Российская правовая наука всегда уделяла значительное внимание толкованию закона, труды большинства теоретиков права содержат исследования методов, способов, приемов толкования. Несмотря на многие особенности, развитие российской доктрины толкования закона происходило в парадигме общеевропейского пути: теософия – естественное право – позитивизм. Правовые представления в средние века формировались на основе религиозных вероучений, которые в дальнейшем, развиваясь и трансформируясь, к началу XVIII в. приобрели качества естественно – правовых концепций. Прагматизм правовой философии XIX в. способствовал формированию позитивистских подходов, в конце XIX – начале XX в. работами теоретиков права, функционерами государственного аппарата, юристами-практиками была сформирована российская доктрина толкования закона.

Наступивший с 1917 г. советский период развития права предоставил исследователям большие возможности для обоснования монистических взглядов на способы и методы толкования. В последующие десятилетия российские теоретики и практики, решительно отвергая «буржуазные» подходы к толкованию, сформулировали разветвленные юридические конструкции, включающие классификации способов, методов и приемов толкования. Распад

Союза Советских Социалистических Республик, перераспределение сфер влияния государств на мировые рынки, стремительная трансформация советского социалистического государства в олигархическое капиталистическое государство, – привели к переработке законодательства и корректировке доктрины толкования.

Выработанная для целей настоящего исследования периодизация этапов формирования российской доктрины толкования включает пять периодов:

От образования российской государственности, возникновения закона как источника права до реформаторских актов Петра I (начало X в. – начало XVIII в.).

Зарождение концепции (1700–1825 гг.).

Эволюция концепции (1825–1917 гг.).

Советский период (1917–1991 гг.).

Постсоветский период (1992 г. – по настоящее время).

Древнерусская государственность формируется в VI–IX вв., уже в X–XI вв. правоотношения в государственных образованиях регламентируются не только обычными и религиозными нормами, но и международными договорами, и законодательными актами. Сохранившиеся тексты договоров с Византией (911, 944, 971 гг.), более ста списков Русской Правды (древнейшая редакция не позднее 1054 г.) свидетельствуют о сформировавшейся юридической технике. Источниками древнерусского права этого периода являются обычное право, религиозные нормы, судебная практика и нормативные акты. Право рассматривается как мера человеческой и общинной свободы, а закон – как воля конкретного князя, обладающего полномочиями на императивное нормирование, но учитывающего общественные представления о справедливости – «правде». Судебная практика осуществляется от имени суверена, судебная и законодательная власть не разделены, законодатель по собственному усмотрению изменяет норму и обеспечивает ее исполнение: «Но после Ярослава собрались сыновья его: Изяслав,

Святослав и Всеволод, с боярами своими Коснячком, Перенегом и Никифором и отменили кровную месть за убийство, установив выкуп деньгами; во всем же прочем как судил Ярослав, так решили судить и сыновья его».

Митрополит Иларион в XI в. говорит о вселенском характере христианской истины и национальной ограниченности человеческого закона. Иларион предстает «как основатель традиции оптимистического объяснения исторического процесса, продолженной затем Филофеем». Различные редакции Русской Правды, Новгородская судная грамота, Псковская судная грамота уже содержат как записи сложившихся обычаев, волю суверена и судебную практику, так и положения, определяющие статус субъектов, вводящие некоторый юридический категориальный аппарат и интерпретационные правила.

Практика разъездных судей характерна не только для Англии, в средневековой России укреплявшаяся московская власть использовала разъездные и смешанные суды, образуемые из представителей Москвы и территории рассмотрения спора. Итогами обобщения судебной практики стали судебники 1497, 1550, 1589 гг. Соборное уложение 1649 г. явилось основным источником права на период более полутора веков. Оно дополнялось уставами, регламентами, манифестами, указами и другими формами законодательных актов. Несколько тысяч разнородных нормативных актов, принимаемых на разных уровнях компетенции, не систематизировались, их толкование зависело от цели и субъективных особенностей интерпретатора. Общественные изменения требовали анализа и переработки устаревшего массива законодательства, что в период абсолютизма было невозможно сделать без последовательной воли суверена.

Петр I в 1700 г. учредил Палату об уложениях в целях систематизации законодательства, развития законодательной, исполнительной и судебной практики в новых условиях. С этого периода в российском государстве начинается достаточно постоянная работа над совершенствованием законодательства, формируются соответствующие институты в форме различных установлений, комиссий и комитетов. Отсутствие единообразия в законодательной и интерпретационной технике становится объективным препятствием для развития государственной системы управления. Стремление всех российских императоров этого периода (1696–1825 гг.) к упорядочению законодательного корпуса согласуется с повышением роли закона в управлении обширными территориями и большим народонаселением государства. Петр I начинает активно использовать позитивное законодательство в управлении социальными процессами, регламентации подвергаются почти все стороны общественной и частной жизни человека.

В «Артикуле воинском» (1715 г.) впервые дается официальное толкование многих статей, структурно в законодательном акте тексты статей и тексты толкования этих статей разделяются на абзацы, толкованию предшествует слово «Толкование» либо сокращение «Толк…». Например, статья (артикул) 53 предусматривает, что если офицер прикажет подчиненному солдату то, что к службе не относится и «службе солдатской непристойно, тогда солдат не должен офицера в том слушать, и имеет сие в военном суде объявить; за сие оный офицер, по состоянию дела, от воинского суда накажется». В толковании, следующем за этой статьей, разъясняется: «Команда офицерская более не распространяется над салдатами, токмо сколко его величества и его государства польза требует. А что к его величества службе не касается, то и должность салдатская того не требует чинить». Можно рассматривать эту норму, как предельно демократичную для соответствующего периода, ограждающую солдата от использования его времени и способностей помимо интересов службы.

Статья 167 Артикула воинского, предусматривающая за изнасилование женщины «в неприятельской или дружеской земли» смертную казнь или «вечную на галеру ссылку», снабжается пространным толкованием, смягчающим возможность применения столь жестких санкций: «Скверныя женщины обыкновенно, когда в своих скверностях иногда многия скверности учинят, предлагают, что насилством чести своей лишены и насилствованы. Тогда судье их такому предложению вскоре не надлежит верить, но подлиннее о правде выведать, и чрез сие насилие мочно освидетельствовать, егда изнасилованная свидетелей имеет, что оная с великим криком других на помощь призывала, а ежели сие дело в лесу или в ином каком единаком месте учинилось, то оной женщине, хотя б она и в доброй славе была, невозможно вскоре верить… Ежели изнасилованная по скором деле к судье придет, и о насилствии жалобу принесет. При котором случае ее притвор и поступки гораздо примечать потребно. А ежели несколько времени о том умолчит, и того часу жалобы не принесет, но умолчит единый день или более потом, то весьма по видимому видно будет, что и она к тому охоту имела. Хотя правда, некоторыя права насилие над явною блудницею не жестоко наказать повелевают…».

Характерная для абсолютизма того периода детальная регламентация интимной сферы человеческой жизни сопровождается аутентическим толкованием, включающим всех членов семьи в зависимые от публичной власти правоотношения. Прошение супруга за свою жену и доказывание негармоничности плотских отношений должно адресоваться суду, который после толкования обстоятельств дела вправе уменьшить наказание. Суверен тотально регламентирует образ жизни своих подданных: помимо известных требований к одежде, времяпрепровождению и праздникам, законами и текстами толкований устанавливаются степени и категории супружеских измен: если статья 169 Артикула военного предусматривает наказание «по делу и вине смотря» для совершивших прелюбодейство «мужа женатого» с «женой замужней», то за «одинакое прелюбодеяние когда едина особа в супружеству обретается, а другая холостая есть» статья 170 предусматривает санкцию «жестоким заключением, шпицрутеном и отставлением от полку, или посылкою на каторгу на время наказана быть». Толкование этих норм уполномочивает правоприменителя на снижение наказания: «Ежели невинный супруг за прелюбодеющую супругу просить будет, и с нею помиритца, или прелюбодеющая сторона сможет доказать, что в супружестве способу не может получить телесную охоту утолить, то мочно наказание умалить».

В период правления Петра I сформировался официальный подход к толкованию закона, что очень важно для понимания современной российской доктрины толкования, в которой также основная роль отводится официальному толкованию суверена. С того времени монистические принципы текстуального толкования более трехсот лет доминируют в российской юриспруденции. Как отметил В.И. Сергеевич, «образование права в Московской Руси существенно отличалось от образования его в восемнадцатом веке. С Петра Великого мы все знаем, что воля государя творит закон. Московские цари не были еще в этом уверены. Правовая жизнь XVI и XVII веков развивалась если не путем народно-обычного права, то, во всяком случае, при помощи судебно-обычных норм, практикой обихода и лишь в малой степени государственным усмотрением». Петр I начал самостоятельное правление в период бессистемного накапливания нормативных актов, доктринально несогласованных в горизонтальной правовой плоскости и несоподчиненных с точки зрения вертикали управления государством. Состояние энтропии в официальном нормировании правоотношений предоставляло неограниченные возможности использования интерпретативного подхода: судья подбирал известные ему и подходящие для аргументации искомого решения нормы закона, интерпретируя их с учетом обычного права своей территории. Этому периоду приписывается возникновение русской пословицы: «Закон что дышло, куда повернул – туда и вышло».

Следует отметить, что в XV–XVII вв. при существовании централизованного законодательства бол ьшая часть судебных решений основывалась на обычном праве крестьянских общин. Такой подход сохранился и в более позднее время, обычное право являлось источником решений волостных судов. «Чаще всего волостные суды применяют обычное право в делах, вытекающих из разделов семейного имущества, по наследованию крестьянского имущества, по земельному устройству крестьянскому (напр. Новгород, г. Череповец, у. Антипов, Васильев), при определении долей из общего имущества не выданным в замужество и замужним дочерям при сыновьях, при разделе имущества между законными и незаконнорожденными детьми, при разделе имущества между детьми разного поведения, при иске отцовского пая несколькими сыновьями, если отец был на попечении одного из них, затем при предъявлении исков по документам, отчасти оплаченным, но без наличности отметки об их уплате на самом документе; по искам об отобрании продавцом от покупателя проданной вещи в тех случаях, когда покупатель не уплатил условную сумму; по искам об обратном возвращении задатка, по искам, возникающим между супругами; по искам приданого, по искам по возмещению расходов, употребленных напрасно истцом по случаю приготовления к свадьбе, неудавшейся по вине ответчиков, по искам, возникающим в виду заключения незаконных обязательств и условий, по искам с поручителя и т. д. (Вологодск. губ. Кадниковск. у. Дилакторский)… Из рассмотрения судебной практики волостных судов выясняется, что иногда суд игнорирует утвержденные окружным судом духовные завещания или определения об утверждении кого-нибудь в правах наследства, если они не соответствуют местным обычаям и наоборот, – принимает в уважение завещания, по которым имущество определено исключительно по воле завещателя и несогласно с указанием гражданских законов».

С учетом обширного применения обычного права можно сопоставить действующее в тот период соотношение общегосударственного законодательства и практики его применения судами первой инстанции в России с соотношением нормативного регулирования и общего права в Англии соответствующего периода. Российское обычное право в судейской интерпретации сравнимо с английским общим правом, степени их отклонений от доктрины центральной публичной власти и уровень научно-методологического воздействия исполнительной власти на суды первой инстанции вполне сопоставимы. Признавая это допущение, судебные реформы Петра I, несмотря на их синкретичность и незавершенность, способствовали упорядочению практики толкования общероссийского законодательства, вводя примат официального толкования. Подобная по значению для доктрины толкования реформа судопроизводства в Англии была проведена только через полтора века, в 1873–1875 гг., в результате которой судьи общего права и судов справедливости были обязаны соблюдать единый интерпретационный дискурс. Существенным отличием российской доктрины толкования от английской доктрины становится ее обусловленность официальной точкой зрения суверена, которая формировалась на монистических принципах, коллегиальные органы имели лишь совещательное значение. Английские же судьи в интерпретационной деятельности учитывали мнение Короля наравне с позицией Парламента и доктриной прецедента.

С начала XVIII в. российская публичная власть осознает важность систематизации национального законодательства и имплементации законотворческого опыта прогрессивных государств. В петровскую эпоху российская доктрина толкования отходит от религиозных основ, от восприятия права как божественной правды, начинается заимствование европейских естественно-правовых взглядов. Для реализации своих планов Петр I подчиняет своим интересам Православную Церковь, «Регламент или устав духовной коллегии» (1721 г.), изменяет правовое положение Церкви, ликвидирует автономию духовенства, структурно подчиняет его государю. В последующие три века российские правители использовали различные типы взаимоотношений с Церковью, выгодные им в конкретный период: в том числе прямые гонения духовенства, уничтожение храмов, запрет на участие в культовых мероприятиях субъектов публичной власти (после 1917 г.) и прямую поддержку духовенства, апологетику религиозных ритуалов, демонстративное участие субъектов публичной власти в отправлении культа (начало XXI в.).

Начатое Петром I фундаментальное реформирование законодательства и судоустройства не прекратилось с его смертью (1725 г.), «во все царствования, начиная с Петра I и кончая Николаем I, идет постоянный ряд попыток или свести в одно целое все эти разнородные законы, согласовать их с Уложением 1649 г., кодифицировать их или же заменить их новыми законоположениями, уставами». Н.С. Таганцев сводит все эти многообразные попытки к трем группам: «к первой относятся попытки, ставящие своей задачей соединить все отдельные законы в одно целое, согласовать их между собой, составить «свод»; ко второй – попытки перенести к нам иностранные законы или в виде простого перевода, или в виде переработки, согласования с отечественными узаконениями, и, наконец, к третьей – попытки создать Уложение общее, или только специально уголовное, на началах разума или естественного права» .

Естественное право оказалось воспринятым российской правовой реальностью, российская почва была благодатной для его всходов, но солнце абсолютизма оказалось слишком интенсивным для нежных ростков прав человека. «Со второй половины XVIII в. уже допустимо говорить о восприятии западного образа мышления частью дворянства и непривилегированными слоями общества (прежде всего – горожанами). Идеи естественного права все сильнее пробивали себе дорогу и под их напором началось обсуждение возможности частичного ограничения власти монарха. Постепенно формируются представления о правах человека и необходимости отмены крепостного права».

Неопределенность законодательных установлений компенсировалась большим количеством актов официального толкования, исходящих от органов исполнительной власти. Судебное толкование норм и правоотношений ориентировалось на воление субъектов административной власти. Вплоть до конца правления Павла I росло количество запретительных и карательных мер, характерных для функционирования полицейского государства. Взошедший на престол в 1801 г. Александр I отменил большое количество запретов, прекратил деятельность Тайной экспедиции, амнистировав ее жертв, начал пересмотр политически мотивированных уголовных дел, уничтожил пытку, запретив даже упоминать о ней. Им была создана комиссия по составлению и преобразованию законов, которой некоторое время руководил не говорящий по-русски немецкий барон Розенкампф. С заменой иностранного специалиста на М.М. Сперанского (1808) деятельность комиссии пошла успешнее, велась переписка с Бентамом и Фейербахом, в комиссии продолжали работать специалисты по законодательству из Германии и Франции. В 1813 г. подготовленный комиссией проект Уголовного уложения Российской Империи был внесен в Государственный Совет, но дальнейшее его рассмотрение и принятие затормозилось. М.М. Сперанский впал в опалу и несколько лет находился в ссылке. Возвратившись из ссылки в 1821 г., Сперанский продолжил работу в комиссии, в 1824 г. проект Уголовного уложения снова поступил на рассмотрение Государственного Совета, но в связи со смертью Александра I его рассмотрение было прекращено.

Многолетняя работа этой комиссии имеет важное значение для дальнейшего развития российского законодательства и практики его толкования. Именно тогда был избран путь развития законов в кодификационном направлении: проект основного уголовного закона впервые в российском законодательстве выделял «общие положения» (111 статей из 585), содержащие как официальное толкование юридических категорий, так и общие начала уголовного права, основанные «на здравых заключениях человеческого разума, на долговременном опыте и наблюдениях, строго исследованных и основанных на существе и возможной пользе государства, ясностью, неоспоримостью и очевидностью влияния своего, приобретшия силу и непоколебимость…»

Подготовленные в первой четверти XIX в. проекты законов, содержащих систематизацию российского законодательства (Гражданского, Торгового, Уголовного уложений, Устава уголовного судопроизводства) были доработаны и введены в действие в период правления Николая I. Важную роль в этом сыграл М.М. Сперанский, который в основу общих принципов составления Свода законов включил идеи и взгляды Ф. Бэкона, адаптированные к современной российской действительности. Деятельность М.М. Сперанского оказалась более успешной по сравнению с его английским коллегой И. Бентамом. Свод законов был объявлен Манифестом Николая I (1833 г.), в котором нашли отражение ссылки на силу и основание, «какое еще в 1700 году положено было Петром Великим», указывался период систематизации – «все законы, начиная от Уложения 1649 года по 1 января 1832 года в течение 183 лет изданные», объявлялось о вступлении в действие с 1 января 1835 г.

Процесс создания и введение в действие Свода законов Российской империи послужил продолжительным стимулом развития правовой науки и формирования российской доктрины толкования закона. Ознакомление с зарубежной техникой толкования, активное обсуждение дискурсивной проблематики в научных и правоприменительных кругах способствовало выработке новых юридических конструкций, унифицировало юридическую терминологию. Важной особенностью российских исследований толкования закона того времени была высокая степень осведомленности о достижениях юриспруденции других государств. Знание иностранных языков, активный обмен научными сообщениями способствовали развитию прогрессивных начал в российской правовой науке второй половины XIX – начале XX вв. Среди теоретиков права следует особо отметить Е.Н. Трубецкого, Н.С. Таганцева, Е.В. Васьковского, Н.М. Коркунова, И.В. Михайловского, П.А. Сорокина, Г.Ф. Шершеневича, Л.И. Петражицкого,

В.М. Хвостова. Как уже отмечалось ранее, подходы к толкованию, сформировавшиеся в Англии в конце XX в., уже рассматривались в произведениях российских философов права конца XIX – начала XX вв. именно как «подходы» – совокупности методов, способов и приемов толкования.

В психологической теории права Льва Иосифовича Петражицкого (1867–1931) мы находим идеи, получившие дальнейшее развитие в интерпретативном подходе к толкованию закона. Е.В. Тимошина отмечает «реалистический» характер Петербургской школы философии права, испытавшей значительное влияние идей Л.И. Петражицкого. Реалистичность его идей дополняется преимуществами психологического подхода к толкованию, позволяющими установить зависимость между личностными особенностями интерпретатора и характером создаваемых им актов применения права. «Право есть психический фактор общественной жизни, и оно действует психически. Его действие состоит, во-первых, в возбуждении или подавлении мотивов к разным действиям и воздержаниям (мотивационное или импульсивное действие права), во-вторых, в укреплении и развитии одних склонностей и черт человеческого характера, в ослаблении и искоренении других, вообще в воспитании народной психики в соответствующем характеру и содержанию действующих правовых норм направлении (педагогическое действие права)».

Оспаривая редукционистское и узкодетерминистское понимание социальной реальности, Петражицкий называет безграничное множество факторов, влияний, взаимодействий, подчеркивая сложность сети причинных связей. «С точки зрения психологической теории права, как императивно-атрибутивных переживаний, круг фактов, могущих играть роль нормативных в области позитивного права, значительно шире, и видов позитивного права значительно больше, чем признает и предполагает господствующее мнение. Кроме законодательных велений в смысле господствующего мнения, правовых обычаев и судебной практики, нормативными фактами в области позитивно-правовой психики могут служить и всевозможные иные факты, поскольку индивидуальная или массовая правовая психика способна и склонна извлекать из них известные общие правила поведения или конкретные указания для поведения, придавая им императивно-атрибутивную силу». Петражицкий рассматривает обычное право как «особый, специфический вид позитивного права», «если в чьей-либо психике происходят императивно-атрибутивные переживания с представлениями соответственного массового поведения других, как нормативного факта: я (или мы, он, они и т. д.) имею право на то или обязан к тому-то потому, что так всегда соблюдалось прежде, так поступали предки, такова «старая пошлина», «стародавний обычай» и т. п..

Обращенность теории Петражицкого на человеческую личность и психологию объясняет рост интереса к его трудам в современных правовых исследованиях. По мнению Е.В. Тимошиной, Л.И. Петражицкий стремится осмыслить право как «фактор и продукт» культуры, значение его философии определяется тем, что она отражает ситуацию формирования в российском правоведении рубежа XIX–XX вв. неклассического стиля философско-правового мышления. Его психологическая теория права предлагает образ права, принципиально отличный от представлений, характерных для классических типов правопонимания. Идеи Петражицкого обосновывают интерпретационный подход, квалифицированно раскрывая возможные психологические механизмы принятия решений толкователем, а также «безграничную сложность сети причинных связей», в которую он оказывается вовлечен.

С точки зрения поиска соответствий и возможного методологического единства, стоит отметить, что Е.Н. Трубецкой (1863–1920) пишет о буквальном, контекстуальном, целевом и интерпретативном подходах к толкованию закона. Он говорит о необходимости проведения грамматического анализа текста закона для того, чтобы «установить точный смысл той нормы, которую требуется применить». По его мнению, «…для правильного толкования смысла закона необходимо тщательное знакомство с языком законодателя. Этот язык может значительно отличаться от нашего современного языка, в нем могут встречаться характерные грамматические ошибки. При толковании закона должно быть обращено внимание на способ выражения воли законодателя и даже на его ошибки. Толкование закона не ограничивается, однако, одним грамматическим анализом. Задача толкования состоит в уяснении внутреннего смысла законоположений. Такое толкование, которое не идет дальше буквы закона, в высшей степени опасно и может привести к многочисленным злоупотреблениям. Выяснение духа закона, намерений и целей, имевшихся в виду законодателем, – вот истинная цель и основная задача толкования».

Трубецкой выделял «грамматический анализ», «два приема, употребляемых при толковании юридических норм, – грамматический анализ и выяснение логического смысла», полагая, что «не может быть и речи о двух различных видах толкования, а может быть только речь о двух приемах, употребляемых при толковании». Трубецкой критиковал ученых, которые «различают два других вида толкования: систематическое и историческое. Но и относительно этих последних нетрудно убедиться, что это опять-таки не более как различные приемы толкования, разные стороны одного и того же толкования, которые не следует противопоставлять друг другу как отдельные и самостоятельные его виды». Им отождествлялись «приемы» и «способы» толкования по причине синонимичности этих терминов: «Всякое истолкование закона должно быть прежде всего логическим, но приемы его могут быть различны: грамматический анализ, сопоставление закона с целой системой законодательства и историческое изучение закона в связи с предшествовавшими законами. Все это не более как различные способы (курсив автора – Е.Т.) логического толкования, взаимно восполняющие друг друга».

Трубецкой, и это вполне очевидно, сформулировал контекстуальный подход, увязывая его с существованием систематического толкования: «Каждый закон должен рассматриваться в связи со всей системой законоположений, как частное проявление тех общих идей и намерений законодателя, которые нашли свое воплощение в целой системе законодательства. Сопоставление отдельного закона с другими законами необходимо для уяснения истинного его смысла». Говоря об историческом толковании, Трубецкой формулирует целевой подход: «Чтобы уяснить себе истинный смысл какого-нибудь законоположения, часто бывает необходимо познакомиться с происхождением его, вникнуть в потребности, вызвавшие его появление. Только вникнув в природу тех отношений, которые нормировал законодатель, мы можем понять истинные его намерения. Поэтому истинным может быть такое толкование, которое принимает во внимание социальные потребности, конкретные поводы, вызвавшие появление закона».

Поскольку «буквальное толкование закона часто приводит к пониманию его, не соответствующему намерениям законодателя, неясно или неточно выразившего свою мысль», Трубецкой вводит понятие «истинное толкование», которое «должно обращать внимание и исправлять редакционные ошибки, руководствуясь общим духом закона, той мыслью, которая при ее составлении имелась в виду законодателем». «Истинное толкование» Трубецкого (1908) есть не что иное, как целевое толкование, практикуемое советской доктриной (1917–1991) и purposive approach, используемое английской доктриной толкования закона.

Трубецкой говорит о двух видах текстуальных недостатков, которые могут быть устранены «истинным толкованием», приводя классификацию толкования по ее результатам, называя ограничительное и распространительное толкование: «Может случиться, что законодатель сказал больше или меньше того, что хотел сказать. В первом случае, когда законодатель выразился слишком обще, должно применять ограничительное толкование (interpre-tatio restrictiva); во втором, когда законодатель выразился слишком сжато, должно иметь место толкование распространительное (interpretatio extensive)» [471]Там же.
.

Трубецкой приводит классификацию толкования по признаку субъекта, понимая под толкованием в собственном смысле слова только доктринальное толкование, «которое совершается лицами, применяющими закон, и сила которого зависит от его правильности». Легальное аутентическое толкование относилось им к сфере закона, поскольку «толкование, исходящее от законодателя, имеет обязательную силу, совершенно одинаковую с толкуемым законом», а легальное узуальное толкование, основанное на обычае, «есть не что иное, как норма обычного права, дополняющая закон».

Критикуя применение правовых норм, Трубецкой говорит о закономерностях, указываемых впоследствии Р. Дворкиным в обоснование актуализации интерпретативного подхода: «Приговоры наших волостных судов, например, часто обусловливаются влиянием какого-нибудь местного грамотея, волостного писаря, который сам, в свою очередь, может находиться под влиянием особого почтения, оказанного ему кем-либо из тяжущихся». Несмотря на более чем вековую давность, исследование Е.Н. Трубецкого и для настоящего времени звучит очень современно.

Реформы второй половины XIX в. способствовали развитию официального толкования, законодательство развивалось в направлении детализации норм. Например, приложением к ст. 211 Гражданского уложения для «удобнейшего обозрения линий и степеней родства» являлась «Таблица, показывающая степень родства». В таблице были описаны нисходящие, восходящие, боковые (побочные) линии родства, а также степени родства. Точкой отсчета в таблице являлась позиция «Я», от которой проводились линии к статусам лиц: например, «племянник родной», «троюродный внук», «двоюродная бабка», «тетка двоюродная» и т. д. Гражданское уложение содержало большое количество норм, носящих интерпретационное значение, например, ст. 1539 Гражданского уложения предусматривала несколько правил толкования договоров:

1) слова двусмысленные должны быть изъясняемы в разуме, наиболее сообразном существу главного предмета в договорах;

2) не ставить в вину, когда в договоре упущено такое слово или выражение, которое вообще и обыкновенно в договорах употребляется и которое потому само собой разумеется;

3) когда договор, по неясности словесного смысла, изъясняется по намерению его и по доброй совести, тогда неясные статьи объясняются по тем, кои не сомнительны, и вообще по разуму всего договора;

4) когда выражения, в договоре помещенные, не определяют предмета во всех его частях с точностью, тогда принадлежности оного изъясняются обычаем, если впрочем не определены они законом;

5) если все правила, вышепоставленные, недостаточны будут к ясному истолкованию договора, тогда, в случае равного с обеих сторон недоумения, сила его изъясняется более в пользу того, кто обязался что-либо отдать или исполнить, по тому уважению, что от противной ему стороны зависело определить предмет обязательства с большей точностью.

В период с 1882 по 1905 гг. активно разрабатывался проект изменений в Гражданское уложение, в 1910 г. он был опубликован, в 1913 г. его окончательная редакция внесена на рассмотрение Государственной Думы. Несмотря на то, что мировая война и революции 1917 г. воспрепятствовали принятию законодательных изменений, следует отметить высокий уровень юридической техники, учет передового опыта других государств и эмерджентность многих его положений. Авторы проекта соотносили российские законотворческие новации с Калифорнийским гражданским уложением, Саксонским гражданским уложением, Швейцарским законом об обязательствах, Французским гражданским уложением, Германским гражданским уложением и другими нормативными актами англо-американской и континентальной правовых семей.

В указанном выше проекте «Толкование сделок» было выделено в самостоятельную главу, в шести статьях которой сформулированы некоторые правила толкования, например: «86. Если выражения сделки возбуждают различное толкование, следует руководствоваться тем смыслом, в каком они обыкновенно употребляются в месте жительства совершающего сделку лица, а при толковании договоров, если лица, заключившие их, живут в разных местах, в месте жительства той стороны, которая их предложила», «91. Сомнения, которые не могут быть устранены на основании правил, изложенных в статьях 86 – 90, разрешаются в пользу того лица, на которое по сделке возлагаются обязательства. При толковании завещания упомянутые сомнения разрешаются в пользу лица, наделенного по завещанию».

Развиваемая после 1917 г. доктрина толкования закона не выходила за пределы созданной предшествующим поколением исследователей методологической парадигмы. Официальное толкование закона составляло стержень интерпретационной деятельности. Научные дискуссии развивались в направлении дробления грамматического толкования на филологическое, лингвистическое и языковое, обосновывалось существование некоторых самостоятельных методов (например, логического), развивались классификации элементов доктрины толкования, велись споры о соотношении научных категорий «метод», «способ», «вид», «прием» толкования и т. д.

Законодательная доктрина публичной власти на протяжении последних трех веков принципиально не изменялась. Во все периоды политическая и экономическая элита влияла на изменение законодательства для реализации своих стратовых целей. Доктрина толкования закона в такой парадигме всегда служит интересам персонифицированного суверена и его референтной группы. Реально действующим толкованием становится только официальное, отражающее волю правителя через мнение субъектов, которым делегировано это право: Прокуратура, Министерство внутренних дел, Федеральная служба безопасности, Федеральная таможенная служба, Федеральная налоговая служба, Следственный комитет, Верховный Суд, Высший Арбитражный Суд, Конституционный Суд и др. «Петр верил во всемогущую роль «добрых порядков», под которыми подразумевались тщательно составленные законы и надлежащим образом устроенные учреждения, задача которых состояла в наблюдении за претворением законов в жизнь. Эту мысль в разных вариантах царь повторял многократно, начиная от лаконичного повеления чиновникам блюсти уставы, «яко первое и главное дело», до более пространных повелений, с рассуждениями относительно значения законодательства в жизни государства».