I

За решение этой проблемы, которая коснулась одной из коронованных особ Европы, Холмсу предложили взяться незадолго до моей женитьбы. Дело оказалось столь деликатным, что, хотя Холмс сам дважды туманно намекал на него, полагаю, время для публикации записок об этих событиях еще не пришло, и мой старый друг полностью солидарен со мною.

Посему впредь я собираюсь хранить этот рассказ в своей жестяной коробке, среди других записей. Может статься, по тем или иным причинам он никогда не увидит свет, несмотря на то что мои читатели, насколько мне известно из многочисленных писем, страстно желают знать все подробности этого дела. Надо добавить, что любопытство их вызвано именно теми двумя упоминаниями, о которых говорилось выше.

Письмо, впервые познакомившее нас с этим делом, Холмс получил погожим осенним утром. Поскольку о высоком положении нашего корреспондента мы узнали лишь позднее, это было до странности безликое послание: на нем не было ни герба, ни других знаков отличия, по которым можно было бы судить о личности автора, не было даже обратного адреса. Только качество бумаги и конверта свидетельствовало о том, что оно написано человеком богатым и знатным.

Пробежав глазами единственный листок послания, Холмс недоуменно поднял бровь и передал его мне.

Почерк был ясный, изящный и четкий, само письмо оказалось кратким и деловитым. Ниже я привожу его содержание.

Дорогой мистер Холмс!

Будучи наслышан о Ваших успехах в качестве частного детектива, я прошу Вашей помощи в одном чрезвычайно серьезном деле.

Поскольку скоро мне предстоит покинуть Лондон, я буду крайне признателен Вам, если Вы найдете время повидаться со мною сегодня в одиннадцать часов утра.

Надеюсь, я могу положиться на Вашу сдержанность, так как дело весьма деликатное.

Подпись почти не поддавалась расшифровке, однако, внимательно ее изучив, я сумел различить имя: Эрик фон Лингстрад.

– Немец? – предположил я, возвращая письмо Холмсу.

– Возможно, – ответил он, пожимая плечами. – Мы узнаем об этом через час.

– Так вы намерены принять его, невзирая на столь лаконичное послание?

– Думаю, да, Уотсон. Других клиентов у меня сейчас нет. Кроме того, мне интересно, в чем заключается особая деликатность поручения.

– Какая-нибудь любовная история?

Холмс разразился хохотом.

– Дорогой Уотсон, вы неисправимый романтик! Однако не исключено, что вы правы. Хотите остаться и узнать, в чем там дело?

– Если можно, – несколько суховато ответил я. Откровенно говоря, меня немного задела его насмешка, но любопытство пересилило досаду. Взяв свежий номер «Морнинг пост», я устроился у окна, откуда мог, читая газету, одновременно наблюдать за улицей. Холмс взялся за «Таймс», и следующий час мы провели в дружеском молчании, пока не услыхали, как рядом с домом остановился кэб. Эти звуки возвестили нам о прибытии клиента.

Через несколько мгновений у входной двери зазвенел колокольчик, на лестнице раздались шаги, и мальчик-рассыльный привел в нашу гостиную высокого статного господина с благородной осанкой и красиво вылепленной головой. Стриженые усы и бородка выдавали в нем высокопоставленного армейского офицера.

Военные замашки ощущались и в том, с каким решительным, властным видом он пожал нам с Холмсом руки и назвал свое имя: граф Эрик фон Лингстрад.

Я сразу почуял в нем человека, привыкшего повелевать другими.

– Хочу представить вам своего коллегу, доктора Уотсона, – продолжал Холмс. – Буду весьма признателен, сэр, если вы позволите ему присутствовать при нашей беседе.

– Конечно-конечно! – согласился граф фон Лингстрад, отвесив мне поклон и щелкнув при этом каблуками, что опять же свидетельствовало о военной выучке, а также о манерах, принятых на континенте. У него был звучный голос и отличное английское произношение с едва уловимым иностранным акцентом, но с каким именно, я разобрать не сумел.

Когда с формальностями было покончено, мы сели. Холмс расположился рядом со своим клиентом, спиной к окну, так чтобы иметь возможность хорошенько рассмотреть графа, самому оставаясь в тени. Лицо моего друга теперь поражало своей недвижностью; мне уже доводилось наблюдать это застывшее выражение, появлявшееся у него, когда он был чем-то поглощен. Я знал, что за завесой внешнего бесстрастия, делавшего его похожим на индейского вождя, скрывается напряженная работа мысли.

Соединив кончики пальцев, Холмс откинулся на спинку кресла.

– В письме, – начал он, – вы говорили о том, что дело ваше весьма деликатное. Позвольте нам с доктором Уотсоном заверить вас, что ни одно сказанное вами слово не выйдет за пределы этой комнаты.

В знак благодарности за ручательство Холмса граф наклонил голову.

– Благодарю вас, мистер Холмс, – ответил он. – Я обратился к вам отчасти потому, что вы известны как человек, умеющий держать язык за зубами. Я действую не от своего имени, но в интересах одного давнего и очень близкого друга.

Холмс внимал ему все с тем же серьезным, вдумчивым выражением лица.

– Понимаю, – только и ответил он. – Прошу вас, продолжайте, сэр.

Граф фон Лингстрад немного помедлил, словно не зная, с чего начать, и наконец приступил к рассказу.

– Примерно два месяца назад мой друг, назовем его герр Браун, был вызван к постели своего престарелого тяжелобольного дяди, который на смертном одре пожелал кое в чем признаться. Выяснилось, что за полгода до этого дядя, человек безупречной репутации, чтобы выплатить долг чести, взял крупный заем под залог одной драгоценности, являющейся фамильной реликвией. Заем был краткосрочным, не прошло и месяца, как дядя сумел вернуть одолженную сумму с процентами, получил драгоценное изделие назад и снова поместил его в семейное хранилище. Казалось, все трудности были позади.

Однако перед тем, как отдать вещицу в заклад кредитору, дядя, которому внутренний голос твердил, что не стоит слепо доверять этому человеку, поставил на драгоценности крошечную метку, заметную лишь тому, кто о ней знал. Когда эта вещь вернулась к нему, он тщательно ее осмотрел и обнаружил, что метка отсутствует. И тогда он понял, что его обманули, всучив вместо оригинала копию.

Это открытие окончательно сразило старика после целой череды страданий, которые ему и без того пришлось вынести, ибо тот огромный долг, что дядя счел необходимым выплатить, был сделан его близким родственником. Как следствие, дядю хватил удар, наполовину парализовавший и приковавший его к постели. Опасаясь, что следующий удар будет смертельным, дядя послал за своим племянником, чтобы признаться в утрате семейной реликвии. Племянник номинально являлся главой семьи и попечителем всей семейной собственности.

Судя по всему, граф, поначалу излагавший свою историю сдержанным и невозмутимым тоном, подошел к событиям, затрагивавшим его самого.

Вернувшись к повествованию, он торопливо продолжил:

– Как я уже сказал, это случилось примерно два месяца назад. Когда я узнал…

Это случайно оброненное «я» кануло в наступившую тишину, словно камень в водоем с кристально чистой водой. Я поймал себя на том, что невольно приподнялся с места, в то время как на лице Холмса, владевшего собой куда лучше, не дрогнул ни один мускул, он, как и прежде, был недвижен, точно статуя. Что касается графа, то на его благообразном лице заиграл легкий румянец. Но, быстро оправившись от смущения, он улыбнулся и сказал:

– Ах, господа, боюсь, я проговорился. Я, разумеется, и есть тот самый племянник.

– А дядя? – подняв бровь, спросил Холмс у клиента, который как раз собирался продолжил рассказ.

Граф снова улыбнулся.

– Вы опережаете события, мистер Холмс. Я к тому и веду. В действительности этот пожилой господин мне не родственник, он всего лишь старый и преданный слуга. Он уже умер, и я беспокоюсь, как бы вся эта трагическая история с семейной драгоценностью не сказалась на его незапятнанной репутации. Никто не знает о случившемся, и я бы предпочел, чтобы это осталось между нами.

– Конечно! – заверил его Холмс. – Пожалуйста, продолжайте.

– Я почти закончил рассказ. Как только я понял, что кредитор заменил драгоценную вещь подделкой, то сразу же постарался узнать о нем как можно больше. Его зовут барон Клейст.

– А, барон Клейст! – воскликнул Холмс, точно это имя было ему знакомо. Встав с места, он подошел к книжной полке около камина, взял оттуда свою картотеку, вернулся обратно, быстро нашел нужную статью и начал читать вслух:

– «Барон Клейст. Предки неизвестны, хотя утверждает, что происходит из младшей ветви дома Габсбургов. Невероятно богат. Состояние нажил, главным образом пуская в оборот денежные средства, торгуя драгоценностями и произведениями искусства в международных масштабах. Кроме того, промышляет ростовщичеством и шантажом. Ходят слухи, что он довел до самоубийства герцогиню Нантскую и члена парламента Уильяма Пеппера. Также подозревается в подлоге. Не имеет постоянного места жительства, свободно перемещаясь между крупнейшими мировыми столицами».

Холмс захлопнул увесистый том и от себя добавил:

– Печально известная личность. Его много в чем подозревают, но доказать ничего не могут. Мы с ним не знакомы, но, насколько я понимаю, он сейчас в Лондоне. Пару дней назад об этом была коротенькая заметка в «Морнинг пост».

– Что ж, если вы согласитесь на мой план, мистер Холмс, то, возможно, будете иметь удовольствие познакомиться с бароном, – ответил граф фон Лингстрад. – Я навел справки, и мне сообщили, что он остановился в отеле «Империал» на Пикадилли и намерен встретиться с неким американским миллионером Корнелиусом Ф. Брэдбери, который должен прибыть в Англию через неделю. Он коллекционирует редкие ювелирные украшения и особенно интересуется изделиями, обладающими исторической ценностью. Я полагаю, что барон хочет продать мистеру Брэдбери нашу фамильную реликвию – кулон – и что он приехал в Лондон именно для этого.

Вот тут-то мне и понадобятся ваши услуги. Я точно знаю, что кулон хранится в маленьком ларце, который барон всегда возит с собой. Насколько мне известно, он держит его в своей спальне, не доверяя гостиничному сейфу. Ваша задача – изъять из ларца подлинный кулон и заменить его фальшивым, чтобы барон об этом не догадался. Таким образом, барон ничего не заподозрит, и подделка будет продана американскому коллекционеру, а международного скандала удастся избежать. Более того, если барон когда-либо узнает о подмене, возможно, он захочет отомстить. Я вовсе не хотел бы заполучить такого врага.

– Вы очень предусмотрительны, – заметил Холмс. – Если барона Клейста прогневать, он вполне способен организовать и профинансировать жестокую вендетту, которая может закончиться убийством. Поговаривают, что член влиятельного мафиозного семейства по имени Пьетро Чеккони поссорился с бароном и как-то вечером был заколот ударом в сердце в одном из римских ресторанов, хотя в то время убийство сочли результатом ссоры между семьей Чеккони и другим мафиозным кланом, Бадальо. Вероятно, барон всюду возит с собой телохранителя?

– Даже двоих, мистер Холмс. Один из них неизменно сопровождает барона, куда бы он ни отправился, а другой – русский, по имени Игорь, – остается в гостиничном номере и охраняет ларец, когда барон покидает здание. Для посторонних они его слуги, однако оба вооружены и оба, как сообщают мои осведомители, владеют боевыми искусствами. Надо добавить, что мои шпионы тоже поселились в «Империале», в апартаментах люкс под номером двадцать, по соседству с бароном, проживающим в номере двадцать четыре. Если вы возьметесь за это дело, то, вероятно, познакомитесь с ними. Одного зовут Оскар, это стройный светловолосый молодой человек. Другой, Нильс, наоборот, невысок и темноволос. Внешность у него неприметная, что позволяет ему следовать за бароном Клейстом по пятам.

От Нильса я знаю, что в пятницу вечером барон собирается посетить оперу в обществе знакомой молодой актрисы, а потом будет ужинать с нею в отеле «Кларидж».

– Можно спросить, как ваш осведомитель узнал об этом? – перебил его Холмс.

Граф улыбнулся.

– Вы очень проницательны, мистер Холмс! – одобрительно заметил он. – Нильс поднаторел не только в искусстве слежки, он также умеет читать по губам. Однажды вечером у стойки портье он ухитрился подобраться к барону. Тот велел забронировать на пятничный вечер два места в Ковент-Гарден, а также столик на двоих в «Кларидже» на более позднее время. По прибытии барона в Лондон его несколько раз видели в обществе молодой актрисы. Наведя справки, мы сумели установить ее имя. Что еще вы хотели бы знать, мистер Холмс?

– Это все, граф фон Лингстрад, – ответил Холмс. – Продолжайте, прошу вас.

– Как я уже говорил, маловероятно, чтобы барон вернулся в «Империал» раньше утра субботы. Поэтому для вас представляется отличная возможность подменить драгоценность. Это будет непросто, мистер Холмс. Вам придется изыскать способ проникнуть в спальню барона не столкнувшись с Игорем, который останется в номере сторожить ларец. Затем вы должны будете открыть ларец, а после того, как совершите подмену, снова запереть его, так чтобы барон ничего не заподозрил.

Очевидно, мне следует предупредить вас, что этот ларец – не обычная шкатулка с ключом. Он сделан на заказ и запирается на целых три замка, и для каждого из них нужен свой ключ. Насколько мне известно, ларец находится в кожаном саквояже, а тот, в свою очередь, держат под замком в шкафу, стоящем в спальне барона.

– Которая, по-видимому, также заперта? – насмешливо подхватил Холмс.

– Скорее всего, – ответил граф фон Лингстрад, улыбаясь в ответ.

– Могу я спросить, почему вы не поручите подменить кулон вашим шпионам? – продолжал Холмс. – Из того, что вы мне рассказали, ясно, что они настоящие профессионалы.

– В сборе сведений – да. Однако они не владеют искусством подбирать ключи или прокрадываться мимо телохранителей. Вот почему я обратился к вам. Как вы осуществите подмену – дело ваше. В любом случае вас ожидает щедрое вознаграждение, уверяю вас. Теперь о самой вещице, вернее, о превосходной копии, подсунутой бароном. Полагаю, она была сделана известным венским ювелиром Бибербеком, изготовляющим поддельные драгоценности для аристократов, которые вынуждены продавать фамильные сокровища. Говорят, что знаменитая тиара княгини Магдалены фон Ульштейн – одна из бибербековских копий.

Он сунул руку во внутренний карман пиджака, вытащил оттуда небольшой, обтянутый синей с золотом тисненой кожей футляр, поставил на стол и открыл, явив нашим взорам его содержимое, покоившееся на белой атласной подкладке.

Там действительно лежал кулон, но мне, на мой неискушенный взгляд, он показался неуклюжей поделкой, не имеющей ни художественной, ни материальной ценности. Это был простой овальный камень коричневато-желтого цвета, длиной примерно полтора дюйма, на котором была грубо награвирована голова бородатого мужчины со злобными узкими глазками и высокими скулами. Камень был заключен в широкую золотую оправу со странными угловатыми письменами. Сверху к оправе была приделана петелька с пропущенной сквозь нее цепочкой из топорно сработанных золотых звеньев. Вероятно, камень предназначался для ношения на шее наподобие медальона.

Вне всякого сомнения, это была старинная вещь, но, сколько я мог судить, никаких других достоинств у нее не было.

Однако реакция Холмса оказалась совершенно противоположной.

Он изумленно охнул, что заставило нашего клиента бросить на него внимательный взгляд. Но мой друг уже успел вернуть себе невозмутимый вид, и на лице его теперь отражался лишь спокойный интерес.

– Все ясно, – уклончиво проговорил он. – Что ж, граф фон Лингстрад, я сделаю все возможное, чтобы выполнить ваше поручение, но ничего не обещаю.

– Если вам понадобится связаться со мной, я проживаю в отеле «Нортумберленд», – сообщил граф. Поднявшись с места, он по очереди пожал нам руки. – Весьма признателен вам, господа, – добавил он, слегка поклонившись и снова щелкнув каблуками, а затем вышел.

Едва за ним закрылась дверь, Холмс дал волю чувствам.

Широко улыбнувшись, он хлопнул меня по плечу и воскликнул:

– Дорогой Уотсон, нам поручили весьма ответственное дело!

– Неужели, Холмс? – спросил я, недоверчиво глянув на кулон, по-прежнему лежавший в футляре, который граф оставил на столе. – Что-то не вижу я в этом кулоне ничего особенно ценного. На мой взгляд, это просто ничтожная безделушка.

– Вот как? – Казалось, Холмс поражен. – Позвольте задать вам один вопрос. Вы когда-нибудь слыхали об «Альфредовом сокровище»?

– Кажется, слышал. Видимо, оно имеет какое-то отношение к королю Альфреду.

– Совершенно верно. Как вы думаете, велика ли ценность этого произведения?

– Понятия не имею, однако, исходя из того, что вещь эта широко известная и очень древняя, можно предположить, что она стоит уйму денег.

– Она бесценна, дружище, хотя фактическая ее стоимость невысока, ведь кроме эмали, кусочка горного хрусталя и капельки золота там ничего нет. Истинная ценность этого произведения заключается в его уникальности, древности и историческом значении. Коллекционер вроде Корнелиуса Брэдбери готов отдать за подобную вещь целое состояние.

Наклонившись вперед, он взял кулон в руки и протянул его мне на ладони.

– Разумеется, это всего лишь копия, – продолжал он, – но оригинал, как и «Альфредово сокровище», не имеет цены. – Холмс помолчал, внимательно взглянул на меня, а затем торжественным тоном добавил: – Вещь, на которую вы сейчас смотрите, дорогой Уотсон, – камень Густафсона.

Я не знал, что ответить, и после минутного молчания Холмс заметил:

– Я вижу, вы никогда не слыхали о таком.

– Боюсь, что нет, Холмс, – смиренно ответил я.

– Тогда позвольте просветить вас. Камень Густафсона – это ювелирное изделие, изготовленное в шестом веке и принадлежавшее Густафу Гурфсону – вождю викингов, который почти неизвестен в Англии, однако в Скандинавии почитается как национальный герой. Полагают, что на камне (между прочим, это янтарь) выгравирован его портрет. Видите эти необычные письмена на золотой оправе? Это руны; здесь написано его имя. Но значение камня Густафсона заключается еще кое в чем. Дело в том, что он принадлежит к коронным драгоценностям скандинавского королевского дома.

Холмс, любивший драматические эффекты, снова умолк, давая мне возможность достойным образом откликнуться на это ошеломительное заявление, и на этот раз я оказался на высоте.

– Господи, Холмс! – вскричал я. – Значит, граф фон Лингстрад на самом деле Эрик, король Скандинавии!

– Вот именно, Уотсон, – невозмутимо подтвердил Холмс. – Поздравляю, вы сделали правильный вывод. Граф фон Лингстрад действительно скандинавский король Эрик. А теперь, установив настоящее имя нашего клиента, мы должны обратиться к более сложным аспектам этого дела, а именно: как ухитриться заменить оригинал камня Густафсона копией под носом у барона Клейста и его телохранителей? У вас есть какие-нибудь идеи, Уотсон?

– Боюсь, что нет, Холмс.

– У меня тоже. Но они обязательно будут, Уотсон. Обязательно будут.

С этими словами он встал и вышел из комнаты.

Вернувшись через некоторое время, он растянулся на диване и немигающим взором уставился в потолок, словно ища вдохновения на его беленой поверхности.

Узнав знакомые симптомы и догадавшись, что Холмс теперь в мире грез, в который он проник на кончике иглы, я тоже встал, тихо вышел из дома, нанял кэб и отправился в свой клуб, чтобы найти утешение в игре на бильярде.

II

Когда я вернулся домой, Холмс уже пришел в себя. Он пребывал в приподнятом настроении и с нетерпением ждал моего возвращения.

– Где вас носит, Уотсон? – воскликнул он и, не дав мне ответить, возбужденно продолжал: – В ваше отсутствие у меня родился блестящий план! Идемте же скорее, нельзя терять ни минуты!

– Но куда, Холмс? – спросил я, поспешно сбегая вслед за ним по лестнице.

– Чтобы провести разведку на местности, конечно! – пренебрежительно бросил он через плечо, словно это разумелось само собой.

Когда он назвал кучеру адрес, выяснилось, что мы направляемся в отель «Империал», где остановился барон Клейст. Мне очень хотелось спросить у Холмса, уверен ли он, что мы поступаем правильно, но, зная, в каком он сейчас настроении, я рассудил, что лучше будет придержать язык и молча следовать за ним, куда бы он ни пошел.

Отель «Империал» – большое белое здание, украшенное портиком, полуколоннами и сложными, изысканными карнизами, – располагался на Пикадилли и окнами выходил на Грин-парк. Швейцар в ливрее распахнул перед нами двери, словно перед особами королевской крови, и мы вошли в великолепный вестибюль, сплошь увешанный зеркалами и уставленный пальмами в латунных кадках. На верхние этажи вела широкая лестница. Однако мы свернули налево и очутились в просторной комнате отдыха, уставленной низкими столиками, крытыми коврами диванами и креслами.

– Не хотите ли кофе, дружище? – спросил Холмс, присаживаясь на диван. Пока он делал заказ бесшумному, невесть откуда взявшемуся официанту, я опустился в одно из кресел.

– Зачем мы здесь? – шепотом спросил я у Холмса, надеясь, что он последует моему примеру и будет вести себя более сдержанно, поскольку теперь он с явным интересом оглядывался по сторонам.

– Я уже говорил вам, Уотсон. Мы проводим разведку в тылу противника, словно на войне перед решающей битвой. Вам нет необходимости говорить шепотом, дружище. Так вы только привлечете к себе ненужное внимание. А теперь, – продолжал он, к большому моему облегчению понизив голос, так как рядом вновь возник официант, принесший наш заказ, – я хочу, чтобы вы, будто невзначай, осмотрелись вокруг, пока пьете кофе. Например, если вы посмотрите вправо, то заметите темноволосого мужчину, читающего «Таймс» и, как и мы, исподволь интересующегося тем, что происходит вокруг. Видите его, Уотсон?

– Да, вижу, Холмс, – ответил я восхищенно, ибо, не укажи мне Холмс на него, я бы вовсе его не заметил: в нем не было ровным счетом ничего достойного внимания. В самом деле, и его внешность, и поведение были столь заурядны, что делали его фактически невидимым.

– Полагаю, это не кто иной, как Нильс, один из шпионов нашего клиента, который, по словам последнего, проживает в отеле «Империал». Другой, Оскар, обладает более примечательной внешностью и, скорее всего, без необходимости не появляется на людях. А если вы взглянете в дальний конец холла, то увидите там застекленные двери. Они ведут в главный ресторан отеля, из которого, думаю, можно попасть в знаменитый зимний сад, расположенный в задней части здания. Двери, находящиеся у дальнего конца стойки портье, ведут в курительную, комнату для писания писем, а также дамскую гостиную. У вас озадаченный вид, дружище. В чем дело?

– Не понимаю, зачем нам все это. Вы ведь вряд ли собираетесь пользоваться дамской гостиной?

– Нет, разве только в случае крайней необходимости, – серьезно ответил Холмс и, бросив на меня быстрый взгляд, издал тихий смешок. – Просто я хочу заранее проверить все возможные выходы. Могу заверить вас, мой друг, что дамская гостиная будет последним местом, куда мы бросимся, если придется спешно отступать. – Внезапно он замолчал и, поставив на стол свою чашку с кофе, тихим, слегка возбужденным голосом произнес: – Кажется, что-то начинает происходить, Уотсон. Наш друг Нильс собирается встать из-за стола. Нет, нет! Прошу вас, не оборачивайтесь! Так можно все испортить. Если вы посмотрите налево, то сможете наблюдать за событиями, не привлекая к себе внимания.

И Холмс кивком указал на двойные застекленные двери, которые вели в ресторан. Одна из створок была полуоткрыта, и в ней, как в зеркале, отражалась противоположная стена комнаты отдыха и часть вестибюля. Я, не оборачиваясь, мог видеть, как Нильс, тайный агент графа, складывает газету и прячет ее под мышку, намереваясь встать.

– Почуял добычу, – усмехнулся Холмс, откинувшись на спинку дивана и прикрыв глаза. Любому стороннему наблюдателю показалось бы, что он совершенно не интересуется тем, что происходит у него за спиной, но я-то знал, что он пристально следит за отражением в двери ресторана.

Не успел Холмс произнести последнюю фразу, как картинка изменилась. Нильс уже стоял и изучал пригоршню монет, которую достал из кармана, словно решая, сколько оставить официанту на чай. В это же самое время в центре дверного отражения возникла еще одна фигура.

Это был высокий, отлично сложенный мужчина лет пятидесяти с лишним, судя по всему только что спустившийся по лестнице с верхнего этажа.

– А вот и добыча: барон Клейст собственной персоной, – добавил Холмс. Глаза его по-прежнему были полуприкрыты, а губы едва шевелились.

Я сосредоточил внимание на новом персонаже. Мне было любопытно взглянуть на всемирно известного мошенника и шантажиста, которого Холмс по заданию короля Скандинавии должен был обвести вокруг пальца.

Барон держался с самоуверенностью человека, чьи деньги и статус дают ему право на почтение окружающих. О его богатстве и высоком общественном положении говорил и костюм, явно пошитый лучшими портными (скорее всего, английскими): визитка, плотно облегавшая широкий торс барона, брюки идеально выверенной длины. Довершали наряд отменного качества гетры и ботинки, блестевшие, будто черное стекло. Но хотя в целом он производил впечатление состоятельного джентльмена, некоторые детали его внешнего вида противоречили этому образу. Золотые часы с цепочкой, выставленные на всеобщее обозрение, показались мне чересчур броскими, как и орхидея в петличке, да и тростью с золотым набалдашником он помахивал, чрезмерно рисуясь.

У барона было приятное или, скорее, холеное лицо, румянец на его широких, плоских щеках свидетельствовал о привычке потакать своим прихотям и жить на широкую ногу, маленький чувственный рот под ухоженными усиками подтверждал эту догадку. Но истинная натура этого человека проявлялась в его взгляде. Он остановился у гостиничной стойки и заговорил с портье, который усердно лебезил перед богатым постояльцем. Равнодушно внимая подобострастному клерку, барон отвернулся и стал медленно обводить взглядом вестибюль и комнату отдыха.

Даже с большого расстояния я заметил, что это был за взгляд: тяжелый, холодный и безжалостный. Он напоминал неподвижный, блестящий, осмысленный взгляд змеи. Я вдруг увидел перед собою умного, расчетливого человека, который мог сделаться грозным противником, и почувствовал, как сердце мое тревожно сжалось. Тут я невольно посмотрел на Холмса, спрашивая себя: понимает ли он, насколько опасен может быть барон. Холмс все так же сидел, откинувшись на спинку кресла, с полузакрытыми глазами, но теперь на его лице появилась блаженная улыбка, точно мысль о грядущей вылазке, целью которой было перехитрить этого человека, доставляла ему наслаждение.

Тут мизансцена в оконном отражении поменялась: фигуры, участвующие в пантомиме, опять переместились. Словно упреждая следующее действие барона, Нильс склонился над кофейным столиком и бросил возле пустой чашки несколько монет. В тот же миг в отражении показался молодой человек, который прежде был мне не виден, поскольку находился в некотором отдалении от стойки. Это был коренастый мужчина, с ног до головы одетый в черное, как слуга, однако мне сразу стало ясно, что это не обычный лакей. В его движениях, в позе боксера, выходящего на ринг, ощущалась скрытая угроза.

Я понял, что это один из телохранителей барона – тот, который, по выражению графа фон Лингстрада, неизменно сопровождал хозяина. Он следовал в нескольких ярдах позади барона, который тем временем уже отошел от стойки и направился через вестибюль к выходу из отеля.

Едва эта парочка скрылась из виду, Нильс начал действовать. Беззаботной походкой человека, которому совершенно некуда спешить, он тоже двинулся в направлении больших двустворчатых дверей, услужливо распахнутых для него швейцаром, и исчез в шуме и сутолоке Пикадилли.

Рассудив, что теперь можно обернуться, я бросил взгляд в сторону вестибюля, где уже не было ни барона с его телохранителем, ни маленького Нильса – тайного агента короля Скандинавии. Однако там по-прежнему царило оживление, и я заметил, что Холмс пристально наблюдает за снующими туда-сюда людьми. Он выпрямился и подался вперед, особенно внимательно следя за теми постояльцами, что входили в здание.

Вдруг он тихо прошептал:

– Ждите здесь, Уотсон. Я скоро вернусь.

После этого он, к моему удивлению, встал и быстро пересек комнату, направляясь в вестибюль, куда с улицы только что зашли дама и джентльмен средних лет, сейчас собиравшиеся подняться по лестнице. Слегка поклонившись им, точно знакомым, он отпустил какое-то замечание. Дама улыбнулась, джентльмен что-то ответил. Затем Холмс жестом пригласил их на лестницу и сам последовал за ними.

Некоторое время я пребывал в заблуждении, решив, что Холмс действительно встретил своих знакомых и по какой-то причине пожелал проводить их наверх. Разумеется, эта уловка помогла ему обмануть служащих отеля, находившихся в вестибюле, – портье за стойкой, швейцара, посыльных, и они не помешали Холмсу проникнуть на верхние этажи гостиницы, куда посторонние, как правило, допускались, только получив дозволение управляющего. Я в очередной раз восхитился смелостью и изобретательностью моего друга, ибо не знал никого, кто обладал бы ими в той же степени.

Как Холмс и обещал, вернулся он очень быстро. Когда он снова уселся на диван, я принялся восторгаться его находчивостью. Он улыбнулся, польщенный комплиментом.

– Надо уметь пользоваться случаем, Уотсон, и, по моему опыту, если терпеливо ждать, случай обязательно представится.

– Случай действительно оказался подходящим?

– О да, дружище! Мне удалось установить два важных факта. Во-первых, апартаменты барона, под номером двадцать четыре, располагаются на третьем этаже, а все четные номера окнами выходят во двор. Во-вторых, двери номеров снабжены типовыми замками. В случае необходимости к ним легко подобрать отмычку. Кстати об отмычках. Пришло время навестить моего старого друга Чарли Пика, бывшего громилу, или, чтобы вам, Уотсон, было понятно, взломщика. Он как раз специализируется по этой части.

– Бывшего? – спросил я.

– Ему семьдесят четыре года. Он сам признает, что уже слишком стар, чтобы вторгаться в чужие дома. А сейчас мы оплатим счет и возьмем кэб до Сиднэма, где Чарли кое-что нам растолкует, – ответил Холмс, подзывая официанта.

III

К моему удивлению, кэб высадил нас у нарядного краснокирпичного особнячка с кружевными занавесками на окнах и сверкающим медным молотком у двери. По моим представлениям, дом больше походил на жилище респектабельного банковского служащего, чем на обитель отставного домушника.

Опрятная маленькая служанка в белоснежном чепце и фартуке проводила нас в гостиную. Чарли Пик – симпатичный старичок, седовласый и розовощекий, – с удобством расположился в большом кресле, окруженный уютными мелочами вроде горшков с геранью, вязаных салфеточек и семейных фотографий. Ноги хозяина, обутые в домашние шлепанцы, покоились на стуле, рядом стояла его тросточка.

– Мистер Холмс! – радостно вскричал он, подавая нам руку, как только мы вошли. – Простите, что не встаю, чтобы поприветствовать вас. Ноги уже не те, знаете ли…

Сердечно пожав нам руки, он жестом пригласил нас присесть. Мы взяли себе по стулу и устроились напротив хозяина, напоминавшего доброго гения – хранителя очага во главе праздничного стола.

После обмена новостями, естественного для двух давно не встречавшихся друзей, Холмс перешел к цели нашего визита.

– Что ж, Чарли, – сказал он, – я здесь не только потому, что мне приятно вновь видеть вас. Мне нужен ваш совет.

– Верно, о замќах пришли справиться? – подмигнув, спросил старик.

– Разумеется.

– Что за замок? Двери? Буфет? Сундук? Сейф?

– Металлический ящик размером с сейф для наличности, но очень крепкий и оснащенный сразу тремя замками, для каждого из которых требуется свой ключ.

Физиономия Чарли просияла:

– А, ларец Медичи! – воскликнул он.

– Так вы о нем слышали? – встрепенулся Холмс.

– Берите выше, мистер Холмс. Я держал один такой в этих самых руках. Это был прекраснейший образец слесарного искусства, какой я когда-либо видел. Их делает синьор Валори из Флоренции. Он называет себя прямым потомком Луиджи Валори, замочного мастера, работавшего для семьи Медичи. У него небольшая лавочка в переулке позади этой огромной церкви с такими странными черно-белыми стенами…

– Собор Санта-Мария-дель-Фьоре? – догадался Холмс.

– Наверно, – ответил Чарли Пик, пожимая плечами. – Я не спрашивал.

– Значит, вы встречались с синьором Валори?

– Ну да, встречался. Я прослышал об этих его ларцах. Говорили, их нельзя открыть, если не знаешь секрета. А я в те дни промышлял тем, что вскрывал замки, вот и захотел разузнать поподробнее. Пошел я в его лавчонку и начал с ним толковать.

– Но как? – искренне полюбопытствовал Холмс. – Синьор Валори говорил по-английски?

Чарли Пик издал хриплый смешок.

– Нет, мистер Холмс, так же как и я по-ихнему. Но ежели двум людям случается посидеть и поговорить о деле, которое обоим по душе, понимаете ли, они меж собой всегда разберутся. Тут на пальцах растолкуют, там картинку нарисуют или в лицах изобразят. Мы уж нашли способ объясниться друг с другом. Синьор Валори поведал мне, что изготовляет эти ларцы только на заказ, обычно для очень богатых людей, потому что стоят они кучу денег. Он за свою жизнь сработал всего четыре таких ларца. Их делают из самой прочной стали, простому взломщику такие не по зубам. И, как вы сказали, каждый ларец снабжен тремя замками, совершенно разными и до того хитрыми, что самый искусный громила не сможет их отпереть, пока не узнает секрет.

– Секрет? – спросил Холмс.

Чарли Пик многозначительно подмигнул.

– Он никогда не открыл бы мне его, мистер Холмс, как никогда не сказал бы, для кого он сделал эти ларцы, зато оказал мне большую честь, показав один такой ларец. Прямо загляденье! Черный, лакированный, с медной птичкой на крышке.

Я почувствовал, что Холмс, сидевший возле меня, внезапно напрягся, будто пронзенный электрическим разрядом, однако ничем не выдал своего волнения.

– Что за птичка? – спросил он, делая вид, что интересуется этим из праздного любопытства.

– Не могу сказать, мистер Холмс. Я окромя воробьев да голубей других птиц не знаю. Все, что я могу сказать: это была большая птица с громадным клювом, а в лапах она держала лавровый лист.

– Понятно, – промолвил Холмс, явно утратив к птице всякий интерес. – Пожалуйста, продолжайте, Чарли. Вы описывали ларец Медичи, который показал вам синьор Валори. Вам позволили осмотреть замки?

– Не получилось. Я держал его в руках не больше минуты, потом синьор Валори забрал его у меня.

– Какая жалость! – пробормотал мой друг. Было видно, что он горько разочарован.

Чарли Пик, склонив голову набок, несколько мгновений молча рассматривал Холмса. На лице его играла лукавая усмешка. Затем он сказал:

– Я не могу рассказать вам о замках, мистер Холмс. Зато я могу показать вам их! Видите этот комод? Откройте-ка нижний ящик, в нем вы найдете шкатулку. Если вы передадите ее мне, то тоже узнаете маленький секрет синьора Валори.

Холмс сделал, как ему было велено: он вытащил из нижнего ящика комода простую квадратную шкатулку длиной десять дюймов, изготовленную из сосны, и принес ее Чарли. Судя по всему, она была очень тяжелой, поэтому он опустил ее не на колени старику, а на маленький столик рядом с креслом Чарли.

– Откройте! – приказал Чарли. Было заметно, что он от души забавляется происходящим.

Шкатулка оказалась набита замками разнообразных форм и размеров. На каждом был прикреплен опознавательный ярлычок. Некоторые замки, по-видимому более современной конструкции, лежали сверху и были сцеплены по две-три штуки. На самом верху находился маленький сверток из черного фетра длиной около шести дюймов.

– Возьмите вот этот! – велел Чарли Пик, ткнув кривым указательным пальцем в особый замок с тремя скважинами.

Холмс поднял его, и мы смогли прочесть на болтающемся ярлычке пометку, сделанную заглавными буквами: «МЕДИЧИ. НОМЕР ДЕСЯТЬ».

– Номер десять? – удивленно пробормотал Холмс.

– Моя десятая и последняя попытка изготовить копию замка ларца Медичи. Здесь, мистер Холмс, у меня хранятся все замки (копии или оригиналы), которые могли попасться мне в работе. Я собирал эту коллекцию всю жизнь, а на то, чтобы раскрыть секрет ларца Медичи, у меня ушли годы. Давайте-ка его сюда, сэр.

Холмс молча повиновался, но по восхищенному, почти подобострастному виду, с каким он передал замок Чарли Пику, я догадался, что мастерство старика произвело на него глубокое впечатление.

– А это «балерины», – добавил Чарли, указывая на маленький фетровый сверток.

Чарли развернул его. Внутри оказалось около дюжины тонких стальных стерженьков различной длины и ширины.

– Первоклассный набор! – одобрительно заметил Холмс.

– Их делали по особому заказу, – ответил Чарли Пик, явно польщенный комплиментом. – А теперь, господа, ежели вы подсядете поближе, я покажу вам, в чем тут фокус. И заодно расскажу, как я его выведал.

Я не сказал синьору Валори, что я громила. Дал понять, будто я обычный замочный мастер. Сидел перед ним открыв рот, охал да ахал, любовался его работой. Он был польщен, а мне только того и надо было. И вот, в знак особого расположения, он приносит три махоньких ключика и отпирает при мне ларец. А у меня-то на ключи отменная память. Это ведь часть моего ремесла, вот как для вас, мистер Холмс, отпечатки ног. Выйдя из лавки, я тотчас зарисовал эти ключи, а вернувшись домой, изготовил по своим рисункам отмычки. Если вы взглянете на них, то увидите, что на конце каждого есть своя особая отметина. На этом, к примеру, – маленький крестик. Его нужно вставить первым, в замок, который находится посередине.

С этими словами он вставил тонкий металлический стержень в центральную скважину и продолжал объяснять:

– Затем вам надо повертеть его туда-сюда, пока не почуете, что замок начинает поддаваться. Ну, это и так ясно, верно, сэр? Вы, судя по всему, и сами взломщик хоть куда. Но это только начало фокуса. Вы оставляете первую «балерину» на месте и вставляете вторую, помеченную двумя крошечными бороздками, в левую скважину. Но ни в коем случае не вынимайте ни эту «балерину», ни первую, иначе замок опять закроется. Затем вы переходите к третьей скважине. Улавливаете, мистер Холмс?

– Конечно, Чарли, – ответил Холмс.

– А теперь смотрите хорошенько, – продолжал старик, – потому что я перехожу к главной части. Когда вы открыли третий замок, два других закроются. И вы должны будете вернуться к первому и второму замкам и снова открыть их! Ловко придумано, а?

– Да, но вы оказались еще ловчее, раскрыв этот секрет. Снимаю перед вами шляпу, Чарли. Это подлинное мастерство.

На щеках старика заиграл яркий румянец, он был не только обрадован, но и немало смущен похвалой.

– Такая моя работа, мистер Холмс, – хрипло проговорил он и, чтобы скрыть замешательство, занялся тем, что стал убирать набор «балерин» обратно в шкатулку, оставив, однако, три отмычки для замка Медичи и сам замок на столе.

– Если хотите, можете взять на время, – сказал он Холмсу.

– Можно?! Тогда я ваш вечный должник, Чарли. Чем я могу вам отплатить?

– Ничего мне не надо. Только потом придите и расскажите, удался ли вам фокус, вот и все.

– Непременно расскажу, когда буду возвращать «балерины» и замок, – заверил его Холмс, пряча эти предметы в карман, перед тем как распрощаться с другом.

– Замечательный старик, – добавил Холмс, когда, остановив кэб на сиднэмской Хай-стрит, мы отправились домой, и всю обратную дорогу развлекал меня рассказами о самых колоритных подвигах Чарли.

– Мне бы хоть толику его мастерства! – сказал наконец он.

– Надеюсь, его уголовному прошлому вы не завидуете? – сухо спросил я.

Холмс искоса глянул на меня и широко ухмыльнулся.

– Ваша правда, Уотсон! – заявил он. – Однако я искренне убежден, что, обладай я преступными наклонностями, я мог бы стать лучшим взломщиком в мире!

Эта поездка, очевидно, подтолкнула моего друга к новым действиям: едва вернувшись на Бейкер-стрит, он опять умчался, перед уходом бросив:

– Кстати, хорошо бы вам достать пару легких ботинок на резиновой подошве!

– Для чего, Холмс? – удивился я.

Но его уже не было. Ответом мне был лишь стук парадной двери и свист Холмса, вызывающего кэб.

Он явился домой примерно час спустя после того, как сам я вернулся от сапожника с парой ботинок, которые мне велено было достать. Ему тоже пришлось потратиться: у него у руках был маленький саквояж и моток прочной веревки. Веревку, а также некоторые инструменты из своего воровского набора он сложил в саквояж. Как выяснилось позднее, он также купил несколько предметов одежды, предназначенных для нашей маскировки.

– А вы добыли ботинки на резиновой подошве, как я советовал? – спросил он.

– Конечно, – успокоил я его. – Но для чего они мне?

– Вы все узнаете сегодня вечером, дружище, когда барон Клейст отправится в оперу, а мы примемся покорять высоты отеля «Империал», – загадочно ответил Холмс и, прежде чем я успел спросить еще что-нибудь, исчез в своей спальне, прихватив с собой отмычки Чарли Пика и изготовленную им копию замка Медичи. Судя по всему, следующие несколько часов и почти весь следующий день он провел практикуясь в отпирании замка.

IV

Мы решили поехать в отель к семи часам вечера, а перед отправлением изменили внешность. На этот раз маскировка была простой, хотя Холмс – мастер по части переодеваний – за годы своей детективной карьеры успел примерить много разных образов, среди которых были и пожилой итальянский патер, и француз-мастеровой, и старуха.

Сам он нацепил нафабренные усики, придававшие ему вид светского повесы. Мне достались короткий каштановый парик и очки в золотой оправе. Замаскировавшись, мы взяли кэб и отправились в отель «Империал». Нам предстояло разместиться в номере по соседству с апартаментами барона Клейста, где уже обосновались Нильс и Оскар – шпионы короля Скандинавии.

Оскар, открывший нам дверь, по-видимому, уже был знаком с Холмсом. Я догадался, что во время своих вчерашних скитаний Холмс опять заглядывал сюда, чтобы, как он выражался, провести «разведку на местности». Оскар был высокий блондин, обладавший слишком заметной внешностью, чтобы часто показываться на людях. Кажется, в его обязанности входило наблюдать за апартаментами барона. Маленький темноволосый Нильс, которого мы видели вчера в комнате отдыха, отсутствовал. Очевидно, он следил за бароном, который отправился со своей актрисой в оперу, после чего должен был ужинать в «Кларидже».

Оскар проводил нас в гостиную, а оттуда – в соседнюю с ней комнату. Судя по богатой обстановке, включавшей в себя огромный шкаф красного дерева, почти целиком занимавший одну из стен, это была хозяйская спальня. Холмс осмотрел замок на двери.

– Этот можно открыть в два счета, – пренебрежительно заметил он, пожав плечами. – А рядом, насколько я понимаю, расположена спальня для прислуги, где будет находиться телохранитель барона, присматривающий за сокровищем.

– Именно так, сэр, – ответил Оскар на почти безупречном английском. – Спальни смежные. Вы легко поймете, как устроен номер барона, потому что он является зеркальным отражением нашего.

Открыв дверь на дальней стене спальни, он впустил нас в куда более тесную и скромно обставленную комнатку с односпальной кроватью, предназначавшейся для камердинера или горничной.

Подойдя к окну, Оскар открыл подъемную раму и отошел, давая нам с Холмсом возможность изучить путь, которым мы должны были попасть в апартаменты барона.

Когда я выглянул из окна, признаюсь, у меня душа ушла в пятки. Нам предстояло опасное дело; я наконец понял, что имел в виду Холмс, говоря, что мы будем покорять высоты отеля «Империал», и советуя мне запастись ботинками на резиновой подошве. В самом деле, если Холмс избрал именно этот маршрут, без такой обуви было не обойтись.

В отличие от парадного фасада, задняя стена отеля, сооруженного из кирпича, была не оштукатурена и орнаментирована каменным декором, состоявшим из прямых линий и треугольников: ярусы окон чередовались с карнизами, которые тянулись от одного угла здания к другому и под окнами расширялись; каждое окно обрамлял каменный наличник с небольшим треугольным фронтоном, также выступавший над поверхностью кирпичной стены на несколько дюймов.

Толщина карниза составляла не более трех дюймов, и единственными заметными выступами на стене были каменные фронтоны над окнами. Но они казались совсем крошечными, а между ними простиралась ужасающе гладкая поверхность кирпичной кладки, на которой и вовсе не за что было зацепиться. Прямо под нами уходила вниз отвесная стена, заканчивавшаяся стеклянной крышей зимнего сада, которым славился отель «Империал». Сад был залит светом, и мне чудилось, будто я смутно различаю движущиеся тени официантов и слышу звуки голосов и скрипок, доносящиеся из-под пальмовых деревьев в больших кадках.

Если мы упадем, подумал я, охваченный внезапным приступом паники, то приземлимся среди винных бокалов и крахмальных салфеток под звуки венского вальса. Страшно было представить, какие увечья мы нанесем себе и окружающим, а уж о заголовках утренних газет я и помыслить не мог.

Холмса подобные соображения как будто не беспокоили. Он спокойно распаковал саквояж, который принес из дому, и спрятал в карманах пиджака отмычки и другие воровские инструменты, в том числе маленькую фомку, которая могла понадобиться, чтобы открыть окно в спальне барона. Обтянутый сине-золотой тисненой кожей футляр, в котором хранилась копия камня Густафсона, он положил во внутренний карман, а затем застегнул его большой булавкой.

Поймав мой взгляд, он с улыбкой пояснил:

– Если я случайно выроню вещь, из-за которой мы затеяли нашу маленькую вылазку, это обернется полным провалом, не так ли, дружище?

При мысли о «нашей маленькой вылазке» у меня от страха пересохло во рту, и я сумел лишь кивнуть в знак согласия.

Последним Холмс вынул из саквояжа моток веревки. Обмотав один конец веревки вокруг своей талии и пропустив его через левое плечо, другой конец он вручил Оскару, который надежно привязал его к борту кровати. Затем он мягко приподнял оконную раму и проворно забрался на подоконник.

Прошло несколько секунд, прежде чем я решился подойти к окну и выглянуть наружу. Когда же наконец я это сделал, мне пришлось заставить себя смотреть не вниз, а вправо, туда, где Холмс балансировал на узком карнизе, прижавшись к кирпичной стене отеля и раскинув в стороны руки, точно парящий орел. Одной рукой он вцепился в каменный наличник окна, а другая его рука дюйм за дюймом медленно ползла вперед, чтобы ухватиться за точно такой же наличник соседнего окна, за которым находилась спальня Игоря, телохранителя барона.

На несколько мгновений Холмс застыл, стоя одними пятками на кромке карниза с распростертыми руками, словно несчастная жертва какой-то кошмарной средневековой пытки. Мне почудилось, что он будет стоять здесь всегда. Наконец нечеловеческим усилием плечевых мускулов, натянувших ткань его пиджака, он сумел дотянуться кончиками пальцев правой руки до наличника и тут же уцепиться за него, мало-помалу ослабил хватку левой руки и стал тихонько продвигаться вдоль карниза, таща за собой веревку.

Наличие веревки должно было бы успокоить меня, но, глядя, как она, подрагивая, медленно ползет от кровати по полу до окна, скрываясь в вечерней тьме, я думал, что она не сможет выдержать вес Холмса в случае, если он потеряет равновесие.

Через некоторое время, показавшееся мне вечностью, Холмс наконец очутился в сравнительной безопасности, ступив на соседний подоконник. Он простоял там несколько долгих мгновений, разминая затекшие от напряжения пальцы. Его лицо находилось совсем близко к оконному стеклу, и у меня сложилось впечатление, будто он воспользовался этой паузой не только для того, чтобы передохнуть, но и затем, чтобы рассмотреть, что делается в комнате. Через пару секунд он взглянул на меня и прижал палец к губам, веля мне хранить молчание, затем вновь отвернулся и начал тянуться к наличнику следующего окна.

Стараясь мысленно отвлечься от его рискованной прогулки, я принялся считать секунды себе под нос и успел досчитать до двухсот шестнадцати, прежде чем Холмс достиг цели и шагнул с узкого карниза на подоконник спальни барона.

Какая удача – окно оказалось не заперто! Обрадовавшись, я счел это хорошим предзнаменованием, сулившим успешный исход всему нашему предприятию. Через несколько секунд Холмс тихо приоткрыл оконную раму и соскочил с подоконника в комнату. Почти сразу после этого слабо дернулась веревка: это означало, что он отвязал ее. Мы с Оскаром снова втащили ее в нашу комнату.

Я смотрел на лежавший на полу моток с тем же ужасом, с каким разглядывал бы ядовитую змею, ибо передо мной наконец предстала страшная правда: наступила моя очередь обвязать веревку вокруг талии, пропустить через плечо и вылезти в окно.

Я провел на подоконнике целую вечность, нащупывая карниз носком ботинка на резиновой подошве (слава богу, эти подошвы и впрямь придали мне устойчивость). Рукой же я отчаянно цеплялся за край фронтона, словно утопающий за спасательный круг. Понимая, что если я взгляну вниз, то совершенно потеряю самообладание, я стал смотреть перед собой, прямо в лицо Оскару, который стоял у раскрытого окна и тоже смотрел на меня, готовясь травить веревку, как только я начну продвигаться по уступу.

Я думаю, именно выражение его лица в конце концов заставило меня пошевелиться. На этом лице явственно читался ужас, вызванный моим безвыходным положением, словно оно, как в зеркале, отражало чувства, по-видимому написанные и на моей физиономии. Я осознал, что передо мною сейчас два пути: либо с позором отступить, либо последовать за Холмсом.

Я выбрал второй, руководствуясь скорее гордостью, чем мужеством. Если сумел Холмс, значит, и я сумею. Я просто обязан был это сделать.

Приняв это решение, правой ногой я нащупал край карниза и тотчас содрогнулся, осознав, насколько он узок. Но я понимал, что на попятный идти нельзя, и сделал первый шажок вбок, прижавшись телом к кирпичной стене.

Кирпичи – вещь заурядная и привычная. В Лондоне или любом другом городе их встречаешь всюду и не задумываешься о том, каковы они при ближайшем рассмотрении. Но когда замечаешь их в дюйме от своего носа, то совершаешь настоящее открытие! Я видел их пористую, зернистую поверхность, окрашенную преимущественно в коричневато-красный цвет, но испещренную неровными пятнами разных оттенков, от темно-розового до лиловато-черного. Я также видел светлые бороздки строительного раствора, скреплявшего их, совсем не гладкого, каким он кажется на расстоянии, но дырчатого и неровного. Я даже ощущал исходящий от них запах сажи и отсыревшей угольной крошки.

Я не думал ни о стене отеля, простиравшейся надо мной, ни о светящемся куполе зимнего сада, который находился под моими ногами.

По мере того как мои ноги медленно продвигались вбок, моя правая рука медленно и осторожно, точно краб, ползла по стене, стараясь нащупать край фронтона над окном соседней комнаты, где спал телохранитель барона Клейста. Невозможно описать словами, какое облегчение я ощутил, когда мои пальцы коснулись каменного наличника. В тот миг я понял, что испытывает альпинист, успешно добравшийся до вершины опасного скалистого утеса.

Наконец мои ноги вслед за рукой добрались до окна, и я сумел постепенно переставить их, одну за другой, на широкий, надежный подоконник.

Подобно Холмсу, я несколько минут отдыхал здесь, в первый раз ощутив боль в затекших мышцах рук и ног. Так же как Холмс, я приник к оконному стеклу и увидел то, что побудило его прижать палец к губам.

Хотя шторы на окне были плотно задернуты, сквозь оставшуюся между ними щелочку размером не толще карандаша мне удалось заглянуть в комнату. Правда, я мало что сумел рассмотреть, кроме полоски цветастых обоев, а также куска постельного покрывала кремового цвета и деревянной планки кровати, похожей на стоявшую в соседней комнате – ту, к которой Оскар привязал веревку. Больше я ничего не увидел, но смятое покрывало свидетельствовало о том, что кто-то (очевидно, Игорь) лежит или недавно лежал на нем. Это зрелище заставило меня остро ощутить зловещее могущество отсутствующего барона и продолжить движение, хотя обитатель этой комнаты вряд ли что-нибудь слышал из-за звуков оркестра, игравшего в зимнем саду, и уличного шума, доносившегося с Пиккадилли.

Облегчение, которое я почувствовал, добравшись до первого окна, было сущей ерундой в сравнении с тем шквалом эмоций, который захватил меня, когда я достиг второго.

Холмс оставил подъемную раму открытой и ждал меня внутри, чтобы помочь мне слезть с подоконника.

Он ничего не сказал, так как вообще редко выражал свои чувства, но на его лице после моего благополучного появления светилась такая радость, что никакие слова были не нужны. А когда он схватил мою руку и крепко сжал в своих руках, проговорив одними губами: «Превосходно, Уотсон!», я заметил в его глазах восхищение и гордость. В такие моменты я чувствовал, что Холмс мне ближе всех на свете, не считая, конечно, моей дорогой супруги.

Он уже успел нацарапать для меня коротенькую записку, в которой значилось: «Игорь в соседней комнате. Покараульте его».

Холмс указал на дверь, соединявшую обе комнаты. Я кивнул, давая понять, что знаю об Игоре, а затем тихонько подкрался к двери и опустился перед ней на колени. Замочная скважина предоставляла мне более широкие возможности для обзора, чем узкая щелочка между шторами. Я видел б́ольшую часть кровати и ноги растянувшегося на ней человека. Кроме того, до меня доносился резкий запах русской папиросы и шелест переворачиваемых газетных страниц.

Пока я наблюдал за соседней спальней, Холмс, как я убедился, время от времени оборачиваясь через плечо, тоже не сидел на месте. Дверцы большого шкафа, близнец которого стоял в спальне Оскара, были уже открыты (впрочем, Холмс мог подобрать к ним ключи еще до моего появления), а теперь он вытащил из шкафа небольшой кожаный саквояж, откуда достал металлический ящик, покрытый черным лаком и перетянутый прочной стальной полосой, в центре которой располагались три замочные скважины.

Следя за телохранителем барона, лежавшим в соседней комнате, я лишь время от времени мог бросать на Холмса быстрые взгляды. Так, я увидел, что он переносит ящик на туалетный столик со стоявшим на нем зеркалом, который, как и шкаф, являлся точной копией того, что находился в спальне Оскара, и осторожно ставит его на столешницу, а затем вынимает из кармана три отмычки, взятые напрокат у Чарли Пика.

В комнате повисла плотная, почти осязаемая тишина, словно сюда вполз какой-то невидимый туман, заполнивший все углы и щели. Слышны были лишь тонкий металлический скрежет отмычек, с которыми возился Холмс, да отдаленные трели оркестра в зимнем саду, наигрывавшего мелодии Гилберта и Салливана.

Стало ясно: несмотря на то что Холмс потратил много часов, практикуясь в открывании ларца Медичи, сделать это будет не так-то просто. Каждый раз, торопливо оглядываясь через плечо на его худощавую фигуру, склонившуюся над туалетным столиком, я видел, что он вновь и вновь пытается отомкнуть замок, осторожно вертя в длинных пальцах отмычку и склоняя голову к ларцу в надежде услышать слабый звук отпираемого затвора. Он с головой ушел в это занятие, не слыша и не видя ничего вокруг.

Но вот он облегченно выдохнул, и напряжение в комнате сразу спало, будто оба мы мигом избавились от страшной тяжести. Замок наконец поддался!

Теперь все мое внимание сосредоточилось на Холмсе. Я видел, как он открыл крышку, заглянул в ларец, а затем, сунув руку внутрь, достал из него маленький, обитый сине-золотой тисненой кожей футляр – точное повторение того, что лежал в кармане у Холмса.

Но, как только он это сделал, до меня донесся другой, неожиданный звук, и исходил он не из нашей комнаты, а из соседней. Не стой я на коленях возле замочной скважины, он мог бы и вовсе пройти незамеченным, ибо то был слабый скрип кроватного матраса.

Я тотчас приник глазом к дверному отверстию и, к ужасу своему, обнаружил, что картина кардинально изменилась.

Ноги баронского прихвостня исчезли из виду, вместо этого перед моим взглядом предстала нижняя часть его торса, как-то странно обтянутая одеждой. Я не сразу понял, что телохранитель поднялся с постели и потягивается. В следующий миг пропал даже этот вид, потому что Игорь направился к двери.

Невероятно, сколь быстро работает мозг в моменты опасности. Хотя у меня в распоряжении было всего несколько секунд, я инстинктивно понял, что нужно делать.

Я тихо свистнул, чтобы привлечь внимание Холмса, а когда он обернулся, встал с колен и выразительно показал большим пальцем на дверь, одновременно отступив вправо, чтобы открывающаяся дверь, по крайней мере на несколько секунд, прикрыла меня, точно щитом, пока Игорь будет переступать через порог.

Дверь распахнулась, и в комнату вошел огромный детина борцовского сложения. Он страшно поразился, увидев у туалетного столика какого-то незнакомца, что дало мне секундную передышку. Еще несколько мгновений ушло у него на то, чтобы собраться с мыслями и осознать, что здесь происходит: дверцы шкафа отворены, кожаный саквояж валяется на полу, а ларец Медичи стоит на столике с открытой крышкой.

В конце концов до него дошло, что надо что-то делать.

Но, когда он шагнул в комнату, я начал действовать. Вырвавшись из своего укрытия, я кинулся на противника и обхватил его поперек бедер, использовав регбистский прием, а затем всем весом тела, словно тараном, швырнул его на пол.

Игорь захрипел, оглушенный ударом, но сознания не лишился. Он попытался встать на колени, но тут подоспел Холмс, окончательно сваливший его мощным правым апперкотом, после чего телохранитель вновь рухнул на пол, на этот раз в беспамятстве.

Потирая костяшки пальцев, Холмс грустно улыбнулся:

– Бить лежачего никуда не годится, но я уверен, маркиз Куинсберри меня бы простил. А ваши друзья по Блэкхитской команде рукоплескали бы вам за этот мастерский захват, дружище.

Я был польщен похвалой Холмса, но в то же время испугался, что мои необдуманные действия могут нарушить его планы, вернее, планы короля Скандинавии.

– Что же теперь делать? – в тревоге спросил я. – Как только Игорь очнется, он непременно сообщит обо всем барону, и наш секрет раскроется!

К моему удивлению и облегчению, Холмс отнесся к этому довольно беззаботно.

– Подобный поворот событий маловероятен, – заявил он, пожимая плечами. – Я очень сомневаюсь, что Игорь что-нибудь расскажет Клейсту. Для него это означало бы немедленное увольнение. Но даже если барон об этом узнает, он первым делом бросится проверять ларец Медичи и обнаружит, что тот заперт, а камень Густафсона лежит на прежнем месте. Ему и в голову не придет, что это ловко подброшенная подделка. Оригинал может распознать лишь король Скандинавии, вернее, граф фон Лингстрад, как он предпочитает себя называть. Ему одному известна тайная помета, нанесенная на камень его так называемым дядей без ведома барона. Но даже если он и заподозрит неладное, что он сможет сделать? Сообщит в полицию? Едва ли. Тем самым он признается в мошенничестве. Или постарается выследить нас и заставит меня или короля Скандинавии вернуть подлинный кулон? Это столь же сомнительно. Поскольку мы изменили внешность, ни Игорь, ни кто-либо из гостиничных служащих не сумеет верно нас описать.

Взгляните на дело с другой стороны: барон Клейст собирается продать камень Густафсона Корнелиусу Брэдбери, американскому коллекционеру, который через несколько дней должен прибыть в нашу страну. Если Клейст признается в том, что кулон поддельный, сделка, безусловно, сорвется.

Нет, дорогой друг. У нас нет никаких оснований опасаться. Если барон обнаружит подмену, он будет помалкивать об этом. Я знаю это наверняка.

– Но ведь Брэдбери купит подделку! – возразил я.

– Ох, Уотсон! – шутливо проворчал Холмс и от души расхохотался. – Кулон принадлежит к коронным драгоценностям скандинавского королевского дома! Этот человек отлично знает, что приобретает его незаконно. Все, что я могу сказать: caveat emptor. Весьма разумный совет для всякого, кто покупает вещи сомнительного происхождения. Вы, конечно, уже поняли, что благодаря непредвиденному развитию ситуации нам больше нет нужды лезть в окно. Мы можем выйти через дверь, как все цивилизованные люди, и я чрезвычайно рад этому обстоятельству.

– Я тоже, – от всего сердца согласился я.

– Кстати, – добавил Холмс после того, как положил футляр с фальшивым камнем Густафсона в ларец Медичи, – вы заметили эмблему на крышке ларца?

Будучи в тот момент отвлечен Игорем, я лишь вскользь взглянул на ларец, но теперь, когда Холмс привлек к нему мое внимание, я увидел, что крышку украшает латунное изображение орла с распростертыми крыльями и лавровым листом в когтях.

Лукавая усмешка, игравшая на губах Холмса, заставила меня призадуматься.

– Не то ли это изображение, которое, по словам Чарли Пика, украшало крышку ларца, сработанного синьором Валори во Флоренции?

– В точку, Уотсон! Таким образом, перед нами тот самый ларец с личной эмблемой Клейста, заимствованной, надо добавить, у династии Габсбургов. Лавровый лист, символ победы, – конечно, олицетворение самого Клейста. Поразительное тщеславие! Я безмерно рад, что мне удалось переиграть этого человека!

И с горделивым сознанием хорошо сделанной работы Холмс поместил ларец, в котором лежало поддельное сокровище, в кожаный саквояж, поставил саквояж обратно в шкаф, а шкаф закрыл и торжественно запер.

Потом мы перенесли бесчувственное тело Игоря в его спальню и положили на кровать. Теперь нам оставалось только дернуть за веревку, подав Оскару сигнал тянуть ее обратно. Когда конец веревки исчез за окном, я опустил подъемную раму, а Холмс тем временем удостоверился, что все в комнате осталось на своих местах.

Закрывая окно, я на несколько секунд высунулся наружу, чтобы взглянуть на освещенный стеклянный купол зимнего сада, и, припомнив, как представлял себе наше падение на ужинающих внизу людей, иронически усмехнулся.

Затем мы покинули комнату, чуть помедлив на пороге, чтобы убедиться, что гостиничный коридор пуст. Холмс запер за собой дверь, и мы отправились в соседний номер, где нас уже поджидал встревоженный Оскар, который, втащив в окно пустую веревку, гадал, не случилось ли с нами чего-нибудь.

Холмс вкратце поведал ему о наших приключениях, и мы, взяв кэб, вернулись к себе на Бейкер-стрит, сделав на пути маленькую остановку, чтобы мой старый друг мог послать графу фон Лингстраду, вернее, королю Скандинавии, телеграмму, извещавшую его о том, что наша миссия успешно завершилась.

В этом простом, но загадочном для всякого, кто не был знаком с сутью дела, сообщении значилось:

ВАШ ДРУГ ГУСТАФ ВОЗВРАЩАЕТСЯ ДОМОЙ ТЧК ПРЕДЛАГАЮ ВАМ ВСТРЕТИТЬСЯ НИМ ЗАВТРА ОДИННАДЦАТЬ ЧАСОВ УТРА ТЧК

На следующее утро ровно в назначенный час наш знатный клиент, король Скандинавии, прибыл к нам и был препровожден наверх, в гостиную, где, весь светясь от радости, по очереди протянул нам обоим руку.

– Мои поздравления! – воскликнул он. – Задача казалась невыполнимой, но вы, господа, справились с нею наперекор всему! Могу я взглянуть на камень Густафсона?

– Разумеется, – ответил Холмс, указывая на стол, где на белой крахмальной салфетке уже лежал кулон, приготовленный для осмотра.

Король тотчас поднял его за цепочку, поднес к свету и стал медленно вращать, внимательно разглядывая со всех сторон и все время бормоча: «Превосходно! Превосходно!»

Затем он обратился к Холмсу:

– Расскажите же скорее, как вам удалось его вернуть!

Холмс предоставил его величеству краткий отчет. Король выслушал его с величайшей серьезностью, громко охнув при упоминании рискованного способа, которым мы проникли в спальню барона. В заключение мой старый друг заметил:

– Думаю, можно с уверенностью сказать, что дело закончено. Если даже барон Клейст узнает о подмене подлинного камня фальшивым, он будет молчать из страха сорвать сделку с американским миллионером.

Король в знак согласия кивнул, убрал драгоценность в кожаный футляр и положил его во внутренний карман своего пиджака, затем обменялся с нами рукопожатиями и направился к выходу.

Но на этом церемония не закончилась. От двери он неожиданно вернулся назад и положил на белую столовую салфетку, где прежде лежал камень Густафсона, большой конверт. Затем, не говоря ни слова, поклонился и вышел из комнаты.

Открыв конверт, запечатанный красной сургучной печатью с изображением увенчанного короной орла – эмблемы скандинавского королевского дома, Холмс обнаружил внушительную пачку английских банкнот, представлявшую собой целое состояние, и коротенькую записку:

Вы совершите lèse-majesté [89] , если не примете эту плату, а вместе с ней и мою вечную признательность, кои вы честно и мужественно заслужили.

Записка была подписана именем Эрика фон Лингстрада, которым его величество назвался при нашей первой встрече.

– Так-так! – воскликнул Холмс.

Казалось, щедрость дара привела моего друга в несвойственное ему замешательство. Впрочем, через несколько мгновений он обрел свое всегдашнее sang-froid и со смехом заметил:

– Истинно королевская плата, согласитесь, дружище! Возможно, это ключ, который откроет наши собственные ларцы Медичи!

– Я вас не понимаю, Холмс, – сказал я, озадаченный его словами.

Но он ответил еще более загадочно:

– За деньги можно купить многое, Уотсон. Например, свободу.

Я догадался, что он имел в виду, немного позднее, когда мы вместе на неделю отправились на континент, чтобы уехать из Англии, пока не будет арестован его злейший враг профессор Мориарти. В поездке Холмс вдруг заговорил о своем желании зажить, как он выразился, «спокойной жизнью», сосредоточившись на занятиях химией, чему могло поспособствовать финансовое благополучие, обретенное им благодаря услугам, которые он оказал королевской семье Скандинавии, а также Французской республике.

Какое отношение все это имеет к моим собственным делам, выяснилось еще позднее, когда Холмс вернулся в Англию после трехлетнего отсутствия, обусловленного его мнимой смертью от руки Мориарти в Рейхенбахском водопаде.

В это время умерла моя дорогая жена Мэри, и по возвращении Холмса я продал свою практику в Кенсингтоне и снова переехал к старому другу в нашу прежнюю квартиру на Бейкер-стрит. К моему удивлению, молодой врач по фамилии Вернер безропотно заплатил высокую цену, которую я осмелился запросить. Спустя какое-то время я узнал, что Вернер – дальний родственник Холмса и что требуемую сумму (по крайней мере, какую-то ее часть) ему дал именно Холмс. Я убежден, что он взял ее из тех денег, что заплатил ему король Скандинавии.

Так что, как он и предполагал, плата за расследование и впрямь оказалась золотым ключом, которым был открыт не один ларец Медичи, – ведь эти деньги позволили мне безбедно существовать на Бейкер-стрит, по-прежнему наслаждаясь общением с моим давним другом Шерлоком Холмсом.