Проглядывая свои записи, я заметил, что 1889 год оказался для моего старого друга Шерлока Холмса особенно насыщенным. Кроме тайны пяти апельсиновых зернышек и дела о рейгетских сквайрах, с которыми мои читатели уже успели познакомиться, были и другие расследования, отчеты о которых я, по разным причинам, решил не публиковать. Среди них – дело об обществе нищих-любителей «Парадол-чэмбер», о странных приключениях Грайса Петерсона на острове Юффа и Кемберуэльское дело об отравлении, наконец, случай с пропавшим британским судном «Софи Эндерсон», к расследованию коего был немного причастен и я.

Помню, дело это началось одним апрельским утром, спустя некоторое время после моей женитьбы на мисс Мэри Морстен и возвращения к врачебной практике. Я возвращался домой от пациента, проживавшего поблизости от Бейкер-стрит, и вдруг по какому-то наитию решил заглянуть к Холмсу, которого не видел уже несколько недель. Свернув на знакомую улицу, я заметил на противоположном тротуаре плотного коренастого мужчину. Он шел в том же направлении, что и я, однако поминутно останавливался, чтобы взглянуть на номера домов и свериться с клочком бумаги, который держал в руке.

Его наружность была столь выразительна, что я решил сыграть в игру, которой часто развлекал себя Холмс, и попытаться определить характер и профессию человека по его одежде и поведению.

По моим прикидкам, вышеупомянутому незнакомцу было уже за пятьдесят. По бушлату и форменной фуражке легко было догадаться, что он моряк. Об этом же свидетельствовали походка вразвалочку и обветренное лицо.

Желая поделиться с Холмсом своими умозаключениями, я заторопился, чтобы он успел взглянуть на этого человека из окна и подтвердить правоту моих выводов. Я так спешил, что на лестнице перепрыгивал через две ступеньки, а ворвавшись в комнату, схватил друга за рукав и потащил его к окну. Незнакомец стоял на другой стороне улицы, разглядывая наш дом.

– Посмотрите, Холмс! – воскликнул я. – Я был прав, когда решил, что этот человек – моряк, полжизни проведший в море?

– Вполне, мой дорогой Уотсон, – ответил Холмс, оценивающе разглядывая незнакомца. – Но чем именно он занимается в море?

– Я не совсем понимаю… – начал я. После ответа Холмса радости у меня поубавилось.

– Ну как же! Быть может, он матрос? Или морской офицер? Или, скажем, кочегар? Надо быть точным в деталях. Лично я думаю, что он служит в торговом флоте, причем занимает довольно высокое положение, но не капитан, скорее всего – помощник капитана. Ходил в южных широтах. Левша.

Увидев выражение моего лица, он расхохотался.

– Это очень просто, Уотсон. Его манера держаться говорит о том, что он привык приказывать, но не обладает всей полнотой власти. Для высокопоставленного офицера ему не хватает лоска. У него загорелая кожа, но морщинки вокруг глаз в складочках остались светлыми, а значит, ему постоянно приходится щуриться при ярком солнечном свете. Что до леворукости, то это совершенно очевидно: он держит листок в левой руке. Кроме того, это мой потенциальный клиент, – добавил он, – но данное умозаключение я себе в заслугу не ставлю, поскольку в этот самый момент незнакомец переходит улицу и направляется к нашей двери.

Пока он говорил, внизу зазвенел колокольчик, секундой позже на лестнице раздались тяжелые, размеренные шаги, и наконец вышеозначенный человек вошел в комнату.

При ближайшем рассмотрении оказалось, что он обладает всеми перечисленными Холмсом чертами, которых сам я не заметил. В его осанке действительно ощущалась некоторая властность, а кожа в складках морщин была бледной, как верно подметил Холмс с его замечательно острым зрением.

Впрочем, Холмсу не удалось уловить то, что сразу бросилось в глаза мне, как врачу, а именно нездоровый румянец на лице нашего посетителя и его затрудненное после подъема по лестнице дыхание. Вне всякого сомнения, он страдал каким-то сердечным заболеванием.

Вдобавок к физическим симптомам на его внешности лежала печать глубокой меланхолии, словно придавившей его тяжким грузом, отчего плечи его поникли, а движения были замедленны и неловки.

По приглашению Холмса он тяжело опустился в кресло и положил на колени свои громадные ручищи, похожие на лопаты. Фуражку он снял еще у двери, обнажив коротко остриженные седые волосы и изрезанный глубокими морщинами лоб.

– Простите, что явился вот так, с бухты-барахты, не условившись о встрече, мистер Холмс, – проговорил он хриплым голосом, в котором отчетливо слышался северный акцент, – но мне надо было поговорить с кем-нибудь об этом деле, а в полицию, учитывая все обстоятельства, я пойти не решился.

Произнеся эти слова, посетитель с сомнением покосился в мою сторону, но Холмс перехватил его взгляд.

– Это мой коллега, доктор Уотсон, – быстро проговорил он. – Вы можете говорить при нем без опаски. А теперь, сэр, расскажите мне об этом деле, которое, я вижу, причиняет вам немалое беспокойство. Но сначала я хотел бы немного узнать о вас. Назовите нам ваше имя. Вы ведь моряк, не так ли?

– Верно, сэр. А зовут меня Томас Корбетт. Я помощник капитана на четырехмачтовом барке «Люси Белль», который совершает торговые рейсы между Ньюкаслом и Дальним Востоком. – В этом месте повествования он запнулся и судорожно сцепил свои огромные руки в замок. – По крайней мере, такое название корабль носил последние три года. До того он ходил под другим именем.

Я был весьма озадачен последней фразой и недоумевал, что она могла означать, но Холмс, по-видимому, понял его, так как слегка наклонил голову.

– Можно спросить, как судно называлось прежде?

– «Софи Эндерсон», – ответил Корбетт осипшим от волнения голосом, словно произносил имя умершего ребенка.

– Насколько я помню, оно пошло ко дну вместе со всем экипажем, разве нет?

– Да, сэр, во всяком случае, так считается. Полагают, что оно затонуло три года назад, в январе, у побережья Внешних Гебридских островов, когда возвращалось в Глазго из Вальпараисо с грузом селитры на борту.

Я заметил, что черты Холмса заострились, и он, будто про себя, пробормотал:

– А, мошенничество со страховкой!

Корбетт услышал его, потому что серьезно ответил:

– Увы, это так, сэр, и я горько сожалею, что принял участие в этой афере.

– Расскажите обо всем подробно, – сказал Холмс, откинувшись на спинку кресла и устремив на Корбетта цепкий, внимательный взгляд.

– Разумеется, мистер Холмс. Но прежде я должен объяснить, что этому предшествовало. «Софи Эндерсон» была построена в тысяча восемьсот семьдесят шестом году на реке Клайд и принадлежала небольшой судоходной компании «Уайт хезер лайн», размещавшейся в Глазго и владевшей еще тремя-четырьмя барками. Хозяевами этой компании были два брата, Джейми и Дункан Макнилы, а капитаном корабля – Джозеф Чейфер, породнившийся с Макнилами.

Судя по всему, Макнилы залезли в долги и были близки к разорению, вот и придумали, как им спастись. План был такой. «Софи Эндерсон» должна была забрать из Вальпараисо груз селитры, при этом не принимая на борт пассажиров. Несколькими месяцами ранее всю команду тщательно проверили и тех, кто, по мнению Чейфера, не умел держать язык за зубами, уволили, а на их места набрали подходящих людей. Понимаете, они искали тех, кто желал, так сказать, исчезнуть, якобы утонуть, а после взять другое имя и зажить новой жизнью. Следовательно, это должны были быть люди бессемейные, до которых никому не было дела. Разумеется, им хорошо заплатили из страховых денег.

Когда то же предложили и мне, я не раздумывая согласился. Моя жена скончалась много лет назад, а наш единственный сын – его звали Том, как и меня, – умер, когда ему было всего двенадцать. Близких родственников, которые стали бы обо мне тревожиться, у меня тоже не было. Моя доля страховки – несколько сотен фунтов – очень бы мне пригодилась. Я ведь уже немолод, мистер Холмс, и давно мечтаю прикупить маленькую ферму где-нибудь на теплом Юге, скажем в Корнуолле, обязательно неподалеку от побережья, чтобы по-прежнему видеть и слышать море. Что до устройства всей этой затеи, получения страховки, регистрации нового названия судна – то были заботы братьев Макнил. Ибо задумка была такова, мистер Холмс: барк должен был снова выйти в море под именем «Люси Белль», обходя стороною те порты, где раньше торговала «Софи», – такие как Ливерпуль, Глазго или Лондон. То есть судно могло по-прежнему приносить доход, а люди – зарабатывать себе на жизнь, получив вдобавок свою часть страховки, которая, принимая во внимание стоимость корабля и его груза, вылилась в кругленькую сумму, превосходившую годовое жалованье большинства членов команды.

Итак, семнадцатого января мы с грузом, но без пассажиров, отплыли из Вальпараисо в Глазго. Благодаря попутному ветру уже через сто двадцать восемь дней на горизонте показался островок Данкрейг, что к юго-западу от Внешних Гебрид. Мы с Чейфером хорошо знали это место, потому что несколькими годами раньше нашли там прибежище во время шторма. Остров необитаем, западная его оконечность – сплошные отвесные скалы, вырастающие прямо из моря, и коварные берега, опасные для любого морехода, незнакомого со здешними приливами и течениями. Но тот, кто решится провести корабль меж скал, найдет здесь несколько укромных фьордов, в которых можно неделями прятать судно, исчезнув из поля зрения других кораблей. И, надо отдать должное Чейферу, ни мастерства, ни отваги ему было не занимать. С помощью команды Чейфер провел «Софи Эндерсон» в один из фьордов, и мы встали на стоянку.

Когда мы брали на борт селитру, я, по приказу Чейфера, загрузил кое-что еще, а именно доски и банки с краской. Как только мы бросили якорь, вся команда принялась перекрашивать судно. Корпус корабля, прежде серый, до ватерлинии покрыли синей краской и провели по борту белую полосу. Кроме того, судовой плотник Моррисон переделал обшивку рубки, которую также выкрасили в белый цвет. Мы дали судну новое имя, «Люси Белль», которое было написано синими буквами на носу.

Когда работа была закончена и краска просохла, Чейфер созвал команду на палубу, поприветствовал нас на борту «Люси Белль» и пожелал ей попутного ветра и семь футов под килем. После этого он заново окрестил корабль, окропив бак ромом. Затем всем членам команды, от меня до последнего палубного матроса, юного Билли Уилера, вручили по стакану рома и документы взамен старых, уничтоженных и сожженных прямо на палубе, в старом железном котле. Потом по кругу начали опять и опять передавать стаканы с ромом, и мы стали затверживать новые имена – свои и своих товарищей. Чейфер превратился в Майкла Лофтхауза, я стал Джозефом Нулли, но им я называюсь только при необходимости. Я мыслю, прежнее имя – Томас Корбетт – подходит мне куда больше.

Думаю, раздача новых имен и избавление от старых заставили всех осознать, что назад пути нет. Мы сожгли не только свои паспорта – мы сожгли мосты, связывающие нас с прошлой жизнью, и передумать было уже нельзя. Некоторым это далось нелегко, особенно юному матросу Билли Уилеру. Потом мне рассказывали, что, перед тем как мы отправились в тот последний рейс, он повстречал в Глазго хорошенькую девчонку, но теперь все было кончено и он уже ничего не мог поделать.

Словом, что бы там ни было, он здорово накачался и совсем утратил мужество. А может, наоборот, обрел его. Он носился по палубе и говорил каждому, кого встречал на пути, что, когда мы прибудем в Роттердам (порт, который мы выбрали для возвращения), он наймется на другое судно и уедет обратно в Шотландию.

«Я хочу домой!» – вопил он и заявлял, что выбросит в море деньги, которые получит по страховке, потому что ему они не нужны.

Ну вот, мистер Холмс, этот обезумевший паренек, метавшийся по судну, был все равно что искра, попавшая в бочку с порохом. Несколько человек, включая судового плотника Моррисона, набросились на него, обезумев нисколько не меньше, и стали мутузить его не только кулаками, но и всем, что попадалось под руку. Я понимал, что творилось у них в душе. Они ведь тоже спрашивали себя, верно ли поступили, и в то же время боялись, что Билли проболтается, и тогда весь наш обман обнаружится. Они потеряют свои денежки, а может даже, попадут за решетку. Когда нам с Чейфером наконец удалось оторвать этих людей от Билли, он лежал на палубе с окровавленным лицом и головой.

Чейфер опустился перед ним на колени и стал прощупывать у него на шее пульс. Затем он поднялся и грозно промолвил: «Слушайте, парни! Билли мертв. Нам ничего не остается, как выбросить его за борт».

Звук его голоса и зрелище мертвого тела привели людей в чувство. Они отступили назад, и один из них, по фамилии Ньютон, заговорил, а в глазах его стояли слезы.

«Мы не хотели…» – начал он, но Чейфер резко оборвал его. «Заткнись и ступай в трюм, – велел он. – Найдешь там кусок холстины и веревку».

Когда Ньютон вернулся, он и еще один матрос завернули тело в холстину, перевязали веревкой и подняли, чтобы отнести к краю палубы и отправить за борт, но тут вперед выступил я.

Не знаю, что на меня нашло, однако я не мог позволить им швырнуть его в море, словно дохлую скотину. Ему было всего пятнадцать, мистер Холмс; такой славный паренек, всегда смеялся и шутил. Светловолосый, голубоглазый, он частенько напоминал мне моего покойного сына. Я просто был не в состоянии видеть, как его сбросят за борт, ничем не отметив его кончину.

Когда я первый раз отправился в море, моя матушка дала мне образок на цепочке с изображением святого Христофора, с тех пор я всегда носил его на шее как талисман. Я снял его и, когда они поднесли тело к поручню, просунул руку под холстину и положил образок ему на грудь.

Тут Корбетт осекся и уставился на свои огромные ручищи, яростно перебирая пальцами. Затем вдруг поднял голову и посмотрел на Холмса.

– Он все еще был жив, сэр!

– Вы уверены? – быстро спросил Холмс.

– Так же, как в том, что сижу сейчас здесь! Я почувствовал, как его грудь вздымается и опускается под моей рукой. Я взглянул на Чейфера, который стоял у поручня, готовый дать сигнал, чтобы Билли сбросили за борт. Он тоже взглянул на меня, мистер Холмс, и все понял! О да, он сразу все понял! Он посмотрел на меня в упор и провел большим пальцем себе по горлу, как бы говоря: «Убью, если скажешь хоть слово».

– Насчет того, что Уилер жив?

Корбетт молча кивнул. Затем, с трудом сглотнув, проговорил:

– В следующую секунду Чейфер отвел взгляд, отдал приказ, и Билли полетел за борт. Все случилось так быстро, мистер Холмс, что у меня не было никакой возможности помешать им.

В комнате повисло жуткое молчание. Мы втроем рисовали себе эту картину: я и Холмс видели ее лишь в воображении, в то время как у Томаса Корбетта она явственно запечатлелась в памяти.

Затем Корбетт сиплым голосом продолжал:

– Я тысячу раз раздумывал над тем, что мы натворили в тот день, и беспрестанно представлял себе, что мог или должен был сделать. Пытался убедить себя, что, если бы мы не бросили его за борт, он бы не выжил. Голова у него была сильно разбита. Рано или поздно он все равно бы умер. Но это не помогало. Правда состоит в том, сэр, что мы совершили убийство, и это всегда будет лежать на моей совести тяжким бременем. Вот почему я пришел к вам, мистер Холмс. Мне больше не вынести этой ноши, и я хочу, чтобы вы облегчили мне душу, сообщив обо всем куда следует. Я готов сознаться в содеянном и понести заслуженное наказание.

– Ваше желание весьма похвально, но легче сказать, чем сделать, мистер Корбетт, – произнес Холмс суховатым, отрывистым тоном, который в данных обстоятельствах показался мне не совсем уместным, хотя Корбетт, судя по всему, так не считал, ибо он лишь смиренно склонил седую голову.

– Отдаюсь в ваши руки, сэр, – тихо промолвил он.

Холмс глубоко задумался и пару раз прошелся по комнате, опустив глаза и обхватив себя руками. Затем резко повернулся и подошел к Корбетту. Стало ясно, что он принял какое-то решение.

– Перед тем как я возьмусь за это дело, – сказал он, – позвольте мне уточнить некоторые детали. Во-первых, мне нужно знать, что случилось после того, как Билли Уилер был выброшен за борт. Очевидно, вы выполнили задуманное?

– Да, мистер Холмс. Отплыв на некоторое расстояние от Данкрейга, мы выкинули в море кое-какой мусор – обломки досок и снастей, спасательный круг с прежним названием корабля, «Софи Эндерсон», чтобы те, кто найдет все это, убедились: судно пошло ко дну со всей командой. Затем мы взяли курс на Роттердам. С собой у нас имелись все необходимые бумаги, потому что братья Макнилы заранее зарегистрировали барк «Люси Белль» в панамской судоходной компании. Бумаги эти не вызвали никаких нареканий. В Роттердаме Макнилы уже нашли покупателя на селитру, поэтому мы разгрузили трюмы и взяли на борт груз угля, о чем тоже имелась предварительная договоренность. Затем мы отправились в Берген, где продали уголь и взяли новый груз. Так продолжалось в течение трех лет. Теперь мы курсируем между Балтикой и голландскими портами, где прежде никогда не бывали и где нас никто не знает, как и на Дальнем Востоке, где мы такие же чужаки.

Между тем выброшенные нами обломки подобрало одно пассажирское судно. «Ллойд» объявил, что «Софи Эндерсон» пропала без вести, предположительно утонула со всем экипажем. Чуть позже владельцам выплатили страховку, казалось, дела идут на лад, но я не смог выкинуть случившееся из головы. Знаете, мистер Холмс, с годами становится только хуже.

– А где «Люси Белль» нынче?

– В лондонском порту. Мы направлялись из Бремена в Шанхай, но один из матросов упал с трапа и сломал ногу. Пришлось зайти в порт, чтобы показать его врачу. Чейфер отправился искать ему замену, а я нанял кэб и отвез беднягу в Лондонский госпиталь на Майл-Энд-роуд. Там я разговорился с одним из привратников и, ничего ему не рассказывая, спросил, не знает ли он какого-нибудь сыщика, но не полицейского, который мог бы взяться за расследование моего дела. Он-то и упомянул ваше имя. Сказал: «Сходите-ка вы к мистеру Холмсу, Бейкер-стрит, 221-b. Он по этой части дока».

– Вот как! – пробормотал Холмс, поднимая брови. – Больничный привратник, вы говорите? Его имя случайно не Рейнольдс?

Корбетт смутился.

– Боюсь, я не спросил, как его зовут, мистер Холмс. Маленький такой человечек с лысой, как бильярдный шар, головой.

Услышав это описание, Холмс от всей души расхохотался, запрокинув голову.

– Отлично, мистер Корбетт! Вы набросали весьма точный портрет! – Заметив недоумение на моем лице, он кратко пояснил: – Я познакомился с Рейнольдсом пару лет назад. Одна дама, миссис Доулиш, просила меня найти своего пропавшего мужа. Одним словом, я отыскал его в Лондонском госпитале благодаря Рейнольдсу. Бедняга Доулиш попал под кэб, ударился головой и временно потерял память.

Затем Холмс повернулся к своему клиенту и сказал:

– Прошу вас, продолжайте, мистер Корбетт.

– Я уже почти все рассказал, сэр, – ответил тот. – Я остановил кэб и прямо из госпиталя отправился сюда, чтобы просить вас о помощи. Времени у нас не так много. В эту самую минуту Чейфер подыскивает нового матроса, чтобы заменить того горемыку, сломавшего себе ногу. Он собирается отчалить завтра утром, с приливом. Если это возможно, я бы хотел уладить наше дело до отплытия. Бог знает, когда мы снова вернемся в Лондон. Может статься, никогда.

– Понимаю, мистер Корбетт, – серьезно ответил Холмс, – но перед тем, как взяться за дело, я должен разъяснить вам серьезность положения, в котором вы оказались. Речь идет об убийстве, совершенном капитаном корабля Чейфером, ведь, если ваш рассказ достоверен, а я полагаю, что это так, он отдал приказ сбросить Билли Уилера за борт, зная, что тот еще жив. Кроме того, определенную роль сыграли и члены команды, избившие юношу: против них могут быть выдвинуты обвинения в причинении тяжких телесных повреждений. Допустим, дело дойдет до суда, на котором вам придется свидетельствовать против Чейфера. Любой ловкий адвокат сумеет возразить, что вы, зная, что Уилер жив, тоже не сделали ничего, чтобы предотвратить его гибель.

– У меня не было такой возможности, мистер Холмс! – воскликнул Корбетт, и на лбу у него выступила испарина. – Клянусь, его швырнули за борт прежде, чем я успел что-нибудь сделать!

– Клянетесь! – повторил Холмс. – Вот еще одна вещь, над которой вам стоит поразмыслить, мистер Корбетт, до того, как вы решите действовать. Ваше слово против слова Чейфера. Лишь вы и он понимали, что Уилер жив. Если начнется судебный процесс, Чейфер, а он явно не дурак, напротив, поклянется, что, когда он нащупал на шее Уилера сонную артерию, пульса уже не было. Вы готовы пойти на риск? Ведь вы пострадаете при любом исходе дела. Если присяжные проголосуют против Чейфера, вы окажетесь замешаны в убийстве. В случае же оправдательного вердикта вас обвинят в клятвопреступлении, и даже если вам удастся выпутаться, ваше доброе имя будет погублено. Какая судовладельческая компания согласится доверить пост помощника капитана человеку, оклеветавшему своего командира? Кроме того, все вы принимали участие в мошенничестве со страховкой. Что вы об этом думаете?

Пока Холмс задавал все эти вопросы, я заметил, что правой рукой Корбетт невольно прикоснулся к груди, словно желая унять свое сердце и убедить самого себя, что он собирается принять верное, хотя и очень болезненное решение. Этот жест подтвердил мои недавние подозрения: наш посетитель страдал каким-то хроническим, возможно, очень опасным сердечным расстройством. Его дальнейшие слова лишь укрепили мою уверенность.

– Мистер Холмс, – сказал он тоном человека, уже все для себя определившего. – Я ношу это бремя вот уже почти четыре года и не хочу умереть, не облегчив свою совесть. Каков бы ни был исход дела, я хочу, чтобы правда наконец обнаружилась.

– Прекрасно, мистер Корбетт! – ответил Холмс, и голос его звучал столь же твердо и непоколебимо, как и голос его клиента. – Остается только один вопрос, требующий решения.

– Какой? – спросил Корбетт.

– Как доказать вину Чейфера. Я уже говорил: ваше слово против его – был Уилер жив, когда его бросили за борт, или нет. Судя по тому, что вы рассказали о капитане, сомнительно, что он когда-нибудь сделает добровольное признание. Поэтому нам нужен свидетель, который готов подтвердить ваш рассказ о событиях, происходивших на борту «Софи Эндерсон» в тот день, когда был убит Уилер. Есть среди членов команды кто-нибудь, кто находился тогда на палубе и видел, что происходило?

Корбетт потер подбородок и на мгновение задумался.

– Пожалуй, наш кок Гарри Дикин, – промолвил он наконец. – Он все время был там.

– И видел, как люди набросились на Уилера? – отрывисто спросил Холмс.

– Да, сэр. Он даже пытался остановить нападение, но их было слишком много.

– Он был там и когда тело Уилера заворачивали в холстину?

– Да, сэр.

– И видел, как вы положили образок на грудь Уилеру?

– Ну да. Он помог приподнять холстину, когда я просовывал руку внутрь. И я совершенно уверен, что он заметил, как Чейфер провел пальцем по горлу, потому что удивленно взглянул на меня, как бы спрашивая, что случилось. Но ни один из нас ничего не сказал другому ни тогда, ни позже.

– Не важно. Если Дикин согласится дать показания, этого будет достаточно, чтобы убедить присяжных в том, что вы говорите правду. Дикин сейчас на судне?

– Ну да, мистер Холмс.

– Можно ли уговорить его свидетельствовать в вашу пользу на суде, если понадобится?

Корбетт засомневался.

– Я в этом совсем не уверен, мистер Холмс. Дикин не любит лезть на рожон и робеет перед начальством. Если ему придется выбирать между мною и Чейфером, он скорее встанет на сторону капитана или, в лучшем случае, вообще откажется говорить.

– Тогда его надо заставить дать показания в вашу пользу, – заявил Холмс.

– Но как? – уныло спросил Корбетт.

Ничего не ответив, Холмс вскочил на ноги и несколько раз прошелся по комнате, а затем вновь повернулся к Корбетту.

– Припомните-ка членов команды, уволившихся после убийства Уилера, желательно ныне покойных, – приказал он.

Корбетт явно был озадачен.

– Ну, например, матрос Томми Брустер. Убился, свалившись с мачты, в феврале прошлого года, в плавании…

– Не надо подробностей. Он был грамотен?

– Грамотен? – переспросил Корбетт, изумляясь все больше и больше.

– Умел он читать и писать?

– Ну да, сэр. Умел.

– Великолепно! – воскликнул Холмс, довольно потирая руки. – Теперь остается только одна трудность. Вы можете устроить так, чтобы мы с доктором Уотсоном оказались на борту «Люси Белль», не возбуждая ни в ком подозрения?

– Да, сэр, могу, но только когда станет темно. Оденьтесь моряками и приходите на Пикоттский причал, что в доке Сент-Кэтрин, к десяти вечера. Я буду стоять на палубе с фонарем в руке. Когда на берегу никого не будет, я трижды взмахну фонарем, и вы подниметесь по сходням на судно. Что-нибудь еще?

– Да. Удостоверьтесь, что Дикин на борту. Кроме того, постарайтесь освободить для нас с доктором Уотсоном какую-нибудь каюту и отнесите туда бумагу, перо и чернила. А теперь, мистер Корбетт, всего вам хорошего. Встретимся в десять вечера.

– Но ваш план?.. – недоуменно проговорил Корбетт, вставая, однако его возражения пропали втуне. Твердо пожав клиенту руку, Холмс проводил его до двери.

– Вот именно, каков ваш план, Холмс? – спросил я, когда он вернулся к своему креслу.

Впрочем, мне удалось выведать не больше, чем нашему посетителю.

– Вы все узнаете вечером, дружище, – улыбнулся Холмс. – Скажу только, что я намерен применить один из древнейших трюков, и, если Гарри Дикин попадется на эту удочку, на что я очень надеюсь, мы будем иметь в своем распоряжении свидетеля, который подтвердит показания Корбетта. Я предлагаю вам вновь явиться сюда к девяти часам вечера. Кстати, не забудьте захватить свой револьвер.

С этими словами он потянулся за номером «Морнинг пост» и, тряхнув страницами, отгородился от меня.

Уловив намек, я вернулся домой, в Паддингтон, остаток дня посвятив своим профессиональным обязанностям. Хотя практика моя, у прежнего владельца пришедшая в совершенный упадок, была еще невелика, я был твердо намерен прилежанием и упорным трудом добиться успеха.

Однако, несмотря на занятость, я постоянно возвращался мыслями к последним словам Холмса. Что он затеял? – спрашивал я себя. И почему он так уверен, что ему удастся перехитрить Гарри Дикина, с которым он никогда не встречался?

Мне тоже надо было сделать некоторые приготовления к нашей вечерней вылазке. Не желая напрасно тревожить жену, я не упомянул про совет Холмса взять с собой револьвер, лишь рассказал ей, что он попросил меня принять участие в одном расследовании. Моя милая Мэри – самая благородная и чуткая женщина на свете – не стала возражать. Напротив, она сама уговаривала меня пойти.

– Тебе надо сменить обстановку, – заявляла она. – В последнее время ты слишком много работаешь, и вид у тебя очень бледный. Вечер, проведенный в компании старого друга, пойдет тебе только на пользу.

Кроме того, мне предстояло договориться с моим соседом Джексоном, тоже врачом, чтобы он, если понадобится, принял моих пациентов. Получив его согласие, я нанял кэб и отправился на Бейкер-стрит. Сердце мое сильно билось в ожидании приключений. Ибо, хотя я был счастлив в браке и не променял бы свою теперешнюю жизнь ни на какие миллионы, должен признаться, временами мне недоставало того волнующего чувства, что охватывало меня всегда, когда я принимал участие в расследованиях Холмса. Отчасти то был интеллектуальный азарт, но главным образом – нервное возбуждение, вызываемое физической опасностью, которая будоражила кровь, и я не смог сдержать улыбку, ощутив в кармане приятную тяжесть армейского револьвера, оставшегося у меня с тех давних пор, когда я служил в Афганистане, в шестьдесят шестом Беркширском пехотном полку.

Холмс ожидал меня в нашей старой квартире на Бейкер-стрит. Он уже приготовил одежду для маскировки: бушлаты и фуражки вроде тех, что носил Корбетт. Переодевшись, мы не откладывая наняли кэб и отправились на Пикоттский причал.

Стоял сырой, пасмурный вечер. На небе, затянутом низкими облаками, не было видно ни месяца, ни звезд. Скоро мы покинули залитые светом улицы западного Лондона и покатили по малолюдным кварталам Ист-Энда, где путь нам освещали лишь тусклые уличные фонари, чьи мутные отражения дробью рассып́ались на влажных мостовых и кирпичных фасадах домов. Казалось, слякоть отнимала силы и у прохожих, которые, словно печальные тени, тихо скользили по тротуарам, зябко кутаясь в шарфы и шали. Единственными островками в этом унылом море тьмы были расцвеченные яркими огнями таверны и пивные, которые, точно маяки, манили обитателей грязных улиц в свое теплое, сверкающее нутро.

Некоторое время мы ехали по Лиденхолл-стрит, затем наш кэб свернул в лабиринт узких переулков за доком Сент-Кэтрин и, наконец, остановился у каменной арки, за которой начинался узкий мощеный проход, ведущий к причалу. Он скудно освещался единственным газовым фонарем, болтавшимся на железной скобе, врезанной в кирпичную кладку. При этом тусклом свете мы меж высоких стен из почерневшего кирпича двинулись вперед, к Темзе, ведомые скорее обонянием и слухом, чем зрением, поскольку мало что могли разглядеть в полумраке, зато хорошо чувствовали запах речного ила, смешанный со слабым ароматом моря, и слышали тяжелый, ритмичный плеск волн, разбивающихся о дерево и камень.

К этому времени изморось превратилась в дождь, окутавший прибрежный пейзаж, словно акварельная дымка, обволакивающая перовой набросок. Все вокруг – причал, корабли, река – казалось размытым и нечетким: темные очертания судов, стоявших на якорях, сплавлялись с рекой, высокие мачты и снасти растворялись в небе. Что до реки, то она превратилась в темную скользящую массу, напоминавшую густое масло, и отблески судовых огней на ее поверхности превращались в длинные зыбкие пятна света.

Мы медленно продвигались по деревянному настилу причала, который так разбух от сырости, что мы почти не слышали звуков собственных шагов, осторожно обходя попадавшиеся нам на пути ящики, бочки и охапки корабельных канатов, похожие на свернувшихся змей. Наконец мы приблизились к возвышавшейся над причалом громаде «Люси Белль». Нашим взорам открывалась лишь нижняя часть судна, в то время как верхушки всех четырех его мачт вместе со снастями скрадывали сгустившиеся сумерки.

На борту барка светилось несколько огней, людей же видно не было. Воистину, «Люси Белль» напоминала корабль-призрак, покинутый командой после какого-то трагического морского происшествия; я инстинктивно опустил руку в карман и нащупал свой револьвер, точно он был оберегом, защищавшим меня от неизвестной опасности.

Этот глупый порыв быстро прошел. Через несколько мгновений мы услыхали, как где-то вдали пробило десять, и тотчас в вышине, на темной палубе метнулось ввысь желтое пятно фонаря, на секунду застыло, затем несколько раз покачнулось из стороны в сторону и вновь замерло.

То был сигнал для нас. Мы ощупью пробрались к сходням и медленно, поскольку они раскачивались под нашими ногами, поднялись наверх; наконец Томас Корбетт, вышедший навстречу нам из непроглядной тьмы, втащил нас на палубу.

Он повел нас на корму, к деревянной надстройке с плоской крышей, где находились пассажирские каюты, мы спустились на пару ступенек вниз и пошли по скудно освещенному коридору со множеством дверей. Одну из этих дверей он открыл и впустил нас внутрь, в каюту, где помещались двухъярусная кровать, несколько сундуков, а также маленький стол и стул, привинченные к полу. На столе, как и просил Холмс, находились перо, чернильница и несколько листов бумаги, под потолком висел фонарь, мягко покачиваясь в такт движениям судна и отбрасывая мерцающие отсветы на полированную, красного дерева мебель и латунные украшения.

Томас Корбетт дождался, пока мы устроились – Холмс на стуле, я на краешке кровати, – и объявил:

– Поскольку вы, мистер Холмс, кажется, остались довольны приготовлениями, пойду приведу Гарри Дикина, чтобы вы с ним поговорили.

Холмс кивнул в знак согласия, и Корбетт вышел. Мы сняли верхнюю одежду. Холмс вынул из кармана своего бушлата большой конверт. Внутри оказался лист плотной бумаги, по виду напоминавшей официальный документ, с приложенной внизу красной сургучной печатью, на которой красовался какой-то герб.

Положив эту бумагу среди чистых листов, принесенных Корбеттом, Холмс взглянул на меня и усмехнулся.

– Видите, Уотсон, вот и реквизит для того старинного трюка, о котором я давеча упоминал.

– Но где, скажите на милость, вы раздобыли это письмо? – спросил я.

– У букиниста с Чаринг-Кросс-роуд, который торгует подержанными книгами и старинными документами. Это, Уотсон, договор об аренде недвижимости, составленный много лет назад.

– Но что, если Дикин догадается?

– Мы не дадим ему возможности прочитать эту бумагу, дружище, вы сами скоро увидите. А вот и он!

Он смолк, ибо в этот момент раздался стук, Корбетт приоткрыл дверь и пропустил в каюту нервного мужчину средних лет, совсем не походившего на судового кока, каким он рисуется в традиционных представлениях. Невысокого роста, с худым и печальным лицом, он производил впечатление крайне недоверчивого и подозрительного человека: остановившись на пороге каюты, он посмотрел на нас с Холмсом, а затем перевел взгляд на разложенные на столе бумаги.

– Мистер Дикин? – произнес Холмс холодным, строгим голосом, словно адвокат обвинения. Вошедший кивнул.

– Мистер Гарри Дикин? – уточнил мой друг.

– Он самый, сэр, – хрипло ответил Дикин.

Тон, взятый Холмсом с самого начала, явно подействовал на Дикина. Он весь съежился и начал переминаться с ноги на ногу, выдавая тем самым крайнее беспокойство.

– У меня есть основания полагать, – продолжал Холмс в той же лаконичной манере, – что три года назад вы служили коком на барке «Софи Эндерсон» и… – Тут он смолк и заглянул в документ, заверенный сургучной печатью, якобы сверяясь с его содержимым, а затем продолжал: –…и свели там знакомство с палубным матросом по имени Билли Уилер, позднее избитым на борту того же судна.

Это утверждение немедленно произвело на Дикина поразительный эффект.

– Наглая ложь! – выкрикнул он и резко рванулся вперед. Мне показалось, что он хочет наброситься на Холмса. Я вскочил на ноги и выхватил из кармана револьвер, но Холмс властным жестом велел мне вернуться на место.

– Значит, ложь? Так-так, посмотрим, – проговорил он, тыча своим длинным указательным пальцем в грозный документ. – Вы, разумеется, помните матроса Томми Брустера, который разбился насмерть, свалившись с мачты? Тогда позвольте сообщить вам, что годом ранее Брустер дал показания относительно событий, имевших место на борту «Софи Эндерсон» и закончившихся смертью Билли Уилера. Так что отрицать бесполезно. Все это значится здесь черным по белому, подписанное и скрепленное печатью. Вы все еще отрицаете, что данное происшествие имело место?

Дикин сразу затих, сжался, плечи его поникли, а на лице появилось выражение чрезвычайной подавленности и уныния.

– Я ничего не отрицаю, сэр, – промямлил он. – Все было так, как говорит Томми, но я клянусь своей матушкой, что не виновен в смерти Билли. Я его и пальцем не тронул. На него набросились другие. Я пытался остановить их, но что может один против пятерых?

– Кажется, в то утро вы явились свидетелем еще одного происшествия? – спросил Холмс, продолжая делать вид, что изучает содержимое бумаги. – Вы видели, как капитан Чейфер прощупал пульс на шее Уилера и объявил, что он мертв, не так ли?

– Верно, сэр, – ответил Дикин тоном человека, который понимает, что загнан в тупик.

– И видели, как помощник капитана Томас Корбетт положил на грудь Уилеру образок с изображением святого Христофора?

– Видел, сэр. Я даже помог ему.

– И видели, как Корбетт посмотрел на капитана?

– Да, сэр.

– Что же сделал Чейфер, когда Корбетт взглянул на него?

Прежде чем ответить, Дикин облизал языком пересохшие губы.

– Капитан провел по горлу пальцем, словно ножом, – без всякой подсказки проговорил кок.

– И что это означало?

Дикин опустил голову, не желая встречаться с Холмсом взглядами.

– Я вас не понимаю, сэр.

Мой друг в нетерпении откинулся на спинку стула.

– Не шутите со мной, милейший! – воскликнул он. – Вам отлично известно, что означает этот жест. Человеку, которому он адресован (в нашем случае речь о мистере Корбетте), предлагается держать язык за зубами, иначе ему перережут горло, разве нет? Разве нет, Дикин? – повторил он, повысив голос.

Бедняга метнул на Холмса быстрый испуганный взгляд.

– Ну да, сэр, – кротко согласился он.

– Иными словами, Чейфер угрожал убить Корбетта?

– Видимо, да, сэр.

Из Дикина приходилось вытаскивать каждое слово.

– Именно так, безо всяких «видимо», – резко парировал Холмс. Он сделал паузу, но, не дождавшись от Дикина ответа, продолжил: – Вы знаете, о чем должен был молчать Корбетт?

Дикин отрицательно покачал головой, и Холмс снова уставился в бумагу, лежавшую перед ним, словно выискивая нужный абзац. Потом, подняв голову, он в упор посмотрел на Дикина строгим, безжалостным взглядом.

– Тогда позвольте кое-что сообщить вам, мистер Дикин. Правда, разглашения которой так опасался Чейфер, состояла вот в чем: когда Билли Уилера завернули в холщовый саван и поднесли к поручням, собираясь сбросить в море, он был еще жив. Короче говоря, его убили!

На несколько секунд в помещении воцарилась жуткая тишина, показавшаяся мне нескончаемой. Затем Гарри Дикин, не говоря ни слова, опустил голову и разрыдался. Это было жалкое зрелище. Сомневаюсь, что Дикин хоть раз плакал с тех пор, как был ребенком. Слезы сопровождались судорожными всхлипами, больше похожими на предсмертные вопли животного, чем на звуки, издаваемые человеком.

Я ощутил немалое облегчение, когда Холмс, привстав со стула, наклонился ко мне и прошептал:

– Разыщите Корбетта и велите ему снова подать сигнал фонарем.

Выходя из каюты, я оглянулся и увидел, что над съежившимся коком нависает сухопарая фигура моего друга. Холмс стоял, скрестив на груди руки, и его худое лицо казалось высеченным из гранита – столь суровы и безжалостны были его черты. Он напомнил мне грозную статую – олицетворение мести.

Я без труда нашел Корбетта. Он беспокойно расхаживал по коридору, в который выходили двери кают. Как только я передал ему приказание Холмса, он схватил фонарь и помчался к трапу, ведущему на палубу. Я последовал за ним, недоумевая, для кого или для чего предназначался повторный сигнал.

Скоро все прояснилось. Как только Корбетт помахал фонарем, несколько фигур, прежде прятавшихся в укромных местах на причале, вышли из тени и начали подниматься по сходням на судно. В человеке, возглавлявшем эту группу, я тотчас признал инспектора Лестрейда, одетого в твидовый костюм, с бледными, резкими чертами лица, освещенными фонарем, и недоверчиво посверкивавшими темными глазами. За ним тяжелой поступью продвигалось полдюжины полицейских в черных непромокаемых плащах, на которых отблески света отражались так же, как на маслянистой поверхности Темзы.

Судя по всему, увидев меня, Лестрейд был удивлен не меньше, чем я сам.

– Что здесь происходит, доктор Уотсон? – воскликнул он.

– Разве Холмс ничего вам не объяснил? – парировал я.

– Нет, не объяснил. Сегодня после обеда он в мое отсутствие явился в Скотленд-Ярд и оставил мне записку с просьбой вечером, в половине одиннадцатого, прийти сюда по очень серьезному делу, захватив с собой полдюжины полицейских. Так что тут стряслось, можно узнать? Надеюсь, дело и впрямь серьезное, иначе мне очень не понравится, что меня и моих людей в этакую слякоть без всякой надобности затащили к черту на кулички. Если бы не просьба мистера Холмса, я с удовольствием остался бы в Ярде и посиживал бы сейчас у теплого камина.

– Думаю, вам лучше подождать и расспросить обо всем самого Холмса, – ответил я, чувствуя себя не в своей тарелке, так как Лестрейд явно сердился. – Кстати, этого джентльмена зовут мистер Томас Корбетт, он помощник капитана на барке «Люси Белль», то есть «Софи Эндерсон».

– Вы уж определитесь, доктор Уотсон, – проворчал Лестрейд, отрывисто кивнув Корбетту.

Осознав, что ситуация слишком запутанна, чтобы можно было объяснить ее Лестрейду в двух словах, я молча повел его к пассажирским каютам.

Оставив шестерых полицейских у двери, мы втроем затолкались в нашу каюту. Однако места все равно не хватало. Мы с Корбеттом оказались притиснуты к двухъярусной кровати, а Лестрейд стал у стола, рядом с Холмсом и Дикином. Вид у Холмса был торжествующий, Дикин же притих и сильно нервничал.

– А, Лестрейд! – воскликнул Холмс. – Простите, что вытащил вас из дому в такой ненастный вечер. Позвольте, я все объясню.

Он кратко и немногословно обрисовал положение, Дикин все это время переминался с ноги на ногу, низко опустив голову, а Лестрейд слушал, от изумления раскрыв рот.

– Итак, вы видите, – вскоре заключил Холмс, – что мы имеем дело с убийством, а также с крупномасштабным мошенничеством. Чтобы дело могло дойти до суда, я предлагаю следующее. Томас Корбетт готов под присягой свидетельствовать обо всех обстоятельствах вышеупомянутых преступлений. Его слова будут подтверждены судовым коком Гарри Дикином, с которого я только что снял показания, – продолжал Холмс, взяв со стола исписанный лист и помахав им в воздухе. – Теперь я предлагаю мистеру Дикину подписать их в вашем, Лестрейд, присутствии, после чего я, как свидетель, добавлю свою подпись.

Небольшая церемония подписания бумаги была проведена в полном молчании. Холмс окунул перо в чернила и передал его Дикину, который, оробев от серьезности момента, дрожащей рукой вывел свою подпись, затем Холмс снова обмакнул перо в чернильницу, размашисто расписался и вручил документ инспектору.

– А сейчас, Лестрейд, – заявил он, откладывая перо, – я предлагаю вам арестовать Чейфера по обвинению в убийстве Билли Уилера. Остальных членов команды, замешанных в избиении юноши и мошенничестве со страховкой, можно задержать позднее. Но я искренне советую вам поставить у сходней караульных, чтобы никто не сбежал. А пока помощник капитана мистер Корбетт укажет вам путь к каюте Чейфера.

Ошеломленный тем, как властно Холмс распоряжается ситуацией, Лестрейд, которому не оставалось ничего иного, вышел из каюты вслед за Корбеттом, и мы услыхали в коридоре их тяжелые шаги и топот шестерых полицейских, которые отправились арестовывать Чейфера. Дикин, воспользовавшись случаем, тоже улизнул из каюты, словно перепуганный кролик из силка.

– Теперь вы понимаете, что за старинный трюк я имел в виду, Уотсон? – спросил Холмс, когда дверь захлопнулась.

– Вы говорите о мнимых показаниях Брустера? – вопросом ответил я.

– Разумеется, дружище. Когда вам требуется чье-нибудь признание – всего-то и надо заявить, будто у вас имеются неопровержимые доказательства его вины. Это часто срабатывает. Если подозреваемый не обладает железной выдержкой (а по моему опыту, таких людей по пальцам перечесть), он непременно струсит и во всем сознается. Однажды членам некоего клуба были разосланы телеграммы с одним и тем же текстом: «Бегите из страны. Все раскрылось». Уверяют, будто полдюжины джентльменов последовали этому совету.

Вы также могли заметить, что мне не пришлось открыто лгать Дикину. Я просто спросил, знает ли он, что незадолго до своей смерти Томми Брустер дал показания о событиях, имевших место на борту «Софи Эндерсон».

– Но в то же самое время привлекли его внимание к документу, – возразил я.

– О, просто таковы правила игры, – ответил Холмс, пожимая плечами и улыбаясь. – Этим приемом пользуется любой цирковой фокусник. Он добивается, чтобы взгляды зрителей были прикованы именно к тому предмету, на который ему нужно обратить их внимание. Что ж, неважно каким образом, но мы добились своего, согласны? Я предлагаю вернуться на Бейкер-стрит, устроиться у камина и отметить окончание дела виски с содовой.

Разумеется, на этом дело вовсе не закончилось. Следствие продлилось несколько месяцев. В результате полиция арестовала всех согласившихся на мошенничество и присутствовавших при убийстве Билли Уилера членов команды «Софи Эндерсон», которых только удалось разыскать. Всех их, а также главных участников событий и братьев Макнил, затеявших мошенничество, судили в Олд-Бейли и приговорили к различным срокам заключения. Капитана Чейфера – главного виновника убийства – повесили.

Томас Корбетт, как и большинство членов команды, был признан соучастником мошенничества и приговорен к десяти годам тюрьмы.

С тяжелым чувством вынужден я сообщить, что Корбетт не дожил до конца заключения. Восемнадцать месяцев спустя он умер в тюрьме от сердечного приступа; печальный конец для столь мужественного и честного человека. Возможно, однако, что он сам этого желал.

Из уважения к его памяти я не стану публиковать этот рассказ, а помещу его среди других бумаг, хранящихся в моей жестяной коробке, ибо уверен, что он одобрил бы это решение.