Прошел год. Фальконе, угрюмый и подавленный, брел по Парижу. Невеселые мысли одолевали его. Неожиданно в расцвете сил умерла госпожа Помпадур, его покровительница. Смерть маркизы стала для скульптора ошеломляющим ударом. Талант, признание – все это оказалось зыбким и неустойчивым. И дело было не только в том, что заказанная Помпадур почти готовая статуя «Зима», на которую он уже затратил много собственных средств, могла оказаться неоплаченной и художник мог остаться без средств к существованию. Пугающая неизвестность ждала его впереди, а то, что осталось в прошлом, казалось мелким и никчемным. «Жизнь прожита, – с тоской думал он, – и что сделано? Красивые безделушки, амуры, нимфы – неужели я жил ради этого? Неужели это все, и больше ничего не будет?»

В глубокой задумчивости он остановился перед зданием, где должна была проводиться распродажа картин из коллекции курфюрста-архиепископа Кёльнского. «Этьен!» – вдруг услышал он. Улыбаясь и протягивая руки, к нему шел какой-то человек. Неужели Луи? Да, это был он.

«Вы как будто чем-то расстроены? – спросил Луи, испытующе глядя на Фальконе. – Когда-то вы говорили мне, что счастье для вас – ваша работа. У вас что-то не ладится с ней?» «Моя работа? – переспросил он. – Моя работа дается мне легко, все делается как бы само собой, но у меня никогда не было времени даже для того, чтобы перевести дух. Не успевал я закончить одну работу, как в голове возникал замысел другой. Я торопился, боясь потерять даже минуту жизни, сохраняя ее для работы. Даже мгновение праздности казалось мне преступлением. Я сам себя торопил, подгонял. Но к чему? Я и сам этого не знаю. Одно мне известно – то, что сделано мною до сих пор, – пустое. Мне всегда казалось, что впереди меня ждет нечто более значительное и серьезное. Неужели мое чувство обманывало меня? Мне уже пятьдесят лет. И все же я по-прежнему чего-то жду. Сначала мне казалось, что это будет Святой Рок, но здесь у меня ничего не получилось, я создал нечто банальное. Теперь смерть маркизы заставила меня оглянуться на прожитое. Стоит ли думать о прошлом, если впереди есть будущее? Но будущего у меня уже нет. Несчастья сыплются на меня, словно из рога изобилия, я ничего не могу поделать, они не в моей власти, и я не вижу выхода…»

Луи горько улыбнулся: «Можете не продолжать. Мне уже все понятно. Грех отлучил вас от Бога. Зачем вы усомнились?» Фальконе вздрогнул и ничего не ответил. Он постарался перевести разговор на другое: «А как живете вы? Я часто спрашивал о вас у кюре. Признаться, я думал, что вы ушли в монастырь, но вижу, что это не так: и вид, и одежда у вас совсем не монашеские». Луи снова улыбнулся, но уже веселее: «Для того, чтобы стать монахом, вовсе не обязательно уходить в монастырь. Всякий, посвятивший себя какому-то делу, отказавшийся ради этого от сомнительных радостей жизни, по сути, является монахом». «Вы тоже посвятили себя такому делу?» – спросил Фальконе. «О, то, ради чего я стал фактически монахом, стоит этого. Вы помните, как я говорил вам о том, что христианство должно превратиться из веры в убеждение? Пришло время осмысления христианской идеи. Я стою на пороге создания подлинной христианской истины, пригодной для нашего просвещенного века. Эта истина будет опираться не только на веру, но и на разум, – божественная реальность, переведенная на язык разума. Это будет новое Евангелие, завет сегодняшнего дня, второе пришествие христианства. Я не знаю, как его назовут: может быть, просто научным, разумным христианством, ноохристианством, ведь в переводе с греческого «ноо» означает «разум», но я уверен, что это будет мировоззрение будущего».

«Так вы еретик!» – шутя воскликнул Фальконе. Луи не принял шутки и с сожалением посмотрел на него: «Нельзя превращать христианское учение в догму, это наука, которая еще требует своего постижения и которую нужно развивать. Да, христианство по-прежнему остается тайной, но и к этой тайне можно подойти открыто и без предрассудков, в духе свободного исследования, не пренебрегающего никаким из возможных путей анализа. Я поставил перед собой цель доказать закон Святого Рока. Людей трудно убедить в том, что противоречит логике, но каждый, кто обратится к собственному жизненному опыту или опыту своих близких, убедится в том, что закон Святого Рока – реальность. Каждое действие влечет за собой строго определенные последствия. Почему это происходит, еще никто пока не может объяснить научно, но действие этих законов так же неумолимо, как действие, например, законов гравитации. Можно сколько угодно игнорировать эти законы, но от этого они не перестают действовать. Я хочу установить точную зависимость между видом греха и следующим за ним наказанием, и сделать это путем исследования жизни известных людей. Все события их жизни, взятые отдельно и как будто не связанные между собой, могут показаться несущественными, однако в совокупности они создают ту роковую цепь, которая ведет либо к успеху, либо к гибели. Жизнеописания художников, картины которых мы видим здесь, которые тщательно составляли добросовестные авторы, возможно, правильны, но показывают лишь отдельные факты, не рассматривая их в целом и не осмысливая их».

Луи взял скульптора за руку и подвел к висящей на стене картине: «Это Рембрандт Харменс ван Рейн – великий голландский художник. Картина называется «Возвращение блудного сына». Она написана около ста лет назад. Сюжет картины прост. Он взят из евангельской притчи, в которой рассказывается о юноше из богатой семьи, покинувшем отчий дом. После многих лет беспутной жизни, промотав все свое состояние, оборванный и нищий, он вернулся к отцу, который простил его.

На картине изображен момент их встречи, когда изнуренный, одетый в рубище скиталец, упав на колени, прильнул к отцу, и тот, склонившись к бродяге, пытаясь поддержать, прижимает его к себе. Лицо старика, преображенное любовью, излучает свет. Все говорит о покое и счастье, обретенном после долгих лет мучительного ожидания».

«Это картина о всепрощающей любви, – сказал Фальконе. – Любовь и всепрощение спасут человечество». «Это так, – согласился Луи, – и все же замысел художника гораздо глубже. Возвращение блудного сына означает возвращение человека к Богу. Это лучшая из картин великого мастера. Жизнь Рембрандта ван Рейна интересна и поучительна, впрочем, как и жизнь любого другого человека. Эту картину он писал на исходе своего жизненного пути, а последние годы жизни художника были ужасны. Он потерял все: имущество его пошло с молотка, а сам он умер в нищете. А ведь он был счастлив, имел славу, деньги, богатство, любимую работу. Но он был большой грешник. Дела его шли все хуже и хуже, дети умирали один за другим, не успев даже получить имя. Единственный сын Титус, оставшийся в живых, стоил жизни его любимой жене. Жена художника оставила завещание, по которому он не мог жениться, не потеряв право распоряжаться ее состоянием, до совершеннолетия сына. Но какой мужчина, да еще художник, захочет жить один! Первая кормилица его сына была очень религиозна. Она любила Рембрандта, но не хотела внебрачной связи, так как считала, что этим погубит и его, и себя. Желая его счастья, она была непреклонна. Рембрандт безжалостно с нею расстался, усмотрев в ее желании одну лишь корысть. Вторая кормилица оказалась более покладистой – она во всем покорилась своему господину. Но ее любовь не принесла художнику счастья. Первый ее ребенок родился мертвым, второй – больным, затем умерла и она сама, а через несколько лет Рембрандт стал нищим, еще до наступления совершеннолетия сына лишившись того самого наследства, ради которого он отверг любящую его, добропорядочную женщину. Затем умер и последний из оставшихся в живых детей – сын Титус. На смену славе и богатству пришли бедность и одиночество. Блудный сын – это он сам – человек, потерпевший крушение и в конце жизненного пути осознавший причину своих несчастий».

«Но какая здесь связь, – спросил Фальконе. – Уж не хотите ли вы убедить меня в том, что формальный обряд супружества каким-то образом связан с несчастьем художника?» «Я и сам не знаю, какая здесь связь, – вздохнул Луи, – но эта связь реально существует. Тайна сия великая есть, и существующие порядки человеческих уставов тоже имеют некую магическую силу. В этой картине – глубочайший смысл. Тот, кто его осознает, может ничего не страшиться – не пройдет и дня, как он получит свою награду! Мало того, осознавший свой грех и раскаявшийся в нем получит более, чем имел до того, ибо раскаявшийся грешник для Бога дороже, чем сотни праведников, которые еще не прошли испытание».

Все остальное происходило как во сне. Фальконе, в каком-то оцепенении стоявший перед «Блудным сыном», вдруг услышал позади себя знакомый голос:

– Я бы порекомендовал вам во что бы то ни стало приобрести для императрицы эту картину. Архиепископ Кёльнский купил ее двадцать два года назад на распродаже собрания Яна де Гизе в Бонне. На эту картину не нашлось достойного покупателя, и она была снята с продажи, так как за нее давали не более трех тысяч ливров, а это гораздо меньше суммы, уплаченной архиепископом.

– Подумать только! – ответил другой голос. – Три тысячи ливров! А ведь при жизни художник получал за свои картины гроши, которых не хватало на то, чтобы расплатиться с кредиторами, и все его картины были проданы с молотка за бесценок. А теперь за эти же картины платят огромные деньги. Если бы несчастный художник при жизни мог получить хотя бы часть того богатства, которым сейчас пользуются другие! Я сейчас занимаюсь жизнеописанием знаменитых художников и поражаюсь, как похожи их биографии. Отчего судьба так несправедлива, почему она незаслуженно отнимает у одного и вознаграждает другого?

Фальконе оглянулся. Конечно, это был Дени Дидро. Друзья обнялись. Человек, который разговаривал с Дидро, тонко улыбался. Фальконе узнал князя Дмитрия Голицына, недавно назначенного русским посланником при Версальском дворе. Молодой, веселый, холостой князь, с юности живший в Париже, был хорошо известен литераторам и художникам – завсегдатаям салона мадам Жоффрен.

– Вот человек одаренный, обладающий всевозможными качествами, совместимыми и несовместимыми с гениальностью, – восторженно заговорил Дидро, обращаясь к князю и указывая на Фальконе. – У него вдоволь тонкости, вкуса, ума, деликатности, благородства и изящества; он груб и вежлив, приветлив и угрюм, нежен и жесток; он обрабатывает глину и мрамор, читает и размышляет, он деликатен и колок, серьезен и шутлив, он философ, который ничему не верит и хорошо знает, почему. Но он горд и независим, поэтому у него много врагов. Нужно иметь необычайное терпение, чтобы не поссориться с ним. Уже год, как он не дает о себе знать. Что случилось?

Фальконе смешался, обернулся к Луи.

– Это мой друг, – сказал он, представляя его, – он ученый.

– Я приглашаю вас вместе с вашим другом на сегодняшний прием в русское посольство, – церемонно поклонился князь и многозначительно добавил: – Сегодня у нас собирается много ученых и философов.

На приеме у князя Голицына самой колоритной фигурой был, пожалуй, Вениамин Франклин. Громкую популярность во Франции ему принесла деятельность в пользу независимости североамериканских колоний. Франция после своего поражения в Семилетней войне, лишившей ее колониальных территорий в Америке, надеялась теперь на реванш у своей вечной соперницы Англии. Возможно, благодаря этому, а может быть, вследствие традиционной вражды к Англии и популярности самого дела освобождения Вениамин Франклин вошел в большую моду в Париже, где французы подражали даже его простому костюму. Впрочем, его охотно принимали еще и благодаря остроумию, чрезвычайно веселому и колкому, несмотря на обманчивое внешнее добродушие. Поездка Франклина во Францию имела целью подготовить почву для союза Франции с американцами в их борьбе за независимость.

Вениамин Франклин был уже немолод: ему перевалило за шестьдесят. Родился он в Америке, недалеко от Бостона. В детстве родители готовили его к духовной карьере, но из-за недостатка средств отец забрал его на десятом году из школы и приставил к работе на своем мыловаренном заводе. В семнадцать лет Вениамин уехал в Англию, в Лондон, но через несколько лет вернулся в Америку и поселился в Пенсильвании, где основал собственную газету, а затем стал и секретарем колониального пенсильванского парламента. В конце 50-х годов он был назначен представителем Пенсильвании, а потом и других колоний в Лондоне по вопросам финансового управления, был начальником почтового управления над всеми англо-американскими колониями, но в 1762 году вновь вернулся в Америку, и с этого времени начался самый блестящий период его деятельности, связанный с борьбой за независимость Соединенных Штатов.

Энциклопедистам он был известен уже давно. В 1743 году он изобрел громоотвод из заостренного металлического стержня с целью предохранения зданий и судов от разрушительных ударов молний. Его предложение было встречено в Англии с недоверием. Против острого конца громоотвода выступило духовенство, считая опасным водружать на домах меч, обращенный острием к небу. Естествоиспытатель Вильсон, оспаривая необходимость острого конца громоотвода, заявил, что во избежание вредных последствий стержень должен заканчиваться шариком. Споры вокруг громоотвода достигли такого накала, что президент Лондонского королевского общества, присудившего Франклину золотую медаль за его изобретение, был немедленно отстранен от должности и изгнан из Королевского общества.

Вольтер в своем поместье Ферне одним из первых повторил опыт Франклина, а Бюффон перевел его сочинение на французский язык. Князь Голицын был восхищен мужеством Вольтера: ведь не так давно в Петербурге академик Рихман во время опытов был убит электрической искрой. Однако вскоре во Франции, где идеи Франклина вначале имели успех, тоже стали относиться к ним с опаской, особенно после происшедшего в Массачусетсе землетрясения, которое приписывали распространению громоотвода Франклина. Когда один домовладелец во Франции вздумал установить у себя подобное устройство, встревоженные жители города подали на него в суд, исход которого оказался все же благоприятным для ответчика благодаря молодому энергичному адвокату, которого звали Максимилиан Робеспьер.

Бюффон иронизировал по поводу нападок на громоотвод: «Вот вам пример того, как политические пристрастия влияют даже на оценку научных результатов. Когда Вениамин Франклин предложил свой громоотвод, все образованное английское общество разделилось на две враждующие партии, и сторонники американского изобретения стали считаться в Англии политически неблагонадежными».

Англия пыталась ввести в Америке гербовый налог для покрытия расходов на войну с Францией. В колониях поднялась буря протестов. Вениамин Франклин возглавил оппозицию и выступая по этому поводу в палате общин, заявил, что американцев заставить платить гербовый налог можно только силой оружия. Когда его спросили, какие изменения нужно сделать в акте о гербовом налоге, чтобы американцы его исполняли, он ответил: «Только одно: написать, что закон входит в силу не с 1 ноября 1765, а с 1 ноября 2765 года. Дело всего в одной цифре – и американцы успокоятся». Гербовый акт был отменен, но брожение в американских колониях не прекращалось. Америка выходила из повиновения.

Окруженный гостями, Франклин, улыбаясь, раздавал направо и налево шутки, отвечая на вопросы, с которыми наперебой обращались к нему. «Восстания нет, – говорил он, но его создадут. Опрометчиво думать, что народные жалобы – выдумки горстки демагогов и стоит только словить их и перевешать, как всё будет спокойно. Что ж, поймайте некоторых из них и повесьте. Кровь мучеников делает чудеса, и вы добьетесь того, чего хотите, – из большого государства сделаете маленькое. Есть только один выход: нужно уравнять английских подданных по ту сторону океана с англичанами Великобритании, тогда народ Великобритании и народ колоний лучше бы со шлись друг с другом и перестали бы составлять два общества с различными интересами. Они составили бы одно, с общим интересом, что способствовало бы сплочению и устранило бы опасность будущего разъединения метрополии и колоний».

– Меня заботит судьба английских колоний в Америке. По правде сказать, при современной системе Англия не получает от господства над колониями ничего, кроме убытка. Открытие Америки принесло Европе одни бедствия. Для продажи в колониях в обмен на золото стали производить огромное количество лишних товаров. Однако золото колоний не обогатило Европу – наоборот, оно обесценилось. Это еще раз свидетельствует о неразумности политики меркантилизма правительства Англии, – сказал какой-то человек с сильным английским акцентом.

Фальконе уже обратил внимание на этого мужчину лет 43–45, с рассеянным видом погруженного в глубокую задумчивость. Иногда он шептал что-то, как бы разговаривая сам с собой.

– Это Адам Смит, – пояснил Дидро, обращаясь к Фальконе и Луи. – Не удивляйтесь, что этот человек так рассеян и задумчив. Он не сумасшедший. Он просто увлечен своими собственными мыслями, он занят мировыми проблемами. У него феноменальная память, и он холост, то есть у него есть все предпосылки для того, чтобы сделать великие открытия. Это воспитатель молодого герцога Бёкля, с которым он путешествует по Франции. До этого он был профессором Глазговского университета в Шотландии, где возглавлял кафедру логики и нравственной философии. В Глазговском университете у него учились русские студенты. Собственно, ради него князь Дмитрий Голицын и собрал всех парижских знаменитостей в русском посольстве. Адам Смит опубликовал в Лондоне большой труд, который называется «Теория нравственных чувств». Теперь он обдумывает свое новое сочинение. Этот труд должен опрокинуть господствующие сейчас системы, принимавшиеся в течение целых веков за неопровержимую истину. Задача огромная, почти непосильная для одного человека. Поэтому он согласился стать наставником юного герцога, чтобы получить независимость и иметь возможность работать как свободный ученый, а также, в немалой степени, для того, чтобы приехать во Францию и познакомиться поближе со школой наших физиократов во главе с Кенэ. Но Адам Смит не во всем согласен с Кенэ и решил раскрыть ошибки физиократов в задуманной им книге. У Адама Смита есть свой рецепт богатства народов, он открыл тайну происхождения богатства. В его теории – ключ к пониманию всей физиологии общества. Ему тоже близка идея естественного закона. Он представляет человеческое общество как единую систему, в которой существуют естественные законы, которые действуют подобно законам природы и не зависят от воли людей или правительств. Это идея естественной гармонии, равновесия, которое устанавливается в обществе стихийно, без вмешательства государства, и является идеальным режимом функционирования этой системы. Законы общественного развития он выводит из законов биологической сущности человека. Идеи Смита основываются на естественном человеке, таком, каков он есть, со всеми его достоинствами и недостатками. Человек у него не должен ни совершенствоваться, ни перевоспитываться, ведь добродетельны не все, а такой порок, как себялюбие, свойственен всем. Адам Смит считает, что человек в своих материальных делах руководствуется выгодой и что личная выгода есть самый надежный компас для достижения личного и общественного достатка. Естественным путем, без всякого вмешательства государства невидимая рука естественной свободы и конкуренции сама приводит к процветанию нации.

Адам Смит тем временем продолжал:

– Англии в какой-то мере даже выгодно переложить ответственность за колонии на них самих. Но колонии, освободившись, вовсе не обязательно станут жить лучше, чем до этого. Существует тысячи способов эксплуатировать их, не прибегая к прямой зависимости. Но я думаю, что если Америка станет страной, где будет безраздельно господствовать полная хозяйственная свобода, то она избежит этой участи. Возможно, именно в этой стране будет поставлен тот эксперимент, который докажет, что лишь труд и его главное условие – свобода предпринимательства – есть главное и единственное условие богатства и благополучия всех народов. И разве столь быстрое развитие американских колоний не есть результат того, что там сразу стали применять самые прогрессивные отношения, которые в значительной мере стеснены здесь, в Европе?

– Я думаю, что не только свобода тому причиной, – возразил ему пожилой сутуловатый человек с благообразным лицом. – В Северной Америке – масса нетронутых природных богатств, использование которых стоит гораздо меньше труда, чем в Европе, уже давно познавшей плоды цивилизации. Обилие хороших земель и золото, много золота, взамен которого поток богатств потек из Старого Света, послужили причиной процветания новых колоний в Америке. Не труд, а земля – главный источник богатства народов. Земля доставляет в сыром виде все продукты, необходимые для человека, и дальнейшая обработка этих продуктов не создает никакого нового богатства. Фабричные рабочие изменяют лишь форму продуктов, извлеченных из земли. Труд рабочего по обработке, как и труд торговца, который лишь распределяет то, что создано трудом других, не создает богатства.

«Это и есть Кенэ», – шепнул Дидро.

Фальконе слыхал о Кенэ. Всю жизнь тот прослужил придворным врачом при дворе Людовика XV. Двенадцать лет назад, когда ему исполнилось шестьдесят, он вдруг решил заняться экономикой. К исследованию он подошел как врач. Он рассматривал национальное хозяйство Франции как особый организм, здоровье которого зависит от правильного обмена веществ. Кенэ составил свою знаменитую «Экономическую таблицу», в которой установил пропорции между деньгами и количеством продуктов, а также дал схему пропорционального распределения годового национального продукта между различными классами, из которых производительным он считал лишь земледельцев. Промышленников и торговцев он относил к бесплодному классу. «Увеличение количества непроизводительного населения опасно, – предостерегал Кенэ, – так же, как и увеличение населения вообще. Как бы ни была богата страна, увеличение населения очень быстро низведет положение населения до самого низкого уровня». Исходя из открытых им законов равновесия, он брался предсказать деградацию или прогресс хозяйственного организма.

Кенэ преподнес свою «Экономическую таблицу» Людовику XV, надеясь, что тот поручит ему составление плана коренных реформ французского государства. Он излагал фаворитке короля госпоже Помпадур основы своей теории, рассчитывая на ее поддержку, но король равнодушно отнесся к открытию Кенэ, усмотрев в его стремлении лишь желание стать министром. Но, несмотря на это, школа физиократов стала пользоваться большим авторитетом. Кенэ появился в доме Голицына вместе с двумя своими последователями, не менее известными, чем он сам: де Ла-Ривьером – бывшим губернатором Мартиники, недавно приехавшим с этого острова в Париж, и Тюрго – интендантом французской провинции Лимузень.

«Тюрго – это будущее Франции, – отозвался о последнем Дидро. – Он автор множества работ, он пишет о кредите и деньгах, налогах и горном деле, религиозной терпимости и происхождении языка, истории и философии. Он написал несколько статей для нашей Энциклопедии. Тюрго создал целую теорию финансового права, и в то же время он не покладая рук работает в качестве интенданта, выполняя самым тщательнейшим образом все бесконечные разнообразные обязанности, связанные с этим званием в главном земледельческом департаменте Франции».

– Адам Смит считает, что главное заблуждение физиократов состоит в том, что они считают ремесленников, фабрикантов и купцов за людей совершенно бесплодных и непроизводительных и проповедует стеснительные меры против мануфактурной промышленности и иностранной торговли. Но он считает, что несмотря на все свои несовершенства, система эта из всего, что писалось в политической экономии, более всего подходит к истине и в этом она заслуживает самого серьезного внимания со стороны человека, желающего ближе познакомиться с основами такой важной науки, – заметил Дидро, разъясняя Фальконе взгляды сторон.

Адам Смит тем временем продолжал излагать основы своей теории:

– Я вижу движущую силу в эгоизме, в эгоистической сущности человека, когда при помощи алчности достигается гармония интересов общества и отдельной личности. Человек постоянно нуждается в помощи своих ближних, но тщетно было бы ожидать ее лишь от их расположения. Он скорее обратится к их эгоизму и сумеет показать им, что в их собственных интересах сделать для него то, что он требует. Люди, предоставленные своим естественным влечениям, устроят наилучшим образом свою жизнь. Если мы исследуем общие законы, по которым распределяются в этом мире добро и зло, то найдем, что несмотря на кажущийся беспорядок в этом распределении, каждая добродетель находит свое вознаграждение самое приличное для ее поощрения. То же и в сфере материальных интересов. В сущности, богатые потребляют не больше чем бедные, несмотря на свою алчность и эгоизм, несмотря на то, что они имеют в виду только личные интересы, несмотря на то, что они стремятся удовлетворять только своим пустым и ненасытным желаниям, употребляя для этого тысячи рук, тем не менее они разделяют с последним чернорабочим плоды работ, производимых по их приказаниям. По-видимому, какая-то незримая рука принуждает их принимать участие в таком распределении предметов, необходимых для жизни, какое существовало бы, если бы земля была распределена поровну между всеми населяющими ее людьми; таким образом, без всякого преднамеренного желания и вовсе того не подозревая, богатые служат общественным интересам. Разобрав и отвергнув системы, построенные на поощрениях и на стеснениях, я пришел к выводу, что остается одна только простая и легкая система естественной свободы. Задача государства состоит лишь в том, чтобы создавать условия для проявления естественных законов, исходя из которых можно обеспечить действительное умножение общественного богатства. Государство должно предоставить человеку полную свободу его эгоизму и не вмешиваться в пути и способы его осуществления.

– Мне кажется, вы незаслуженно принижаете значение разумной верховной власти, – возразил Адаму Смиту Тюрго, который до сих пор молча слушал оратора и не вступал в разговор. – В свое время при Людовике XIV во Франции энергия государственного министра Кольбера дала толчок развитию страны и привела к крупным успехам французской промышленности. Кольбер добивался развития во Франции всех видов производств, необходимых для ее нужд, создал множество казенных мануфактур, выписывал для них лучших мастеров из Голландии, Германии и Англии, и был убежден, что без этих «костылей» предприниматели не научатся сами ходить. Однако после смерти Кольбера промышленность стала приходить в упадок, финансовое положение государства с каждым годом стало ухудшаться. Сейчас экономическое и финансовое положение страны плачевно, государственная казна пуста. Это результат неверной экономической политики государства, проистекающей из незнания естественных законов развития. Но в прошлом году наконец герцог Шуазель провел необходимые реформы и удовлетворил главное требование естественного состояния хозяйства, требуемого физиократами: объявил полную свободу хлебного торга!

Тюрго торжествующе оглядел присутствующих. Все знали, что именно Тюрго немало способствовал принятию королевского эдикта, разрешающего свободную торговлю хлебом во Франции.

– Русская Императрица Екатерина II после своего восшествия на престол тоже отменила государственную хлебную монополию и ввела свободу хлебного торга, – заметил Дмитрий Голицын, внимательно слушавший Тюрго.

Ученый князь Дмитрий Голицын увлекался теориями физиократов, которые казались ему приемлемыми и для России.

Как только заговорили о России, в центре внимания сразу оказался Дидро. Энциклопедия дошла до буквы «R», и в очередном ее томе была опубликована статья де Жокура о России.

Дидро стал охотно рассказывать:

– Экономическое положение России не блестяще, и во многом в этом повинна крепостная система земледелия…

Князь Голицын посчитал нужным вмешаться и мягко перебил Дидро:

– Позвольте мне дать некоторые пояснения. Крепостное право в России сложилось в XIV веке, когда после смерти царя Ивана Васильевича сын его, Федор Иванович, прикрепил крестьян к той земле, которую они обрабатывали. Крепостное право заключается в том, что крестьянин обязан выполнять повинность в пользу господина: обрабатывать свою и барскую землю, отбывая барщину и оброк в деньгах или продуктами. По старинным указам Ивана Грозного, дворянское сословие, как и крепостные крестьяне, тоже являлись собственностью государя, и само дворянство, как высшее правящее сословие в России, возникло на почве государевой службы. Тогда еще существовало различие между обязательной службой дворян и вольной службой бояр. Однако с тех пор, как отъезд в чужеземное государство стал считаться изменой, окончательно потерялась разница между боярами и дворянами. Когда численность придворного штата возросла и жить при дворе стало тесно, появилась поместная система: дворяне были размещены на государевой земле, которая передавалась им в пользование под условие службы. Дворянская служба была военной и обязательной. Но для того, чтобы отбывать ее, нужно было иметь средства. Поместная система решала и эти проблемы. И для помещиков, и для крестьян земля вплоть до второй половины прошлого века не являлась частной собственностью, а выделялась из казенных земель за службу и в любой момент могла быть отобрана в казну. Все дворяне с земель должны были служить службу, и даром землями никто не владел. Теперь государство уже не является верховным собственником земли, но земля распределена крайне неравномерно. Есть крепостные крестьяне, которые владеют землей. При барщине земля делится на господскую и крестьянскую. Есть и государственные крепостные крестьяне, которые служат царю. При Петре I ранее не закрепощенное земледельческое население – черносошные крестьяне Северного Поморья, сибирские пашенные крестьяне, крестьяне нерусских народностей Поволжья, Приуралья, Правобережной Украины, Крыма, Закавказья, Польши, Белоруссии, украинские казаки и крестьяне бывших церковных владений, которые были лично свободными, владели казенной землей и вносили в государственную казну денежный оброк, – было роздано помещикам, его приписывали к заводам, и оно становилось тоже крепостным. Причиной тому было массовое лихоимство в государственных имениях и притеснения крестьян со стороны губернаторов и чиновников. Помещики стали посредниками между ними.

– Какова бы ни была предыстория, крепостное право – разновидность античного рабства, хотя и более прогрессивное, – осуждающе заметил Адам Смит. – Крепостная система мешает развитию сельского хозяйства, так как крепостные крестьяне не имеют права владеть собственностью. Подати крестьян мешают накапливать средства в руках крестьян, что равносильно полному запрету вложить их в землю. Строительство и содержание замков лишает дворянина капиталов, необходимых для улучшения агрикультуры. Помещик привык расходовать деньги без пользы. Лишь торговля и промышленность ведут к установлению порядка. Крепостная система тормозит развитие земледелия. Отнимите у труда его внутренние импульсы, и вы превратите его в каторгу. Крестьянин не заинтересован работать хорошо, ведь сколько бы он ни работал, ему все равно оставляют лишь минимум средств существования. Должна быть хотя бы твердо установленная квота податей, твердый налог, чтобы крестьянину было выгодно производить сверх него. Но любая крепостная система – барщинная или оброчная – хуже вольнонаемного труда. Для обеспечения прогресса крепостное право в России необходимо уничтожить. Но лишить поместное дворянство земли – значит лишить его власти. Ни один разумный монарх не решится на такой шаг. Другое дело – освобождение крестьян от крепостной зависимости и превращение их в наемных работников. Сами помещики должны понять, что содержание крепостных для них в убыток. Гораздо выгоднее сдавать землю в аренду свободным крестьянам. По крайней мере тогда они получат возможность использовать самых трудоспособных и избавиться от содержания ленивых и неспособных. Ведь для многих рабство – лишь удобный способ существования. Нужно дать им свободу…

– …Чтобы снять с себя ответственность за них, – не удержался от иронического замечания Луи, который до сих пор молча слушал диалог гостей. – Следовательно, свобода будет дана вовсе не работнику, а его господину. Воистину все изобретения в области создания политических обществ рассчитаны лишь на то, чтобы еще больше закабалить труженика, создавая все новые удобства для того, на кого он работает. Старые системы умирают лишь тогда, когда сами угнетатели сочтут их невыгодными для себя. Вся ваша наука направлена только на то, чтобы заставить труженика работать больше, а заплатить ему поменьше, загнать в клетку, поставить в такие условия, чтобы он не имел никакой отдушины. Почему же такую систему вы называете свободной и чем она лучше прямого принуждения? Ведь восхваляемая вами конкуренция – это тоже насилие. И голод, который гонит работника продавать себя хозяину, разве не гораздо хуже плетки?

Адам Смит упрямо склонил голову.

– Я говорю о всеобщем благе. Лишь свободные и самостоятельные индивиды, преследующие свои своекорыстные интересы, самим естественным порядком, невидимой рукой направляют развитие ко всеобщему благу. Такая система обеспечивает наилучшее распределение ресурсов, гармонию интересов, свободу личности и в наибольшей степени соответствует совмещению интересов человека и общества. Человек, руководимый эгоистическими побуждениями и преследующий лишь свой интерес, на деле помогает всем прочим и увеличивает тем самым богатство нации, и пока еще никто не нашел двигателя общественного прогресса лучшего, чем корысть.

– Однако вы не совсем последовательны, – вступил в разговор пожилой священник, до сих пор молча сидевший в углу. – Мне помнится, год назад, когда мы с вами познакомились во время вашего путешествия по Франции, вы много говорили о чувстве симпатии, движущем человеческими поступками. Именно ему было посвящено ваше первое сочинение, в котором вы излагали теорию нравственных чувств. Система, о которой вы сейчас говорите, – это нечто совсем противоположное, она развивает эгоизм и убивает человеколюбие. Она культивирует зло и возводит на пьедестал самые низменные чувства и инстинкты. Личная алчность, эгоизм, стяжательство, погоня за наживой – ее движущие силы. Вы хотите построить человеческое общество на его пороках. Но это путь ложный и противоестественный он противен христианству, ставящему своей целью совершенствование человека.

Это был аббат Морелле, известный своими трудами о некоем коммунистическом обществе, в котором все граждане должны быть уравнены в правах и имуществе.

– Почему бы не обратиться к лучшему в человеке, – продолжал аббат Морелле. – Конечно, человеку присущ и эгоизм, однако и альтруизм ему тоже присущ и воспитуем. Даже у животных есть общественные чувства. У человека несомненно есть потребность в общении и уважении со стороны ближних. Общество может разбудить и эксплуатировать низменные инстинкты и страсти, но строить человеческое общество на страхе или алчности – это значит строить на песке. Что может быть опаснее для общества, чем система конкурентной борьбы, где каждый стремится уничтожить и разорить конкурента, в которой могут выстоять лишь самые безжалостные и нечестные, и другими они быть не смогут, так как должны будут принять жестокие условия конкуренции. Наилучшее человеческое устройство – то, которое строится на человеколюбии, присущем каждому человеку. В центре его должен стоять человек-христианин. Все, что мешает проявиться чувству христианского человеколюбия, должно быть устранено. Именно такими были первые христианский общины, которые вовсе не стремились к богатству. Ибо менее всего польза общества заключается в богатстве. Обладая большим количеством вещей, люди духовно нищают, ибо тратят свою бесценную жизнь не на совершенствование своей души, а на приобретение все большего количества ничтожных и подверженных тлению вещей. Разве ради этого пришел Иисус в мир? Вы считаете, что зависть и эгоизм есть та сила, которая, желая зла, творит добро и умножает благосостояние общества? Но на самом деле она уменьшает это благосостояние, так как увеличивает пропасть между богатством и бедностью, ведет к революциям и междоусобным войнам. Закон, который вы называете естественным, породит лишь неравенство и несправедливое распределение благ. Легко соблазнить людей возможностью разбогатеть за счет других, но ведь разбогатеют-то в конечном счете лишь единицы!

Рано или поздно в обществе появятся сильнейшие, которые подчинят себе других, и само государство подпадет под власть сильнейших и начнет действовать в их интересах. С увеличением своих капиталов они получат силу, позволяющую им присваивать чужой труд, навязывать другим невыгодный обмен. В своем стремлении обогатиться они быстро доведут слабейших до крайней нищеты. Но можно ли считать богатой страну, в которой процветает кучка богатеев, зато есть нищие и обездоленные? Но и сами собственники скоро поймут, что для них гораздо выгоднее передать свою собственность обществу, чем подвергаться постоянному риску разорения и быть объектом опасной враждебности со стороны тех, кто на них работает. Труженики же, лишенные собственности, будут с гораздо большим энтузиазмом трудиться на государство, чем на хозяина. Человек так устроен, что скорее согласится стать наемным работником у общества, чем у отдельной личности. Это и есть естественный путь. Стремление к богатству безнравственно. Добродетельный человек не может чувствовать себя хорошо, когда видит рядом тех, кто беднее его. Лишь коммунистический принцип общности имуществ и общественного распределения труда соответствует естественному закону, который состоит в равенстве всех людей перед Богом. Никакое законодательство не улучшит жизнь общества и не искоренит людские пороки, если не будет уничтожена собственность. В основе наилучшего общественного устройства должны лежать отмена собственности, общее владение всеми благами и обязательный для всех труд. Должны быть введены обязанность каждого человека трудиться сообразно своим силам, способностям и возрасту, и право каждого получать от общества содержание за свой труд. Каждый ребенок должен получать образование за счет государства, а старики и инвалиды – содержаться за счет общества. Познание людьми естественных законов – кодекса своей природы – и просвещение будут способствовать осуществлению этого устройства. Чувство собственности не является врожденным, и каждого человека можно воспитать так, что он не будет к ней стремиться, а будет трудиться на благо общества.

– Но общество, о котором вы говорите, – это утопия! – воскликнул Дидро. – Право собственности – это сознание того, что то, что сделано человеком, принадлежит ему и никто не имеет права принудить его силой отдавать другим продукты своего труда. Вы полагаете, что путем воспитания и просвещения можно превратить волков в овец? Вы идеалист, если считаете, что человек может сам, по собственному побуждению, трудиться на благо ближних. Человека может заставить работать или эгоизм, или насилие. Кто же захочет работать в таком обществе и, самое главное, кто станет стеречь общественное достояние?

– Значит, вы считаете, что у человека совсем нет совести? – спросил Морелле.

– Не знаю, – проговорил Дидро, – возможно, люди делятся на тех, у кого она есть, и тех, у кого ее нет, но каждый будет стремиться получить от общества больше, чем дает ему сам. Такое общество рано или поздно прекратит свое существование: оно или погибнет от собственного воровства, или те государства, которые построят свое благосостояние на личном интересе и конкуренции, превзойдут и в конце концов поглотят его, поскольку уравнительность будет препятствовать развитию страны. Что пользы в равномерном распределении благ, если перестанет увеличиваться общее богатство?

Адам Смит заговорил после некоторого раздумья:

– Величайший гений человечества Ньютон представлял мир как механическую систему, которая стремится к равновесию. Он считал, что суть машины мира – силы тяготения и центробежная. Природа вытекает из двух больших законов – притяжения и отторжения. Система мира, предложенная Ньютоном, универсальна. Еще в юности, когда я зачитывался трактатом своего учителя Давида Юма «О человеческой природе», у меня возник грандиозный замысел о создании совершенной социальной системы. Природа заронила в нашу душу не только эгоизм, но и чувство симпатии, способное побеждать сильнейшие стремления себялюбия: более могучая сила, более мощные побудительные мотивы действуют в подобных случаях, заставляя жертвовать своими личными интересами ради интересов других людей.

Этой силой является разум, наша совесть, наш собственный зритель в нашей душе, человек внутри нас, великий судья и ценитель нашего поведения. Я не знаю, почему одни чувства вызывают у людей одобрение, а другие – порицание, почему действия одного рода вызывают чувство благодарности, а другие – чувство мести, какая сила или какая способность души заставляет нас отдавать предпочтение тому или иному поведению, называть одно правильным, другое – порочным, рассматривать одно как предмет одобрения, уважения и награждения, а другое – как предмет порицания, неодобрения и наказания. Система, полагающая добродетель в повиновении божественной воле, может быть отнесена к числу систем, полагающих ее в благоразумии, правда неосознанном, так как эти законы не очевидны и могут быть доказаны только опытом, а не логикой. Но так как причину существования этих законов по существу человек постичь не может, он вынужден многое принимать как данность. Примером может служить закон тяготения Ньютона: причина тяготения неизвестна, но эти общие эффекты для нас – законы природы, которые мы признаем понятиями истинными. Добродетель есть истинное благоразумие, умеренность, состоящая в воздержании от удовольствий, в подавлении и уменьшении нашей естественной склонности к ним, вытекает из ее полезности, ибо она доставляет нам возможность оказаться от удовольствия настоящей минуты ради того, чтобы испытать более сильное в будущем или чтобы избежать большего страдания, которое может быть избегнуто при воздержании. Приложение этой основной мысли к различным чувствам и страстям составляет главное содержание теории нравственных чувств. Таким образом, моя первая книга «Теория нравственных чувств» была посвящена исключительно началам бескорыстия. В ней я стал на точку зрения бескорыстия, исключающего всякие другие мотивы деятельности, и показал, каким образом человек, руководствуясь бескорыстием, устраивает и свою жизнь, и жизнь других людей к общему благополучию. Но другую свою книгу я хочу посвятить началам личной выгоды. В своей новой книге я хочу встать на точку зрения корысти, исключая всякие бескорыстные мотивы, и показать, каким образом человек, руководствуясь исключительно личной пользой, содействует общему благополучию. Но в действительности люди не руководствуются ни исключительно бескорыстием, ни исключительно корыстными мотивами. Человек слишком сложное явление, чтобы его можно было втиснуть в определенные рамки. Главная задача состоит в том, чтобы связать два противоположных стремления в единое целое, объединить эти два начала каким-то общим принципом, но как решить эту задачу, мне пока не ясно.

Адаму Смиту так и не суждено было осуществить поставленную цель. Через десять лет, после возвращения в Англию в 1776 году вышла его знаменитая книга «О богатстве народов». Она имела неслыханный успех и стала руководством для всех выдающихся государственных деятелей того времени. Еще при жизни Адама Смита она выдержала пять английских и несколько заграничных изданий и переводов. Всех поражало, что человек, столь далекий от практической деятельности, всю жизнь погруженный в отвлеченные занятия, мог создать такое конкретное руководство для предпринимателей и политиков и предсказать так точно все последующее развитие. Однако многие считали, что Смит лишь понятным языком пересказал то, что до него было сказано другими, создал теорию, лишь объяснившую ход событий, но вовсе не предлагавшую нечто более совершенное. Были и такие, которые намекали, что за его спиной стоял Давид Юм, который и был истинным автором сочинения. Так это было или иначе, но после смерти Юма Адам Смит не написал больше ничего значительного, так и не реализовав свой грандиозный замысел – дать миру совершенную социальную систему. Он незаметно закончил свои дни скромным таможенным чиновником, место которого исхлопотал ему герцог Бёкль, и в 1790 году в возрасте 67 лет тихо умер, так и оставшись до конца жизни холостяком. Перед смертью он попросил уничтожить все свои архивы.

Но в середине 60-х годов Адам Смит еще был полон самых смелых мечтаний и верил в неограниченные возможности разума.

Желая примирить спорщиков, князь Голицын попытался обратить все в шутку:

– Пожалуй, аббату Морелле нужно было бы принять православную веру. Из всех течений христианского вероучения православие, пожалуй, более других склонно возводить бедность на пьедестал.

Присутствующие оживились. Совсем недавно в Салоне была выставлена картина Жана Батиста Лепренса «Русские крестины», изображавшая обряд православного крещения, Лепренс несколько лет прожил в России в конце царствования Елизаветы Петровны. Вернувшись в Париж, он стал выставлять в Салоне свои русские сцены. Несколько сезонов в Париже даже держалась «русская мода» по рисункам Лепренса, пропагандировавшего во Франции новый вид экзотики.

– О, если бы я был молод и свободен, то тоже не устоял бы перед искушением своими глазами посмотреть эту страну! – мечтательно воскликнул Дидро.

– У императрицы Екатерины II большой план преобразований, – сказал Дмитрий Голицын. – Она большая поклонница Монтескье и Вольтера. Труды Вольтера сейчас весьма популярны в России. Можно сказать, что благодаря Екатерине II началась эпоха русского вольтерьянства. Слыть вольтерьянцами хотят едва ли не все грамотные дворяне как в столице, так и в глухой провинции.

– Я слыхал, что книга Вольтера «История Российской империи в царствование Петра Великого» имеет большой успех в России, – заметил Дидро. – Я полностью разделяю восторг Вольтера в отношении Петра I как великого преобразователя России и считаю его во многих отношениях образцовым и подлинно великим государственным деятелем.

– Да, это так, – подтвердил князь. – Личность и историческая роль Петра Великого волнуют многих, но вы заблуждаетесь, если считаете, что все в России в восторге от его деяний. Господин Вольтер в своем сочинении позволил моим соотечественникам со стороны оценить многотрудный подвиг Петра на пользу России. Воистину нет пророка в своем отечестве. После смерти императрицы Елизаветы многие русские дворяне стали критически оценивать деятельность Петра Великого. Они считают, что вовсе не обязательно было императору самому работать топором на верфи и посылать учиться этому за границей детей крепостных, и вообще не было никакой необходимости создавать с такими усилиями военный флот – можно было бы и не воевать со шведами или выиграть войну меньшей кровью. Да и заслуги-то самого Петра, считают, не было в военных победах – ведь воевал больше народ, чем царь. Многие с таким знанием разбирают военные операции, проведенные Петром, что, без сомнения, если бы они были на его месте, то, безусловно, выиграли бы все сражения гораздо лучше и быстрее, – саркастически улыбаясь, завершил князь и добавил:

– Во всяком случае императрица решила раз и навсегда прекратить всякие разговоры, подбадривающие тех, кто порочит имя Петра Великого. Она решила увековечить его деяния и поручила подыскать во Франции скульптора, достойного создать памятник во славу Петра I. Она приняла такое решение вопреки мнению тех придворных, которые хотели прежде воздвигнуть памятник самой императрице.

Фальконе уже ничего не слышал. Слабый лучик, освещавший в его памяти образ Петра Великого, вдруг вспыхнул ярким светом. Озарение пришло мгновенно. На белой скатерти стола быстрыми, решительными движениями руки он набросал скачущего галопом коня, поднятого на дыбы могучей рукой всадника на самом краю горного утеса, вздымающегося, подобно высокому гребню волны.

Дидро заглянул за плечо друга, и в глазах его зажегся тот особый огонек, который появлялся, когда ему удавалось поймать какую-то необыкновенную мысль. Он подвел к рисунку князя Голицына.

– Вы уже нашли то, что искали, – торжественно сказал он. – Поразительно, что судьба сама привела к вам сегодня этого человека. Я никогда не предполагал, что Фальконе может совместить и образ деликатного Пигмалиона, и поразительный облик Петра, прелестную идиллию и отрывок великой эпической поэмы. До сегодняшнего дня я считал Фальконе художником миниатюрных изящных фигур, но теперь я вижу, что только он сможет стать творцом памятника, заказанного русской императрицей!

– Я давно мечтал о монументе, в котором мог бы воплотить большую идею, – взволнованно сказал Фальконе. – Всадник на вздыбленном коне, взлетевший на вершину горы, – это образ гения, преобразователя страны, обладающего могучей волей, преодолевшего самые ужасные трудности, косность, невежество и дикость. Это символ эпохи государственных преобразований и блестящих побед России, восходящей по кручам истории.

Расходились далеко за полночь. Луи провожал Фальконе почти до самого дома.

– Я готов хоть завтра ехать в Россию, но со мной должна поехать и моя помощница Мари Анн Колло, – неожиданно сказал скульптор.

– Это опасно! – Луи остановился, с тревогой глядя на Фальконе. – Впрочем, от соблазнов все равно не уйти. Чем воздержаннее муж, тем изощреннее соблазны. Пусть Колло едет с вами, но никогда не забывайте о Святом Роке! – напутствовал его на прощанье Луи.

Условие, которое поставил Фальконе князю Голицыну, вначале несколько озадачило того, но когда Колло исполнила его собственный бюст, заказанный им в качестве испытания, все его сомнения рассеялись: Колло, без сомнения, была необыкновенно талантливым скульптором-портретистом. Но сама Колло долго раздумывала и не решалась принять предложение о поездке в Россию. В конце концов, князь Голицын убедил ее, и она согласилась последовать за своим учителем в далекую неведомую страну.

Договор с Фальконе был заключен на восемь лет работы в России на очень выгодных условиях. По контракту скульптору назначался ежегодный гонорар в двадцать пять тысяч франков. В том случае, если работа будет выполнена раньше, все равно должны быть выплачены сполна 200 тысяч франков. Если бы по болезни или другой непредвиденной случайности работа затянулась более восьмилетнего срока, оплата предусматривалась в зависимости от решения императрицы, при сохранении права жить на казенной квартире.

Вскоре контракт был утвержден императрицей Екатериной II, и Фальконе с Колло стали собираться в путь.

12 сентября 1766 года шхуна «L’Aventurier», направляющаяся прямым рейсом в Россию, готовилась к отплытию. На пристани стоял Фальконе, ожидая, пока последние грузы не будут внесены на корабль: вместе со скульптурами, которые вез с собой Фальконе в подарок Санкт-Петербургской Академии художеств, князь Голицын отправлял приобретенные им во Франции живописные полотна для коллекции императрицы. Среди них была картина Грёза «Паралитик».

Рядом с Фальконе стоял Луи. Провожая картину глазами, он сказал:

– Я рад, что у вас все складывается хорошо. Кто знает, чего вы избежали на этот раз. Никто не знает, что ждет вас впереди. Но помните, что все зависит только от вас. Помните и никогда не забывайте о Святом Роке!