Ты меня, прямо скажем, не порадовала. Ну и хрен с ним, у меня тоже все барахло на родителей записано.

И Роман протянул руку:

— А меня, меня посадят?

Она закрыла его ладонь, улыбнулась:

— Воровать меньше надо. Тогда не посадят.

— А по-моему, ты создан для лесозаготовок, — сказал Лешка, — вон какой здоровый уродился. Ты просто еще не понял, что это твое истинное предназначение. С покупателями — «ля-ля», а душа твоя по бревнам плачет, заливается.

Роман гневно расправил широкие рыхлые плечи:

— Начальник, хочешь тебя с собой заберу, чтоб не скучно было, а там я буду у тебя начальником.

— Так, — Лешка стукнул ребром ладони по столу, — а не пойти ли тебе, Роман Ахметович, за прилавок? У тебя сегодня рабочая смена, насколько я понимаю?

— Иди ты со своим прилавком, я вон пять пузырей водки взял, сейчас по пятнашке спущу — и без проблем, никакой ругани. Если только поторговать, чтобы квалификацию не потерять.

— Ребята, привет, — в дверь заглянула Людка из соседнего гастронома, — одолжите червонец. У нас сервелат финский продают. Хоть бы немного купить. Народ берет по три палки. А я из отпуска, в кошельке два рубля.

Лешка оживился, вытащил десятку:

— На, нищета. А нам-то что не принесла?

— Принесла! Там народ выставил свой контроль. Директор им накладные показывал. Всю колбасу в зал вытащили. Собирались к вам принести, да куда там! Такой кордон.

— Стефка, пока машина не пришла, сходи с Людой. Возьми пару палочек мне и Роману.

— Мне не надо, — испугался Роман, — я на нее глядеть не могу — на эту финскую дрянь. Обожрался ей — вот так.

Стефка с Людкой вышли на улицу.

— Скорей, скорей, Галина ругаться будет. Столько народу, а меня нет, — торопилась Людка.

Она была в одном халатике и в старых босоножках, которые надевала в магазине. Ее коротенькие ножки все время увязали в снегу, и она, в очередной раз вытащив из сугроба ногу, внимательно разглядывала колготки, которые привезла из отпуска — не порвала ли.

Гастроном был битком набит народом.

У входа стояла очередная партия покупателей, нетерпеливо ждущих своей очереди.

— Может, с запасного зайдем? — спросила Стефка.

Людка махнула рукой:

— Там еще на Галину нарвемся.

Они пробрались к прилавку под подозрительными взглядами покупателей.

— Надя, взвесь мне…

— Вообще обнаглели, торгаши проклятые, — крикнули из очереди, — уже на глазах покупателей норовят себе товар захапать, да еще и дружков своих приводят. А ну отойди от прилавка.

— Мне прикажете в очередь встать, если я в этом магазине работаю?

— Нас не касается, где ты работаешь. А ну неси жалобную книгу, мы тебе покажем, как своих знакомых колбаской оделять. Это мы в очередях целыми днями стоим. А вам бы только воровать.

К Людке подскочил бодрый старичок с мясистыми дряблыми щеками, затряс какой-то книжицей:

— Я, ветеран, в очереди стою, а ты, молодая сучка, с собой хвост приводишь. Пошла отсюда, — он стал отпихивать ее от прилавка.

Ошарашенная Людка отвела его руку.

— Все видели? — закричали из очереди. — Она ветерана ударила. Мы сейчас милицию позовем.

— И жалобу напишем.

— Гнать таких надо. Видишь, как они обнаглели. Заворовались. Уважение к человеку потеряли.

Людку окончательно оттерли от прилавка. Она встала в уголок, заплакала.

— Ишь, крокодиловы слезы льет, — сказал кто-то насмешливо.

Стефка равнодушно оглядела толпу:

— Да ладно, брось, не реви, что ты не знаешь, какой народ у нас, когда в очередях стоит?

…— Ну где колбаса? — встретил ее нахмуренный Лешка.

— В магазине. Там скандал. Галина сказала, что на следующей неделе еще получат, тогда они нам принесут.

— На следующей неделе? Ты еще скажи, в следующем году. Ладно, я в 54-й позвоню, у них там тоже сервелат должен быть.

Через полчаса прибыл посыльный из 54-го с ящиком сервелата.

— Позвони Люде, — сказал Лешка, — скажи, что я оставил ей колбасу, пусть придет потом, заберет, когда у них эта помойка закончится.

— Леха, машина пришла, — крикнул Гриша-грузчик, уже успевший основательно залить шары. Дело, видимо, не обошлось без Романа, который торговал водкой.

— Не понял, ты что мне сообщаешь, чтоб я разгружать начал? — спросил Лешка, и тут же — шоферу: — Ты, шеф, не мог еще попозже приехать? К вечеру в самый раз было бы торговать.

Лешка вытащил из сейфа трояк.

— А то ты у меня один, — огрызнулся шофер, спокойно засовывая трешку в карман.

Грузчик Гриша, лениво матерясь, стоял в обнимку с ящиком яблок, стараясь не поставить его мимо телеги. Стефка наклонилась, чтобы выбрать себе весы. Одни из них были индивидуальные — Веры, она потрудилась, чтобы стрелки на них отставали граммов на 200 — кроме Веры на них никто не работал. Роман, Нина и другие продавцы предпочитали обвешивать без топорной работы, более виртуозно — на нормальных весах, даже стрелка у них стояла ровно на нуле. Веру неделю назад повязали ребята из ОБХСС — и она, быстренько подписав у Наумыча заявление об уходе по собственному желанию, без отработки, забрала в РТО трудовую книжку, прежде чем отдел кадров, загруженный кипами бумаг, успел на этот инцидент отреагировать.

— Я затрахался один работать, — скрипел грузчик Гриша, — когда ты, Леха, мне напарников возьмешь?

— Чтоб ты сдох, — огрызнулся Лешка. — День близится к закату, ты за первый ящик держишься, а тебе работы много?

Грузчик Гриша молча засопел и стал еще медленнее таскать ящики. Стефка нацепила халат поверх куртки, забрала накладную и потащила весы на тележку.

Вот и ее традиционное место работы — пересечение двух улиц. Место, открытое всем ветрам. С одной стороны — люди, идущие с рынка, с другой — выходящие из метро. На морозе грузчик Гриша засуетился, мигом сгрузил ящики.

— Девушка, чем торговать будете?

— Яблочки, сорт «мечта покупателей», — выкрикнул грузчик Гриша в собравшийся народ.

Народ мигом выстроился в очередь.

Пока Стефка возилась с весами, устанавливая их на неровном месте, покупатели успели сдвинуть ящики; ковыряя бумагу между досок, они пытались разглядеть яблоки.

— Мне вот из этого ящика, — сообщила впередистоящая женщина.

Раздражение поднималось внутри знакомо, неотвратимо.

Кто знает, что больше всего раздражало, — ситуация или ее повторение? Этот неизменный круг, в котором все раскручивается по одним и тем же законам? Одно и то же мелькание перед глазами — фруктов, покупателей, разговоров.

Покупатель всегда прав. Кто придумал этот лозунг? В каких замкнутых кабинетах, кому первому он пришел в голову? Продавец не прав, потому что в той или иной ситуации по законам магического круга он должен взять свое, надо только дождаться этого момента, закрывая глаза на все остальное.

— Мне вот из этого ящика, — сообщила женщина.

Стефка пнула самый последний ящик:

— А из этого не желаете? Я сейчас буду все ящики перебирать, ворошить. Яблоки все одинаковые.

— Нет, не одинаковые. Вон там лучше, — запротестовала очередь.

Ящик ничем не отличался от других, но облюбованный покупателями, он становился для них все более желанным. Добровольцы из очереди вытащили его из груды ящиков, которая угрожающе покачивалась, казалось, что она вот-вот рухнет.

Стефка не чувствовала холода, механически забрасывая фрукты в чашку и шлеп — на весы. Нагнуться — разогнуться, нагнуться — разогнуться. Яблоки совершали все тот же неизменный круговорот внутри чашки, катились по круглому днищу.

Очередей Стефка не любила. С одной стороны, когда никого нет — мало приятного, стоишь — загораешь, да и устаешь от безделья куда больше. Но с другой стороны — стоило собраться кучке покупателей и стоило произойти небольшому конфликту, как цепная реакция происходила во всей очереди, начинали следить за каждым граммом.

А кому как не ей было знать, что такое взвешивать до каждого грамма. Покупатель, выторговав свою честную копейку, уходил торжествующий — а ее копейки складывались в минус и образовывали недостачу.

Роман и Нина, например, редко разменивались на мелочевку, по граммам народ не обжимали, действовали с размахом — полкило туда, килограмм — сюда. Стефка по такому принципу работать не могла. Те, кто мог не заметить обмана, — люди, как правило, порядочные, их обвешивать не хотелось. А те, по кому руки чесались обвесить, перепроверяли вес раз по сто.

Чашка мелькала в Стефкиных быстрых руках, и народ, завороженный этим действием, не отрывал от нее взглядов. Сейчас спросят, почему тара не маркированная.

— Девушка, а сколько у вас чаша весит? — не замедлил раздаться вопрос.

— Двести пятьдесят.

— Ладно, брось, они все стандартные — по четыреста, — сказал мужчина в лохматой шапке.

— Вы их что, производите? — спросила Стефка, раздраженно высыпая яблоки, и водрузила пустую чашку на весы. Стрелка замерла на 275.

Специалист по таре не смутился:

— Значит, 30 грамм не довешиваешь.

— Во-первых, не тридцать, а во-вторых, где я вам найду яблоко размером в два сантиметра?

— Значит, денег меньше бери.

Очередь начинала сплачиваться, с подозрительностью глядя на Стефку.

— Ладно, — закричал кто-то, — что к девчонке привязались? А ты, мужик, дубленку нацепил, а из-за трех копеек глотку дерешь. Как жена тебя терпит? Иди, не задерживайся.

— Я не из-за трех копеек, а из-за принципа, — оскорбился тот и поправил сползающие очки.

— Иди, иди, принципиальный ты наш…

Круг покупателей мгновенно распался, каждый загалдел о своем, потом все разом стихли.

Время завертелось, закружилось спиралью, выбрасывая то колючки темноты, то всплески снега. Нагнуться — разогнуться, нагнуться — разогнуться.

Ящики таяли на глазах. Яблок осталось немного — килограмм в Стефкиной сумке, килограмм — в ящике, нестандартные. Стефка и их закинула в сумку, все равно никто не возьмет, ну а Лешка в отходы не спишет, скажет, торговать надо лучше.

Любители выбирать товар часто задавали ей вопрос, по их мнению, каверзный.

— А вы бы себе такое взяли?

И когда она отвечала, что постоянно таскает домой полугнилые фрукты, которые не списывают, а покупатель не берет, ей в ответ понимающе улыбались, мол, свистеть, не мешки ворочать.

Лешка сидел за столом, отгадывал кроссворд. Напротив него — Степка, закинув ногу на ногу, важно объяснял:

— Монолог — это фильм Авербаха. 7 букв — правильно?

— Ишь ты, — уважительно покрутил головой Лешка, — и правда, семь.

В зале раздался пронзительный женский голос:

— Какая наглость. Где ваш директор?

Лешка даже глазом не моргнул, продолжал вертеть газетку с кроссвордом, но женщина, преодолев все препятствия, ворвалась в кабинет:

— Кто директор?

Лешка меланхолически грыз кончик карандаша:

— Директора нет. Я — заведующий.

— Что за безобразие у вас там творится?!

— Что случилось?

— Ваш продавец на улице как хочет, так и обдуривает народ. Я его просила пять килограмм, а он взвесил чуть больше трех.

Лешка нехотя оторвался от газетки:

— Разберемся. Стефка, считай пока деньги…

Степка совсем развалился на стуле:

— Это у вас там какой-то татарин работает. Красиво работает, — сказал он восхищенно. — Пока я смотрел, он сделал рублей 30. У тебя такого, поди, и за неделю не наберется? Вес чашки не считает, и хоть бы слово кто до этой бабы сказал.

— Ты за картошкой пришел?

Степка приподнял большую хозяйственную сумку.

— Я пока деньги сосчитаю, а ты вон туда лезь, набирай.

Стефка вытащила из кармана халата скомканные бумажки, стала сортировать их в кучки.

Вскоре вернулся Лешка. Рядом с ним, как верный ординарец, семенила все та же женщина.

— Работу нужно проводить с продавцами, — наставительно говорила она.

— Проведем, — охотно соглашался Лешка, — выговор объявим с занесением в личное дело, собрание устроим, премии лишим, зарплату срежем.

— Правильно, — кивала женщина, — так и нужно. А то совсем распустились. Для кого ж тогда перестройка? Замечательно, что в нашем магазине такой приятный заведующий. Здоровья вам, всяких благ.

— Угу, не помешало бы, — соглашался Лешка.

— Ну хорошо, — женщина протянула ему руку, энергично пожала вялую ладонь Лешки, — сами понимаете, нельзя держать таких людей в торговле, тем более теперь, когда перестройка.

— Само собой, — опять соглашался Лешка, — для нас самое главное, чтобы вы, наши дорогие покупатели, были довольны. Если что — обращайтесь, мы всегда отреагируем.

Женщина ушла, весьма довольная, какой и должна была быть покупательница, по Лешкиным словам.

— Дорогие покупатели, — пробормотал Лешка, — чтоб вам всем пусто было, чтоб ваше блядское племя…

Стефка меланхолически продолжала считать деньги.

— Что там такое? — спросила она.

— Все нормально. Ну обвесил эту корову Роман, что, от нее убудет? Сосчитала?

— Да. 387.

Лешка пересчитал деньги, пододвинул к ней оставшиеся рубли:

— Мировой брат у тебя.

— Да? — удивилась она, глядя на суетящегося у картошки брата. — Что же в нем такого мирового?

— Да вообще. Ты знаешь, мы с ним договорились, что он у нас грузчиком поработает.

— Что-то я сомневаюсь, что такая работа моему братцу по душе.

Степка в этот момент втащил в кабинет сумку с картошкой:

— Это ты обо мне, что ли? Мускулы буду развивать.

— Мускулы надо было в детстве развивать.

— Гм… Ты идешь домой? Тебя ждать?

— Нет, у меня дела еще.

Никаких особых дел у Стефки не было, но ей почему-то не хотелось идти домой с братом.

Она подождала, пока Степка уйдет, и вышла из магазина. Ее догнал Лешка, у которого под мышкой была завернутая в рваную газету колбаса. Он взял у Стефки сумку с яблоками:

— Тебе куда? Я сейчас тачку возьму, тебя по пути закину.

Машины шли мимо, не останавливаясь, наконец одна притормозила, и Лешка, не слушая шофера, стал усаживать Стефку. В такси он вначале молча смотрел в окно, тихонько посвистывая, потом неожиданно сказал:

— Шеф, вот здесь стой, — обернулся к Стефке, — мне надо к приятелю зайти. Через пять минут вернусь.

— Ладно, только быстрей.

Шофер вначале почитал газету, затем вышел из машины, обошел ее, потопал по снегу и заглянул в окошечко:

— Эй, молодая, долго еще ждать? Тебя, случаем, кавалер не бросил?

Стефка, вздохнув, вышла из машины, вытащила свою сумку с яблоками и Лешкину колбасу, расплатилась с шофером и села на скамейку. Идти никуда не хотелось, да и таскаться с этой дурацкой колбасой — маленькое удовольствие.

И вообще непонятно, почему она не поехала домой с братом. Опять бы с «балаганами» начал привязываться или еще с чем-нибудь? Степка еще пацан, все ищет куда приложить свою склонность к авантюризму. Для него торговля — это лазейка в чудесный мир, где все есть, где ноу проблемс. А потаскает грязные тяжелые ящики, получит тычки от заведующих, выслушает ругань продавцов — и будет свои слюни утирать, слезки смахивать. И ей-то давно пора сматываться из магазина. И самой возвращаться в толпу покупателей, а там глядишь, тоже будет просить покрупнее, покраснев, покруглее и ругать продавцов за их лень и недовесы. И лица людей тогда снова станут лицами, а не бесформенными рылами, которые норовят оскорбить и унизить за просто так. И покупатели, наверное, не так уж виноваты, в них бойцовские качества развила сама торговля. И нечего тут напрягаться, ища виноватых. Все хороши. Стефка раскрыла сумку, вытащила припасенную для Степки гирьку и выбросила ее в кусты. Пусть все летит в тартарары!

Прошло минут двадцать, прежде чем вышел Лешка, он вышел из подъезда отнюдь не со страшной скоростью.

— А где тачка?

— Тебя поехала искать.

— Ну ладно, пойдем к другу, чайку попьем.

— Что-то я не вижу в тебе большого раскаяния.

— А-а, — равнодушно ответил он, — извини, задержался немного.

Они поднялись наверх. Им долго не открывали, наконец дверь распахнулась, на пороге стоял высокий парень в красных шортах и расстегнутой рубахе.

— Я думал, ты уже домой уехал, — пробормотал он, застегивая пуговицы, — спать собирался ложиться.

— Сон откладывается, — ответил Лешка, бесцеремонно его отталкивая.

В квартире царил жестокий беспорядок, повсюду валялись кроссовки «адидас» всевозможных размеров.

— Он тренером работает, — объяснил Лешка. — Ну, Виктор, ставь чай.

— Чего его ставить, он еще не остыл.

Чашки были пузатые, старинные, с тонкими трещинками по бокам и фигурными легкомысленными ручками.

— Да, — спохватился Лешка, — а что это у тебя везде кроссовки валяются?

Виктор махнул рукой:

— Со склада взял. Уходить надо с тренерской работы или за кордон сматывать по договору. Копаются, копаются в нашей документации. То костюм раньше на месяц получил, то в смету лишнего человека вписал, то с соревнований уехал на день раньше. А как я должен питание команды обеспечивать с их сметами, мои ребятки жрут за троих. Вот и впишешь лишнего человека, не себе же.

— Лучше всего у нас, — предположил Лешка. — Магазины перешли на хозрасчет, очень интересно — повальное увлечение хозрасчетом, когда базы для этого никакой нет. По крайней мере, у нас. В прошлом месяце я получил двадцать рублей расчета, жена была в восторге. Что я, спрашивается, должен продавать, если в магазин завозят одну свеклу да лук? Как бы хорошо их ни продавали, как бы лучезарно ни улыбались покупателям, план на этом не сделаешь.

— Да ладно, Лешка, ты ведь лентяй, я тебя знаю, сам, поди, никуда не ездил, — улыбнулся Виктор.

— Ну да, Наумыч не вылезал с базы, а я не вылезал из РТО. А с отходами знаешь что придумали — душа радуется. В качестве эксперимента теперь отвозим отходы на базу, чтобы директор, не дай бог, себе в карман лишнюю десятку не положил. А расходы транспортные государство не интересуют, пусть убытки будут, лишь бы директор с отходов не разбогател. Как свиньи, копаемся в этом дерьме с лоханками помоев.

— Вот и Ельцин вас, овощников, хотел хорошо потрясти.

— Тряси, не тряси, торговля — государство в государстве. Туда с чужим уставом не зайдешь. Пока товар с базы заберешь — там пару десяток оставишь. А сам не заберешь — привезут с накладной, где товара указано в два раза больше, чем на самом деле. Перевешивать будешь — шофер ждать не станет, если ему не поставишь. Ну а перевесишь — что, обратно на базу повезешь? В торговле коммерция нужна, а не пускание слюны перед ублюдочным покупателем.

— Речь ты заготовил довольно нудную, — сказал Виктор, — ты лучше скажи, как девушку зовут.

— Стефания.

Виктор улыбнулся и громко спросил у нее, как у глухонемой:

— Откуда у вас такое странное имя?

— У меня бабушка полячка была, в ее честь и назвали.

— А вы, Стефания, зачем в торговлю пошли?

Она пожала плечами:

— С детских лет, конечно, не мечтала. Работала в овощном художником-оформителем, а потом все продавцы дружно заболели гриппом, и заведующая попросила меня за прилавком постоять. Вначале понравилось. Люди улыбаются, спасибо говорят. Я все получше покупателям выбирала. Зав сказала, будешь так всем угождать, сама в прогаре останешься. От всего товара я приносила половину отхода. Заведующая посмотрела на меня, поругалась, да и устроила мне недостачу в 340 рублей. Я была лицо не материально ответственное, могла бы и не платить, но я заняла деньги, отдала ей, перешла в другой магазин, опять за прилавок, чтоб долг побыстрей отработать. Да так все и работаю. Уходить надо с этой собачьей работы. Себя человеком не чувствуешь и других за людей не считаешь.

Лешка поковырял скатерть на столе:

— Торговля — как семечки, думаешь, бросить бы надо, а вот затягивает что-то. Не деньги, иногда их и не видишь, недостача за недостачей. А черт знает что.

…Домой Стефка вернулась как будто специально для того, чтобы снять трубку с неумолкающего телефона. Было около двух часов ночи.

— Алло.

— Хи-хи, — трубку положили.

Тут же в кухню зашел сонный Степка с размазанной тушью под глазами:

— Мне что ли звонили?

— А кому еще в такое время могут звонить?

— Как ты считаешь, идти мне в ваш магазин работать?

— Считаю, что тебе там нечего делать.

— Это почему такое?

— Занимайся своим кино и не суй нос куда не следует.

— А ты знаешь, мне интересно посмотреть, как там у вас это все делается. Леша ваш — тупой, как валенок, считать, наверное, только до десяти умеет.

— До одиннадцати.

— Ну вот, почти угадал. Меня там должны на руках носить. Уж я-то со всеми остальными магазинами перезнакомлюсь.

— Было бы лучше, если б ты сейчас пошел знакомиться со своей кроватью.

— Вот ты — торгашка, а жить не умеешь. Прямо смех. Где твои знакомые? Что ты в дом приносишь? Кроме плохого настроения? Жить надо так, будто играешь в интересную игру, не надо ничего воспринимать всерьез.

Снова зазвонил телефон.

— Меня, меня, — Степка прыгнул к телефону, — я на проводе.

Затем пожал плечами:

— Это тебя.

— Стефка, не спишь еще? — спросили в трубке.

— На ходу засыпать не привыкла, — пробурчала она, узнав Виктора.

— Все-таки ты зря у меня не осталась. Я вот теперь уснуть не могу. Может, вернешься? Ты завтра работаешь?

— Работаю.

— Хочешь, я с Лешкой поговорю, чтоб он тебе смену поставил?

— Не хочу.

— А твоему брату, кстати, кроссовки не нужны?

— В ботинках походит.

— Не понял, я что, некстати?

— Звони днем. Это мой брат считает, что жизнь ночью продолжается. А я спать хочу.

— Ну пока.

…Этот рабочий день начался удачно. Удачней не бывает. За неделю освоившийся в магазине, Степка отвел в сторону ее:

— Слушай, ты грузчикам до меня по рублю платила за то, что они тебя на лоток ставили, а потом забирали?

— Ну платила.

— Так в чем же дело? — Степка поиграл пальцами руки. — Если я твой брат, мне и платить не надо? Традиции надо уважать. Гони рублевку.

— Если тебе деньги нужны, так и скажи, я что, тебе не дам?

— Деньги мне, может, и не нужны, но я же сказал: традиция — есть традиция.

— Ну это ты облезешь, прежде чем дождешься. Добавки к зарплате будешь получать из пенсионного фонда. По истечении возраста, конечно.

— Так, — протянул Степка, — ноль-один в мою пользу. А где обещанные «балаганы»?

— Отстань, об этом можно и потом поговорить.

— Я так понял, что и здесь прокол, — усмехнулся Степка. — Два-ноль, опять же в мою пользу. Гирька-то тебе нужна?

— Сказала, отстань, я ее уже выбросила. Ею теперь дворник будет количество мусора взвешивать.

— Ну и дура. Так, может, ты хоть кассеты достанешь?

— А японский кассетник не желаешь?

— Так — все понял.

С этого момента Степка с ней не разговаривал, молча загрузил ящики, так же молча их сгрузил и укатил пустую тележку.

Стефка нервничала, ругалась с покупателями, и после торговли недостаче в 60 рублей ничуть не удивилась. Во-первых, она могла сама где-то наколоться, потому что работала в дурном настроении, во-вторых, сегодня сменой заправлял не Лешка, а новый заведующий, Валера, у которого продавцы один за другим не отчитывались.

Стефка пересчитывала в энный раз деньги, надеясь, что недостающие 60 рублей появятся чудесным образом, но сумма была неизменной. Повсюду на столе валялись синенькие бумажки с цветочками, на которых было написано: «Благодарим за покупку», эти бумажки полагалось вручать покупателям, но их, как получили из торга, так и разбросали по всей подсобке, непонятно, кого теперь благодарили за покупку, то ли клиентов Романа, которые брали у него водку за пятнадцать рублей, то ли многочисленных знакомых, которые отоваривались в подсобке, копаясь в ящиках, некоторые бумажки виднелись и в бочке для отходов, среди гнилья, пускающего пенистый сок.

Степка сидел неподалеку от столика, на котором она считала деньги, и внимания на нее не обращал. К нему все время приходили друзья. Вот и в этот раз рядом с ним стоял чистенький, румяный мальчик-куколка, с внешностью актера-любовника.

— Ну не скажи, — говорил Степка, — роман Кизи более тяжеловесен, натуралистичен, и в этой натуралистичности теряется символика. А у Формана все отягчающие детали убраны, у него — оголенная символика.

Мальчик равнодушно кивал головой, затем перебил его:

— Извини, а шпроты у вас есть?

— Нет, — ответил Степка, — это в наш магазин не поступает, так вот, а оператор Хаскелл Уэкслер…

В магазин зашел Лешка. Стефка обрадованно кинулась к нему:

— Лешка, у меня недостача. 60 рублей.

— Разберемся, — сказал он, на ходу снимая черную куртку. — Где записи Валеры?

Мальчик-куколка заторопился, поднял со стула раздувшуюся сумку, и Степка пытался еще что-то сказать ему вослед.

Лешка тусовался по подсобке, заглядывая во все двери, за ним бегал обеспокоенный Валера:

— Напрасно ты ищешь, ничего же нет, — повторял он.

Лешка прихватил за воротник проходившего мимо Степку:

— Куда ты, гаденыш, спрятал два Стефкины ящика?

Степка, оскорбленный таким нелепым обвинением, отвернулся.

— А! — наконец раздался торжествующий Лешкин голос. — Вот они.

— Это из другой партии, — бубнил Валера.

— Не ля-ля мне мозги. У нас такая только одна была. Стефка, иди посмотри, как славно Валера и твой братик припрятали парочку твоих ящиков яблок. И когда успели? Вам, ребята, надо иллюзионистами работать.

— Да не ори ты, — просил Валера. — Сейчас разберемся.

— Не ори, не ори! — Лешка, весь красный, выскочил из подсобки. — Где этот паршивец? — от всей души он пнул Степку.

— Где ваш директор? — раздалось из зала. — Директор где?!