Дорога от Большой Ини до Курагино — двадцать пять верст. Перед Курагино, через реку Тубу — паромная переправа. От Курагино до таежного поселка Кордово через перевалы еще тридцать верст на телеге проехать можно. А там, дай бог ноги! Заканчивается примитивная дорога. В глубь тайги, на золотые прииски, можно добраться верхом на лошади или пешком. Груз в лучшем случае перевозится вьючно или на спине. Массовое снабжение товаром и продуктами возможно лишь зимой, обозами, по руслам замерзших рек. Поэтому недолго хранятся крупы, мука, макароны, тушенка и ткани на приисковых складах. Не залеживается товар. Люди тайги набирают продукты впрок, с запасом. Никто не знает: придет ли караван с товаром будущей зимой? Если хочешь приобрести что-то новое, необычное, порадовать себя и семью фруктовыми деликатесами, купить какую-то новую вещь, поиметь деньгу за орех, тогда собирайся, дуй — не стой, в уездный город на рынок. Если есть конь, за два дня в один конец доберешься. Пешком гораздо больше время убьешь.
Возвращаются наши обозники из города. Неделя уже, как в пути. Завтра утром купленный в городе товар ляжет на спины лошадей, телеги останутся у родственников в Кордово. Дальше на прииски вдоль рек ведет конная тропа, на повозке не проехать. Идти придется пешком. Лошади пойдут на поводах.
Настроение у наших героев сумрачное. Утренняя трагедия чугунными пластинами давит на души всех путников. Сердца жжет каленое железо. Сознание обжигает расплавленный свинец: «Правильно ли поступили?». Горячий разум отвечает набатом низкотонального колокола: «А разве был выбор?!».
В Кордово приехали затемно. Над таежным поселком сгустилась непроглядная ночь. Из невидимой черноты посыпались мокрые хлопья снега: зима на носу! Дом свояка Ивана Зырянова находится посредине деревни, у самой дороги длинной, грязной улицы. Чувствуя отдых, последнюю часть пути уставшие лошади пошли быстрее. Копыта животных в жиже чавкают, телеги на ухабах подпрыгивают. Поселковые собаки обоз громким лаем сопровождают. В домах керосиновые лампы гаснут: кто там, на ночь глядя? В глухой таежной деревушке любой проезжий путник на примете. В какое время суток не появишься, утром все знать будут, кто, куда, откуда и зачем был.
К воротам Зыряновского дома подъехали не сразу. Иван Мамаев в темноте долго искал родственников, всякий раз стучал не туда, но в итоге добился нужного. Плотный, высокий, тесовый забор окружает хозяйство Ивана. Так заведено в проезжих поселках: как можно лучше оградиться от дурного глаза. По улице Кордово много разного люда проходит. Одни на золотые прииска, в тайгу. Другие, наоборот, поближе к цивилизации. Кто знает, что на уме у прохожего? Кто-то с добром постучится. Второй позавидует. Третий порчу наведет.
Наконец-то, определившись, Иван Мамаев громко постучал в прочные кедровые творила: «Хозяин! Открывай!».
На голос залаяли собаки, хлопнула дверь избы, суровый голос ответил:
— Кого бог принес?
— Да мы это, Кузьмовские…
С другой стороны послышались уверенные шаги, хозяин закрыл собак, щелкнул засовом, ворота распахнулись, давая свет от керосиновой лампы в руках Ивана:
— Что так рано? Мы вас к завтрему ждем!
— Что там… — сухо обронил Мамаев. — Все дела справили, надо домой возвращаться.
Одна за другой подводы быстро заехали в большую ограду. Хозяин закрыл ворота на ляду, подошел к прибывшим.
Поздоровались. Иван Зырянов справился о дороге, посмотрел на лошадей, на грязные телеги, на уставшие, хмурые лица путников, распорядился:
— Распрягайте лошадей. Заводите их в конюшню. Там, в углу, в бочонке овес. Телеги пусть тут так и стоят, накройте товар брезентом от снега, завтра посветлу разберемся, — и к Наталье и Марии: — Что встали? Проходите в дом! Там Анна уже на стол накрывает!
Женщины взяли котомку с продуктами, подарками, осторожно прошли в сени. Мужики, освобождая коней, остались одни. Иван Мамаев первым завел своего коня под крышу, поставил в стойло, насыпал пару ковшей овса, бросил охапку сена. За ним ту же операцию проделал Иван Панов, потом Гришка Усольцев. Осталась очередь деда Павла. Все терпеливо стали ждать, когда дед освободит от упряжи своего Савраску. Но тот был занят другим.
— Что ты там? Скоро? — поторопил его Гришка Усольцев.
Ответом было непонятное бурчание да необъяснимые действия старателя. Не обращая внимания на спутников, дед Павел в полной темноте шарил в своих вещах, что-то разыскивая.
— Потерял что? — подошел к нему Иван Мамаев.
— Не знаю… — растерянно лопотал дед. — Был и нету.
— Кто был?
— Бумажник.
— Как нету? — похолодел Иван. — Ищи лучше! Может, в куртке?
— Дык, обыскался весь…
К ним подошли остальные. Иван Зырянов посветил керосинкой:
— Что ищете?
— Куда-то деньги положил… — растерянно лопотал дед Павел. — Не могу найти.
— А-а-а, — равнодушно протянул хозяин дома и передал керосиновую лампу Ивану Мамаеву. — Ну, вы тут ищите, а я в дом пошел. Как найдете, знаете, куда дверь открывается, — и направился в дом.
Мужики гурьбой сгрудились около дедовой телеги.
— Может, в котомку сунул по дороге? — спросил Гришка.
— Искал. Нету.
— Ну же, подними руки, я сам под курткой проверю, — попросил Иван Мамаев.
Дед Павел поднял руки вверх. Иван тщательно обшарил его внутренние карманы, проверил под рубахой на спине, хотел потрогать ноги, но старый воспротивился:
— Ну же, что, думаешь, в штаны свалился? Не позорь на старости лет!
— Нету нигде, — растерянно заключил Иван. — Давайте в котомках посмотрим.
При свете керосиновой лампы все стали вытряхивать вещи деда из котомок, проверили товар, прощупали телегу, под телегой, осветили путь до ворот, вышли на улицу, за ворота. Однако результат был налицо: потерял дед Павел все свои деньги, а вместе с ними бумагу на земельный отвод.
— Гришка, мобуть, я тебе передал… — подавленным голосом лопотал дед. — Память-то, как сито для ореха, не помню…
— Не давал ты мне ничего! — вспылил тот. — Говорил тебе, давай я хранить буду. Так ты мне отказ дал: сам доставлю! Доставил…
— Что же теперь делать-то? — со слезами на глазах спросил дед Павел.
— Вспоминай! — подсказал Иван Мамаев. — Когда и где ты последний раз бумажник трогал?
— Вот уж, хошь убей, не помню… — стонал старый. — Как утром выехали от свояка из Большой Ини, был партмонет. А теперь нету.
— Может, выпал из кармана, когда телеги на Бурлуцкий перевал толкали? — озабоченно напомнил Иван Панов.
— Или на переправе через реку Тубу. Дед, ты рассчитывался за переправу?
— Нет, — обрезал Гришка Усольцев. — За переправу я за всех деньги отдавал, из своего кармана. Это я точно помню.
— А по дороге, дед, хлопал ты себя по карману?
— Не помню… Хошь убей, не помню! — плакал дед Павел, не стесняясь своего состояния.
— Нда уж, — загробным голосом заключил Иван Мамаев. — Состояние хуже беременности! Деньги, хрен с ними, как-то пережили, поделились от всех понемногу. Жили без денег и прожили бы дальше. Однако купчая… Тут, братья вы мои, дело серьезное!
— Что теперь делать-то? — ревел маралом дед Павел.
— Что делать? — ответил за всех Гришка. — Искать будем! Завтра, чуть свет, коней под седла, да назад. А сейчас пошли пока в избу. Надо все хорошо обдумать да живот покормить. Свояку скажем, что деньги потеряли. Про бумагу на земельный отвод молчите!
Все вместе робко вошли в дом к Ивану. Хозяин руки протянул, приглашает к столу. Мужики хмуро сняли шапки, сапоги, куртки, прошли на указанные места.
— Случилось что? — разливая по берестяным кружкам разведенный спирт, спросил Иван Зырянов.
— Случилось, — сухо ответил Иван Мамаев. — Бумажник с деньгами потеряли.
У хозяина с хозяйкой — шок не меньше, чем у деда Павла. Наталья и Мария, еще не знавшие о случившемся, глаза округлили.
— Где? Когда? Как? — посыпались разнобойные вопросы со всех сторон.
— По дороге…
— И много было? — бухнулась на лавку Анна Зырянова.
— Около тридцати рублев, — только и смог сказать дед Павел.
— Так что же теперь?
— Думаем, как-то искать надо. Для нас это деньги большие, Бог даст, сыщем…
Хозяин пригласил за стол. Все сели, выпили, закусили. Налили еще раз, выпили. Мужики с дороги размякли, языки развязали, разрабатывают план поиска бумажника. Женщины на другом конце стола о своем судачат.
— Мы вдвоем поедем! — разгоряченно машет руками Гришка Усольцев. — Вон, с Ванькой Пановым и поедем! А вы тут ищите по поселку.
Дед Павел третий раз вышел на улицу, зашел обратно, губы трясутся:
— Валит, как прорва. К утру перенова будет.
— Не печалься, дед Павел! — подбадривают мужики. — Не дадим с голоду помереть тебе и твоей бабке!
— Что уж мне, помирать? У меня, вон, полный подпол картошки набит, три мешка муки, черемши два бочонка… О другом печалюсь я, — скорбно отвечает старый, но о чем, не говорит. Лишь притулившись на красной лавке, прилег уважаемый старатель к стене, под голову старый валенок положил. — Отдохну я часок — другой. Как на рассвет потянет, сразу под бок толкайте!
Мужики согласно кивнули головами:
— Спи, отец! А мы тут еще…
Только положил дед Павел голову на валенок, сразу как в яму провалился. Вымотала человека тяжелая дорога! К тому же нервное напряжение от пережитого сыграло свою роль. Поплыло у него все перед глазами: дорога, кочки, ямы, грязь, лес, горы, перевалы. Колеса у телеги крутятся, копыта Савраски мелькают. Грива мерина на ветру развевается. Скалится конь, хрипит, зубы показывает. Да только не Савраска это вовсе. А покойная молодуха, что с лошади упала. Стоит, подбоченясь, под Гришкину гармошку бедрами играет, хохочет, волосами, как цыганка, трясет:
— Что, Павел Ермилович? Думал, так просто от меня отделаешься? Тяжело мне в сырой земле лежать. Тяжкий груз на меня давит. Дышать нечем. Да только вернешься ты меня освободить! Потому что я так хочу!
Захохотала молодуха, стала плясать, на Гришкину шею аркан накидывает. А только не Гришка это, а табун лошадей. И Гришка в коня превратился, в этом табуне мчится. А молодуха его за веревку держит, душит, на землю уронить пытается. Бьется Гришка, хочет вырваться, да не может…
Очнулся дед Павел весь в холодном поту. Понять не может, где находится. На столе потихонечку керосинка шает, едва контуры кухни видно. Под ногами какие-то кочки. Задержал дед Павел дыхание, вспомнил, где находится. Что кочки на полу — его спутники: два Ивана и Гришка спят на тулупах. Сами Зыряновы в другой комнате на постели отдыхают. Наталья и Мария в закутке за печкой на нарах притулились.
Натянул дед Павел на голову шапку, первым делом — на улицу. На дворе еще темно, однако на востоке хребты гор зарубцевались. Снег прекратился. За ночь навалило изрядно, выше ладони. Где же тут бумажник сыщешь? Там, на Бурлукском перевале, где вчера ехали, снегу в два раза больше. Ждать, пока растает? Нет смысла. Сегодня может опять подвалить. Более того, знает дед Павел, что искать портмоне бесполезно. Нет его на дороге.
Вернулся дед Павел назад в избу. Стал будить своих товарищей. Тяжело мужикам подниматься, не выспавшись, три часа назад легли после того, как бутылка опустела. Однако привычные к тяжелому физическому труду, легкие на подъем напарники нет-нет да встали, разошлись, протерли глаза, еще во хмелю как-то выбрались во двор, стали умываться холодным снегом. Дед Павел торопит: быстрее, светает!
Наконец-то все очнулись после ночи, пришли в себя, собрались вместе:
— Что делать будем? Как лучше поступить?
Всеобщее обсуждение будущих действий было недолгим. Решили разбиться на пары: Гришка Усольцев с Иваном Пановым вперед поедут, за перевал. Дед Павел и Иван Мамаев позже выйдут. По дороге, кто будет встречаться из путников, спрашивать о потере.
— Только, думаю, зря все это… — поник головой дед Павел.
— Почему? — удивились мужики. — Гришка с Ванькой за перевалом скоро будут, там до парома проедут. Сейчас раннее утро, никого нет. Может, лежит твой портмоне где-то на видном месте! Найдем!
— Однако не найдем…
— Почему это?
— Сон мне был сегодня вещий… — выдержав многозначительную паузу, глухим голосом ответил дед Павел. — Плохой сон!
Мужики насторожились, притихли, слушая вещее предзнаменование.
— Святый Боже! — с испугом крестился каждый из них, когда дед Павел высказал последнее слово. — Ты думаешь, что?..
— Да, однако, так это и есть! — дополнил рассказчик. — Там бумажник. Недаром рука убиенного мне за пазуху попала. Наказал нас Бог!
— Что же делать-то? — со страхом переглянулись товарищи.
— Надо туда ехать, — за всех ответил Гришка Усольцев. — Там смотреть.
— Грех-то какой, могилу усопших открывать! — осенял себя набожный Иван Мамаев.
— Но иначе никак! Тут думать нечего, — глухо заключил Гришка. — Бумага имеет ценность большую, без нее мы участок потеряем. Авось, грехи потом замолим, простит Всевышний, — перекрестился вновь и вновь. — Не по нашей вине смертоубийство произошло!
Более не говоря ни слова, все стали собираться в дорогу. Иван Панов и Гришка Усольцев подняли уставших лошадей. Дед Павел и Иван Мамаев помогли им оседлать животных, открыли ворота:
— С богом!
Гришка и Иван выехали со двора, понукая коней, погнали их по улице назад, откуда приехали вечером. Дед Павел и Иван Мамаев окрестили их вслед:
— Доброго пути! — а сами вернулись к телегам. Им предстояло выехать чуть позже, когда глаз в полной мере будет видеть присыпанную снегом дорогу.
Полный рассвет встретил Гришку и Ивана за Бурлукским перевалом. Неторопливо продвигаясь рядом, они внимательно смотрели под ноги лошадям, палками трогали подозрительные места, но все напрасно. Бугорки под снегом оказывались камнями, кочками, комками слипшейся, замершей грязи. Чем дальше мужики продвигались вперед, тем меньше оставалось сомнений, что бумажник дед Павел потерял где-то здесь. Серые лица таежников покрывались холодом от мысли, что им предстоит сделать. Однако выбора не было!
Вскоре нашим героям стали попадаться первые путники. Кто-то шел пешком, другие верхом на лошади, на телегах, одинокие и группами люди передвигались по своим делам. С каждым из них Иван и Гришка недолго разговаривали, интересовались о возможной находке, просили о помощи. Узнав, что ищут мужики, крестьяне в удивлении поднимали брови. Служивые и торговые люди хитро улыбались. Кто-то достойно утверждал: «Найду, обязательно отдам!». Другие многозначительно разводили руками: «Где же тут найдешь, столько народу за день ходит?». Было очевидно, что ловить рыбку в озере голыми руками не имело смысла. И все же мужики надеялись, что среди путников больше честных: найдут — отдадут! Каждый может потерять вещь. А нашедший вернет потерю хозяину. Подобные случаи не редкость. На том стоит честь простого сибиряка.
На переправе в Курагино — столпотворение. Обозники с товаром спешат на городской рынок и обратно. Поздняя осень — горячая пора торговли. Кто-то едет продать зерно. Другие везут предметы частного производства: столы, стулья, бочонки, туески, домотканую одежду. Третьи возвращаются домой с новыми покупками. Чем больше по дороге проходит народу, тем меньше вероятности Гришке и Ивану найти портмоне. Остается надеяться, что потеря окажется там, куда указал дед Павел.
Оставшуюся часть пути мужики ехали неторопливо. Им не хотелось, чтобы их видели другие. Далеко от вчерашнего места трагедии они свернули в сторону, поехали лесом параллельно дороге. Мягкая земля густого соснового бора скрадывала тяжелую поступь лошадиных копыт. Здесь было глухо и мокро. Снег растаял. Оставаясь незамеченными, Иван и Гришка отлично слышали любое движение на дороге. Это было им на руку. Дело, которое им предстояло сделать, не требовало любопытных глаз.
Подъехав к знакомому месту, таежники остановились, долго вслушивались в размеренную жизнь густого бора. Иногда по деревьям пробегал легкий ветерок, шумел хвоей высокоствольных сосен. Редкие пичуги, переговариваясь на своем языке, порхали в поисках семян упавших сосновых шишек. Где-то в глубине бора, гоняясь друг за другом, цокали игривые белки. Проезжающие далеко по дороге мужики прикрикивали на лошадей. Обсуждая итоги прошедшей торговли, вязали бесперебойную речь говорливые бабы. Спокойная, обнадеживающая обстановка вселила Ивану и Григорию уверенность.
Поднявшись на знакомый бугор, Иван и Гришка осмотрелись. Здесь было все, как они оставили вчера утром. Куча валежника, аккуратно уложенный дерн, незаметная чужому глазу могила не вызвали у них подозрения. Опытные таежники не нашли чужих следов. После них у могилы никого не было.
Иван и Гришка спустились в ложбинку, спешились, привязали коней уздечками к стволам деревьев. Перед работой, как будто собираясь с духом, мужики сняли шапки, перекрестились, зашептали едва слышные слова обязательной молитвы:
— Прости нас, Господи!
Растащить завал из деревьев — дело одной минуты. Затем Иван и Гришка нащупали закрайки дерна, отвалили пласты, нашли черенки спрятанных лопат, которые они сложили сюда после того, как закидали яму землей. И тут же поразились их необычному положению:
— Что такое? — недоуменно удивился Гришка. — Мы их клали не так…
— И правда, — поддержал его Иван. — Я их сам укладывал лизунами вниз.
— Может, дед Павел что подправлял? — растерянно развел руками Григорий. — Да нет, не может такого быть, он лопатой не работал. После того, как покойников уложили, дед к могиле не подходил. Мы втроем работали… лопаты три… дед с Натальей и Марией валежник подтаскивали. Может, Иван Мамаев что подправил… однако…
Это было громом среди ясного неба! Оба хорошо помнили, как они укладывали три лопаты — рабочей поверхностью вниз, тыльниками кверху. Так старатели кладут рабочий инструмент всегда. Это уже традиция: в любом месте после работы прихлопывать лопатами землю: «Спасибо, мать Земля за твою щедрость, что даришь нам хлеб наш насущный!». Своеобразный ритуал — с благодарностью относиться к тому, что и кто тебя кормит. Принят с незапамятных времен и действует ныне. Более того, добрая привычка — бережное отношение к рабочему инструменту: лопата перевернута к земле, значит, аккуратно лежит. Если поверхность смотрит в небо, считается брошенной. И эта привычка была вчера исполнена ими. Да, они убрали лопаты под дерн, спрятали с глаз долой, но сделали это с уважением, бережно. Они помнили это прекрасно. Теперь же положение лопат вызвало у них напряжение.
Иван и Гришка вспомнили сон деда Павла. По спине поползли мурашки. Им вдруг показалось, что за ними наблюдают из густого леса. С неприятным холодком в груди мужики посмотрели по сторонам, долго прислушивались, потом все же продолжили задуманное:
— Ладно, давай быстрее закончим дело и едем отсюда.
Как во сне они схватили лопаты, стали раскапывать могилу. Знакомая работа продвигалась быстро. Мягкая, еще не успевшая слежаться земля, подавалась легко. Прошло не так много времени, когда Гришка первый наткнулся на закоченевший труп. Дальше стали копать осторожно, чтобы не повредить острым железом тела. Последние крохи земли каждый выбирал руками. Чувствуя, что сейчас откроется лицо, Иван ладонью разгреб последние сантиметры почвы и… В страхе попятился назад, на Гришку. Тот тоже, не веря своим глазам, зашептал молитву о Покаянии души. Перед ними лежал труп бандита, которого Иван Мамаев ударил ножом в грудь. Рядом, с побелевшим, как вата, лицом покоился детина, которого Гришка убил первым. Игривой молодухи в могиле не было.
Увиденное — будто упавший на спины двухсотлетний кедр. Придавил, подломил ноги, сдавил дыхание, остановил сердце. Иван и Гришка некоторое время не могли сказать друг другу даже слова. В сознании замелькали предсказания пророческого сна деда Павла, гнетущие слова «Бог наказал…», на сердце лег гнет: куда она могла деться?
Да, это действительно был невероятный факт. Они утром закопали сообщницу разбойников в одну яму с бандитами, положили ее сверху, а теперь ее нет. Что могло произойти за сутки? Как молодуха могла исчезнуть из могилы? Кто ее откопал? Не могла же она выбраться из-под метровой толщи земли сама… мертвая… Если ее кто-то отрыл, остались бы следы. Иван и Гришка — опытные таежники, перекидали лопатами очень много земли и знают свой «почерк работы». Мужики точно убедились, что со вчерашнего утра рядом с могилой никого не было. Если это так, то кто перевернул лопаты и где убитая?
Панический страх сковал души Ивана и Григория. Произошедшее было мистикой. Казалось, что густой сосновый бор наполнен потусторонними силами. Даже холодные, потемневшие лица бандитов улыбались звериным оскалом прокуренных зубов: «Что, страшно? А вот мы сейчас встанем и отомстим вам за смерть нашу!».
Да. Ивану и Гришке было страшно. Однако трезвый рассудок победил. Стало понятно, что могилу без них вскрывали, но так аккуратно, что не осталось каких-то следов. Но кто вскрывал? Один или несколько человек? И почему забрали только женщину, а четверых разбойников оставили? И где теперь эта молодуха? Тот или те, кто вскрывали могилу, нашли ее случайно, или их кто-то видел на дороге во время отражения нападения? Если их видели, то почему не догнали вечером?
Десятки, сотни вопросов кружились в голове у каждого. И никто не знал ответа. Им показалось, что за ними сейчас следят и застанут на месте преступления. Гришка выхватил револьвер, стал озираться по сторонам, выискивая опасность. Было очевидно, что оставаться на могиле очень опасно. Однако итог дела не дал результатов. Портмоне деда Павла в могиле не было. Если кто-то нашел бумажник, когда вскрывал могилу, их положение сравнимо смертельному приговору. В документах, на земельном отводе, стоят фамилия, имя и отчество деда Павла. В них указано, откуда он родом, где сейчас проживает и в каком месте взял земельный отвод.
Собравшись духом, Иван и Григорий тщательно обыскали покойных, каждого перевернули лицом вниз и обратно, проверили под ними, пересыпали землю, но портмоне не нашли. Мужики тешили себя, даже желали, чтобы бумажник выпал у деда где-то по дороге. Однако реальность давила петлей на шее: документы могут быть в чужих руках…
Тяжело описать переживаемые чувства Ивана и Григория. Может, это было сравнимо с трепещущейся рыбой на надежном крючке. Рябчиком в силке. Проворной белкой под гнетом тяжелой кулемы: чем больше бьешься, тем сильнее давит. Каждый понимал, что вероятный конец где-то рядом. Может, вон за теми кустами кто-то прячется, видит их, усмехается и только ждет момента, чтобы спустить курок.
Кто бы ни был невидимый враг, он опасен, коварен. Скорее всего, это сотоварищи убитых разбойников, промышлявших на Тараске. Если бы дело было связано с Законом, эту могилу не закопали, а вывезли все тела для следствия. И это еще больше накаляло ситуацию. Представители власти будут пытаться произвести арест. Ивану и Григорию будет представлена возможность объяснить ситуацию. С бандитами — сложнее. Никто из них не станет спрашивать, как все было. В лучшем случае, проси легкой смерти.
Иван и Григорий ждали. С холодом в груди. С дрожью в ногах. С ослабевшими коленями. Дрожащими руками. Спертым в горле дыханием. Ждали неизвестно чего. Может, появления вооруженных всадников. Или горячей пули вон из-за той толстой сосны. Топора в шею. Ножа в печень. Любое представление не радовало. В сознании мужиков трепетала одна надежда: уехать от могилы как можно скорее!
Быстро, насколько это было возможно, они закидали землей задубевшие тела. Лопаты — вниз рабочей поверхностью. На них наложили пласты дерна. Сверху накидали валежник. Все, как вчера. Посмотреть со стороны — обычный завал, который лучше обойти. Никто не узнает, что здесь могила.
Иван и Григорий сели на лошадей. Гришка покачал головой:
— Не верю! Давай подальше круг сделаем, посмотрим следы.
Иван справа, Гришка слева поехали далеко по кругу от оврага. Однако, какими бы тщетными ни были их старания, ничего нового они так и не нашли. Хорошо были видны вчерашние отпечатки подков их лошадей, колеса телег. Следы сапог и ботинок, во что были обуты мужики и женщины вчера, были все учтены раньше. Чужих лошадей здесь не было. Как не было других следов людей или одинокого человека, сумевшего перенести тело на своих плечах.
— Колдовство какое-то! — периодически осеняя себя крестом, оглядываясь, бубнил Гришка. — Не могла же она по воздуху улететь…
— Да уж, действительно. Казус небывалый, — то и дело оглядываясь по сторонам, поддержал его Иван. — Следов ничьих нет, а тело исчезло.
— Что делать-то будем?
— Думаю, надо скорее отсюда ехать…
— Куда?
— В Кордово. К нашим. Вдруг они бумажник нашли?
— Эт-то было бы неплохо, — задумчиво проговорил Гришка, выдерживая паузу. — А только вот сдается мне, что уедем мы, а голова от тяжелых дум лопнет. У нас на войне так говорили: кто не знает положения дела — уже покойник!
— Наверно, ты прав, — поддержал его Иван. — Что предлагаешь?
— Надо остаться дотемна.
— Зачем?
— В деревню съездить, к свату Петру. Узнать у него, как да что. Он сейчас уже должен все знать.
— А если нас там уже ждут, караулят?
— Кто? — набивая табаком трубочку, с иронией ответил Гришка. — Если о нас знают, то наверняка не ждут, а догонять собираются. Если уже в погоню не бросились… Тут, брат ты мой, дело такое: логика называется!
— И то верно, — подумав, согласился Иван. — Однако старые люди говорят, что любая собака к своей отрыжке возвращается. Может, ждут нас там с оглоблями да топорами?
— Не думаю, что это так. Мертвяки в могиле — бандиты, разбойники. Их сотоварищи не лучше. Если кто мстить будет, на глазах это делать не будет, а где-то исподтишка спроворит. Либо нож в бок сунет. Либо пулю в глаз дунет. А чтобы вот так, наобум, сказать, что это мы грабителей уложили, нужно полное доказательство. Вот так вот, брат Ванька! Так что, никто нас сейчас ждать в деревне не будет, они сами боятся. А вот у Петра будут стараться выведать, кто мы такие, откуда. Всяко разно про твой калач уже весь район знает. Значит, искать будут хозяина калача. То есть нас. Поэтому нам надо упредить противников, или, точнее сказать, врагов. По-нашему, по-военному разведать позиции. Узнать, кто и что расспрашивал. Отсюда мы узнаем сообщников. И куда подевалась из могилы баба? Да и Петра предупредим, чтобы помалкивал о нас. Правильно ли я говорю?
— Что же, наверно, это так, — после некоторого раздумья ответил Иван. — Пусть будет так! Ты старше, опыт жизни больше, чем у меня, войну прошел. Тебе, как говорится, и карты в руки!
Оставшееся до темноты время Григорий и Иван провели в глубоком бору, подальше от людских глаз. Они не разводили большого костра, довольствовались малым. На небольшом огне вскипятили чай, подогрели банку тушенки, съели ее с сухарями. После немудреной трапезы, прислонившись спинами к деревьям, чутко дремали, продолжая переживать события последних двух дней. Слишком много чего произошло!
Ко двору Петра Заструхина мужики приехали глубокой ночью. Деревня спала, или это так казалось. Дома в Большой Ине черны, нет ни единого огонька. Собаки не лают. Петухам рано голос подавать — до рассвета далеко. Лошади Ивана и Григория ступают тихо: на копытах чулки подвязаны. Проехали товарищи вдоль плотных заборов, где травы больше, никто не услышат. Постучались в ворота свояка. Тот открыл не сразу. Сначала собак угомонил, потом долго хлопал дверью в амбаре, наконец-то спросил:
— Кого нелегкая в полуночь принесла?
— Мы это, открывай, — негромко ответил Гришка.
Тот сразу узнал родственников, быстро отворил ворота:
— Вы как тут? Случилось что?
— Да, сват, случилось… Поговорить бы где без лишних ушей.
Петр понял, без лишних расспросов позвал за собой:
— Пошли в амбар.
Накинув на забор уздечки, оставив лошадей, Иван и Григорий прошли за Петром по темному двору, вошли в приземистое строение. Посветив спичками, хозяин дома зажег подвешенную на стрехе керосиновую лампу. Дождавшись, когда свет набрал полную силу, осмотревшись, убедившись, что здесь никого нет, Петр обратился к гостям:
— Ну, что у вас сталось?
Хмуро посмотрев на Ивана, Григорий стал рассказывать все с самого начала, что с ними произошло вчера. Он не пропустил ни слова, без утайки, подробно, выложил любую мелочь начиная с момента встречи с бандитами до сегодняшних событий. Гришка высказал все, кроме молодухи, которая неизвестным образом исчезла из могилы.
Его рассказ длился долго. По мере его продолжения Петр становилось черным, хмурым. Потом на его лице иногда появлялась лукавая улыбка, но тут же оно становилось серьезным, даже злым. Иногда он тяжело вздыхал, в нервном напряжении доставал трубочку, хотел закурить, но, вспомнив, что в сухом помещении разводить огонь нельзя, убирал ее в карман. За все время беседы он не проронил ни слова. Это накаливало обстановку. Когда Гришка рассказал все подробности, Петр медленно прошелся вдоль стены, все же закурил и, пыхнув дымом в сторону, глухим, может, даже страшным голосом ответил:
— Да, братцы вы мои… Наделали дедов! Вам бы сейчас куда подальше, в тайгу, к медведям драть, чтобы след ваш на долгие года снегом завалило. Ведь вы знаете, с кем расправу учинили? С самим Оглоблей! А Оглобля — внучатый племянник Миколы Кувалина. Микола Кувалин — товарищ самого Тараса по делам темным.
То, что Петр сказал, Ивану и Григорию не понять. Они не знают таких имен и прозвищ. Лишь одно слово им знакомо — Тарас! На весь уезд знаком бандит, разбойник и убийца, промышлявший грабежами и разбоем купцов, торговых людей и простых мужиков на перевале. Это имя, как расплавленный свинец, как беспощадная пуля, как нож в сердце. И если Оглобля под его покровительством, значит, дело худо.
— Это одна толпа шаромыжников, беззаконников, — продолжал Петр. — Все они проживают в Притубинском. Оттуда налеты делают. Многие от них горя потерпели, да только бездоказуемо все. Сколько их в полном наличии, знают только они сами. Это у них работа такая, глухим вечером да в непогоду народ потрошить. Мелкими группами орудуют, по три-четыре человека. Отчаянные, сволочи. Но трусливы, как зайцы. Как приедут казаки облаву делать на них, полгода и больше никого не слыхать. Отсиживаются по заимкам. Редко кого удается на месте за шиворот схватить, — пыхая трубочкой, задумчиво продолжал рассказчик и наконец-то обратился к Ивану и Гришке: — А вы, знать, одним разом всех прихлопнули! Ну и мастак ты, Гришка, стрелять! Сразу видно, солдат. Да и все вы сильны духом. У нас такого случая в жизни не было. Ну и ну! Всех четверых закопали…
— Пятерых.
— ?!
— Пятеро было, — переглянувшись с Иваном, сухо добавил Гришка. — Пятою девка была. Та, которая у тебя под мою гармошку плясала.
— Оксана?
— Ее Оксаной звали?
— Почему звали? Что она, тоже с ними была?
— Да. Вместе со всеми в могилу укладывали, — начал объяснять Гришка. — Когда свалка началась, конь испугался, вздыбился, она через спину упала. Не дышала. Мы думали, померла.
— Ну уж, и померла!. — усмехнулся Петр. — Вон, моя Анна сегодня сказала, бабы шепчут по деревне, дома Оксана, у Копырихи. Только рот повело, лежит, не встает, ничего не говорит. Вроде как не соображает…
— Так как же она из могилы выбралась? — вытирая пот со лба, со страхом спросил Иван. — Ни следов… И могила закопана, как было.
— Вот это, братья мои, ничего сказать не могу… Тут уж чернота. Одно вам скажу, что бабка Копыриха — ведьма! Все ее знают. Надо сказать, такие дела делает: людей уродует, привораживает, наговаривает, портит. А Оксана — внучка ее. Тут, скажу я вам, и без того такие дела творятся! Ужас! Сколько людей из-за нее пропало и сколько мучается. Иные из деревни сразу уезжают. Другие умирают ни про что. И что же, Оксана из могилы неведомо как выбралась? — не переставал креститься Петр с округлившимися глазами. — Как уж тут не поверить в сверхъестественные силы… Да уж, братья вы мои, одно дело — с бандитами воевать. А тут…
У Ивана и Гришки — шок! Как им не знать о ведьмах? Каждая семья сталкивается с наговорами и порчей. В Кузьмовке своих хватает.
— Как она с ними оказалась? — не зная, что сказать, загробным голосом спросил Иван.
— Ах, да. Я же вам самого главного не сказал, — после некоторого раздумья едва слышно произнес Петр, Оксана — любовница Оглобли. Давно. Я так понимаю, когда она здесь плясала, все и выведала про ваш калач. А потом своим дружкам передала, — и Гришке: — Ты же вроде как с ней в чулан собирался. Я это видел. Да только ей Мария вовремя космы расчесала. Она и убегла. А потом, я так думаю, во зле сама хотела посмотреть на расправу.
— Да уж, каюсь, грешен, — потупив взгляд, сознался Гришка. — Но разве из-за этого можно людей жизни лишать?
— Как видишь, они считают, что можно.
— Считали, — негромко поправил Иван.
— Да нет, брат ты мой, — настаивал Петр. — Считают! Вы четверых приголубили да девка лен сломала, дурой стала, это полбеды. Вся беда еще впереди! Два дня прошло: сотоварищи, возможно, еще не знают, что стало с Оглоблей. Может, думают, что где-то на заимке кутит после удачного разбоя. А ну, как поймут, что с ними что-то неладное да Оксана с постели не встает, большой переполох начнется! Искать станут. Всех спрашивать. И меня не обойдут стороной. И до вас в тайгу доберутся. Дай-то бы Бог, чтобы Оксана не вспомнила, что с ней было. Если Копыриха ей память вернет, головы с плеч полетят наши! — крестился Петр. — А Копыриха может многое!
— Так что же нам теперь? — подавленно спросил Иван.
— Вам теперь надо как можно быстрее отсюда убираться, пока никто не увидел. В дом вас не приглашаю. Даже на родную бабу не надеюсь. Не подумает, шепнет какой соседке, что вы возвращались, толки сразу пойдут. А там ниточка сама потянется. Думаю, сейчас и надо ехать, пока ночь. А я уж тут, как и что, приглядывать буду. Если что серьезное, знать дам.
Все трое вышли из амбара. Петр долго слушал темноту. Григорий и Иван заторопились к лошадям: неспокойные кони переступают с ноги на ногу, фыркают. Все вместе вышли из ворот, успокоили животных. Еще раз прослушивая улицу, Петр негромко ругнулся:
— Эх, леший не упредил. Надо было коней в ограду завести, пока разговаривали. Вон кто-то вдоль улицы уходит.
Иван и Григорий напрягли слух: точно! Далеко в темноте слышны проворные, удаляющиеся шаги. В просвете между заборами мелькнула и исчезла невысокая, сгорбленная фигурка. Этого было достаточно, чтобы Петр узнал знакомый силуэт:
— Фу, ты, гадина! Копыриха тут была! Вот старая карга! До всего дело есть! Теперь точно, беды жди… — и к мужикам: — Что же, братья, в дорогу! Не задерживайтесь. Вам рано утром на переправе надо быть, чтобы меньше любопытных глаз вас видели. Ну, а в остальном, как договорились. Если что худое, сразу сообщу.
Иван и Григорий протянули руки на прощание Петру, сели на лошадей, тихо поехали по улице. Сзади негромко, стараясь не шуметь, Петр закрыл тяжелые ворота.
Вечером третьего дня наконец-то добравшись домой, дед Павел пошел в баню. События последних дней сгорбили его сухую спину, прибавили в голове седых волос, врезали на лицо глубокие морщины. Жизнь уважаемому старателю теперь не казалась такой обычной и безопасной, как это было до поездки в город. Пугаясь любого шороха, дед Павел то и дело озирался по сторонам, грозил палкой собакам, без причины ударил вожжами любимого мерина Савраску. Жена Соломея заметила резкую перемену в характере мужа. Однако причину поведения не спрашивала: перемелется — мука будет!
Продвигается дед Павел в баню — с дороги грязь, пот да усталость снять. Дома до пояса разделся, куфайчонку на голые плечи накинул, шапку на голову. Белье под мышкой, старые валенки в другой руке. Так обычно ходят мужики. Да только заметны в движениях деда усталость, изможденность да напряжение. Соломея вслед тяжело вздыхает: «Эх! Вот и старость подкралась… Куда же у тебя, мой сокол, прыть, удаль да резвость подевались? Давно ли через забор ко мне на свиданку прыгал жеребцом?».
И правда то дело. Сник дед Павел за поездку в город. Будто десять лет потерял. В предбанник едва протиснулся, долго не мог закрыть за собой дверь, ругался. А потом и вовсе затих. Наверно, на полок забрался косточки прогревать.
Не успела Соломея свежей муки на стол насыпать, квашню на пироги собиралась завести, а из бани рев, будто медведь корову давит. Баня подрагивает, в чело (баня по-черному, дымоход) сажа летит, оконце дрожит, дверь туда-сюда хлопает. Испугалась женщина: «Что такое? Никак дед ошпарился кипятком?»
Но нет! Дед Павел из бани выскочил живой и невредимый. Только вид для обозрения не очень приглядный. Ноги босы, сухощавое тело ребрами обвенчано, голова без шапки. Из всей одежды — одни кальсоны. А в руках — вещь необычайно дорогая. Лицо уважаемого старателя святым ликом сияет. Глаза, как у коровы вовремя дойки, навыкате.
Мечется дед Павел по неглубокому снегу, руками размахивает, кричит сумбурные слова:
— Вот те! На те! Мы тамока! А оно тутака!
Выскочила Соломея из избы навстречу супругу:
— Что с тобой? Случилось что?
А тот на жену внимания не обращает, прошмыгнул мимо, бегом, через чистый огород, к забору да на улицу. Куда только старость подевалась, откуда прыть маралья взорвалась! Перемахнул дед через прясла одним прыжком, дальше поскакал вдоль домов к усадьбе Пановых. Здесь уже никто его без внимания не оставил. Мужики, бабы из ограды выскочили. Старухи крестятся:
— Никак Пашка Казанец спятил!
Добежал дед Павел до Григория Панова. Радостным криком хозяина и сына на улицу вызвал. А заодно Гришку Усольцева с Иваном Мамаевым призвал, те по соседству живут.
Выбежали к нему все, окружили, ничего не поймут. А у того от радости в горле дыхание перехватило, дрожит, на снегу пятками дрыгает:
— Вот ить как бывает! — лопочет уважаемый старатель. — Мы его там, а он тут! — И на всеобщее обозрение представил дорогую потерю, бумажник, который они искали по всей дороге.
— Где? Где был? Где нашел? — шипит Гришка Усольцев. — Все цело?
— Все! Все на месте, — волнуясь, ответил дед Павел. — И деньги в куче, и бумага на земельный отвод! Ить, надо же так, ястри тя! Портомонет-то совсем недалече был, при мне всю дорогу! В кальсоны провалился.