Не довелось Вениамину побеседовать с Ниной Коваль, как ни старался. Всю дорогу от Томска до Чибижека был в напряжении, будто глухарь перед утренней зарей на далеком хребте на вершине кедра: еще немного времени, ранняя заря отбелит знакомые горы, и можно лететь на ток. Природный импульс будоражил сознание, неведомая сила толкала в спину, а горячая кровь заставляла биться сердце с удвоенной силой. В какие-то минуты он был готов соскочить с повозки и бежать впереди медленно, как ему казалось, ковыляющей лошади. На ямских станциях, коротая ночь, спал мало, периодически вскакивал с постели, торопя Костю в дорогу. Чем ближе был приисковый поселок, тем чаще подскакивал с места, стараясь рассмотреть, что там впереди, был излишне разговорчив, то вытирал со лба платочком пот, то, несмотря на теплый июньский день, запахивал походную куртку на груди. Он уже жил той минуточкой, когда возьмет в свои горячие руки нежные пальчики любимой девушки, внимательно посмотрит ей в глаза, потом прикоснется губами к щеке, прижмет подрагивающие плечи, скажет, как любит ее, спросит, как она жила весь год без него.

Она ответит ему нежным, как вырвавшееся из-подо льда журчание ручейка, голосом. Освежит лицо, будто мягкое течение горного ветерка, дыханием. Передаст через кожу трепет волнующейся души, вскружит голову невидимым импульсом близости чистого, безвинного тела. Расскажет, как ждала его, встречая рассветы, как прятала под платок растрепавшуюся косу, как сторонилась ухаживаний и настойчивых предложений местных парней, думая только о нем. И сразу станет все просто и понятно. Будто утренний туман, растворятся капризные мысли о коварстве и измене. Как вешний лед под теплыми лучами солнца, расплавятся хмурые думы о безответной любви. Словно молодые, липкие листочки березы весной, развернутся и наполнятся соком любви их души. Будто только что проклюнувшиеся из земли таежные жарки затрепещут под мягким дуновением ветерка сердца. Только бы Вениамину увидеть ее, родную, любимую Ниночку, и их жизнь с этой минуты изменится.

Константин угрюмо молчал, прятал взгляд. Знал больше, чем Вениамин, потому что ему надо было владеть информацией лучше спутника, объекта охраны и, наконец, друга. Выполняя требования своего хозяина Григория Дементьевича — предвидеть любой неосторожный шаг сына, он в какой-то мере считал себя виновным в отношениях Вениамина и Нины. Получив за небольшую сумму от нарочного почтмейстера необходимую информацию еще прошлой осенью, который, в свою очередь, через таких же доверенных лиц вызнал о Нине Коваль все, что знает любая приисковая баба, он жалел, что допустил их знакомство в прошлом году, которое переросло в чувства. И теперь ждал непредсказуемого шага со стороны Вени, когда тот узнает, что Нина давно замужем за Никитой Стрельниковым.

Подъезжали к Чибижеку через перевалы, поэтому задержались на крутых спусках. Наступил теплый, не в редкость благодатный летний вечер, медленно переходящий в серые сумерки, за которыми очень быстро отбеливало на востоке. В такое время года ночь коротка, как быстро сгоревшее сухое бревно в костре: вот, вроде, недавно занялось, вспыхнуло смольем и тут же догорело жарким факелом, отдавая окружающим свет и тепло. Несмотря на усталость от долгого пути, Вениамин крутил головой, знал, где живет его любимая девушка. Когда проезжали мимо ее дома, был готов соскочить с двуколки, броситься в ограду, но Костя охладил его пыл:

— Куда, жеребец? — схватив за рукав куртки, холодно проговорил он. — В прошлом году морду мало начистили?

Этих слов было достаточно, чтобы пылкий любовник сел на место и до ворот Собакиных молча ехал с закрученной назад головой.

Их встретили как старых знакомых. Кузька поспешно вынул жерди, пропуская лошадей в ограду. Громко рассказывая, как его ныне едва не придавило бревно, разбудил было отошедших ко сну домочадцев. Как и подобает гостеприимным хозяевам, из домов вышли Анна, Валентина, Катя. Следом на крыльцо Рябовского дома вывалилась бабка Фрося. Увидев гостей, закряхтела, как кедровка:

— Катька! Шубу-то достань!..

Ее никто не слушал. Каждый был занят своим делом. Кузька помогал Вене и Косте распрягать лошадей и укладывать вещи. Катя раздувала угольки в летней печи. Анна несла из дома щи и пресную лепешку. Валентина спешила с чугунком картошки в мундирах в одной руке. В другой, стараясь не расплескать, держала берестяной туесок с настоявшейся на березовом соку бражкой. Не успели присесть за стол, по улице зашлепали знакомые шаги.

— Вон старый пентюх прется, — не поворачивая головы, проговорила Валентина. — Нюх на выпивку — как у старателя на золото!

— А я и есть старатель! — услышав ее, отозвался из сумерек дед Мирон Татаринцев и, бесцеремонно вваливаясь в ворота, скорее предстоящей выпивке, а не путникам обрадовано развел руками: — Батюшки Святы! Веник с Костиком явились! А мне-то бабка проскрипела, новые люди в поселок прибыли. Я ить сначала не поверил, думал, так себе, языком чешет. Потом, сам себе думаю, надо проверить, кто там на ночь глядя. И ведь не ошибся! — пожимая крепко руки Вениамину и Косте. — А я ить вас еще запозавчера ждал. Собаки снились — знать, к друзьям!

— Тебе и кобыла приснится, также к попойке, — с иронией заметила Анна, но Дыб-нога не оскорбился ее замечанием.

Стали вечерять. Принимая старательскую пищу, угощаясь предложенными гостям яствами, подкрепляя их кто выстоявшейся бражкой, кто коньяком из дорожной фляжки, обменивались новостями, произошедшими за год на приисках. Спрашивали о жизни в городе. Женщины интересовались, что носят дамы. Заметно захмелевший после второй дозы дед Мирон пытался шутить:

— Слышал я, что по улице в городе на культю положено калош одевать.

— Как ты его оденешь-то? — не понимая юмора, пожала плечами Валентина. — Ведь он же сваливаться будет.

— А его споднизу надо подковой прибивать.

Тетка Валентина округлила глаза, какое-то время молчала. Потом захохотала вместе со всеми.

В перерывах между разговорами Вениамин то и дело крутил головой, смотрел назад, ожидая, что по улице кто-то пойдет. Заметив это, Валентина и Анна понимающе переглянулись, сменили разговор:

— А ить она намается с ним за жисть-то. До старости годы длинными покажутся, — искоса поглядывая на Вениамина, говорили женщины.

— К тому же, не дай Бог, отшибет что: или руку, или ребра переломает.

— Да уж, сломалась жисть у бедной девки, — со вздохом проговорила Валентина.

— Это вы про кого? — быстро сообразив, стараясь открыть другу глаза на правду, спросил Костя.

— Так, между собой разговариваем. Про Нину Коваль. Бьет ведь ее Никита. Видать, догадывается, что мальчонка не от него.

— Как уж тут не догадаться? Свадьба в сентябре была, а ребенок мартовский.

Дед Мирон был более открытым. Смекнув, о чем судачат бабы, сразу обратился к Вениамину:

— Погремушку-то привез с собой? Али каки пеленки-распашонки?

— Зачем это? — отшатнулся тот.

— Живчику своему, что Нинка родила. С тобой ить последним шухарила…

— Да ты что городишь, зыбун болотный? Язык-то как подборная лопата! Чешешь, что ни попадя, воду батогом мутишь. А ну, чеши отседова, пока бока не намяли! — взорвались соседки, налетев на сказавшего правду раньше их.

— А я что? Я ничего, — пытался оправдаться Дыб-нога, хватая рукой налитый в кружку коньяк и выпивая его одним махом, пока не выгнали. — Что все говорят, то и я…

Перепалка преобрела активный характер. Деда Мирона выперли со двора в ночь. Тот, шлепая культей по грязи, обижено выкрикивал в адрес соседок свое знамение:

— Да штобы у вас к завтрему картошка засохла! Да штобы у вас зимой под снегом крыши провалились! Да штобы у вас дрова в печке не горели!..

Еще долго в ночи был слышен его крик, пока из конца улицы не долетел грубый старательский голос Витьки Комарчагина:

— Мирон, закрой хайло, пока я тебе лом на шее не повязал! Спать не даешь, завтра на работу.

После этого все стихло. Слово Витьки Комарчагина — что кувалда по наковальне. Если вовремя не убрать голову, сплющится под ударом. Дед Мирон, кажется, дальше пошел на цыпочках.

Вениамин — что та самая наковальня после удара кувалды. Голова звенит от новости, руки дрожат, а сердце стонет. Наконец-то собрался с мыслями:

— У Нины народилось дитя?

— Нежли непонятно сказано? И замужем она за Никитой Стрельниковым. И лупит он ее, как выпьет, не верит, что дитя недоношенное, — покачала головой Анна.

— Почему же Нина меня не дождалась?

— Как же тебя ждать, коли ты ее оскорблению предал? — съязвила Валентина.

— Какому оскорблению?

— Свиньей назвал. А потом и носа цельный год не показывал.

— Какой свиньей? Когда? — ужаснулся Вениамин.

— В письме прописал. Не помнишь, что ли?

Вениамин со страхом посмотрел на Костю. Тот был удивлен не менее его: не знаю ничего. А Вениамину вдруг стало все понятно. Начал припоминать, что отдал то злосчастное письмо квартирной хозяйке, чтобы отнесла на почтамт. А та, вероятно, его либо подменила, либо перепутала. И это было ужасно!

Вениамин встал, пошел в ночь. На душе было так мерзко, что хотелось застрелиться или повеситься. Константин понимал его состояние, неотступно следовал за ним по пятам. Но не успокаивал, давая время самому разобраться в этой ситуации. Каким бы ни был глупым случай с письмом, жизнь продолжалась, и все еще могло обернуться самым непредсказуемым, возможно, положительным образом.

Таким и пошел Вениамин в тайгу на поиски Ефима Собакина: разбитым и раздавленным. Так и не увидев свою Нину, которая, вероятно, презирала, ненавидела его. В те дни для него создавшаяся ситуация казалась таежным тупиком, откуда не было выхода. Он молча встретил Егора Бочкарева, спокойно и равнодушно выслушал его угрюмую, недовольную речь по поводу присутствия чужих — Вениамина и Кости — людей в караване, послушно, будто овечка, побрел следом за новым проводником, безропотно выполняя любую команду. Неизвестно, как долго длилось бы его подавленное состояние, если бы не случайная встреча с китайцами. Вернее, их карта, которая произвела в его сознании эмоциональный взрыв. Увидев ее, Вениамин понял, что видит перед собой что-то гениальное, сотворенное десятками человеческих рук творение, которому не было цены. Приблизительно это было сравнимо с тем самым самородком «Овечья голова», который валялся под старательскими ногами неизвестно сколько времени до тех пор, пока Белов с похмелья не пошатнулся и не упал лицом в грязь, споткнувшись об него.

Так же было и с картой китайца Ли. Егор, Кузька и Катя рассматривали ее с полным равнодушием, будто это была пустая крынка, в которой только что кончилось молоко, но остались три картошки в мундирах. Для них карта была чужой вещью, на которую они не имели никакого права. Ли видел это, поэтому спокойно показал ее путникам. Другое дело Вениамин и Константин. Созерцая нарисованный на шелке золотоносный район, они были подобны ястребам над добычей. По их взглядам Ли понял, что это совсем другие люди, поэтому поспешил как можно скорее свернуть лагерь и убраться в одном ему известном направлении.

Это событие немного заглушило страдания Вениамина по Нине. В его голове метался хаос взбудораженных мыслей о том, как может сибирский золотой поток неконтролируемо проплывать мимо Государевой казны, и всем на это наплевать? Собираясь на прииски, он был твердо убежден, что существуют строгие законы добычи, сдача и охрана со всеми последующими структурами контроля над золотом. Как оказалось на деле, в тайге, кроме полиции и казаков, была еще одна армия бандитов, разбойников, вольных старателей, купцов-спиртоносов и, наконец, китайцев, у которых имелась карта района тысячелетней давности. Это было дико, несопоставимо с нормальными моральными устоями цивилизованной жизни, в противоположность которым здесь царствовали законы тайги.

Так и не найдя с Егором общего языка, расстроенный событиями последних дней, Вениамин лег спать. Но сон не принес облегчения. То он от кого-то убегал и прятался, то потом старался догнать. За ним бежали собаки, тайга кружила и путала, с горы падали камни, под ногами проваливалась земля. Наконец он упал в реку, переплыл на противоположный берег и, избавившись от всех, с раскинутыми руками затих, вдыхая аромат сочных трав.

Ночью пришла Стюра. Неслышно ступая босыми ногами, как рысь отделилась от ели, спокойно прошла к пасшимся на поляне лошадям. Те даже не испугались ее, спокойно приняли как члена команды, недавно отлучившегося от лагеря по нужде. Поочередно погладив отдыхавших животных, Стюра недолго почесала каждого за ушами, негромко наговаривая, дала каждому по кусочку сахара, потом прошла к тлевшему костру. Присев на колодину подле, неторопливо стянула со спины тощий мешок, развязала его, достала несколько сухарей, берестяную кружку. Негромко похрустывая пищей, стала ждать рассвета.

Первым проснулся Егор Бочкарев. Потянувшись до хруста костей, выбрался из-под одеяла, неторопливо встал. Увидев Стюру, нисколько не удивился, будто та была здесь с вечера. Удалившись в сторону по нужде, недолго отсутствовал, потом сходил на ручей, умылся, прополоскал зубы и, теперь уже бодрый, вернулся к костру.

— Здорово ночевали! — приветствовал он Стюру и принялся разводить огонь. — Колбасу будешь?

— Угу, — как сова отозвалась Стюра, покачав головой.

— Тогда, доперечь, дуй с чайником за водой да весь его на таган.

Стюра послушно встала с насиженного места, тихо, но быстро исполнила просьбу, молча встала рядом. Егор развязал свою котомку, достал колбасу, хлеб, рыбу, какие-то сладости, дал ей. Та с радостью, будто ребенок, приняла угощение, поблагодарила, отошла на свое место.

— Как в тайге? — надевая на ноги бродни, негромко спросил Егор.

— Хмуро, — искоса посмотрев на стену леса, ответила Стюра.

— Что так? — покосился на нее Егор.

— Еще не знаю. Но что-то будет.

— С нами пойдешь? — поднявшись с места и засыпая в закипевший чайник китайский чай, спросил он.

— Угу, — медленно пережевывая колбасу, отозвалась та. — За этим и пришла, чтобы с вами шагать.

Ожидая, пока заварится чай, какое-то время молчали. Потом Егор налил бодрящий напиток сначала ей, дал сахару, потом себе, было видно, что Стюре нравится подобное отношение. Довольная, она замурлыкала какую-то своеобразную песню, в которой не было стихосложения, лишь мысли о жизни. Наслаждаясь горячим чаем, прикусывая хлеб колбасой и сухарями, Егор не перебивал ее. Знал, что в такую минуту Стюру тревожить нельзя.

После завтрака, забив трубочку табаком, Егор затянулся дымом, дождался, пока Стюра замолчала, спросил:

— Как там на приисках?

— Тревожно, — будто испугавшись, вздрогнула та и стала поспешно укладывать в рваную тряпицу остатки угощения.

— Что так? — равнодушно оглядевшись по сторонам, холодно проговорил он.

— Будет большая, тяжелая охота.

Егор покачал головой, пригладил ладонью бороду:

— Понятно. Знать, опять время подошло.

На этом разговор закончился. Несведущему человеку было непонятно, о чем они говорили. И только они вдвоем знали, что все это значит.

А доброе тихое утро обложило напитавшуюся соком жизни тайгу. Подобно мху, набирающему в себя любую влагу, деревья, кустарники и трава наполнились сочным букетом естественных запахов. Прежде всего, здесь властвует всегда сырой вкус земли. Его дополняет сок благоухающих трав. К этому подкрепляется горьковато-терпкий аромат рябины, ольхи и черемухи. Но больше всего здесь присутствует смолянистый запах хвойных деревьев, чьи молодые почки пихты, ели и кедра находятся в своем полном насыщении. Повсюду, где только возможно, слышен трепет крыльев снующих в поисках добычи мелких птах. В эту пору у них вывелись птенцы, и шустрым мухоловкам, синичкам, чечеткам и другим пернатым глухого леса не до песен: надо кормить прожорливое потомство. И только как дань продолжению гимна природе неподалеку, на соседнем пригорке, кукует одинокая кукушка.

Между деревьев, цепляясь за ветки, вниз по логу ползет настойчивый туман. Стараясь поскорее пробиться в долину реки, из-за крутых гор царапается солнце. Первые лучи кое-где пробились между острых деревьев, бросили искристый взгляд на серебристую росу, сверкнули задорным росчерком приветствия: «Здравствуй, старый мир! Вот и я, твое вечное, необходимое небесное светило!» Приветствуя его, задышал от течения воздуха древний лес, радостно вздохнул загустевший за ночь ручей, затолклись в яркой отдушине в вертикальном хороводе комары. Земные птахи тонкими радостными голосами огласили границу времени: новый день начался!

Егор аккуратно выбил трубочку о голяшку бродней, спрятал ее в карман, стал будить спутников. Кузька и Катя встали быстро, инженеры тянулись дольше. Увидев Стюру, Кузя и Катя не удивились, даже обрадовались, будто она вчера вечером подавала им к чаю мед в сотах. Довольно приветствовав ее, занялись утренним туалетом. Вениамин и Костя были под впечатлением. Не сразу сообразив, что у них появилось новое лицо в караване, крутили головами, стараясь поверить своим глазам. Им было непонятно, на каких крыльях она сюда и когда прилетела, однако до поры тайна так и осталась нераскрытой.

Завтракали наскоро. Собирались в дорогу еще быстрее. Ничего не говоря и никого не торопя, Егор накинул на плечи котомку, привычно закинул на плечо ружье, шагнул в лес:

— Догоняйте.

Стюра, как медведь на цепи, покачиваясь из стороны в сторону, шлепая босыми ногами по росистой, примятой траве, пошла следом за ним. Кузе и Кате стоило поторопиться, чтобы как можно быстрее завьючить лошадь и выступить за ними. Инженеры вышли позже всех.

На первом привале за Длинными плесами, что тянутся по реке Шинда, наконец-то дождавшись инженеров, Егор недовольно выругался в их адрес:

— Боле ждать не буду. Коли хотите идти с нами, передвигайте ноги ладом. А коли на экскурсию вышли, надо было с Мироном Татаринцевым идти. С культей как раз одна скорость.

Поначалу Вениамин и Костя обиделись сравнению, потом помяли свою ошибку и больше не отставали ни на шаг. Теперь очередность постановки людей в караване изменилась: Стюра всегда шла за Егором. Потом шел Кузя, за ними инженеры и замыкала шествие на лошади Катя.

Так прошел день с небольшой остановкой на обед. В то время, пока ждали, когда закипит чайник, Вениамин наконец-то осмелился спросить Стюру:

— Скажи, когда ты успела подменить щеколду вместо сабли?

— Каку таку саблю? — равнодушно, но в то же время с удивлением посмотрела на него одним глазом та.

— Ну, в прошлом году. Ты же мне сначала ее подарила, а потом заменила.

— А ты же меня, одначесь, сначала замуж хотел брать, а потом не взял.

— Так… я же не обещал тебя брать.

— Так и я тебе саблю не дарила.

— Но я же видел ее своими глазами!.. Я ее сам в сумку дорожную клал! И Костя вон видел.

— И что?

— Как что? Когда успела ее вытащить, если она все время у нас на глазах была?

— Ничего не знаю. Не захотел меня замуж — так и не получишь приданого, — холодно, будто лопнувший кусок железа на морозе, проговорила Стюра и отвернулась, глядя на воду, давая понять, что разговор окончен.

— Что там у вас произошло? — вступил в диалог Егор Бочкарев.

— Да вот, Стюра мне клинок сначала подарила, а потом выкрала, — с обидой пожаловался Вениамин, и рассказал все, как было, от начала до конца, до той минуты, как он вытащил перед профессором щеколду.

Выслушав его до последнего слова, Егор захохотал так, что испугались не только лошади, но и хариус в реке. Его веселье длилось недолго, но было заразительным. Вместе с ним смеялись Кузька, Катя и немногословный Костя. Даже Вениамин, в итоге поддавшись настроению, изобразил долгую улыбку. И лишь Стюра, будто была здесь ни при чем, молча, внимательно смотрела на реку, будто в ней в ту минуту проплывал копченый свиной окорок.

— Ну и Стюра! Молодец! — наконец-то успокоившись, похлопал ее по плечу Егор. — Вот так номер выкинула! Знаю, что она эту саблю не первый раз дарит. Но чтобы вот так, подменить, да перед профессором!.. Это уж надо такому случиться. Ладно, хорош веселиться, пора в дорогу. Еще шагать да шагать. Дело к вечеру, а до места не добраться. Ночевать будем на Жейбе (Глухариная речка). А там будет видно.

Пошли дальше вверх по течению реки с левой стороны по тропе. Иногда подолгу задерживались в скалистых прижимах, так как большая в эту июньскую пору коренная вода не давала быстрого хода. Лошадей приходилось обводить верхом выше скал, на что уходило много времени. После второго прижима Костя заметил, что нет Стюры. Егор тронулся в путь, но он хотел его остановить:

— Погодь маленько. Босячка залешилась.

— Ничего, сапоги дорогу знают. Придет к костру, — успокоил тот и пошел дальше.

Стюра пришла ближе к ночи, когда путники приготовили ужин и собирались приступить к трапезе. Вышла из тайги, как обломленный сутунок, не говоря ни слова прошла мимо, села в сторонке от костра. Егор качнул Кате головой: та проворно наложила полную тарелку каши с мясом, налила китайского чаю, отломила лепешку, подала ей. Стюра дрожащими руками приняла еду, покачала головой и знак благодарности, перекрестилась, стала есть, но не жадно. Поужинав, вылизала чашку и ложку, опять осенила себя крестом, теперь уже громко сказала слова благодарения:

— Спаси Христос!

— И тебе того же желаем, — в тон ей ответил Егор и, набивая трубочку, подсел рядом: — Что там? Есть кто?

— Есть.

— Сколько?

— Двое, — в добавление словам показала пальцами. — С ружьями.

— Видела их раньше?

— Одного, что поменьше, видела на Крестах, но не знаю. Другой, что побольше, морду тряпкой закрывает.

— По-о-о-нятно! — растягивая слово, глубоко задумался Егор и затянулся дымом. На этом их беседа была завершена.

— Кто там? Зачем там? — подсел рядом к Егору Вениамин, а с ним, на некотором отдалении, Костя.

— За нами идут. Видно, интерес имеют, — просто ответил Егор.

— Почему так решил, что за нами? Может, это старатели переходят с прииска на прииск или челночники с бумагами?

— Мал еще да зелен, как шишка на кедре в июне, — усмехнулся Егор. — Кабы старатели или челночники — давно бы догнали и обогнали, потому как мы медленно идем. А они к тому же еще ждут, покуда мы вперед вырвемся. Стюра все углядела.

— Кто же это может быть? Зачем они за нами следят? — вступил в разговор Константин.

— Так думаю, посланники Заклепы да Коробкова. Следят, куда мы пойдем. А может, и из них кто самолично. Многие на прииске знают, что я с Кузькой снарядился Ефима искать. А где сейчас Ефимка — там, стало быть, и золото.

— Что ж теперь делать?

— А ничего делать не надо. Поужинали — спать ложитесь. Вечер не знает, что скажет утро. Завтра спозаранку будем думать, как да что. Коли погода спортится, так нам на руку.

— Думаете, дождь будет? — удивился Вениамин. — Но ведь небо синее! А звезды — что роса на восходе.

— Что писанка, то верно говоришь. Но бурундук не соврет. Слышь, в косогоре уркает? Ему вон другой помогает. Это верный признак, сломается погода. Но все это пустое, как дырявое ведро. Эти двое, что за нами шагают, так себе, подвязки для бродней. Коли наш след потеряют, так и сами заблудятся.

— А что, другие есть? — выдержав паузу, осторожно спросил Константин.

— Должны быть. Недаром же я вчера пулю из пихты выковырял.

— И что?

— Вот тех опасаться надо. Ладно, спать ложитесь, утром вставать рано. Палатку разбивайте, а то намочит, — закончил он и пошел к большой, разлапистой ели: там всегда сухо.

Ночью Егор разбудил всех разом. Не давая очнуться от дремы, потащил в дорогу:

— Живо поднимайтесь! Складывайте монатки, пока непогодь не разошлась. Котомки толком пакуйте, чтоб не промочило, счас до пяток в воде будем.

Все послушно стали собираться в путь. Прошло немного времени, а маленький караван уже двигался по таежной тропе.

Пошел дождь: сплошной, густой, непроглядный, но, как бывает в эту пору, теплый и без ветра. Он проникал всюду, куда только можно было просочиться. Вскоре у путников насквозь промокла одежда. Исключением была Катя, ей Егор дал брезентовую куртку и посадил на лошадь, которую сам же и вел в поводу:

— Рано тебе еще, девка, простывать. Сначала детей народить надо.

Шли быстро, уверенно. Егор, прекрасно знавший тропу, вовремя давал команду назад, которая тут же передавалась дальше:

— Тут колодина, справа обходим. Здесь ветки, глаза берегите. Тут яр, ноги не поломайте. Сейчас слева яма будет, правее берите.

Впереди зашумело: путники подошли к небольшой речке, через которую следовало переправиться, чтобы идти дальше по тропе. Но у Егора были другие планы.

— Сейчас вверх пойдем по притоку, тут неглыбко, чуть больше колена, где поболе. Берегите спички и патроны, — пояснил он. — Здесь речушка без колодин версты полторы. Успеем пройти, пока вода не поднялась. Покуда наши нахвостники нежатся да чаем зубы полоскают, мы уже за тем косогором будем.

Теперь всем стало понятно, почему Егор поднял всех так рано: чтобы сбить со следа тех, кто шел за ними. Он знал, что впереди есть небольшая река, по которой можно пройти, не оставив следов. И что усиливающийся дождь очень скоро поднимет уровень воды. Как он до такого додумался, и откуда всё это знает, оставалось лишь догадываться.

Пошли. Впереди Егор с поводом в руках, на лошади Катя. За ними Кузька, потом Вениамин и Костя. Стюра предпочла идти берегом, все равно отпечатки от босых ног на траве не видны.

Шли намного дольше, чем предсказывал Егор. Дорога также имела больше препятствий, чем он говорил. Местами в реке попадались небольшие приямки глубиной до пояса, редкие, поваленные через русло деревья, которые надо было обходить берегом. На все это у Егора было свое мнение, выражавшееся одним словом: «Намыло», «Вымыло», «Навалило», «Наперло».

Пока шли, рассвело. Серое хмурое утро вступило в свои права. Густой туман заполонил окружающий мир. Видимость ограничивалась десятком метров. Вениамину и Косте было непонятно, где они находятся и куда их ведут. Пару раз они пробовали определиться на местности по компасу, но так и не смогли сориентироваться. Пришлось надеяться на опыт проводника.

Вода из чисто прозрачной стала сначала серой, потом ржавой, и, наконец, бурой, как шкура медведя. Ее уровень заметно поднялся, речушка зашумела, заговорила на своем скоротечном языке. Это дало Егору повод для новой команды. Недолго осмотревшись вокруг, как будто он сейчас мог видеть на несколько десятков километров, махнул рукой наискось от берега:

— Тут в гору пойдем по звериной тропе. Будет круто. Придется попотеть.

Вышли из воды, прошли подальше от берега, чтобы не натоптали лошади, остановились. Замерзли от холодной воды — зуб на зуб не попадает. Надо бы развести костер, но Егор не велит. Отжиматься или переодеваться бесполезно, через минуту станешь опять мокрым. Немного постояли, отдышались. Егор даже не полез в карман за трубочкой, чтобы перекурить: не хотел оставлять запах. Собравшись с силами, вновь тронулись в путь.

Сразу за займищем крутая гора. Прошли вдоль нее пару сотен метров, наткнулись на звериную тропу, как и говорил Егор. На ней сохатиные, маральи, медвежьи следы. Тропа выбита в земле до глины, видно, что по ней звери ходят часто. Пошли по ней. Сначала шагать было хорошо, но когда полезли в крутяк, передвижение замедлилось до минимального. Ноги скользят в грязи, лошади падают на колени от высоты. Удержаться на склоне стоит больших усилий. Цепляясь за стволы деревьев, кусты и траву, кое-как полезли вперед, вытягивая за уздечки бедных животных, то и дело скатывающихся назад. Стало жарко. Катя тоже спешилась, пошла рядом по траве, так легче. Лишь Стюра сзади идет как ни в чем не бывало, босыми ногами замазывает следы. А дождь идет и идет!..

Через пару сотен метров Вениамин прислонился спиной к пихте:

— Все, не могу! Проводник, давай отдохнем.

— Ты что орешь как блаженный? — зашипел на него Егор, грозя кулаком. — Тебя сейчас на этом угорье за пару верст слышно. Закрой рот и шевели ногами.

Вениамин подчинился, пошел следом, более не проронив ни слова за всю дорогу.

Вскоре однако гора выправилась, давая путникам небольшой отдых. На пару минут встали, отдышались. Костя достал компас, покрутил по сторонам. Стрелка показывает вовсе не в ту сторону, куда он думал. Посмотрел на Егора, тот усмехнулся в бороду:

— Студенты!..

— Далеко еще? — зашептал Вениамин.

— Только первый прилавок вышли.

— А сколько еще?

— Три таких же.

— Три?!.

Полезли дальше. Дождь не прекращается. Туман вправо вбок, в ложбину тянет. Лошади хрипят, люди тяжело дышат. Как ни стараются, шум от каравана слышен далеко вокруг.

Егор давно обратил внимание на свежие, солидных размеров следы медведя на тропе. Он проходил здесь не далее как вчера вечером, а может, и ночью перед дождем. Чувствуя его запах, лошади фыркают, крутят головами, но все же шагают дальше. Вдруг резко напахнуло псиной. Кони заплясали, стараясь рвануть с места со страха. Егор быстро обмотал уздечку своего мерина вокруг пихты, накрепко завязал, крикнул спутникам:

— Коня!.. Коня вяжи к дереву!..

А сам ловко скинул с плеча ружье, щелкнул курками.

Пока Вениамин и Костя вязали уздечку, в горе затрещало. Защелкали сучья, земля задрожала от могучих, тяжелых прыжков. Закачалась высокая, в рост человека трава. С каждым мгновением все ближе, ближе!.. Еще мгновение и вот он, медведь, вздыбился в трех шагах на задних лапах во всей своей звериной ярости. Заревел, как грозный демон, парализуя округу. Дыхнул из клыкастой пасти смрадом гнилого мяса. Без того высокий и большой, как часовенка на горе, перед людьми и вовсе кажется великаном. Парализованные страхом лошади подломились в коленях, пали на землю. Катя, пискнув, спряталась за Кузьку. Кузька с открытым ртом отскочил за пихту. До шока перепуганные Вениамин и Костя вскинули штуцера, готовые открыть огонь, но более трезвый и спокойный Егор заорал:

— Ни коим образом не бейте! Не стрелять!

А зверь разлохматился, рычит, чакает челюстями, пал на передние лапы, рвет землю, сложил ушки, играет лопатками: вот-вот бросится.

Тут Стюра сзади со стороны всплеснула руками:

— Што ты тутака разорался? Не видишь, мы в гору и так еле-еле идем? Без тебя тошно, а ишо ты тут воздух портишь! Дай-ка я те лучше ладушки спою!

И, хлопая в ладоши, притопывая ногами, запела песенку:

Медведь поворотил голову в ее сторону, в удивлении поднял уши, смотрит, сопит носом: что за диво? А Стюра подбоченилась, опять настаивает:

— У нас с ночи сухарика во рту не было, не жрамши с вечера, мокрые, как лягуши. Поскорее бы костер развести да согреться. Не будь дураком, смилуйся, дай протить мимо! А хошь, я про тебя спою?

Зверь и вовсе остолбенел. Сел, крутит башкой, слушает, как Стюра ему частушки выдает. Забавный голос у нее, будто молитву читает. А Стюра продолжала:

— Ну што ты тутака хрюкаешь? Хошь, я тебе сухарь дам? — Полезла за пазуху, вытащила заветный кусок: — На вот! Только не подавись.

Кинула ему кусок. Медведь дернулся в сторону, но потом осторожно ткнул нос, куда упал сухарик. Наконец, хватил запах человека!.. Как пружина капкана, взорвался на месте, развернулся назад и, вырывая из-под себя огромные куски дерна, бросился наутек. Несколько прыжков — и огромный зверюга растворился в тайге, будто его и не было. Все же, отбежав на почтительное расстояние, обижено заревел, будто у него отобрали соты с медом, так и пошел в гору, вырывая с корнями мелкие деревья и кустарники. Вскоре все же затих, слушая, что люди будут делать дальше.

— Что притихли? — вскидывая на плечо ружье, посмотрев на спутников, усмехнулся Егор. — От кого пахнет?

— Да вроде ни от кого, — стараясь казаться невозмутимым, ответил Кузька.

— Дядь Егор, чего это он? — белая, как мел, спросила Катя. — Он мог на нас кинуться?

— Да ну уж! Больно ты ему нужна, такая костлявая, — с улыбкой пошутил тот. — Пропастина у него тут лежит. Видно, сохатого задавил, завалил дерном да квасит. А тут мы. Как ему не защищать? Он ведь не знал, что люди идут, думал, другой медведь. А тут Стюра руками машет, ладушки поет. Ай, да Стюра! Ай, да молодец! Придется тебе сегодня по такому поводу полную чарку налить.

Стюра довольна, что на нее обратили внимание, поправила растрепавшиеся волосы, затянула потуже платок, улыбнулась спутникам:

— Добрый медведь был, даже не поцарапал.

Кое-как подняли на ноги упавших лошадей, провели стороной мимо патаржнины, где медведь другого зверя задавил. Костя хотел посмотреть место, где и как все случилось и кого действительно подкараулил медведь, но Егор не разрешил:

— Нечего зенки пялить, коли не твоя добыча.

Чтобы полностью вылезти на перевал, потребовалось еще не меньше часа. Так же, как и круто началась, гора резко выправилась. Вершина хребта оказалась ровной, без колодин и ветровалов. По ее гребню была набита хорошая зверовая тропа, чем и воспользовался Егор. Ни с кем не советуясь, свернул налево, уводя спутников за собой. Километра через три, в знакомой только ему седловине пошел вправо, в глубокий лог. Добравшись до первого родника, остановился, привязывая лошадь к рябине, коротко бросил:

— Тут завтракать будем.

Привал затянулся на несколько часов. Большой костер и горячая пища расслабили путников. Пока сушилась одежда, кое-кто приложил голову на колени, погрузившись в дрему. Костя чинил порванные штаны: зацепился за сучок. Вениамин под накинутым пологом крутил компасом над картой, которую он приобрел у знакомого золотопромышленника. Он старался понять, где они находятся, но так и не смог определиться в границах тайги. Уставшая Катя, помыв посуду и прибрав продукты, чтобы не мочило, прилегла под елью. Кузька присел рядом с ней. Прижавшись друг к другу, пригрелись да так незаметно и уснули. Стюра в сторонке под елью, прислонив голову к стволу, так же тяжело дышала открытым ртом. Егор, косо посматривая на Вениамина, кивал головой от усталости: разморило после еды. А дождь, не переставая все лил и лил. Временами притихал до мелкой водяной пыли, но потом вновь обрушивался на тайгу с новой силой.

Проснулись все разом. Сначала зашевелился Егор, за ним Стюра, потом Кузька с Катей и инженеры. Отдых придал сил и бодрости. Вениамин достал часы на цепочке — второй час пополудни. Удивился:

— Ого! Почти полдня проспали.

— Ничего, — успокоил Егор. — Зато с новыми силами дорога много короче будет. Надо идти. Думаю, наши нахвостники теперича за нами не угонятся, можно не крадучись идти. Да тут и немного осталось. К вечеру на месте будем.

Собравшись, пошли дальше, пересекая ручейки, переваливая небольшие горки. Сориентироваться, куда идут, было невозможно. Стрелка компаса в руках Вениамина гуляла из стороны в сторону. Казалось, что они кружат на месте. Даже Кузька стал сомневаться:

— Дядька Егор! Мы вовсе не там идем.

— Не сомневайся, скоро будем, — отмахнулся Егор, высматривая впереди дорогу.

Так и случилось. Наконец-то Егор вывел караван в какой-то неширокий, но глубоко врезанный между пригорков ложок. Остановившись, закрутил головой, определяясь на местности, обратился к Кузе:

— Ну вот он, тот самый лог, где вы с тятей были. Правда, вышли мы к нему с другой стороны. Теперь тебе надо определиться, выше или ниже то самое место.

Кузька осмотрелся по сторонам, прошелся вперед и назад, посмотрел на очистившиеся к тому времени от тумана горы, начал вспоминать. Ему казалось, что он был здесь, места похожие. Но тогда было другое время года, весна. Здесь лежал снег. Сейчас тут было все по-другому. И все же какое-то влекущее, интуитивное чувство звало его пройтись вверх по течению ручья, что он и сделал.

Оставив своих спутников на месте, Кузька поспешил вперед, рассматривая горы вокруг. Одна из скал показалась ему знакомой: с мерным выступом и нишей посредине. Приблизившись к ней, убедился в своей правде. У него не оставалось сомнений, что это была та скала, куда он положил в прошлом году лоток отца, и где была могила неизвестного воина. Егор вывел караван практически на то место, где завалило Ефима, но только с другой стороны от ручья.

— Идите сюда! — закричал он так, что мокрая тайга, кажется, зашевелилась от громкого крика.

Спутники не заставили себя долго ждать. Приблизившись к нему первым, Егор не замедлил его спросить:

— Тут?

— Нет, немного выше надо пройти, — отозвался Кузька.

— Откель помнишь? — вращая головой по сторонам, выискивая приметное место, поинтересовался проводник.

— Дык… вот, кедр знакомый, а с ними елки растут, — соврал Кузя, стараясь не выдать заветное углубление в скале. — Мы тут с тятей проходили, ветку заламывали.

Судя по выражению лица, Егор поверил ему с трудом или вообще не поверил. Искоса посмотрев на приметную скалу, он прищурил глаза, стараясь понять, что там есть в черном гроте. Вместе с ним Стюра, склонив голову, недолго смотрела туда, потом бубнила какие-то непонятные слова. Все же никто из них не выразил своего любопытства во всеуслышание, оставляя свое мнение на потом.

С каждым шагом приближаясь к тому страшному месту, на душе у Кузи становилось тяжело и скверно, будто он был виновником трагической смерти отца. Ему казалось, что из глубины тайги на него смотрят осуждающие глаза каких-то незнакомых ему людей, что могучие кедры и ели вытягивают в его сторону ветки-руки и указывают: «Это сделал он!» А вода в ручье, перекатываясь через камень, булькает лишь одно слово: «Виновен!» Ноги плохо слушаются, не идут. Он постоянно замедляет ход, почти останавливается. Но дядька Егор настойчиво подталкивает:

— Что, тут? Нет? Тогда шагай дальше.

И вот наконец-то та знакомая поляна, тот кедр, под которым он ночевал с отцом. Под ним — останки костровища, старая лежанка из покрасневших пихтовых лапок, остатки дров. За кедром — ляда, в нем тайник. В тайнике пила, топор, чайник. Лопата и кайла погребены в шурфе, инструмент пришлось везти с собой.

Осмотревшись, Кузя подавлено кивнул головой в том направлении, где был шурф:

— Здесь. Вон там его завалило.

Егор вышел на указанное место, осмотрелся. За год природа залечила свои раны. Вода и земля сравняли все в одну плоскость, не оставив намека на то, что тут была выработка. Не понять, где копать, и искать Ефима. Позвал Кузю:

— Где точно?

— Не знаю, — рассеянно ответил тот, осматриваясь по сторонам. — Может, тут, а может, вот здесь, пару метров чуть левее. Или правее.

Подошла Стюра, потопталась на месте, глухо буркнула:

— Завтра скажу, как ноги отдохнут.

Разбили лагерь, разожгли костер, инженеры поставили палатку, остальные устроили навес из лапника. Приготовили ужин. Перед тем как приступить к трапезе, налили всем без исключения, даже заставили выпить Катю. Сначала молча помянули Ефима. Второй тост, соответственно, был за Стюрины ладушки. Разогревшись от спиртного, с шутками вспоминали, как она танцевала и хлопала в ладоши перед медведем. Хохотали все до слез, так был занимателен и памятен этот эпизод.

— Ох, и Стюра! Ай, да Стюра! Надо было еще гармошку прихватить. И как же ты их не боишься? Как так додумалась ладушки спеть? — смеялись инженеры.

— Меня медведи любят, — в умилении хмельно отвечала та. — Я ить им кажон раз какие-нибудь песенки пою при встрече. Они потом за мной сзади ходят.

— Зачем?

— Наверно, хотят, чтобы еще песенку спела, — просто, как-то по-детски отвечала та, протягивая Егору кружку, чтобы он налил ей еще.

Егор не пожалел. Сегодня он был добрый и щедрый. Налил Стюре столько, чтобы хватило до утра. Та, растягивая удовольствие, выпила содержимое за несколько раз. Не в силах встать от спирта, так и уснула у костра под дождем. Катя накрыла ее дождевиком, чтобы не мочило. Сама ушла спать к Кузьке под бок.