Рудольф Осмус объяснял Койтъярву, почему он так решительно возражает против переноса центра тяжести лесных работ в самые дальние районы Сурру.

— Реммельгас обвиняет меня в консерватизме, в косности, в том, что я цепляюсь за старое, — развел он руками. — Разве я заслужил такие упреки? Думаю, что нет. Я ведь вправе — думаю, что я даже обязан — защищать интересы своего предприятия. Ведь речь идет не о ста тридцати процентах Куллиаруского лесопункта, речь идет о стройматериалах, о крепежном лесе для шахт, о сырье для фанерных и спичечных фабрик. Насколько всего этого будет меньше, если мы углубимся в непроходимые трущобы! Я против плана лесничего, против не принципиально, а практически, не навсегда, а на год. Я бы говорил совсем иначе, если бы все было так, как обещали Реммельгас и Тамм, если бы приехали экскаваторы и углубили реку и мы могли бы организовать сплав. Но о машинах пока ни слуху ни духу. А если они прибудут, их придется сначала монтировать и устанавливать, так что в нынешнем году от них все равно мало проку…

Койтъярв не перебивал Осмуса, он только тихо постукивал карандашом по папке. Когда заведующий лесопунктом кончил, он взглянул на него и спросил:

— Значит, будь здесь экскаваторы, вы заговорили бы совсем иначе?

— Ну конечно же! Я еще раз повторяю: в принципе я не против…

— Хорошо, — прервал его Койтъярв. — Экскаваторы прибывают сегодня.

На дороге загремела телега, сердито залаял Нестор. Со станции доносился стук бревен, там загружали новые вагоны. Прошло несколько секунд, прежде чем Осмус сказал:

— Что-то я об этом не слышал…

Действительно, об этом знали лишь немногие в Туликсааре. Койтъярву хотелось порадовать местных жителей приятной неожиданностью: он никому не говорил о том, что экскаваторы уже прибыли на мелиоративную станцию, что он поторопил тамошнего директора и что машины вскоре ожидались в Туликсааре. Чтобы рассчитаться за опоздание, станция обещала прислать два экскаватора вместо одного и в придачу к ним кусторез.

Получилось так, что когда на туликсаареской дороге загремели какие-то таинственные машины, то на шум первыми выбежали собаки, которые уселись около дороги, подняли уши и принялись лаять на неведомые им страшилища. Потом железный лязг услыхали мальчишки, и среди них начался спор.

— Послушай-ка, никак танки едут!

— Какие теперь танки!

Пока они спорили, грохот все нарастал и нарастал, и в конце концов орава ребят, одолеваемых любопытством, кинулась к большаку.

Новость об экскаваторах быстро, как степной пожар, распространилась по всему колхозу. Народ побросал на лугу косы с граблями и побежал к дороге.

— Ну и громадины! — удивлялись люди.

— Ишь, словно танки гремят гусеницами.

Две грузные и широкие машины с длинными тросами не вызвали недоумения, это были экскаваторы. Но когда из-за поворота выползла третья, познания истощились.

— К чему нам летом снеговой плуг?.. Да нет, это вроде не он. Уж больно неуклюжий.

Грохот «Сталинца» с мотором в восемьдесят лошадиных сил заглушил возгласы колхозников, но водитель, заметив, что ему машут, остановил трактор. Люди обступили его плотным кольцом.

— Что это за машина?

— Неужто на полюс собрался снег счищать?

Водитель, сдвинув на затылок замасленную фуражку, снисходительно улыбнулся.

— Так-то вы разбираетесь в советской технике? Это же кусторез! Приходите посмотреть на мою работу — скошу ваши кусты раньше, чем вы с травой управитесь.

— Иди ты!

— Брось над стариками смеяться!

Но какой-то немолодой колхозник потер подбородок и пробормотал:

— Черт его знает… В пустынях хлеб сеют, новые реки выкапывают, атом раскусили, — долго ли им кусты скосить.

Машины, гремя, поехали дальше, а колхозники вернулись к своей прерванной работе. Некоторые даже позавидовали сорванцам-мальчишкам и непоседам-девчонкам, которые побежали за этими диковинными махинами, чтобы разглядеть получше их гусеницы и рычаги да послушать, как тарахтит мотор. Но косьба шла уже не так споро. Время от времени люди прислушивались к далекому грохоту и, улыбаясь, говорили:

— Что ты скажешь, приехали!

— Приехали! Теперь пойдет!..

Около лесничества машины остановились, и на одну из них сел Реммельгас. У Мяннисалу путь раздваивался: техник мелиоративной станции поехал на одном экскаваторе к Люмату, а Реммельгас на другом — к дальнему концу излучины.

У плотины собиралось все больше и больше народу, в обеденный перерыв здесь был в сборе весь колхоз. Экскаватор к тому времени уже взобрался на настил из балок и выбрал первый ковш земли, перемешанной с травой и корнями. Загудел мотор, весь с корпус повернулся и вдруг замер с вытянутой стрелой.

— Ой, уже сломался! — воскликнула на бегу какая-то женщина, подхватившая рукой подол платья, из-под которого виднелась синяя юбка в красную полоску.

— Что же это?.. — говорили в замешательстве люди и замедляли шаг.

Экскаваторщик Лепп подмигнул своему помощнику. Он был человеком небольшого роста, в острых чертах его лица было что-то решительное. Наполнив нефтебак, завинтив пробку и вытерев тряпкой перепачканные руки, он крикнул круглолицему помощнику:

— Покажем им, как она поломана?

Помощник, молодой парень, видно, совсем недавно выросший из своего кургузого пиджачка, стукнул кулаком по экскаватору.

— Покажем!

Водитель вскочил на вычищенное до блеска гусеничное полотно и влез в кабину.

— Эй, посторонись! — закричал помощник и, сорвав со своей светловолосой головы кепку, завертел ею в воздухе. — Отойдите, отойдите! А то ковшом глины угостим.

Лепп потянул за рычаг. Мотор зарычал сильнее, длинная стрела опустилась, тросы раскрутились, и ковш острыми зубами вгрызся в им же выкопанную яму.

— Вот это да!.. — Какой-то старик даже рот раскрыл от удивления.

Машина взвыла и вздрогнула на своем бревенчатом настиле. Зубы ковша впились в землю, вгрызлись глубже и замерли перед пнем… Мотор ускорил обороты, запел тоном выше, энергичнее, корни пня затрещали и вот тросы уже начали наматываться на толстый вал, поднимая ковш. Корпус машины повернулся, и ковш со свистом пронесся в воздухе, описывая размашистую дугу…

— Ай! — воскликнул старик, смотревший на все это с раскрытым ртом, и отпихнул женщину, наступившую ему на ногу.

— Сюда высыпает, уходите! — крикнула какая-то женщина.

— Отойдите, отойдите!..

Люди рассыпались. Лепп сверкнул зубами и открыл ковш. Он нарочно поднял его повыше, чтобы грязь разлетелась подальше.

— У, сатана! — выругался кто-то, кому забрызгало грязью нос.

— Ишь ты, сколько загреб сразу!

— Воза два, не меньше…

Экскаватор повернулся, ковш со стуком упал в яму, набрал новую груду, снова на солнце сверкнуло дно ковша, снова два воза земли легло на берег реки.

Лепп был в ударе. Он видел на лицах людей одобрение, восторг, удивление, и это подзадоривало его, руки проворно перелетали с рычага на рычаг. Машины были для него всем. После войны, когда тракторов так не хватало, он из нескольких старых, разбитых тракторов собрал по частям новый. А потом пересел с трактора на экскаватор.

Еще более широкая дуга, еще больший размах, зубы еще глубже вгрызаются в землю, и ковш снова полон доверху. Пройдет несколько недель и люди увидят, как весело потечет по новому руслу вода, как станут подсыхать поля и луга, как пышно разрастутся вика и клевер, а каждая картофелина будет вырастать чуть ли не с репу…

Дивились-дивились, никак не могли надивиться. Не отрываясь глядел на летающий ковш старый Андрес, который, опираясь на кривую суковатую палку, пришел сюда самым последним и сидел теперь в сторонке на срубленной березе. Андрес хорошо знаком с рытьем канав, еще как знаком! Пятнадцать лет ходил от одной канавы к другой с лопатой на плече, с почерневшим на кострах котелком и топором за поясом. Он принадлежал к сословию канавщиков. Он работал в холодной и ржавой болотной воде, он копал весной, копал летом, копал осенью, — копал до тех пор, пока лопата не начинала отскакивать со звоном от замерзшей земли. Нелегко это было — стоять часами в болотной или речной воде, от которой словно навсегда окоченели ноги — без палки шагу не сделать, словно навсегда скрючило руки — не разогнешь, и свело до боли поясницу — нагнуться больно. Не было профессии хуже, чем профессия канавщика, и не было прозвища хуже, чем прозвище канавщика. Дурная слава ходила за канавщиками, как тень… А теперь канавщик сидит в большой машине, передвигает всякие рычаги, и гора земли все растет, словно тут орудуют лопатами целых две сотни канавщиков. Люди с изумлением и восторгом смотрят во все глаза на машиниста, который ведь всего-навсего канавщик. И если бы он сейчас остановил машину и вылез из нее, то люди обязательно обступили бы его, а может, принялись бы качать с криками «ура!» Но канавщику Леппу некогда останавливать машину и вылезать из нее, потому что он вместе с другими экскаваторщиками принял на себя обязательство покончить к первому сентября и с углублением реки Куллиару, и с ее выпрямлением. А это значит, что нужно трудиться без передышки до тех пор, пока не прибудет третий экскаваторщик, а тогда они примутся работать в три смены…

Весело было глядеть, как быстро углубляется яма на месте нового русла, но Тамм уже начал выражать беспокойство, да и бригадир все поглядывал на солидные карманные часы: их собственная-то работа стояла. И наконец все колхозники разбрелись, но всюду, где бы они ни работали, до них доносился грохот экскаватора, и все сходились на том, что более приятной музыки они в жизни не слыхали.

Прошла ночь, а утром грохот возобновился и донесся до сторожки в Сурру — первый звук, который долетел туда извне. Он разбудил Нугиса, и старик, выйдя на крыльцо, долго прислушивался к нему. Жаль было уходить с крыльца. Впрочем, Нугису предстояло отправиться как раз в ту сторону, где тарахтели машины, в Туликсааре. Вчера вечером явились люди из лесопункта, которые должны были прорубать просеку для узкоколейки, и передали ему, что лесничий просит его прийти и принять работу землекопов из лесничества. Нугис быстро собрался и двинулся в Туликсааре. Но там ему сказали, что Реммельгас чуть свет ушел из дому. Старик отправился обратно. Он заглянул по дороге в палатку на станции, потом постоял немного около экскаваторов и вернулся к своей сторожке только в полдень.

Тут вдруг он услышал выстрел, раздавшийся в стороне Кяанис-озера. Залаяли Стрела и Молния. Они сидели на цепи, потому что Анне ушла вместе с рабочими на одну вырубку неподалеку — на ней росли саженцы, и ее надо было прополоть. Нугис прислушался, потом побежал в дом и вынес из задней комнаты свою двустволку. После этого он спустил с цепи собак.

Раздался второй выстрел.

— Ату! — крикнул Нугис.

Прижав уши, гончие помчались в лес.

«Заслышав собак, — решил Нугис, — браконьер сообразит, что я вернулся домой, и попытается удрать, но куда? Спереди лежат Кяанис-озеро, болото Люмату и река с глубокими омутами — там не проберешься. Остается свернуть на Каарнамяэ или скрыться в зарослях у Мяннисалу». Нугис обдумывал все это на бегу, прислушиваясь к лаю собак. Они, как слышно было, мчались к Мяннисалу. Нугис повернул влево, чтобы сократить путь и перерезать дорогу удиравшему браконьеру.

Какое-то коричневое тельце, мелькнув в траве, метнулось от одного куста к другому и притаилось. Что же это за зверь, который не убегает от человека? Или он так ловко ускользнул, что лесник даже и не заметил? Нет, вот он опять. Темно-бурый, приземистый, мчится к следующему кусту…

«Гиииррргхх!» — разнесся по лесу пронзительный крик.

— Кирр! — воскликнул Нугис и бросился к упавшему вдруг зверьку. Выдра лежала на боку. Услышав приближающиеся шаги, она напряглась, чтобы приподнять свою плоскую голову, но ей не хватило сил. Глаза ее были открыты и тускнеющий взгляд выражал боль.

— Киррушка! — Нугис опустился на колени и подложил руку под голову выдры. Голова поникла. Нугис сунул другую руку под грудь зверька, чтобы высвободить его ногу, придавленную собственным телом, и почувствовал на ладони кровь. Кирр была ранена в грудь. Инстинкт заставил ее скрыться в кустах, она бежала до тех пор, пока ей не отказали силы. Голова зверька откинулась назад, глаза потухли, сквозь зубы заструилась кровь.

Выдра умерла.

Нугис осторожно положил зверька набок, встал и прислушался. Выражение боли на его лице постепенно уступило место гневу. Собаки ушли дальше, но лаяли теперь чаще и яростней — они, видно, почуяли браконьера.

Нугис побежал изо всех сил, каждый миг готовый услышать выстрел. Не простятся ли сегодня и Стрела с Молнией со своей жизнью? Но что это? Гон ослабевает, собаки лают, но в их голосах нет прежнего ожесточения… Неужто браконьер им знаком и они не могут решить, наброситься ли им на него или, виляя хвостом, уйти своей дорогой? Закрывая глаза рукой Нугис бежал напрямик через густые еловые заросли.

За ельником лес поредел, чуть поодаль начинался луг. Тут Нугис остановился на миг, потом пригнулся и побежал, прячась за кустами. Вот мелькнула впереди фигура и снова скрылась. Расстояние было слишком велико, чтоб узнать человека. Нугис, окликая время от времени собак, бросился ему наперерез, продрался сквозь густые заросли и снова выбрался в редколесье. Теперь незнакомец должен был выйти прямо на него… Едва Нугис взвел курок, как увидел приближающегося человека с ружьем. Он сразу выскочил из-за дерева и закричал:

— Стой!

Человек застыл на месте и начал поднимать ружье.

— Бросай ружье! — И Нугис вскинул было свою двустволку, но тут же опустил ее: перед ним стоял Осмус…

У всегда столь самоуверенного заведующего лесопунктом был испуганный и растерянный вид. По лицу его струился пот — при его комплекции бегать было нелегко. Глаза его блуждали, словно отыскивая, куда бы ему спрятаться.

— Вот так орел попался! — В голосе Нугиса звучала насмешка, но он был смущен. Заведующий лесопунктом… Но ведь не он же убил Кирр? Это казалось невероятным. Скверно, если настоящий браконьер удирает сейчас все дальше и дальше от Сурру, а он подозревает… Но почему Осмус здесь? Именно сейчас?.. Не зная, что подумать и что предпринять, лесник спросил:

— Охотитесь?..

Осмус приободрился и сумел даже улыбнуться, хотя и несколько криво.

— Да вот — выдался свободный денек… Захотелось побродить по лесу… Разрешение на охоту имеется. — И он схватился за нагрудный карман.

— Знаю, что имеется. — Нугис до боли стиснул зубы. «Значит, тихая воскресная прогулка? Что-то непохоже на Осмуса. Надо бы проверить его ружье, но как это сделать?»

— Попали? — спросил вдруг Нугис.

— Я? В кого? — Осмус смешался, но быстро оправился. — Это вы о выстреле?.. Представьте, промазал. Ястреб, правда, летел слишком высоко, но я все-таки попробовал. Этакий разбойник, еще утащит какого-нибудь цыпленка…

— Ишь какой вы жалостливый! — Нугис почувствовал, что Осмус притворяется, более того, — насмехается над ним, и в нем опять все закипело. — А второй выстрел?

— Какой второй? — Глаза Осмуса стали круглыми. — Это ведь вы стреляли? Или нет? Кто же тогда, кроме вас? Уж не ваша ли амазонка Анне?

Нугис протянул руку к ружью Осмуса и неторопливо, с притворным безразличием сказал:

— Ну и стволы! Небось шагов на сто бьют? Можно посмотреть?

— Ружье у меня в самом деле, как у Ястребиного Глаза, — ответил Осмус и молниеносно вскинул свою трехстволку. Тотчас сверкнул огонь и прогремел выстрел. Маленькая сойка, что, тревожась за гнездо, перескакивала невдалеке с ветки на ветку и сердилась на незваных гостей, взлетела в воздух и тут же камнем рухнула вниз. — Вот видите, расстояние не меньше шестидесяти шагов. Желаете поглядеть? Прошу!

И Осмус протянул Нугису ружье, но у лесничего уже пропал к нему интерес: попробуй теперь установить, были или нет закопчены раньше оба ствола.

Если бы Осмус в этот момент не усмехнулся высокомерно и насмешливо, Нугис позволил бы ему уйти своей дорогой. Правда, улыбка была едва заметной, но все же острый глаз лесника ее увидел.

— Идем со мной! — Нугис кивнул головой в сторону Сурру.

— В другой раз, сегодня некогда… — снисходительно сказал Осмус, но Нугис крикнул:

— Молчать! — и так угрожающе поднял ружье, что Осмус испугался и, сам того не желая, поплелся за стариком.

«Черт его разберет, этого лешего, — подумал заведующий, — совсем он одичал в своей берлоге, нелюдимый такой, взбалмошный, еще застрелит, с него станется». Осмус взглянул на шагавшего рядом Нугиса, и на душе его стало еще тяжелей. «Жуткий старик, лицо словно каменное, поди догадайся, что у него на уме, чего он хочет…»

Он попытался завести разговор, но тщетно — старик упорно молчал. Осмус и злился и трусил в одно и то же время, не зная, чем все это кончится.

Когда же он вдруг увидел валяющуюся в траве Кирр, ему стало окончательно не по себе.

— Хоть ружье у вас бьет на сто шагов, но вы не стесняетесь убивать и с десяти!

— Не понимаю… — пробормотал Осмус.

— Кирр не убегала от людей.

— Но вы же не… Я протестую… Неужели вы в самом деле смеете думать, что я…

— Уверен в этом!

— Возмутительно! И вообще, что за идиотство устраивать целое представление из-за какой-то выдры? — И он ткнул сапогом безжизненного зверька.

Молчание, угрожающее молчание заставило его поднять взгляд. Стволы Нугиса были направлены на него, и не блеснуло ли в глазах лесника нечто вроде безумия? Ружье у него, конечно, заряжено…

— Что за шутки?.

Воротник рубашки прилип к шее Осмуса, ружье так дрожало в его руках, что, будь оно и заряжено, от него не было бы никакого толку. «Пощады от него не жди, — промелькнуло в голове Осмуса, — нужно же мне было ткнуть ее ногой! Кусты далеко — не добежишь… Пугает он меня или вправду задумал недоброе? Нет, видно, он всерьез — лицо-то какое страшное!»

— Давайте уладим это дело… — Каким беззвучным стал голос! — Плачу пятьсот рублей…

— Мерзавец! — с презрением прохрипел Нугис.

— Отец!

Никто не видел, как Анне появилась между деревьями. Оглядевшись, она на миг замерла и затем бросилась к ним. Девушка услышала последние слова, и хотя не догадалась, за что Осмус предлагал деньги, но по лицу отца сразу поняла, как это его разозлило.

Бросившись к нему, она схватила его за руку.

— Отец, — повторила она, — что случилось?

Нугис показал на Кирр. Анне упала на колени и попыталась приподнять голову выдры, но приподнялось все тело — зверек уже закоченел.

— Киррушка! — прошептала она. — Киррушка…

Она поднялась и провела рукой по глазам. Все еще глядя на Кирр, чтоб скрыть слезы, она спросила:

— Он?

Прежде чем Нугис успел ответить, Осмус крикнул:

— Это недоразумение, глупое недоразумение…

— Отнесем ее домой, — сказал Нугис.

— Я застрелил только ястреба… — продолжал Осмус.

Он заметил, что его не слушают, и умолк. Отец и дочь взяли вдвоем выдру и, не бросив на Осмуса ни одного взгляда, направились в Сурру.

— Ты ведь не всерьез?.. — спросила Анне, когда за деревьями показался их дом.

— Что?

— У тебя было такое лицо!.. Ты ведь не…

— Стану я руки марать из-за всякой дряни! Хотел просто напугать, чтоб у него язык развязался. Ты мне помешала, теперь трудней будет прижать его к стене.

Во дворе они положили Кирр на землю, густо заросшую пахучей ромашкой и крупным подорожником.

Вечером, когда на верхушках деревьев запылали последние лучи солнца, они похоронили Кирр под липой за домом… Как только стемнело, Стрела и Молния, порыскав вокруг, уселись над свежим бугром и, подняв морды, завыли долго и печально. Долгим и печальным был этот вечер в сурруской сторожке…