Доктор меня утешал:

— Не волнуйтесь, там великолепные условия, доброжелательный предупредительный персонал, полезные процедуры. И пусть вас не пугает название: «Психоневрологический центр». Многие принимают психиатрическую больницу за сумасшедший дом и впадают в панику. Поверьте, никто не считает вас сумасшедшей. Вам просто помогут, и вы очень скоро пойдете на поправку, вот увидите.

Паники нет и близко. Напрасно стараетесь, ходите вокруг да около, изобретаете эвфемизмы. Да, я ненормальная, меня довели до крайности ученики, их родители, всеобщая неприязнь, враждебность, критика со всех сторон, травля, подлое предательство Шарля, который обещал когда-то быть со мной и в горе и в радости. Нас и раньше многое разделяло, но теперь между нами не пропасть даже, а бездонный провал.

Как только я приехала, мне зачитали правила: ни мобильника, ни телевизора, кроме одной разрешенной программы, которую смотрят все.

— Уверяю, скучать по всей этой технике вы не будете.

Меня поселили в маленькой светлой комнатке с окном на восток. Я аккуратно разложила свои вещи. И вдруг почувствовала величайшее умиротворение. Наверное, так подействовала безмятежная тишина вокруг. Меня обволакивала, нежила, грела уверенность, что здесь я в безопасности. Смогу спокойно спать, свободно дышать. Никаких тревог, мрачных мыслей, дурных предчувствий. Сердце не сожмется от тоски. Приглушенные голоса, дружелюбные взгляды. Не только врачи тактичны, но и другие пациенты тоже. Им не нужно рассказывать о поражении, истощении, унижении, вечной войне, приступах беспричинного страха. Они знают все это по собственному опыту. Детали не имеют значения. Все мы надеемся, что рано или поздно боль отступит и нам станет легче.

Я вставала рано утром и гуляла в одиночестве по аллеям парка. Слушала шепот листьев, смотрела на облака. Я словно бы пробудилась от долгого сна. Ощутила биение крови в венах, каждый сустав, каждую клеточку. Снова стала собой. Невероятно, до какой степени можно себя позабыть-позабросить…

После полудня на «групповой терапии» мы жаловались друг другу, делились проблемами, и они таяли на глазах.

За десять дней мое лицо разгладилось, округлилось, посвежело. Кожа стала совсем другой.

Психиатр вызвал меня к себе, оглядел, покачал головой, явно довольный.

— Вы сами убедились, Мариэтта, что лучшей методики просто не существует. Ваш организм полностью восстановился, это видно невооруженным глазом. Как все-таки полезно иногда нарушить привычный ход жизни, я же говорил! Небольшая пауза, и вот вы в полном порядке, поздравляю. Начнете с чистого листа. Примите нервный срыв как печальную необходимость. Вы дошли до предела, потеряли контроль, затем передохнули и теперь, обновленная, здравомыслящая и сильная, готовы вернуться домой и даже в конце месяца продолжить занятия в коллеже. Я верю в вас, дорогая!

Меня будто осыпало вулканическим пеплом. Горло перехватило. За долю секунды от улучшений не осталось и следа. Я завопила:

— Вы что, издеваетесь надо мной? В конце месяца в коллеж? Завтра, да? Вы намерены со мной распрощаться, для того и позвали? Пытаетесь избавиться от меня с милой улыбкой? За десять жалких дней все мои тяготы, мучения исчезли как по волшебству, ну еще бы! Я в полном порядке! Доктор, вы СМЕРТИ моей хотите?

— Успокойтесь, мадам, держите себя в руках! — Доктор сердито нахмурился. — Что за патетика! Зачем такие громкие слова? Боже мой, я «хочу вашей смерти»! Абсурд! Если вас направили в психоневрологический центр на две недели, значит, больше вам незачем тут находиться. Мы профессионалы, нам лучше знать!

Мне сообщили, что Зебрански чувствует себя превосходно, хотя по-прежнему находится в больнице. Он отделался переломом запястья и парой пустяковых синяков. Врачи и родители решили понаблюдать за ним подольше, боясь сотрясения мозга или какой-нибудь другой серьезной травмы. Ведь бедного мальчика дважды вырвало… Кошмар! К тому же таким образом им удалось побольше вытянуть из Шарля, кто бы сомневался!

Я достаточно изучила гнусный характер Зебрански, чтобы представить, как негодяй станет упиваться своей славой невинной жертвы, знаменитой на весь коллеж. Скатившись с лестницы, он окончательно низверг мой авторитет. Уверена, парень готовился к моему возвращению и к возобновлению войны с огромным энтузиазмом. Придумывал новые пакости и подвохи.

Теперь для него дело чести добить меня окончательно. Он ни за что не отступит.

— Нет, доктор, никаких громких слов, это чистая правда. Вы переоцениваете эффективность лечения, я вовсе не выздоровела. Я не могу вернуться в коллеж. Я не хочу возвращаться домой. Во всяком случае, не сейчас. Еще слишком рано. При одной мысли об этом у меня руки трясутся, смотрите! Вы убьете меня, если выпишете. Я непременно наложу на себя руки.

Не обольщайтесь, доктор, такие глубокие раны за десять дней не затягиваются. Я не готова снова терпеть презрительное пренебрежение мужа, полнейшее равнодушие сыновей, давление ненасытных серых будней. «Что у нас на ужин?» «Как, моя майка еще не постирана?» «Домработница совсем обленилась, поговори с ней». «Мама, купи мне новые кроссовки!» «Дорогая, я пригласил к нам Бернаров. Пожалуйста, не потчуй их опять курицей, рецепт прескверный. В прошлый раз все давились». «Что за новая прическа? Фи! Волосы стоят дыбом, как у британского певца Рода Стюарта!»

Шарль унизит меня, подомнет и счастлив, рот до ушей. Макс и Тома весело хохочут над папиными шутками. «Мама, расслабься, посмейся, у отца просто юмор такой!»

Интересно, кого они топчут, пока меня нет? Подкалывают друг друга? Или притихли, копят яд к моему возвращению?

— Доктор, пожалуйста, позвольте мне остаться, — униженно попросила я в тревоге и тоске. — Я еще не окрепла, я ранимая, хрупкая. Каждый шаг, каждый вздох дается мне с таким трудом! Я просто не выдержу, я сломаюсь, умру от сердечного приступа. Пожалейте меня, не гоните!

Но он был неумолим.

— Не могу, Мариэтта. Это вы чересчур себя жалеете. Вас прислали сюда, чтоб поправить здоровье. Никто не обещал уладить все семейные неурядицы или устроить вам внеочередной шикарный отпуск. Вы немного отдохнули, оправились и вполне способны вернуться к своим обязанностям. Сыновья нуждаются в матери. У вас хорошая крепкая семья. В коллеже все сложнее, согласен. Но и тут важней всего изменить свое отношение к происходящему. Проявите немного такта, гибкости, что ли. Не забывайте, что вы преподавали двадцать лет подряд, не давая себе поблажек, и до последнего времени прекрасно справлялись. Честно говоря, я за вас абсолютно спокоен.

— Ах, вы спокойны! Рада это слышать! — Меня бросило в жар от возмущения. — Но предупреждаю, доктор, на самом деле я бомба, которая может взорваться в любую минуту. Я за себя не отвечаю. И ответственность в случае будущей катастрофы ляжет на вас!

Тут врач призадумался. Принялся нервно грызть шариковую ручку. Мои слова пришлись ему не по вкусу. Наконец-то удалось до него достучаться. Ответственность — то еще пугало. Все ее сторонятся. Психиатр нахмурился сильней. «Возможно, эта припадочная просто водит меня за нос. Однако случай с Зебрански — не пустяк. Ученик мог отправиться на тот свет. Что, если она опять станет буйной?»

— Ладно, так и быть, — сдался он. — Вы пока возвращайтесь в палату, после поговорим. Посмотрим, что можно сделать. Не так-то просто устроить вас куда-нибудь сейчас, когда мест катастрофически не хватает. С другой стороны, ваш муж — политический деятель, у него обширный связи. Попробую с ним созвониться. Что-нибудь придумаем.

Я не стала возражать. Ничего не поделаешь, мы живем на разных планетах. Хоть Шарлю звоните, хоть президенту, если вам неймется, мне все равно. Только оставьте меня в покое. Не выгоняйте, не трогайте.

В тот же вечер доктор заглянул ко мне перед тем, как уехать домой.

— Похоже, мы нашли решение. — Он вздохнул с облегчением и продолжил: — Вскоре получим окончательный ответ. Но даже в случае отказа я постараюсь продержать вас здесь еще неделю.

Несколько дней прошло в томительном ожидании. Напрасно я пыталась расслабиться, насладиться прогулкой по знакомым аллеям парка, любоваться деревьями, кустами, дроздами — все впустую. Мне никак не удавалось отвлечься от навязчивых образов: узких коридоров коллежа, скользких бежевых плиток кухни, темных углов прихожей, удушливой безнадежности нашего с Шарлем брака.

Нарочно снимала обувь и босиком ходила по влажной земле, чтоб напитаться ее силой. Растирала, массировала пальцы ног и рук, мяла свои ладони. Долго-долго вдыхала целебный запах хвои. Ничего не помогало. Зыбкая связь с собственным «я» оборвалась, едва возникнув.

Но однажды под вечер меня ласково, по-дружески обняли за плечи.

— Вы разочарованы, ваши надежды не оправдались, верно? Вам казалось, что вы ожили, приободрились, изменились. А все вдруг вернулось на круги своя.

Пока я тщетно боролась с мрачными мыслям, рядом со мной на каменную скамью сел хрупкий невзрачный человек лет пятидесяти, темноволосый, с проседью.

— Меня зовут Жан Харт. Я возглавляю благотворительную организацию взаимопомощи. Если у людей возникают психологические или материальные сложности, мы тут как тут. Доктор из психоневрологического центра связался с нами. Он объяснил, что хотел бы поместить вас в щадящие условия еще на некоторое время, ведь так? Отлично! Мы сможем предоставить вам все необходимое: комнату, где вы сможете жить, ни от кого не завися и ни в чем не нуждаясь, общение с теми, кто готов вас выслушать и поддержать. Насколько я понял, у вас burn-out, синдром эмоционального выгорания. Вы истощены до предела, так что две недели отдыха, хоть и принесли очевидные улучшения, проблему не устранили. Врачи изо всех сил старались вам помочь, но при одном упоминании, что придется тянуть прежнюю лямку, вы взвились до потолка. Стало быть, невроз не излечен, требуется длительная реабилитация.

Меня затрясло от гнева. Синдром эмоционального выгорания? Так психиатр сформулировал мой диагноз? «Взвилась до потолка» — это его выражение?

Жан примирительно потрепал меня по руке.

— Полно, не сердитесь. Он просто выполнял свой долг. Задача психиатра — как можно быстрее поставить больного на ноги, чтоб он мог заниматься полезной для общества деятельностью. Бюджет центра не безграничен. Врач не может держать вас тут бесконечно. Вы задаете экзистенциальные вопросы, превосходящие его компетенцию. Становитесь камнем преткновения, рискуете развалить всю систему. А мы существуем как раз для того, чтобы дать вам время прийти в себя и разобраться в своей жизни.

— Не уверена, что смогу в ней разобраться. Даже не знаю, хочу я этого или нет.

— Доверьтесь мне, Мариэтта! Вы не представляете, скольких отчаявшихся я повидал на своем веку… Мы вас выслушаем, вы нас выслушаете. Взаимное доверие — единственное лекарство от душевной боли. Вы увидите себя настоящую, не через призму чужого восприятия, не сквозь очки, навязанные прожитой жизнью. Призмы нас убивают. Нужно их разбить, уничтожить. Мы научим вас радоваться каждому дню, каждому мгновению. Вы распрощаетесь с грустью, депрессией, пессимизмом, неуверенностью, замалчиваниями. Знаете, Мариэтта, вы станете совершенно другой и даже не заметите как. И сможете в свою очередь помогать несчастным жить, научите их радоваться.

Приятный негромкий голос звучал уверенно, успокаивал. Мне предлагали комнату, тишину, свободное время. Все, в чем я так нуждалась. Прямо сейчас, немедленно. Тревога сразу ушла. Он почувствовал, что мне стало легче, протянул руку. Я ухватилась за нее, будто утопающая.

— Вам у нас понравится, Мариэтта, — заверил Жан.