Когда я разговаривал с Джоном, было так поздно и я так вымотался, что вспомнил о его предложении только к середине следующего дня. В подвальной прачечной, вытаскивая простыню за простыней из желоба для грязного белья, я вдруг стал смутно припоминать этот разговор, будто сон (или, скорее, как послевкусие той еды, которой вас стошнило).

Я снял пиджак и повесил его за дверью предбанника прачечной, потому что работа предстояла тяжелая и неприятная. В какой-то момент в разгар полуденной суматохи, когда уборщики бегали по освободившимся номерам, снимали постельное белье и бросали его в спускной желоб прачечной, все вдруг застряло. Пол в помещении для белья под стирку был на полфута покрыт грязными постелями, халатами и полотенцами, которые я сгреб в кучу, чтобы добраться до устья желоба. Тот напоминал замерзший белый водопад простыней, поднимавшийся к металлической трубе. Когда я потянул за халат, висевший где-то посредине, очередная струя белья заморозила водопад.

Рукам было жарко, потому что на мне были латексные перчатки. Зачем я их надел? Чтобы рыться в бесконечном потоке мерзости! В прачечном отделе есть работник, отвечающий за этот желоб, он обязан раскладывать предметы по большим синим контейнерам для стирки – отдельно одежду, отдельно простыни, отдельно полотенца и так далее. Если верить начальнику прачечной, в то утро парня уволили. Начальник осматривал бельевые шкафы, пытаясь определить, какое постельное белье понадобится прежде всего, когда увидел пару черных кроссовок «найк», торчавших сбоку из металлического стеллажа. Вся передняя часть стеллажа была задрапирована простыней, и, сорвав ее, шеф обнаружил, что его работник преспокойно спит на стопках свежих простыней кинг-сайз, даже подушку под голову подложил. Парня разбудили и классически уволили. Нежное касание плеча – и, как только он пришел в себя (так рассказывали его ученики), прозвучало: «Ты уволен, Джамал. Убирайся. Прямо сейчас». Два смертных греха гостиничного бизнеса: кражи и сон на рабочем месте. Спорить бесполезно. Вас уволят.

Начальник прачечного отдела, конечно, удивился, обнаружив ту пару торчавших «найков», но не менее удивительным было то, что он не сообщил в мой отдел о том, что за желобом никто не следит. К чему это в итоге нас привело? Один из уборщиков, выносивший белье из номеров на десятом этаже, открыл желоб и обнаружил, что тот забит и куча белья уходит ввысь. Десять минут спустя вся махина была забита до пятнадцатого этажа, просто нафарширована грязным бельем. А уборщики на шестнадцатом и выше по-прежнему устраивали водопад из простыней. Так я оказался тут, в самом низу, разгребая грязное белье.

Я старался не касаться лица, не стирать капли пота со лба. Закряхтев, водопад вдруг тронулся, и я отпрыгнул, давая желобу изрыгнуть еще этаж постельного белья, которое рассыпалось по полу. Выдохнув, я изучил волнистую грязно-белую кучу уже двухфутовой высоты, на которой теперь стоял. Я увидел красные пятна (кровь) и тоненькие латексные презервативы, жирными змейками таящиеся в складках.

Мне уже не впервой было попадать в яму с дерьмом. Предметы, потерянные в номерах, тоже попадали под мою юрисдикцию. Первым побуждением гостя еще с первых дней гостиничного бизнеса – в 1800-х – всегда было обвинить горничную в воровстве. Я терпеть этого не могу. Горничные дорожат работой, и ни разу я не видел, чтобы кто-то из них ставил на карту свое место ради одной серьги. Как правило, гостья ее теряет или, возможно, забывает на постели; после того как простыни попадают в спускной желоб, меня отправляют сюда рыться в этой куче, чтобы найти пропажу. Или не найти. Чаще всего я ее не находил. К сожалению, я не могу дать дельного совета, как лучше искать потерянные вещи; крупный отель – это огромный мир, серьги здесь – песчинки в пустыне, а белые пижамные брюки – капли в океане. Пользуйтесь выдвижными ящиками в номере, не разбрасывайте одежду, как рассеянный пятилетний ребенок; это должно помочь. Неплохо бы пользоваться сейфами в номере для дорогих сердцу предметов вместо того, чтобы кидать ценности через левое плечо на счастье, как щепотку соли. Горничные воспринимают разбросанные вещи как мусор, поэтому храните документы в папке или в портфеле. В гостинице вы можете чувствовать себя как дома, но это не дом. Вы находитесь в потоке. В личном пространстве, но в общественном месте. Ведите себя соответственно и не забывайте о порядке.

Переведя дух, я прислонился к дальней от устья желоба стене, пытаясь балансировать на куче, а мои парадные туфли утопали в грязном белье. И вот тогда-то я вспомнил о телефонном звонке Джона. Снова подкатила необъяснимая тошнота. Что это за ощущение? Почему у меня бурлит в животе и колотится сердце? Разве дело в отвратительном запахе грязного белья? Нет. Мне было страшно. Из-за работы. Из-за бесконечной, неблагодарной работы. Из-за того, что я час за часом не мог присесть и помолчать. Планирование, закупки, уборка, прием на работу, увольнение – и постоянный стук в двери («Доброе утро, это обслуживание номеров». «Доброе утро, это обслуживание номеров». «Добрый день, обслуживание номеров». «Добрый день, обслуживание номеров». «Добрый вечер, обслуживание номеров!»).

Пожалуй, сейчас лучший момент, чтобы отметить: в этом бизнесе, где я в данный момент вынужден стоять на груде грязного белья и патогенных микробов, платят не очень хорошо. На рецепции я получал щедрую почасовую зарплату и располагал почти нормальным количеством свободного времени. Конечно, я работал в День благодарения и утром в Рождество, но у меня было два выходных в неделю и деньги на то, чтобы достойно их провести. Плохо оплачиваются именно руководящие должности среднего звена. Моя еженедельная получка в отделе обслуживания номеров превышала недельную зарплату за стойкой регистрации всего лишь на стоимость приличного ужина без вина и чаевых. Однако за три месяца на руководящей должности я работал не меньше одиннадцати часов за смену. Если разделить мою зарплату на примерное количество часов, получится, что я зарабатывал в час на 60 % меньше, чем на рецепции. Вот почему должности с фиксированной платой часто в шутку называют «рабскими». Но нахождение на работе круглосуточно имело одно денежное преимущество: мой банковский счет, выражаясь сленгом хип-хопперов, покрылся пылью (помните? «Both hands crusty, bank account dusty» Гоустфейс Килла). Мои деньги лежали нетронутыми. Я не трогал счет, не снимал с него средства. Несколько месяцев я не покупал ничего, кроме виски. Питался я в столовой для сотрудников, которая была довольно выгодной, хоть и неприглядной. Я никогда не был дома. Никуда не ходил. Только на работу или с работы. Или спал все выходные напролет, не в силах заставить себя встать. Ходить и разговаривать в выходной казалось чем-то слишком сложным. Потому и валялись на моем пыльном нетронутом банковском счете тысячи и тысячи долларов.

Западная Вирджиния.

Я еще раз вполсилы дернул за наволочку и, пошатываясь, вышел из помещения, снял латексные перчатки и натянул пиджак на мокрую спину. Я нашел Терренса в кабинете, поедающего жирный двойной гамбургер.

С полным ртом сочного мяса он произнес:

– Этот компьютер не работает. Посмотри. Стрелка на экране вращается назад и кнопки не щелкают.

Он схватил мышь и стукнул по ней. Я увидел, что из-под его запястья тянется шнур. Рука Терренса дернулась – думаю, чтобы взять трубку телефона и позвонить в компьютерный отдел.

– Подожди, ты просто держишь ее вверх ногами. Шнур должен выходить сверху. Вот почему она странно двигается, и ты не можешь нажать на кнопки.

– Что? О черт. Ты знаешь, может, тебе устроиться в айти, Томми? Как тебе идея?

– Потому что я знаю, как пользоваться мышкой?

– Не умничай тут. Я видел. Ты знаешь компьютеры. И эта работа здесь – не для тебя. У тебя к ней душа не лежит.

– То есть я плохо работаю?

– Сотрудники любят тебя, но в остальном – неважно.

– Что, во всем?

Он сделал паузу и посмотрел мне прямо в глаза:

– В целом – да.

В этот момент, по-прежнему напоминая себе не прикасаться к лицу, я ненавидел гостиничный бизнес. Я ненавидел в нем все: обслуживание слишком привилегированных капризных постояльцев, низкую оплату слишком длинных смен, общение с этим хреном, который даже мышку не умел держать, но постоянно попрекал меня плохой работой. И вот передо мной замаячила перспектива еще глубже увязнуть в состоянии, впадать в которое у меня не было никакого интереса, и в итоге я мог оказаться управляющим отеля в городе, который меня тоже ни капельки не интересовал. В Западной Вирджинии, пока я готовил бы отель к открытию, у меня не было бы времени даже в туалет сходить, и уж тем более потратить деньги, которые я зарабатывал – так что получать их мне, по-видимому, было незачем. Этот бизнес убил во мне даже желание тратить их. Я видел, что другие менеджеры покупали на свои деньги – чаще всего находили квартиру получше и усердно обставляли ее мебелью – красивым диваном с фантазийными подушками, например, – хотя они, как и я, приходили домой только поспать. Что все это значило?

Мой крошечный мирок утратил опору, и я, пошатываясь, вышел из кабинета начальника отдела уборки, поднялся по лестнице к служебному выходу и вернулся в гараж. Я сел на скамейку в порт-кошере и уставился на белый мраморный фонтан, пытаясь отдышаться. Я думал о радости, о том, что может меня осчастливить. Поменьше работать. Путешествовать. Вот оно что: путешествия. Тот, кто заводит друзей в пятом классе только для того, чтобы потерять их в шестом, а потом в другом штате заводит новых и теряет их в седьмом, – в общем, я больше не мог отрицать свою страсть к переездам. Я не понимал, как вообще продержался в Новом Орлеане так долго. Но, как я уже говорил, этот бизнес – как метадоновая клиника для тех, кто «подсел» на путешествия. Я круто изменял обстановку, просто переходя из отдела в отдел, да и гости постоянно менялись, независимо от места моей работы. Но это были не путешествия, а «Клуб путешественников» по телевизору. И у меня не было особой надежды, что Западная Вирджиния – захватывающее приключение. Скорее самоуничтожение. Мне нужен был хороший укол в вену. Мне надо было переехать, причем куда-нибудь в абсолютно безумное место.

– Черт, сынок. Выглядишь совсем хреново. И сидишь на скамейке, как гость. Вставай, Томми. Давай прямо сейчас устроим перерыв, слышишь? Вставай, пойдем.

– Куда мы идем?

– В бар, идиот. Вставай.

Перри повел меня в «Алиби» и усадил на табурет. Я попытался заказать виски, но он заставил меня выпить с ним «Хайнекена». Однако пить следующие три бутылки меня никто не заставлял.

– Вирджиния? Да ладно. Что тебе делать в Вирджинии?

– В Западной Вирджинии. Работать, я думаю. Открывать отель… что, скорее всего, означает шестнадцатичасовой рабочий день.

– А платят сколько?

– Скорей всего, не так хорошо.

– Черт. Ты хочешь стать генеральным директором, Томми?

– А что, не должен?

– Ты слишком классный, чтобы быть генеральным. Ну ладно, тебе кажется, что ты будешь там счастлив?

– Мне кажется, там будут платить.

– Хочешь зарабатывать – иди в посыльные. Эти чуваки сейчас гребут бабки и ни черта не делают.

– Мне нужны перемены, Перри. Я должен уехать в какое-то новое место.

– А что не так с Новым Орлеаном? Лучший город в мире.

– А ты здесь достаточно давно, чтобы знать?

– Томми, я не был даже в Хьюстоне в Техасе. Но это не значит, что я неправ.

На следующее утро я подал заявление об уходе. Я накопил пятнадцать тысяч баксов, и мой волчок дрожал от нетерпения. Я хотел избавиться от всех своих бесполезных диванных подушек, взять одну-единственную сумку с вещами и двинуться в Европу.

Вот что должно помочь. Прямо в вену.

На следующий день на утреннем совещании я рассказал об этом горничным. Некоторые из них расплакались. Все уборщики радовались за меня. Рой с трудом встал и протянул мне руку. Он неуклюже двигал ею вверх-вниз, а затем заплакал, и меня начало пробирать. Потом ко мне подошла Нэнси. Она говорила со мной как взволнованная мамочка – настаивала, чтобы я хорошо питался и берег себя. Терренс, конечно, прервал шквал позитива, приказал дамам идти наверх и напомнил им, что их работа «Очень. Легкая».

В труде горничных нет ничего легкого. Ползать на карачках, убирая грязь за незнакомцами, – это нелегко. Дышать бытовой химией, чистить, полировать и драить – это нелегко. Терпеть сексуальные домогательства гостей; проверять, не оставили ли они порно-журнал под кроватью (раньше я даже не подозревал, что такое подол кровати, и уж тем более – как удивительно трудно заставить его висеть идеально) – и это нелегко. Чистить унитазы в рождественское утро – это нелегко, можете поверить. И уж, конечно, нелегко каждое утро выслушивать от босса слова о легкости вашей работы, – когда она, черт ее дери, совсем не такая.

* * *

– Просто скажи мне: почему, Томми?

– Нуу, мистер Дэниелс, я никогда не был в Европе, и я планирую переехать туда. В Париж.

– Ты собираешься переехать в Париж? Работать?

– Нет, просто потратить сэкономленные деньги, снять квартиру, читать романы, а может, и написать один, пить, путешествовать. Посмотреть часть континента, если смогу.

– Хорошо, – прошептал он, уткнувшись взглядом в стол. – Я слышал много причин для ухода отсюда. Главным образом это беременность. Но я скажу тебе одну вещь. Мне нравится твоя причина. – Он сделал паузу и поднял палец. – В ней есть смелость. Езжай и оттянись там как следует.

– Что-что?

– Да, несколько фривольно, извини. Вот что я имею в виду. Обычно я пробую отговорить человека уходить. Я предлагаю больше денег или оплачиваю ему отпуск в одном из других наших отелей, чтобы человек мог, так сказать, перезагрузиться. Но в данном случае, я думаю, ты точно знаешь, что делаешь. Пойди и сделай. Позвони мне, если тебе что-нибудь понадобится. Что угодно.

Я разговаривал с мистером Дэниелсом в последний раз в жизни.

На следующий день после того, как я отработал положенные две недели, Перри подъехал к моему дому на новехоньком грузовике. Было тихое субботнее утро. Прежде чем выехать, мы понежились на утреннем солнышке, сидя на опущенном заднем борту грузовика, и выпили пива из встроенных боковых кулеров. Я думаю, боковые кулеры этого трака предназначались, скажем, для приманки для рыбы, но Перри всегда наполнял их льдом и пивными бутылками. Громко играло радио. У нас было несколько бутылочек, мы слушали Трика Дэдди и наблюдали за утренним Аптауном.

В кабине грузовика стояла бутылка виски. Мы начали пить и его, а потом поехали в тот район, где жил Перри: он сказал, что ему надо подстричься. Парикмахерская была, по сути, переделана из квартиры, а креслами служили обычные банкетные стулья (возможно, даже украденные из отеля). Внутри было скорее уютно, чем прилично. Один парень постоянно засыпал в кресле как слабоумный (потому что и был таковым), он портил свою прическу каждый раз, когда клевал носом, и пиво опасно свисало между его колен. Нас угостили бесплатными жареными ребрышками, мы поделились виски с Генри, парикмахером Перри, который и без того выглядел пьяным, и продолжали надираться. Генри постоянно прерывался на стрижку и трещал о том, что каждому мужику нужна жена, подружка и шлюха.

– Жена – это на всю жизнь. Ни за что не позволяй ей уйти. Она растит твоих детей. Подружка болтает весь день, может быть, ты оставишь у нее одежду, чтобы переодеваться, может, добавишь ей денег на съем квартиры, и она будет трещать весь день о том, чтобы ты бросил жену, но и ты, и она – вы оба знаете, что это дерьмо никогда не произойдет. Теперь шлюха. Она не будет ничего говорить. Ты ей ничего не купишь. Ты просто приходишь, она отсасывает тебе, и уходишь. Но женой ты дорожишь. И все-таки мужику нужны все три, поэл?

Мы остановились у химчистки, забрали две рубашки – (мою и Перри). Моя рубашка, слишком большая, была из коричневого шелка с нарисованным мишкой-диджеем: его плюшевые лапы царапали проигрыватель, а глаза налились кровью – вероятно, от специальной марихуаны для игрушек.

– Там, куда я везу тебя, Томми, ты должен выглядеть правильно. Иначе те ебанаты пустят пулю прямиком в твою белую задницу.

Мы оба расхохотались, когда я застегнулся, слишком пьяный, чтобы страдать из-за своего внешнего вида; было уже темно; мы вернулись в грузовик. Мы удалялись от всего, что я видел прежде, и, когда добрались до клуба, бутылка виски опустела. Большинство парковщиков, все уборщики и больше половины горничных вовсю выпивали и танцевали. Мы пили коктейль «страсть головореза» (ликер «Ализэ» и шампанское; чертовски классная штука, в принципе), и мне даже приготовили торт с надписью: «Bon Voyage, мистер Томми». Слово «мистер» в сочетании с именем – распространенная уважительная форма обращения в Нью-Орлеане (мисс Триш, мистер Терренс и так далее). Это было так мило и волнительно; все дамы сделали прически и надели рабочие костюмы. Я станцевал и попрощался со всеми, заключив каждого в потные объятия; кому-то становилось плохо, он выходил в туалет или на улицу, но потом возвращался, и веселье продолжалось.

Было пять часов утра, когда Перри отвез меня домой. У каждого из нас было еще по одной бутылке холодного пива, и мы с неохотой цедили его.

В машине было очень тихо и грустно. На следующий день я улетел из Нового Орлеана в Атланту, а там сел на самолет в Лондон.