Торчка-сморчка как ветром сдуло, стоило мне появиться на пороге. Мигом срыгнул, даже початую банку пива бросил. Я допил ее за его здоровье.

Поганый наркоша только откинулся. Нравится ему там, что ли? И недели не провел на воле. Выпустили его, стал быть, после того как он меня оприходовал, и через пару дней приняли обратно.

А у нас здесь, надо сказать, мало что изменилось, тот же бой у мусорки, и любимый мой подъезд в таком же состоянии: видать, не столковались мужики-совладельцы насчет денег на ремонт.

Полдня не прошло, как я обустроился в своем логове, даже коврик постелил, который Сильви подарила мне на прощанье, когда я пришел к ней за расчетом.

Помню, на радостях она меня даже в щеку поцеловала, и я через секунду понял, с чего это она так тащится. Жан не сидел без дела, уже отыскал мне замену: в холле возник блондин в черном костюме. Набычившись, он бросал сальные взгляды на нашу красулю. По жизни… Все по ништяку. Мы друг другу лапшу на уши не вешали, как скауты клятв не давали. Оказывали, так сказать, маленькие взаимные услуги, и этим все сказано. Так что без обид и всё в порядке!

Иной раз, особенно в сумерки, вспоминалась мне Малютка, и я жалел, что не побазарил с ней. Корил себя, что упустил момент, прохлопал последнюю возможность. А мог бы нарисовать ей, так сказать, свою версию событий. Рассказал бы, че и как я просек. Дело ведь немаловажное, не комар чихнул. Многое меняет. Но я как последний баклан дожидался следующего дня, а на следующий день — она тю-тю! В квартире пусто. Уплыл моряк, пишите письма.

И чего-то я приуныл. Жил всегда не своей жизнью, беспонтово, хоть и под крышей, а когда понял, кто я и в чем мой интерес, жизнь, сука, оказалась позади. Зато здесь, в углу под лестницей, нет у меня нужды накалывать себя и других. Ничего меня тут не ждет, и от меня ждать нечего. В кармане вошь на аркане, никто не полюбит из корысти, да и вообще никто не полюбит, но на это мне с прибором, потому что я понял: главное для меня, чтобы все, сука, было реальным.

И вот настала суббота — погода была потеплее, чем обычно, — а у меня с утра голова трещит, потому как с вечера я маленько перебрал с бухлом, сижу, значит, на обычном месте и вижу на другой стороне улицы тоненькую, хрупкую фигурку. Узнал бы ее среди тысячи. Идет через улицу под руку с Мариэттой Ламбер, ножки едва переставляет, головку наклонила. Болеет, что ли? Сердце у меня затряслось, как овечий хвост. Малютка! Да еще в лучах солнышка!

Я подскочил, когда они добрались до тротуара. Мариэтта меня первая увидела, ужасно удивилась: мистер Майк, какой сюрприз!

Малютка остановилась, рот приоткрыла и стоит. Секунда мне показалась вечностью. И тут она ко мне бросилась. Мистер Майк, говорит, что это ты тут делаешь?

— Странный вопрос, — отвечаю, стараясь не показать, как я ей рад. — Да живу я здесь!

Показал им свои ступеньки, и сумку, и синий плед. Здесь, Зельда, я жил до «Мастерской», сюда и вернулся. Сижу, наблюдаю с утра до ночи, что вокруг происходит, смотрю на мужиков, дамочек, собак, облака, как воробьи дерутся, как бумажки по асфальту летают, как вода по стоку журчит, машины всякие едут, колеса велосипедов крутятся, на служащих, что покурить вышли, на ребятенка, которого мамаша за руку тянет, на голубя, который возьмет да и сходит по большому. А еще, Малютка — Зельда или Милли, какая пес разница, — я хочу попросить у тебя прощения, потому как все было обманкой — работа, зарплата, кров, уважение, а всамделишным было то, что я взаправду думал, что тебе помогаю. Может, по глупости своей думал, из трусости, слабости, не знаю, короче. Но ходил я за тобой как нянька, тенью твоей стал, хотел защитить, хотел как лучше. Дубина стоеросовая! Но теперь я все бросил, «Мастерскую», Жана с его мелкими подставами и большой тайной. Ты не знаешь, Малютка, у Жана, по правде, тоже есть свой секрет. И он тоже несет свой крест, и нас, Малютка, такой крест, может быть, даже расплющил. А теперь, когда мы уже больше не ряженые, когда карты открыты, нам и скрывать друг от друга нечего. И теперь если я покину этот подъезд, а я его непременно покину, только не знаю, когда и как это случится, то клянусь тебе, без всякого театра и притворства, просто уйду в один прекрасный день, уйду, подняв гордо голову.

Мариэтта отошла на шаг в сторону. Малютка бровки нахмурила.

— О каком кресте ты говоришь? — шепотом спросила она.

— О причинах говорю. Главных причинах. Откуда, так сказать, ноги растут. Жан, он привязался к тебе, Малютка, потому и гнул под себя, во всяком случае, пытался. А «Мастерскую» он затеял, потому как за жену себя винил, чувствовал себя виноватым в ее смерти. Вот оно как, Малютка. Не сама же машина поскользнулась на льду, или я не знаю, как там оно было, не жена же толканула ее на дерево. За рулем-то Жан сидел, они поругались, вот он и психанул. В итоге — она погибла, а ему хоть бы хны. Вот какая вышла история: Жан Харт убил женщину всей своей жизни и с тех пор старается расплатиться по счетам.

— Так вот почему он попросил меня перевезти вас, Милли, — задумчиво сказала Мариэтта. — А речь, к которой он готовился, была выдумкой, предлогом. А ведь что-то в этом есть, Жан никогда не садится за руль, всегда ищет, кто бы поработал шофером. Мистер Майк, а откуда вы все это узнали?

— Сам допер. В последний вечер, после того, как мы с ним у Зельды побывали. Сперва, конечно, заметил, что водить он умеет, а сам не водит ни хрена. Потом насторожила эта его готовность лететь на всех парах ближнему на помощь и кайф, который он с этого ловит. И покой, приход как у наркомана, когда он, это самое, уже напомогался. Видал я уже таких! Были у нас офицеры: сначала примут дерьмовое решение, пошлют солдат на мины или в засаду приведут, а потом знай маются, суетятся, спасают всех, кто под руку попадется. А как стал Жан на Малютку за вранье орать, тут мне вообще все ясно стало. Пазлы в картинку сложились.

— Да я-то какое отношение имею к его проблемам? — удивилась Зельда.

— Ты на Элизу похожа, на его жену. Я ее фотки видел. Такой же носик, конопушки, фигура. Замечал, что он по-особому к тебе относится, но не догонял, почему. А в тот вечер понял. Ты стала для него как будто новой Элизой. Надеждой на прощение грехов.

— Да, Жан тебя полюбил, — согласилась со мной Мариэтта. — До такой степени, что мне казалось, ты его приворожила, а причиной всему оказывается невроз.

Малютка, конечно, разволновалась.

— Я чувствовала, что он постоянно на меня смотрит… Но убедила себя, что это мне кажется. Испугалась, вдруг у меня мания преследования развивается…

— В тот вечер мы с Жаном припухали у него в кабинете, — продолжал рассказывать я. — В «Мастерской» ни души, только я и он. Я и сказал ему, что все понял. Что он был несправедлив к тебе, Малютка, и что ты не обязана расплачиваться за его собственные грехи. Ты же не сделала ничего плохого, никого не кинула. Хотела двигаться дальше. Жить хотела, вот и все. Поглядела бы ты на него, Малютка, после моих слов! Потемнел весь, как земля в Каписе. Глаза выпучил, рукой за сердце хватается. А какими словами он про свое горе рассказывал! Я не говорю, что из-за этого ему теперь все дозволено. Я вот ничего ему не забыл. Вел он себя отстойно. Манипулировал Мариэттой. У тебя отнял все, что ты построила. И все же… Мне его жалко стало, подумал: он старается залечить чужие раны, а у самого-то все швы разошлись.

— Следуй он своим собственным советам, какие раздает с такой убежденностью, ему стало бы легче, — вздохнула Мариэтта. — Но тогда ему пришлось бы смириться, что он такой же человек, как все остальные, а не всемогущий Господь Бог.

— Все мы совершаем одну и ту же ошибку: бегаем от своих фобий, а не ищем, как с ними подружиться, — сказала Малютка и улыбнулась грустно и ласково.

Волосы на солнце у нее светились, щеки порозовели, и до чего же она была хорошенькой, Господи Боже ты мой! Я невольно подвинулся к ней поближе, и она взяла меня за руку.

— Подумать только, я каждый день проходила мимо твоего подъезда, а тебя никогда не замечала. Я жила здесь рядом, на соседней улице. Бежала всегда глаза в землю, ни на кого и не смотрела. А вот в день пожара все было иначе. Пошла на вечеринку в компанию, упилась в хлам, сама не знаю, как домой вернулась, и сразу повалилась спать. А когда проснулась, весь дом был в огне.

На глазах у нее заблестели слезинки. Мариэтта тоже подошла к Малютке и обняла ее.

— Канарек умер, вот что случилось, мистер Майк! Он был моим соседом. Даже больше, чем соседом, но я этого не понимала, потому что была слепой, глухой и думала только о себе. Он читал наизусть Достоевского по-русски и выплескивал борщ из окна, когда злился. Его вытащили из огня, но он так и не пришел в сознание и, наверное, даже не понял, что умер…

Мы втроем стояли и молчали. А движение вокруг нас только нарастало, машин стало больше, ускоряли шаг прохожие с покупками, а собачники с питомцами на поводке, наоборот, замедляли. Мариэтта взглянула на часы.

«Всему хорошему приходит конец, — подумал я, — им пора, они торопятся». И стало мне как-то хреново, оттого что они сейчас отправятся восвояси, но виду я не показал.

— Ни к чему вам опаздывать, идите, — не слишком, может, вежливо сказал я, но мне уже захотелось поскорее с ними распрощаться. — Рад был повидаться. Спасибо доброму случаю.

— Случаю? — переспросила Мариэтта. — А я в этом случае вижу большой смысл. — И тут она подмигнула Малютке.

— Видите ли, мистер Майк, мы тут затеяли одну авантюру. Как только найдем помещение, я буду вести такие же занятия, какие вела в «Мастерской», Милли будет обучать деловой переписке, ведению баз данных на компьютере, а одна из моих коллег преподавать французский. В «Мастерской» многие хотели попасть на такие курсы. Люди хотят повысить свой уровень, им нужна помощь, толчок, подсказка. Мы думаем, что нашли свою нишу, ясно нам и другое: понадобится очень много сил, а еще больше добровольцев-помощников, чтобы наши курсы существовали. Что скажете на это, мистер Майк?

И Малютка так радостно мне улыбнулась.

В общем, я понял, что настала пора и мне отрывать задницу. Худо ли, хорошо ли, я прожил эти семь лет, не мне судить, одно я знаю твердо: все, что случилось, пошло мне на пользу: подлости, измены, подставы и махалово. И впереди меня тоже ждет разное: лишения, борьба и сомнения… Но какое это имеет значение, если я готов? Если я реально стою на ногах?..