Мишка Клыпов услужливо предлагает Кузьке свою помощь:

— Давай я завтра вместо тебя поеду? Поди, Заклепин разрешит?

— Нет, сам. Отлежусь, утром все нормально будет, — противится Кузя, не в силах перевернуться даже на бок.

— Куда ж ты собрался? Тебе еще неделю валяться надо, пока синяки сойдут.

— Ничего, заживет как на собаке!

Мишка фыркает носом, какое-то время молчит: завидует Кузькиной работе. Где же это видано, чтобы на кобыле кататься между приисками и ничего не делать? Он, например, подвозит на коне к разработкам крепи. Хоть это и называется легким трудом, пригодным для подростков, но надо же в лесу загрузить шахтовник (нетолстые, короткие бревна для крепления штольни), потом перевезти его и разгрузить у входа в рассечку. Тут тебе никакой инициативы: езди туда-сюда, грузи-выгружай и все. А у Кузьки — целый мир со спины кобылы! Тут есть, с кем поговорить при встрече, здесь новые знакомства, новости, события. Первым узнаешь, где и что случилось, к тому же за это еще и деньги платят. Помолчав какое-то время, Мишка опять хнычет:

— Кузька! Давай я завтра за тебя съезжу.

— Нет, сам… — лежа на животе с закрытыми глазами, стонет Кузька, и на этом разговор друзей заканчивается.

Не прощаясь, Мишка спускается с сеновала, уходит домой. Все: теперь они враги на всю жизнь. Так было не раз, да только через несколько дней встречаются и делают какие-то общие дела, будто ничего не случилось. Сегодня у Кузьки только один друг — Катя. На нее одна надежда: помочь или принести. В этом она никогда не отказывает.

Утром третьего дня Кузьке стало легче. Еще вчера казалось, что его разорвали пополам: сказывалась поездка на Крестовоздвиженский прииск в седле. А сегодня мог переворачиваться. Заклепин отнесся к этому делу с пониманием: дал челноку два дня продыху, с учетом того, что тот потом отработает. Чтобы не потерять место, Кузька уговорил управляющего оставить кобылу дома, пообещав, что за ней будет достойный уход. Теперь Поганка находилась под чутким вниманием Кати, которая держала ее на поляне за огородами и дважды водила на речку поить.

В связи с тем, что у Кузьки появилось свободное время, соседка давала ему уроки познания русского языка. Принесла на сеновал видавшую виды потрепанную азбуку и тыкала в нее пальцем:

— Вот, видишь, эту букву ты уже знаешь. Как называется? Мы же давеча с тобой разучивали!

— Аз. Понимается как арбуз, — приоткрыв один глаз, отвечал тот. Он желал только одного, чтобы учительница отвязалась от него как можно скорее. Зачем учиться, если она за него все прочитает?

— Правильно! А это?

— А что такое арбуз? — перебил он.

— Я ж тебе говорила: такой мячик зеленый. Круглый, как переднее колесо от телеги. А в нем — красная мякоть, как у тыквы. Ее едят, она очень вкусная и сочная.

— Не знаю, не ел.

— Я тоже не ела, бабушка рассказывала. А это какая буква?

— Пы? Ты? Мы? Ды?

— Да нет же! — недовольно проговорила она. — Мы же давеча утром учили.

— Пы? Ты? Мы? Ды? — вспоминал Кузька, испытывая ее терпение.

— Да нет же! — крикнула она. — Бы! Бы, башку твою в колодец! Балда!! — И, стукнув его по голове книгой, порхнула с сеновала: урок был закончен.

Кузька доволен: оставшись один, прикрыл глаза, вполуха прислушиваясь к тому, что происходит на улице, задремал. Перед глазами закачались тайга, грязная дорога, голова кобылы. Далеко впереди сгустились грозовые тучи, вот-вот хлынет ливень. Ему надо торопиться доехать до тетки Поруньи, а то промокнет. Навстречу пошли какие-то люди: угрюмо посматривая на него, расходились по сторонам. Ничего не говоря, молча смотрели вслед, а потом растворялись, будто их не было. Вдруг сзади послышался топот: Кузе почему-то стало страшно, показалось, что догоняет дикий зверь. Не оглядываясь, дернул уздечку, ударил Поганку пятками в бока, хотел ускакать от опасности. Но та и не подумала бежать, да и не кобыла это вовсе, а поросшая мхом колодина в густой чаще. Он сидит на ней верхом, держится за сгнившие сучья, стараясь не упасть. А устрашающий топот все ближе, вот-вот невиданный зверь бросится на него. Ему хочется кричать, звать на помощь, но голоса нет, как нет никого вокруг. Сжавшись в комочек, Кузя упал ниц, ожидая смерти. Но вместо этого сбоку кто-то прижался к ноге, стал лизать руку — точно так же, как весной медведица. Преодолевая страх, посмотрел на зверя. Перед ним пестрая собака. Высунув язык, крутит хвостом. Облегченно вздохнув, Кузя протянул руку, хотел погладить, но та вдруг превратилась в Стюру. Посмотрев на него маленьким глазом, выпрямилась, спокойно подвязала засаленный, никогда не стираный платок, глухо выдохнула в лицо: «Будешь моим сыном?»

Кузя проснулся в холодном поту: надо ж такому привидеться! Некоторое время напрягал память, соображая, к чему мог присниться сон. Знал, что собака снится к другу. Остальное посчитал за бред. Хотел позвать Катю — она хорошо умеет разгадывать сны, этому ее научила бабка Фрося, но замер, прислушиваясь к голосам в ограде. Возле ворот с кем-то разговаривает Катя. Он не сразу вспомнил, где слышал другой тонкий, приятный девичий голос. А когда узнал, будто ожегся горячим чаем.

— Нет его, ушел куда-то, — отвечала Катя на вопрос.

— Куда мог деться? — настаивала Даша Коробкова.

— Откель мне знать? — ревниво отозвалась Катя, давая понять, что на этом разговор закончен.

— Заклепин его требует.

— А мне-то что? Как явится — скажу, что требует.

— Тута я, тута! — подорвавшись с места, закричал Кузя. Спрыгнув с сеновала, быстрой походкой предстал перед Дашей: — Чего хотела?

Та искоса посмотрела на Катю, дождалась, когда та скроется у себя дома, похлопывая плеткой по голенищу сапога, холодно проговорила:

— Управляющий тебя звал. Явись в контору, — и уехала по улице в сторону золотоскупки.

Кузька стал быстро собираться, надел чуни, сменил рубаху, подпоясался ремешком. Поганку решил не брать: прошлая поездка напоминала о себе любым движением. Перед тем как идти, зачерпнул из кадки дождевой воды, стал пить.

Из своего дома вышла Катя, с иронией проговорила:

— Кто такая? Чего ей надо?

— Челнок с Крестов. Зовет — видно, дело есть!

— Ишь ты, дело! Как я давеча тебе обед на сеновал носила, так ты помирал. Как она позвала — будто мерин завзлягивал, — с обидой и глубокой ревностью заявила подруга и, хлопнув дверью, скрылась в доме: обиделась.

Кузька нервно посмотрел ей вслед, поспешил к воротам: некогда объясняться, надо бежать за Дарьей.

На крыльце золотоскупки сидит Пантелей. Увидев его, вскочил, махнул рукой:

— Кузя, иди сюда, что-то скажу!

— Некогда мне, Заклепин ждет.

— Подождет Заклепа. — А когда Кузя свернул к нему, довольно обнял за плечо, пропуская вперед, распахнул двери: — Заходи, дорогой!

Когда очутились в помещении, усадил на широкую лавку, стал объяснять:

— Тебя Заклепа завтра в город отправит.

— В какой город? — подскочил Кузька.

— Подожди, не перебивай, — усаживая его на место, сверкнул глазами Пантелей. — Дай сказать, потом ты говорить будешь. Дам бумагу, на ней письмо. Ты эту бумагу в город увезешь. Там тебе улицу, дом скажу. Это письмо отдашь сыну или брату. Они прочитают, напишут ответ, ты его мне привезешь. Хорошо понял?

— Понял, — кивнул головой Кузька, лихорадочно соображая, как же он найдет дорогу в город. Потом сообразил: — Как же я улицу найду? Я ж неграмотный.

— Не перебивай! — топнул ногой Хмырь. — Я тебе нарисую, как ехать надо. Понял? Тогда давай, иди к Заклепе, он тебя ждет. Я потом сам к тебе приду домой, письмо принесу.

Поговорив с Захмыриным, Кузька направился в администрацию. Перед входом увидел знакомую лошадь. Приостановившись, плюнул на ладонь, пригладил не ко времени растрепавшиеся волосы, потянул дверь на себя. Очутившись в коридоре, услышал призывный голос управляющего:

— Иди сюда, мы тут.

Проследовав по коридору, свернул в открытую комнату, встал на пороге. За столом — Заклепин. Сбоку на лавке с хитрой улыбкой на него смотрит Даша. Он смутился от ее колючего взгляда. Не зная, куда себя деть, стал топтаться на месте.

— Садись, что как овчина мнешься? — не поднимая головы от бумаг, продолжая писать, проговорил Матвей Нилович.

Он робко опустился на край лавки напротив Даши. Опустив взгляд, стал рассматривать закопченные, бревенчатые углы комнаты. Она, наоборот, с ироничной улыбкой безотрывно простреливала его голубыми глазами. За то время, пока Заклепин скрипел пером, Кузя краснел, как перезревшая свекла.

— Что притихли? — наконец-то поднял голову управляющий. — Знакомьтесь, — и указал на Дашу, — хрестница моя, Дарья Васильевна. А это…

— Встречались уже, — покачивая перекинутой через колено ногой, певуче ответила девушка. — Его Кузьмой Ефимовичем кличут.

— Правильно, — без удивления подтвердил Заклепин и без лишних расспросов приступил к делу. — Я ж тебя, Кузька, вот по какому вопросу вызвал. Спохватился: — Ты как себя после кобылы ощущаешь?

— Нормально, — потупив глаза, ответил Кузя, чувствуя на себе смешливый взгляд Дарьи. — Что, за этим позвали?

— Нет, не за этим. Предстоит тебе в уезд съездить. Был хоть раз в городе?

— Не доводилось. Тятя дальше Ольховки не брал.

— Что ж — побываешь. Надобно тебе, как говорится, по своим обязанностям вестового дорогу знать. Потому как, верно, там не раз с поручениями побывать придется. Путь неблизкий, два дня в один конец. Если постараться, можно и за день управиться, но сей раз не надобно. Езжайте осмотрительно, дорогу хорошенько запоминай, где и как сворачивать надо, потому что много отворотов будет. Посты и кордоны проезжать — у вас бумага будет. Ночь в Курагино проведете на постоялом дворе. В городе тоже у знакомых ночуешь, Дарья покажет где. Ну, а как все дела сделаешь, вместе также и поезжайте.

— С кем ехать-то? — удивленно посмотрев на Заклепина, моргал глазами Кузя.

— Как с кем? Ты что, еще ничего не понял, али телком прикидываешься?

— Нет.

— Так вот с ней, — кивнул головой на Дарью управляющий, — с крестницей моей.

Кузя растерялся, не знает, что сказать. А между тем Заклепин продолжал:

— Сам понимаешь, у нас сейчас каждый человек на учете. Тем паче, — понизил голос, — китайцы золото уперли, суки узкоглазые, тут на приисках дел выше Перевала. А Дарья по этой дороге уже много раз двигалась, не впервой, покажет и научит.

Управляющий давал еще какие-то наставления, но Кузя плохо слушал: не верил, что придется провести несколько дней с Дашей. Когда увидел ее первый раз, в сознании что-то перевернулось. Очевидно, что она была приятнее лицом, чем Катя, мягче голосом, плавна в движениях. А точнее сказать — привлекательна, что заставило забиться сердце юного Кузи с непонятной силой. Она ему понравилась, и этим было все сказано. В своих представлениях он не мог увидеть себя рядом с ней даже во время короткого разговора. А тут неожиданная новость: ему предстояло ехать с ней в уездный город. Как ему следовало себя вести?

— Ты слышишь меня, или в ушах мухи яйца отложили? — вернул его к действительности Заклепин.

— Слышу.

— Что я сейчас сказал? Повтори!

— То что… надо это… — промямлил Кузя и замолчал.

— От ты полоротый! Чурка с глазами, — рассердился управляющий. — Слушай внимательно, еще раз говорю: коли кто в дороге остановит подозрительный, может, бродяга или похожий на разбойника, не открывайся, что вы приисковые. Глагольте, что едете проверять орех. Отец или брат сзади едут. Понятно?

— Понятно.

— Ну, то-то же, дошло наконец. А теперича — расходитесь по домам, собирайтесь в дорогу. Сами сговаривайтесь, где и когда встречаться. А к тебе, — обратился Заклепин к Кузе, — к вечеру домой подойду. Бумаги подготовлю и передам.

Кузя и Даша вышли на улицу. Перед тем как сесть на коня, Даша, стараясь подчеркнуть старшинство, дала указания:

— Завтра на рассвете, когда еще старатели на работы не пойдут, встретимся за Крестовоздвиженским прииском. Успеешь? Смотри, не опаздывай. Коли не успеешь, ждать не буду.

— Посмотрим, кто еще кого ждать будет, — глухо буркнул Кузя и быстро пошел в сторону своего дома.

Все же, как он ни старался выехать затемно, успеть первым на место встречи ему не удалось. Казалось, рассвет только занимался, на дороге были плохо видны ямы и кочки. Кузя радовался, встал на пригорке под кедром, чтобы Дарья сразу не заметила. Думал напугать ее, но не тут-то было. Едва спешился, чтобы справить малую нужду, она появилась из тумана, откуда он ее не ждал:

— Я уж думала, ты заблудился, — с иронией проговорила она, не забывая пошутить. — Да ладно уж, не прячься, стой спокойно, а то штаны подмочишь. — И, повернув кобылу, опять уехала в густой туман: — Догоняй!

Кузя едва не сгорел со стыда, но быстро собрался: «Ничего, девка! Дорога большая, я тебя тоже в кустах застану! Скажу свое слово».

Начало путешествия происходило склочно: ехавшая впереди Даша уезжала далеко вперед, потом останавливалась, чтобы Кузя не потерялся на многочисленных примыкающих тропах чибижекской долины. Выкрикивая слова недовольства, сердилась:

— Лучше бы я поехала одна. У тебя что, кобыла хромая?

Все продолжалось до тех пор, пока не развеялся туман, и недалекие горы извилистого лога открыли взору крутые бока. Видимость улучшилась. Не опасаясь, что Поганка оступится, а он упадет в грязь, Кузя пришпорил ее и теперь уже не отставал от своей ведущей спутницы. В том, что она здесь главная, Даша дала понять сразу: не уступая дороги, ехала первой, то и дело покрикивала на нерасторопного ведомого и не упускала момента пошутить по любому поводу. Обиженный Кузя молчал. Не понимал, как какая-то холеная девка (иного слова он не мог подобрать в тот момент) могла взять над ним верх? С Катей все было по-другому, он показывал пальцем, а она беспрекословно подчинялась. А тут его придавили, как комара, не давая ни вздохнуть, ни махнуть крыльями. Эта роль угнетала его, но пока что поделать ничего не мог. Даша была дочерью управляющего, и этим все сказано.

А между тем новый день ускорял свое праздное шествие по Восточно-Саянской тайге. Яркое, по-детски милое утреннее солнце разорвало пелену сгустившегося тумана. Осветив яркими, нежными лучами деревья, траву, взбитую тысячей лошадиных копыт дорогу, мечущуюся между горами проворную речку, оно придало всякому живому существу бодрости и настроения. Резкими аккордами нескончаемой симфонии леса вздрогнул унылый, до этого нахмурившийся мир. Резвее и неугомоннее зажурчали переливы каменистых перекатов реки. С живостью, будто оправившись от дремы, вздохнул густой хвойный лес. По колючим вершинам деревьев со смехом пробежал легкий шаловливый ветерок, но, зацепившись за мохнатую шапку кедра, притих, осматриваясь и радуясь ясной, тихой погоде. Необычайно бирюзовое в этот ранний час, без единого облачка, небо придало опрокинутому миру свежесть, силу продолжения жизни. Был тот день, необычайно доброе утро, когда щедрая, ласковая мать-природа на своих мягких ладонях несла открытую книгу мудрости: «Вот оно, то совершенство, ради чего и ради кого я вас породила! Примите это как дар и помните мою благодать!» И окружающий мир, будто слыша ее изречение, восхвалял, как мог, это разными голосами. В тот час всякое разумное существо видело здесь рай земной, где нет горя и печали, где никто никого не преследует и не убивает. Где среди зверей и птиц наблюдается полная идиллия, а человек приветствует себе подобного улыбкой и добрыми словами. Возможно, это время, конец июля, считается временем полного равновесия, которое, увы, продолжится не так уж долго.

Пройдут дни, недели, месяц, и все изменится. Тайга преобразится, сменит буйный, праздный пейзаж на унылые краски. Живой мир в преддверии суровой зимы будет искать укромное место для продолжения существования. Человек замкнется в себе, не станет любезничать с первым встречным на тропе. Начнется жестокая, хищная охота ради желтых крупинок, которая не знает чести, достоинства и милосердия к себе подобному. Но это будет потом, когда временные бразды правления возьмет холеный сентябрь, который закрутит на пестром балу модницу-осень. А пока жизнь идет своим чередом: птички поют, речка журчит, ветерок треплет хвою и листочки сочных деревьев, а встречный путник издали несет закоренелое, неизвестно кем и когда придуманное сибирское приветствие:

— Здорово ночевали! Эта дорога по этой дороге?

И никто никого не боится.

Людей на дороге попадается много: пешие и конные, встречные и попутные, одиночки и небольшие группы по несколько человек. Кто-то несет груз, другой спешит налегке. Следующий, ожидая товарища, курит в сторонке на колодине трубочку. Мужики и женщины, молодые и старые, у кого-то есть работа, задание и какое-то дело. Кто не поленился встать рано, чтобы преодолеть нужное расстояние по утренней прохладе без мошки и комарика, потому что верна таежная пословица: кто рано встает, у того ноги длиннее!

Приисковая дорога, из-за грязи больше похожая на масляную размазню тетки Поруньи, мечется вдоль многочисленных приисков, коих по руслу Чибижека так много, что от межевых столбов начинает рябить в глазах. Это большие отводы, на которых копошится по сто, двести или даже триста человек, средние разработки, где трудятся от пятидесяти до ста старателей. А есть и такие, где на бутару (станок для промывки золота) кидают землю пять-семь, а то и два мужичка. В подавляющем большинстве в поисках желанной жилы все перемывают давно промытую почву. Вся поверхность уже отработана двести лет назад. Чтобы снять «пенку», надо углубляться до коренных: от шести и глубже метров. Не у каждого хозяина на это есть средства. Но и хвосты оправдывают затраты: в отработанных отвалах находится добрая половина взятого здесь пятьдесят или сто лет назад золота, когда брали крупные самородки и песок, а мелкую пыль до одного грамма отбрасывали, потому что еще не знали, как отделить ее от сопутствующих примесей, коими являлось серебро, медь или железо. Теперь с помощью ртути и серной кислоты, съедающими эти побочные присадки, дело движется лучше. Но не будем углубляться в тонкости известных всему миру способов отделения и извлечения золота. Вернемся к нашим путникам, пока они не уехали далеко.

Несмотря на грязь после вчерашнего дождя, лошади шли ходко. Мимо проплывали дома и бараки, многочисленные разработки, горы и врезанные в них ложки. Скорость передвижения доставляла полное удовлетворение обоим: солнце встало над перевальным хребтом всего лишь на высоту ладони вытянутой руки, а Даша и Кузя уже подъезжали к Ольховке. Расстояние небольшое, всего-то полтора десятка километров, но это был первый успех в передвижении. Остановившись, Даша полезла во внутренний карман куртки, достала золотые дамские часики. Показательно посмотрев на них, удовлетворенно хмыкнула и, вероятно, подражая кому-то из взрослых, возможно, отцу, степенно заметила:

— Хорошо едем. По времени укладываемся. — И, положив их назад, поехала дальше.

Все это было проделано специально, так эта своенравная девчонка хотела похвастать перед Кузькой, что у нее есть такая ценность, как часы. Этим она еще раз собиралась подчеркнуть свое превосходство над ним.

Кузя, естественно, был восхищен ценностью. Такие часы он видел не часто. Их имели представители приисковой администрации и охрана. Подобные этим часам, но гораздо больше, мужские, были у Вениамина Дистлера, но он доставал их крайне редко. Однажды, когда Кузя был еще совсем маленький, отец Ефим принес из тайги столько золота, что мог спокойно позволить себе приобрести точно такие же «котлы», как он выражался. Кузька помнил, как он ими играл, таская по полу за собой за цепочку. Мать запрещала, причитая, хлопала ладонями по груди:

— Аж ты, аспид! Что ж ты делаешь? Такая ценность, уму непостижимо! Дай сюда, уберу от греха подальше, покуда не сломал!

— Не трожь, баба! — медведем ревел Ефим. — Пущай играется дитя. — И уже сыну: — Ишь, как, Кузенок! И мы с тобой с тараканами (крупинки золота) уважаемыми барами стали!

После недельного запоя отца часы исчезли — Ефим их пропил «за неимением и отсутствием вспомогательных для разугреву души средств». А потом бубнил с похмелья:

— На што они мне? Я один хрен в стрелках не понимаю. А время мне день и ночь говорят.

— Лучше бы две коровы купил! — плакала Анна, на что тот угрюмо обещал:

— Будет тебе и корова, и коза с рогами, дай срок.

Быть или не быть обладателем такого не только необходимого, но ценного механизма, для Кузи был вопрос пространный. Он понимал, что хозяин часов всегда человек состоятельный, не каждому дано их иметь. Для себя решил, что если когда-то представится возможность, обязательно купит. Нет, это не было мечтой или целью, к которой можно идти годами, но не добиться или, наоборот, приобрести их после хорошего старательского сезона. К тому же они ему были не нужны вовсе, так как он в них ничего не понимал, как и в азбуке. Это был кураж: иметь то, чего нет у друзей. Своего рода выпендреж с большого косогора: достать их перед Мишкой Клыповым и другими сверстниками, открыть, посмотреть, закрыть и положить на место с таким видом, будто у тебя дома, кроме этих часов, еще есть граммофон с двумя пластинками. И пусть у Мишки от зависти трясутся колени и округлятся до размеров золотого червонца глаза. А он сцепит за спиной руки, точно так же, как Заклепин, и важно пойдет вдоль по улице неторопливым шагом: знай наших! Старатель идет!

Замечтался Кузька, едва не свалился с оступившейся Поганки. Хмуро принял правду о том, что пока как раз он на месте Мишки. Это у него, после того, как Даша посмотрела время, округлились глаза, а где-то в животе что-то поднялось и опустилось. Впрочем, какое ему дело до ее часов? Ну есть они у нее. Конечно, она на них не заработала, подарили. Ну и пусть будут, ему-то что?

Следуя за ней, глядя, как Дарья забавно пришпоривает свою кобылу, может, от некоторой неприязни, зависти или второстепенной роли, которую он сейчас играл, Кузька придумал ей колкое прозвище, случайно пришедшее на ум: Задрыга. От этого слова ему стало так весело, что он засмеялся. Даша недоуменно посмотрела на него, но ничего не сказала. Он, немного успокоившись, потом смеялся тише, чтобы она не слышала.

За Ольховскими приисками дорога вышла на берег реки Кизир. Ехать стало сложнее: многочисленные скалистые прижимы, опускающиеся к самой воде, грозили лошадям поранить или даже сломать ноги. Движение замедлилось. Подобные задержки раздражали Дашу. Часто посматривая на часы, потом на солнце, нервничала: «Не успеваем». На что Кузя реагировал равнодушно: «Что такого? В тайге дров много, заночуем у костра».

За третьим поворотом реки, проголодавшись, свернули к воде покушать. Расположились под пригорком, чтобы не было видно с дороги. Спешившись, достали вареной картошки в мундирах, запивая холодной водой, быстро поели. Разводить костер и кипятить чай Кузя не стал — некогда. Обедали молча: чувствовалось какое-то напряжение в отношениях. По окончании трапезы, пока Даша собирала в дорожную сумку остатки еды, он повел поить лошадей.

Случилось так, что от места, где они ели, до водопоя было около тридцати метров. Кузю и Дашу разделяли густые, прибрежные кусты ольшаника и талинника: увидеть друг друга невозможно. Но услышать — да.

Сначала Кузя не придал особого внимание каким-то пискам за спиной, думал, что это хлопочет трясогузка, предупреждая его появление. Но другой, более настойчивый крик заставил встревожиться. Быстро привязав к кусту лошадей, бросился назад, сквозь переплетения увидел сидевшую на земле Дашу, а над ней склонившегося парня, который с силой вырывал у нее часы. Другой детина, стоя на коленях спиной к нему, проворно проверял дорожные сумки. Они его не видели, и это дало ему шанс.

Времени на раздумье не было. С собой у Кузи не было ни ножа, ни топора. Вспомнил, что видел в припое воды прибитую к берегу недлинную, около аршина, палку-топляк. Вернувшись, схватил ее — удобная, как раз под руки, и достаточно увесистая, чтобы огреть кого-то по хребтине. О том, что сейчас будет, не думал. Знал, что надо защитить спутницу, пусть даже ему свернут шею.

Поспешил назад. Незаметно подкрался за спинами орудовавших налетчиков. Замахнувшись, нанес стоявшему на коленях такой сокрушительный удар по голове, что тот, не охнув, ткнулся лицом в землю. Второй разбойник, уже успевший вырвать из рук Даши часы повернулся.

— Парни! Вот он, окружай его… бей его… вяжи его!.. — что есть голоса, заорал Кузька, замахиваясь для очередного удара.

Эффект превзошел все ожидания. Увидев занесенную над ним палку, парень выронил часы, метнулся в сторону, как сорвавшийся с места в галоп жеребец, и с криком: «Мама!» скрылся в кустах. Еще долго был слышен треск ломаемых сучьев, который стих где-то в глубине тайги.

Даша не в себе. Сидя на земле, смотрит на Кузю ясными, широко открытыми глазами. Трясется, как холодец в чашке. Из носа хлещет кровь, губы припухли. Левый глаз начинает закрываться.

— Он тебя бил? Куда он тебя бил? — спросил он, но она не прореагировала.

Оторвал кусок рубахи, подал ей, чтобы остановила кровотечение, тут же нашел первый попавшийся камень:

— Приложи под глаз, чтобы синяка не было.

Та вроде поняла, сделала, как он велел.

Кузька бросился проверять дорожные сумки, быстро собрал разбросанные бумаги, часы Даши, как будто все цело, не успели выпотрошить. Осталось посмотреть еще одну сумку, которую придавил детина. Стал отваливать его в сторону и не сразу понял, что выскользнуло из внутреннего кармана куртки налетчика. Какой-то кусок железа. Взял в руки и взмок: револьвер! Точно такой же, как у приискового пристава. Он видел его, когда тот на Троицу, изрядно выпив, стрелял в чурку перед золотоскупкой.

Сунул его в свою дорожную сумку. Краем глаза увидел у налетчика на поясе нож на веревочке. Вытащил из ножен — заблестели глаза, никогда не видел такой ковки. Тут же чиркнул по веревочке, снял ножны, сунул в них нож, положил себе в сумку: законные трофеи!

Времени не было. Надо было быстро собираться в дорогу. Сюда мог вернуться тот трусливый напарник, да и этот бугай скоро должен прийти в себя.

— Вставай! Собирай вещи, я за лошадьми, — скомандовал он Даше. — Что нюни распустила? Быстрее, если не хочешь, чтобы тебя с камнем на шее в Кизире утопили.

Та испуганно посмотрела на него, всхлипывая, поднялась. Он быстро пригнал лошадей, увязал к бокам сумки. Подал Дарье ее уздечку:

— Садись скорее! Поехали.

Она подняла ногу, но не смогла ее засунуть в стремя: тело охватила слабость, не могла справиться с собой. Он подхватил ее под мышки, помог приподняться, подтолкнул под зад, кое-как усадил в седло. Даша ухватилась за луку седла, чтобы не упасть, но потом все же стала выправляться, окрепла, взяла в руки уздечку.

Некстати зашевелился налетчик, поднял голову, мутными глазами посмотрел на Кузю. Вот сейчас встанет, и что будет — неизвестно. Детина в возрасте, больше двадцати лет, широкоплечий, кулаки, как копыта у коня. Кузя не стал ждать, пока тот придет в себя, схватил дубину, сильно ударил парня по голове. Тот ткнулся носом в траву.

Сев на Поганку, Кузя махнул головой Даше:

— Трогай, что стоишь?

Та, не понимая, что надо делать, молча смотрела на него. Тогда он взял из рук Даши уздечку, повел за собой ее кобылу.

Перед тем, как выехать на дорогу, Кузя осмотрелся. В обоих направлениях нет людей. В кустах стоят два коня, вероятно, этих налетчиков. Скорее всего, они ехали куда-то по своим делам, заметили свежие следы лошадей, остановились и, обнаружив Дашу, решили ее ограбить.

Тронув Поганку, Кузя поехал в нужном направлении. Даша — сзади. За вторым поворотом услышал за собой рыдания. Повернувшись, увидел, как Дарья, остановившись, спрыгнула на землю и побежала в кусты: ее тошнило. Только сейчас она пришла в себя после случившегося.