Ночевали наши артельщики у Мишки Стелькина. Ставленник купца Подсосова встретил гостей с распростертыми руками, широко распахнул высокие ворота, впустил людей тайги в ограду, дал место лошадям в конюшне, открыл амбар:

— Сколько ореху привезли? Тридцать пудов?! Что так мало? Надо было еще коней попросить у мужиков. Орех ныне в цене. Я могу разом, оптом у вас взять по три рубля за пуд. Что, мало? Ну, вы, мужики, меня разорить хотите!..

Суетится Мишка, бегает вокруг шишкарей — ни дать, ни взять, сама забота. Вот вам и банька с дороги! Покушать — пожалуйста! Однако в дом людей тайги не пустил: «Нельзя! Хозяин ругаться будет!». А только где он, хозяин? Двадцать лет дед Павел в Кузьмовке живет, раз в два года в Минусинске бывает, а золотопромышленника Подсосова ни разу не видел. Не знают лица купца все работники большого, двухэтажного особняка. Более того, ходят слухи, что хозяйство двора, постройки, большая лавка и товарный склад принадлежат самому Мишке Стелькину. Если верить разговорам, значит, золотоскупка на прииске, питейное заведение и магазин тоже Мишкины. Непонятно мужикам: зачем он скрывает ото всех, что он главный в этом доме?

Твердая рука Стелькина чувствуется во всем. Там, на прииске, он скупает золото, продает товар на своих условиях. Здесь, в городе, оптом приобретает у людей тайги орех, рыбу, мясо, соболей по заниженным цепам. Кто бы ни прибыл из тайги, Мишка привечает всех, дает ночлег, еду, место для лошадей. Видит Стелькин свою выгоду: не будет простой работяга на рынке продавать стаканами орех. От глотка хорошего вина человек тайги становится добрым. Он сам пересыплет кедровый урожай в Мишкин ларь по той цене, которую назначит Стелькин. Понимают люди, что обманывает их Мишка, однако делать нечего. Может, стоило искать на рынке другого купца, который мог взять орех дороже, но на это требуется время, которого у старателей нет. А деньги за оптовую продажу Мишка дает сразу, в полном расчете, никуда ходить не надо.

Со стороны посмотреть — благодетель Мишка, каких свет не видел! Сам ворота у конюшни открыл, мешки с орехом помог разгрузить, в постоялом доме стол накрыл, щедрое угощение выставил. Мужикам по стаканам водки налил, женщинам — крепленого вина.

— Ешьте, мужики, с дороги! Ночуйте, сколько вздумается! Какие дела сделать надо, говорите, не бойтесь. Помогу, чем могу, — стреляя хитрыми глазами, говорил Стелькин, определяя нужный момент. — Мы же с вами одной, таежной крови! Вы мне помогаете, я — вам.

Покушали старатели, духом поднялись. Наталья и Мария, жена Григория Усольцева, лицами покраснели, разговорились с дворовыми женщинами о бытовых делах, жизни, ценах. Мишка Стелькин налил еще по одной. Все выпили. Хозяин понял, что нужный момент наступил. Знает Мишка, если орех не скупить сейчас, завтра мужики увидят на рынке настоящую цену.

— Что, дед Павел? По какой цене собираешься продавать товар?

— Так, не знаю еще пока. Сделай милость, объясни нам, какую цену за пуд дают? — солово осматривая своих спутников, ответил старший.

— Цена ныне более высокая, чем в прошлом году, — торжественно поднимая голос, качнул головой хозяин. — В прошлом сезоне за пуд два с полтиной давали. Сейчас на рынке три рубля двадцать копеек. Я предлагаю три рубля за пуд. Согласны?

Мужики притихли, соображают, сколько это будет за сорок пудов чистого ореха. На пятьдесят копеек больше с каждого пуда — немалые деньги! Как ни крути, на рынке больше не дадут. Да еще надо найти кого-то, кто согласится купить орех больше, чем за три рубля. А тут деньги, вот они, сами в руки просятся.

Недолго соображали старатели, согласились:

— Продаем оптом по три рубля за пуд!

Ударили по рукам. Не допив вино, все вышли на улицу, прошли в амбар, взвесили на весах мешки и тут же получили деньги. Все остались довольны. Старатели — от суммы: будет с чем завтра в губернское управление идти, Мишка Стелькин — от навара: опять удалось надуть простодырых чунарей! Мужики пошли назад, за стол. Хозяин, сославшись на усталость, ушел в дом, подсчитывать оборот с будущей продажи ореха. Зачем ему теперь общаться со старателями? Дело сделано. Надо как-то их быстрее назад, домой, в тайгу выпроваживать. Скоро другие шишкари в ворота постучат.

Утром наши герои ушли на рынок за покупками. Мишка Стелькин даже в ограду не вышел, сославшись на головные боли. Однако через приказчика дал понять, чтобы к вечеру гостей духу не было: «Работы много, а они моих рабочих к вину притягивают». Промысловикам не надо объяснять, где дорога домой. Передали хозяину, что к вечеру уедут, а ночевать будут у свояка в Большой Ине.

По предварительному сговору вся компания от дома Мишки Стелькина вышла вместе. Однако за вторым кварталом, удалившись подальше от окон «благодетеля», старатели разошлись. Дед Павел Казанцев, Иван Панов и Гришка Усольцев свернули к управлению за земельным отводом. Иван Мамаев, Наталья и Мария направились на рынок. О том, что произошло в Управлении землепользования, мы уже знаем. Что было на базаре, стоит рассказать.

Ходят наши герои по базару. Женская доля — нить да подолья. Наталья и Мария исполняют просьбы соседей: кому нитки, иголки, пряжу, платки или посуду приобрести. Иван Мамаев по мужицкой части глазами бегает: хомуты, уздечки для коней, сыромятину да кожу высматривает. Все трое договорились держаться вместе, однако получилось, как всегда. Разошлись в толпе наши герои в разные стороны, не заметили. Наталья и Мария по одежде да бытовому хозяйству, Иван затерялся в скорняжных прилавках.

Передвигаются подруги вдоль прилавков, определяются в ценах. Все хочется купить: платки пестрые, шали пуховые, сковородки чугунные, ложки деревянные. Детям — одежду теплую. Один прилавок прошли, другой. С первого круга товар не покупают, надо прицениться, узнать, где дешевле, потом деньги выкладывать. Вот уже прошли рынок от начала до конца, и вдруг… К ним женщина подбежала, тонко закричала, крепкими руками наших женщин схватила в объятия:

— Ой ли! Наташа! Маша! Вы ли это?!

Обе опешили, на мгновение схватили карманы, как бы деньги не вытащили в суматохе. Но потом обмякли, узнали подругу:

— Лукерья! Лушка! Косолапова… Вот же надо так свидеться!

Радости неожиданной встречи не было предела! Прошел год после того, как Лукерья убежала от Тимофея с новым возлюбленным, лавочником Васькой Стрельниковым, в город. После этого подруги не виделись.

Их общение вылилось в бурю эмоций. Смех, чувственные слезы радости, бесконечные вопросы, скоропалительные ответы, казалось, не имели конца. Лушка что-то спрашивала, но тут же, не дождавшись ответа, говорила о чем-то другом. Наталья и Мария, в свою очередь, желали узнать о жизни Лукерьи, на что последняя отвечала пространно, с долей грусти в голосе:

— У меня все хорошо! Живу в большом, двухэтажном доме… Кровать пуховая, наряды, кушанья, одежда и все такое. Отлично живу, ни на что не жалуюсь! А вы-то как? У вас какие новости?

Наталья и Мария вкратце объяснили события последних месяцев: свадьбу Натальи и Ивана, общую жизнь в приисковом поселке, праздники и будни, и все другое, что интересовало любопытную Лукерью. После новостей баба спросила о главном, что было написано в ее глазах:

— Как там мой рохля?

— Тимофей? — переглянулись Наташа и Маша. — Тоже хорошо, жив-здоров! В конце лета отцом стал.

— Каким отцом? — с округлившимися глазами переспросила Лукерья.

— Сын родился.

— Сын? У Тимохи?! — все еще не верила та и тихо прошептала. — От кого?

— Так от Любы Ямской…

— От Любки?! — вмиг изменившимся голосом, с сузившимися в гневе глазами прошипела подруга. — Как это?

— Теперь они муж и жена.

— Вон значит как! И давно?

— Однако, с Рождества.

Было видно, что Лушку добрая перемена в жизни бывшего мужа не обрадовала. Она никак не ожидала, что Тимофей, «такой сякой залатанный», сможет без нее начать счастливую жизнь. Лукерья не сомневалась, что Тишка потерянный человек, без нее пропадет, всегда будет жить бобылем, погибнет или в лучшем случае сопьется. Кипучий гнев окутал сознание недальновидной женщины. Она не знала, что сказать в последующую минуту. Баба всегда считала виноватым во всех проступках мужа-дурака, жалела себя, что связала свою жизнь с ним. Глупая и сейчас не замечала своей вины, хотя сама сбежала из тайги в город «на вольные хлеба». Поэтому вместо того, чтобы сейчас успокоиться и пожелать Тимофею счастья, взорвалась яростной атакой:

— Вон, значит, как! — змеей зашипела Лукерья. — Не успела жена за порог, а мужик другую приволок! Хорошо-то как! Я, значит, тут, в городе. А он с молодухой тешится! Вон, знать, какая у него любовь ко мне была!

Негодованию Лушки не было предела. Для Натальи и Марии поведение подруги было непонятно.

— Ты же сама от Тимофея сбежала с хахалем! — вступилась за мужика Мария.

— Сбежала? — переспросила Лушка и тут же себя оправдала: — А может, я его проверить хотела?!

— Как проверить? А хозяйство… Вещи, что вместе нажили… Деньги за сезон забрала, ни копейки в зиму не дала…

— Я ему корову оставила и новый комод! — топает ногами в ярости Лушка и пригрозила кулаками в небо. — Ну, уж я до него доберусь! Вот уж я им обоим космы-то повыдеру! Ах, Любка! Ах, сучка!.. Мужа увела…

На них стали обращать внимание. Одни показывали на них пальцами, другие смеялись, третьи поддерживали:

— Правильно, Лушка! Так его! Костери, пока язык не стерся! Ты же спать ночь не будешь, если с кем не поругаешься!

Вероятно, зряшную девку на рынке знали многие.

Наталье и Марии стало стыдно за поведение подруги. Они постарались утихомирить ее, спросили о другом:

— Ты здесь тоже за покупками? — спросила Наталья у подруги и увидела, как вопрос смутил ее.

— Да я тут так, случайно… Ефросинья попросила торговать…

— Ты?! Торговать на рынке? — удивились Наталья и Мария. — Ты же говорила, что у Василия магазин свой!

— Да, свой! — поспешила замять разговор Лукерья. — Так… У нас своих работников хватает. А здесь я так… Просто, самой захотелось, вот и помогаю людям!

— А что продаешь?

— …Семечки вон, в мешке, — подавленно ответила та и прошла к своему месту.

— Семечки? — растерялись Наталья и Мария, вставая рядом.

— А что тут такого? Хороший заработок, — стараясь казаться равнодушной, успокаивая себя, ответила Лушка. — В день до двух рублей прибыли получается.

— Ой уж, ври больше! — вступилась в разговор соседка справа. — В лучшем случае дают тебе по пятьдесят копеек, и тому довольна.

— А тебя спрашивают? — подбоченилась Лушка перед соседкой и взвизгнула. — Не твое дело! Продаешь себе серу, вот и занимайся своим делом! А в чужие дела не лезь!

Сгорая от стыда и всеобщего внимания, подружки быстро ушли в другие ряды, однако еще долго слышали пронзительный голос Лукерьи, походивший на тонкое взвизгивание поросенка. Затерявшись в толпе, они услышали короткий разговор двух женщин за прилавком.

— Кто это там визжит кошкой? — спросила одна у другой.

— А… — равнодушно махнула ладошкой другая. — Знамо, кто. Это та Лушка, что у лавошника Стрельникова в прислуге живет. Опять, видно, хозяин отправил с глаз долой семечками торговать.

В это же время на другом конце базарной площади Иван Мамаев наткнулся на мужика, продававшего берестяной кружкой кедровый орех. За малым интересом Иван и мужик нашли общий язык. Разговорились. Мужик оказался таким же таежником, старателем с Амыльских золотых приисков. Какое-то время Иван и Степан (так звали мужика) обсуждали расценки на золото. Потом дело дошло до кедрового ореха.

— В какую цену купцы берут за пуд? — поинтересовался Иван.

— Это смотря где и в каком месте, — ответил Степан.

— Три рубля хорошая цена?

— Э-э-э, брат! Отстал ты! В прошлом сезоне купец Рукавишников за пуд три с полтиной давал. А ныне расценки куда боле!

— Что, хочешь сказать… Три с полтиной дешево? — чувствуя, как к лицу приливает горячая кровь, потухшим голосом спросил Иван.

— В этом году у любого купца по четыре с полтиной смело проси! — важно заверил Степан. — А как на щедрого скупщика попадешь, так все пять рублев дадут! А ты по какой цене продал?

— Я-то? — стараясь не казаться в глазах собеседника простофилей, замешкался Иван и быстро соврал: — Так по три с полтиной и сдал оптом…

— Ну… Это, ты, брат, продешевил! По три с полтиной в прошлый сезон брали. Надули тебя, брат! Как есть надули!

К дому приказчика Мишки Стелькина все собрались в одно время. Наталья и Мария на рынке столько разного товара набрали, что Ивану Мамаеву пришлось за ними на телеге ехать.

Соединившись во дворе, мужики единогласно решили: домой подаваться надо! Все стали собираться в дорогу. Иван Панов с Гришкой Усольцевым коней запрягают. Дед Павел в тревоге за овчинный тулуп торопится город покинуть. Однако настроение у всех бодрое: все задуманные дела сделаны. Лишь Иван Мамаев хмурый, сгорбившийся, как сухой сапог. Мужики спрашивают, в чем дело? Тот отмалчивается: потом расскажу!

На крыльцо вышел Мишка Стелькин, спросил:

— Собираетесь? Куда же на ночь глядя?

— Ничего! — подбадривая себя и всех, ответил дед Павел. — Сапоги дорогу знают! У коней копыта востры! Как-нибудь до Большой Ини доберемся. А там у нас свояк, Шурка Заструхин.

— А то ночуйте! Вон, небо хмарится. Место есть, — равнодушно продолжал хозяин без особого энтузиазма, но получит окончательный, отрицательный ответ.

Знать бы Мишке, что сейчас лежит в потайном кармане старика! Заговорил бы не так, может, в ноги бросился бы.

Выехали наши герои из ворот. На четырех подводах аккуратно уложен купленный товар. На первой телеге Гришка Усольцев с Марией едет. Вторым конем дед Павел управляет. Следом за ним Иван Мамаев. Замыкают небольшой караван Иван и Наталья Пановы.

Одну улицу проехали, другую, третью. Дорога из города прямо ведет, но Гришка Усольцев направо свернул:

— По делу надо заехать в одно место!

— Какое там дело? Шествовать в путь надо, вон, сзади тучи догоняют, снег будет. А ну, как ночь на Тараске прихватит? — противятся мужики, однако Гришка не слышит, правит коня в нужном ему направлении.

Дед Павел и Иван Мамаев остановились:

— Поезжай один, мы потихоньку вперед двинемся. Догонишь!

Иван Панов промолчал, поехал за Гришкой. Не в его правилах оставлять товарища одного в городе!

Разъехались.

Желание Григория всем знакомо. В свое время он прошел русско-японскую войну, даже имел небольшое, касательное ранение пулей в живот. О своих подвигах Гришка рассказывал мало, не любил вспоминать кровь. А вот любимое искусство пальцы не забыли! Был у Гришки товарищ боевой, играл на гармошке. Два года вместе служили. За это время Григорий пристрастился к двухрядке, проявил слух, выучился музыке, стал играть. Да так заливисто, забористо, что ноги сами в пляс пускаются. Захватывающие частушки с губ просятся. Привез Гришка с войны гармошку в родные края. Однако время порвало меха, сточило кнопки, съело нотный порядок. Отремонтировать гармошку невозможно, лучше купить другую. В этом и заключалось желание гармониста. Когда еще представится случай быть в Минусинске, и будут ли деньги?

Случилось так, что, определяя общие дела, Григорий не смог попасть на рынок. Заказать Ивану Мамаеву купить двухрядку — нет смысла. У Ивана нет слуха, на празднике пляшет невпопад, в гармониках не разбирается. Наталья и жена Мария в музыкальном деле тоже плохо соображают: что с женщины возьмешь? И все же не забыл Григорий слова Мишки Стелькина. Тот подсказал, по какому адресу в городе можно гармонь приобрести. Гришка этот адрес не забыл.

Свернули Гришка с Иваном за угол, подъехали к пятому дому справа. Слышит Григорий: за высоким тесовым забором музыка невпопад играет. Не обманул Мишка, указал правильный дом.

Остановили мужики коней, передали в руки женам вожжи, сами подошли к воротам, постучали. За заплотом умолкла гармоника, зашлепали по деревянному настилу крепкие ноги, загремел железный засов, приоткрылись тяжелые ворота. В проходе стоит здоровенный, краснолицый детина. Пахнул на мужиков застоявшимся вином:

— Чего надо?

— Ты на гармошке играешь? — спросил Гришка.

— Нет, не я, — ответил тот. — Это шуряк мой, Прошка. Вон, к завалинке прилип.

— А как гармонь зовется? Случаем, не «Вятка»?

— Спросил меня! — округлил глаза парень. — Откель я знаю? Я кнопки не тыкаю. Мое дело плясать. Вот уж чего не могу боле — все пятки в занозах! Как только заиграет шуряк, усидеть не могу, ноги сами в присядь тянут. Сил нет, а прыгать охота! А что, деньги у вас есть на вино? Так давай к нам, вместе плясать будем. А потом, если желание имеется, на кулаках разомнемся!

— Да нет, — с опаской посматривая на руки детины, ответил Гришка. — Нам бы гармонику посмотреть.

— Что же, это можно! За погляд деньги не берем, — распахивая настежь ворота, добродушно ответил парень, приглашая Гришку и Ивана за собой. — Заходи!

Прошли мужики в ограду. Гришка покраснел, руки задрожали, сердце застучало. На лавке возле дома мужик сидит. А в руках — гармошка. Не новая, но достойная глаза музыканта: черная, лакированная, «Вятка». Кнопки костяные. Меха из тонкой кожи.

Подошел Гришка к мужику, спросил:

— Дай попробовать!

Тот, не задумываясь, отдал Гришке инструмент, а сам потянулся за полной кружкой:

— Пробуй!

Накинул Гришка ремень двухрядки на плечо, умело пробежался пальцами по кнопкам. Заиграл «Коробочку», да так, что воробьи с соседнего амбара порхнули. Иван заулыбался. Детина руки раскинул, ноги кренделями выгнул, подпрыгивает. Хозяин гармошки в удивлении вскочил, как цыган вверх ладони поднял, хлопает и губами в такт музыке цокает.

Отыграл Гришка мелодию, не раздумывая, на частушки перешел. Детина заревел медведем:

— Хватит! Ноги болят! Остановиться не могу… Я же юродивый! Мне бы на кулаках, тогда — другое дело!

Оборвал Гришка мелодию, как литовкой взмахнул:

— Продайте!

— Кого? — удивился детина.

— «Вятку!».

Хозяин гармошки не успел рот открыть, а танцор уже согласился:

— Скоко дашь?

— Десять рублей, — выставил пальцы Гришка.

— Двадцать! — взвинтил цену детина.

— Двенадцать, и точка! — обрезал Григорий.

— По рукам! — согласился юродивый, выкатив глаза от неожиданной удачи.

Звонко хлопнули грубые ладони. Парень, вероятно соображая, прогадал или нет, стал царапать затылок пятерней. Иван бережно отсчитал деньги. Гришка заботливо укладывал бесценную покупку в мешок. Мужик на завалинке наконец-то сообразил:

— Моя гармошка!

— Молчи, шуряк! — принимая деньги в свои руки, оборвал его детина. — Пойду сегодня на мост за церковь, три штуки тебе таких же принесу! Даже лучше. — И, обратившись к Ивану: — Вам, случаем, еще чего надо?

— Нет, — покачал головой Иван. — Вроде, все сподобили.

— Ой, ли?! — настаивал детина. — На всю жизнь не напасешь! Смотрите, а то у меня много чего имеется. Вон, в сарайке, граммофона с трубой новая. Самовар большой есть на три ведра. Сапоги яловые пять пар, пинжак с карманами сафьяновый. Картузов много, и все разные. Вы, я вижу, мужики не местные. Откель будете?

— Старатели мы, с приисков, — ответил Гришка.

— Ну! Золото привезли? — оживился детина.

— Нет, орехом торговали.

— Знать, с деньгами едете…

— Да нет, — вздохнул Гришка. — Вроде ореху много было, сдали неплохо, а куда деньги ушли, непонятно. Бабы, вон, товару разного набрали. Себе, детям. Вот, на гармошку последние двенадцать рублей отсчитал. Осталось немного, лошадям овса купить хоть на какое-то время.

— Ну-ну, — усмехнулся детина. — Смотрите, мобуть, куцак надо? Есть и куцак. Хороший куцак! Из настоящего винтаря резаный. Как раз под полу, и не видно. И патроны имеются. За двадцать целковых отдам. И три обоймы в придачу. Берите! Вам пригодится.

— Дорого уж, — переглянулись мужики. — Да и не надо нам куцак: кого стрелять? Вот бы полный ствол, да и то не сейчас. Может, в другой раз, когда деньги будут.

— Ну-ну, — с хитрой улыбкой покачал головой юродивый. — Смотрите там… Привет передавайте Обуху.

— Какому такому Обуху?

— А там, на «Тараске», узнаете… Он вам как раз сегодня должен встретиться.

— От кого передать-то? — насторожились Гришка и Иван.

— От Оглобли и передайте. Оглобля — это я! Он знает такого. Не раз вместе вино гуляли.

Детина проводил мужиков до ворот, попрощался крепким рукопожатием:

— Хорошие вы мужики! Не хотел бы я, чтобы вы сегодня в ночь ехали. Мобуть, желаете у меня ночевать?

— Да нет, спасибо… — отказались Иван и Гришка. — У нас вперед две подводы поехали, догонять надо.

— Вон как? — равнодушно ответил тот и почесал пальцами за ухом. — Ну, тогда, может, и пронесет. Совет вам даю: по темноте на горе не задерживайтесь.

— Почему так? — спросили мужики, но ответа не дождались.

Детина хлопнул воротами и закрыл железный засов.