Узкая дорога вьется по займищу таежной реки. Скалистые прижимы с правой стороны, беспокойный Кизир с левого бока образуют многочисленные препятствия для передвижения. Избитый сотнями тысяч лошадиных ног путь мечется по прибрежному займищу загнанным зайцем, взбирается на крутые перевалы, падает с крутого склона пикирующим ястребом, скользит змеей у самой воды под вертикальными скалами и вновь углубляется в густой, высокоствольный лес. Вытягивая на пригорок груженые телеги, утопая в грязи, лошади храпят от натуги, хрустят на зубах удилами, тяжело дышат взмыленными боками. Возчики понукают бедных животных, бьют хлыстами, ругают проклятую дорогу. Оглобли трещат под напором напряжения. Колеса стонут под давлением. Грязь чавкает под ногами копыт. Давая коню короткий отдых, кто-то разводит костер. Другой хозяин с гонором кричит на горячего мерина, не давая ему пить. Одни везут продукты на золотые прииски. Другие, им навстречу, торопятся в город на рынок.

Дорога жизни. Золотой путь, соединяющий глухие, таежные прииски и уездную губернию. Когда впервые здесь ступила нога человека, неизвестно. Сколько лет по взбитой грязью трассе передвигаются продуктовые караваны, не знает никто. Как много было вывезено из тайги золота, невозможно представить. Сколько людских душ принял в себя Батюшка Кизир, ведают его холодные воды. В определениях топонимических терминов с тюркского языка Кизир переводится как Режущий. Стремительная, холодная вода на всем своем протяжении режет многочисленные каменные преграды, раздвигает горы, точит камни, срывает с берегов своих могучие кедры, дробит в щепу зажатых скалистыми тисками порогах отжившие деревья. Буйный, неукротимый нрав Кизира невозможно понять. За один час от дождя и подтаявшего снега река может поднять уровень воды на полтора метра. И тут же укротить свой пыл под ласковыми лучами солнца до спокойного состояния. Коварные, непроходимые пороги ежегодно забирают положенную дань жертвоприношения человеческими душами. Но в опытных, лоцманских ладонях Кизир — верный друг и помощник человеку. Многие охотники, рыбаки, перевозчики всевозможного груза поднимают вверх по реке на шестах утлые долбленки. Умело используя прибрежные струи и прибой, матерые сплавщики уверенно ведут свои проверенные на прочность временем лодки. Вверх по реке — на шестах. Вниз по течению — на лопашне (лопатке). Перевозить груз на семиметровой лодке-долбленке легче, быстрее, проще, чем на лошади. Многие артельщики пользуются этими условиями, имеют договор с местными лоцманами, которые за определенную плату доставляют продукты и товар до конечного пункта назначения — таежного поселка Зимовье. Там конная тропа прощается с Кизиром, уходит тайгой в сторону от реки, на многочисленные прииски Серебряного пояса и поймы реки Чибижек. Однако значительная часть старателей раз в году на лошадях — верхом и на телегах — самостоятельно посещают центр цивилизации, городские рынки уездного города. Поэтому два сопредельных пути, водный, по Кизиру, и берегом реки на конях, продолжают оживленную транспортную систему сообщения в благоприятное, бесснежное время года.

На всем протяжении пути сообщения от Зимовья до поселка Курагино — около шестидесяти верст — река и конная тропа неразлучны друг с другом, как ветер и горы. Выбирая проверенное временем и условиями направление, дорога идет по прибрежной кромке речного прибоя, редко, ненадолго углубляясь в займище и на поворотах в густой, пойменный лес. Много раз тропа теснится между скалами и водой. Таким образом, путник на берегу с тропы почти всегда хорошо видит реку и что на ней происходит. В свою очередь с лодки лоцман прекрасно наблюдает проезжающих по конной тропе людей.

В светлое время суток на реке и берегу многолюдно. Одна за другой, с небольшим промежутком, плывут вверх и вниз лодки. То там, то здесь слышны настойчивые окрики погонщиков лошадей. К вечеру оживление прекращается. Редкий запоздалый коногон торопит свою уставшую кобылу до ближайшей деревни. Да припозднившийся лоцман торопит лопашней юркую посудину по хмельным перекатам. Темное время суток — смутная пора. Мало кто из рыбаков под звездным небом кидает на плесе свою рыболовную сеть — режевку в поисках достойного улова хариуса. Редко кто из путников направляет по тропе в ночь измученного коня. Не потому, что кто-то боится зверя лютого, а оттого, что на тропе иногда шалят залетные шаромыги.

Теплый, июньский день клонится к закату. Уставшее за день солнышко завалилось за ребристый перевал. Длинные тени гор вытянулись до линии горизонта. Влажный от реки воздух наполнил прибрежную пойму займища приятной прохладой. Легкий, восточный ветерок рябит тихие плесы Батюшки Кизира. Где-то впереди волнуется, расплескиваясь волнами, речной перекат. От порывов благоприятного дуновения потоков воздуха шумит, качаясь, хвойный лес. Противоборство перемены времени суток разбивает восприятие близкой ночи. В лесу все так же чисто и светло, как днем.

Поверхность реки отливает перевернутым бирюзовым небом. На зеркальной поверхности тягучего плеса играют, образуя круги, проворные, серебристые хариусы. Вниз по течению, на небольшом расстоянии от берега, медленно спускается осиновая семиметровая лодка-долбленка. В носу и на корме два рыбака замахиваются по сторонам лодки удочками. Лоцман на корме изредка натягивает веревку, отрывая со дна камень-якорь. Носовой, не обращая внимания на мушку-обманку, внимательно наблюдает за прибрежными кустами. В лодке под брезентом уложен какой-то груз.

Лоцман не спешит. Удерживая якорем прочную посудину, бывалый таежник задерживает долбленку от скорости течения. Для неторопливого сплава есть уважительная причина. На берегу, по тропе, параллельно лодке движется одинокая подвода. Трое мужиков везут на телеге немудреный скарб. На первый взгляд кажется, что рыбаки и обозники независимы друг от друга. Однако на деле все по-другому. Лодка и телега — общая связь задуманного плана. Люди на берегу и на реке — звенья одной цепи. Цепь — хорошо продуманная теория уничтожения разбойников, промышляющих грабежами старателей-золотарей.

Неторопливо понукая своего коня, Григорий Феоктистович Панов спокойно осматривает ближайшие скалы, где могут притаиться враги. Григорий Усольцев и Иван Панов идут рядом с телегой. Спрятанное от любопытных глаз оружие готово к стрельбе. На некотором расстоянии за ними двигается еще одна подвода. Конем управляет Иван Мамаев. С ним рядом, переодетые в женские одежды, шагают трое стрелков. Рыбаки на лодке — надежный щит защиты людей на берегу. Впереди, на носу долбленки, размахивая удочкой, стоит десятник Карабаев. Опытный лоцман на корме лодки — Иван Зырянов из поселка Кордово. Под брезентом, с карабинами в руках притихли трое казаков. Вверху по реке на видимом расстоянии медленно плывет еще одна лодка с четырьмя стрелками. Один из них спрятался под брезентом — это Влас Бердюгин. Люди на берегу и на лодках играют роли обычных обывателей, путешествующих по своим делам. Однако есть завистливые, коварные уши, предполагающие, что на первой подводе в большой кожаной сумке перевозится тяжелый, дорогостоящий самородок весом двадцать пять килограммов. Но не знают злые люди, что под видом золота перевозится обычный кусок свинца, окрашенный желтой краской.

Десять дней понадобилось Федору Посохову для бумажной работы. Чернила и перо исписали пятьдесят листов дорогой, казенной бумаги. Десятки старательских фамилий Серебряного пояса с подробным описанием дат и встреч легли в основательную форму отчета вверенного помощника Власа Бердюгина. Точные приметы, характеры, поведение и реакция людей на слух о мнимом самородке могли бы стать интригующим романом любого уважаемого писателя. Да только Федор Посохов хорошо знает, что толстая папка отчета вряд ли дойдет до широкого круга читателей. Уголовное дело — удел пыльного архива тайной полиции. Стражам закона категорически запрещено разглашать секреты поиска разбойных людей. Тонкие листы бумаги, исписанные мелким почерком Федора, в лучшем случае послужат документальным уроком для начинающих агентов сыска. Опыт наследия должен подкрепляться зарегистрированными фактами прошлого, чтобы в будущем история не наступила на собственные грабли.

Старатели нового прииска как могли помогали Власу Бердюгину. Искоренение разбойничьей банды носило праведное наследие справедливости. Память о погибших товарищах, людях тайги, простых мужиках, потерявшихся на золотоносных тропах, подогревала возмущенное сознание артельщиков. Слишком много бергало погибли из-за коварной алчности зарвавшихся лиходеев. Люди пропадали каждый год. Нервное напряжение за завтрашний день вызывало возмущение и страх в сознании каждого, кто так или иначе был связан с промыслом золота: кто знает, чья очередь будет следующей. Кто получит пулю за горсть благородного металла? На чью голову упадет безжалостный топор? Кому в сердце ударит холодный, острый нож? Поимка разбойников была общим делом всех старателей Серебряного пояса. Всеобщий интерес наказания убийц порождал положительное отношение к задуманному плану. И хотя в это дело был посвящен ограниченный круг людей, Влас Бердюгин не сомневался в конечном результате. Он твердо верил, что рано или поздно преступники будут пойманы.

Одновременно с документальной описью любопытных лиц на Казанцевском прииске (так первоначально среди старателей называлось новое месторождение, открытое дедом Павлом), в городе была установлена тайная слежка за отцом Петром. Тайна бирюзового перстня не давала Власу покоя. Он не мог поверить, что Петруша был связан с бандитами. Однако беседа с прямой наследницей перстня, бабкой Ветлужанкой, давала противоречивые факты. Старушка сама отдала драгоценное украшение в его руки. Как перстень оказался в руках бандита, оставалось загадкой.

Несмотря на усердную бумажную работу Федора Посохова, Влас Бердюгин не мог дать точное определение подозреваемых лиц. Любопытных людей, желающих посмотреть на новое месторождение золота, было так много, что определиться в границах завистливых глаз не имело возможности. Люди приходили и приезжали на прииск каждый день по одному и группами, знакомые и неизвестные, доброжелательные и подозрительные, заискивающие и скрытные. Выход материнской золотоносной жилы на поверхность земли в необычном для промысла месте — на горе — порождал невероятные слухи по всей округе Серебряного пояса. Кто-то говорил, что артельщики гребут золото лопатами. Другие верили в баснословные самородки размером с конскую голову. Каждый хотел пытать старательскую удачу рядом с Казанцевским прииском. Одни с доброго разрешения, другие наглостью пытались завоевать хоть один шурф на богатейшем участке. Артельщики ежедневно пополняли ряды новых врагов. Постоянные стычки, драки, угрозы и предупреждения с той и другой стороны приводили людей в нервное напряжение. Оставалось удивляться, как до настоящего времени разрешение проблемы не привело к смертоубийству. Понятно, что в этой сплошной перипетии жестоких отношений выявить круг подозреваемых в разбойных нападениях было невозможно. Золотая лихорадка затмила сознание каждого старателя, кто желал набить карманы бешеным металлом. В этой ситуации можно было думать на каждого, кто во зле насылал на хозяев прииска дурное слово, грозил скорым возмездием или, стараясь притупить бдительность, заискивая, вымаливал у мужиков разрешения на работы рядом. Таковых было много около пятидесяти групп по три-четыре человека. Знакомые и родственники. Близкие и чужаки. Соседи и залетные старатели с разных деревень Минусинского уезда. Повальное нашествие в некотором роде напоминало щедрый урожай кедрового ореха на небольшом участке тайги, куда слетаются и сбегаются все птицы и звери со всей округи. Однако самый пик золотого хаоса начался после мнимого слуха о находке золотого самородка. Стоило деду Павлу показать муляж свинца трем парам глаз, как лихорадка охватила любого старателя Серебряного пояса, кто так или иначе был связан с промыслом благородного металла. И стар, и мал шли на Казанцевский прииск группами и поодиночке. Каждый желал посмотреть редкое чудо природы. Не часто старателям попадаются золотые самородки больших размеров. Многие не видят слитки всю жизнь. Но каждый бергало стремится найти свой фарт.

С мнимой находкой золотого самородка у каждого старателя возникают сотни вопросов: где нашли самородок, как нашли, на какой глубине? Любой опытный золотоискатель знает, что один самородок быть не может. Если нашел один, значит, рядом есть еще! Закономерность, как три отрицательные заповеди, тут же порождает алчность, корысть, зависть. От них исходят все дальнейшие беды. Может, кто-то уже наточил нож, отлил пули или собрал недовольную команду мужиков. Никто не хочет признавать законный земельный отвод. При виде самородка у многих загорелись глаза, проснулся звериный инстинкт: добыл сам — поделись с товарищем. Ситуация накалилась до предела. Никто не знает, что у артельщиков Казанцевского прииска всего лишь муляж. Тут и до греховного кровопролития недалеко. Чтобы этого не случилось, Влас Бердюгин определил скорый выход в дорогу. Дед Павел постарался довести назначенное время до некоторых лиц. Операция по уничтожению банды началась ранним утром жаркого июля.

Все сталось так, как было обговорено заранее короткими, летними ночами. Согласные на операцию артельщики выехали в глухую ночь. Сначала верхом, а потом на телегах. Григорий Феоктистович, Гришка Усольцев, Иван Панов и Иван Мамаев на двух лошадях повезли муляж самородка в уездный город. Первый участок пути, до берега Кизира к поселку Зимовье, мужики преодолели быстро, без каких-то приключений. Мозг задуманной операции — Влас Бердюгин — точно рассчитал время и место возможного нападения на обозников. В светлое время суток, днем, на большаке, при большом передвижении народа вероятность грабежа маловероятна. Удобное место — поздним вечером, в сумерках, где-то на узкой тропе у реки. Так легче и быстрее заметать следы преступления. Так ли это или по-другому, нашим героям предстояло проверить на себе.

Добравшись до Зимовья, артельщики надолго задержались. Второй, самый опасный, наиболее вероятный нападению участок передвижения — вниз по реке от Зимовья до таежного поселка Кордово — Влас Бердюгин приказал проходить ближе к вечеру. Намеренно продлевая время, мужики долго искали телеги, потом чинили якобы сломанные оглобли, заново ковали лошадей. Занимаясь делом, все внимательно наблюдали по сторонам: не смотрит ли кто за ними? Если кто-то спрашивал об их дальнейшем путешествии, они охотно рассказывали свой путь. Каждый понимал, на какое опасное дело они согласились. Возможно, кто-то из них будет ранен или убит. Однако память погибших товарищей была дороже. Поэтому никто не жалел о своем решении.

Наконец-то дождавшись назначенного часа, старатели на двух телегах выехали за поселок. За поворотом реки их уже ждали. Влас Бердюгин с помощниками и десять метких стрелков под предводительством отважного десятника Карабаева быстро заняли свои места. Две подводы и люди в лодках неторопливо двинулись вниз по течению реки навстречу неизвестности.

Первые три прижима мужики и казаки проехали спокойно. Редкие встречные подводы ближе к вечеру охотно уступали им дорогу. Возчики здоровались, обменивались редкими фразами. Одни желали им доброго пути в ночь. Другие надсмехались вслед: «Куда прете? Денег много за проезд платить?». Однако никто не заметил, что рядом со второй подводой идут, прикрывая щетинистые лица платками, в женских платьях, мужики. А в лодках под брезентом прячутся стрелки с ружьями. Все происходило так, будто запоздавшие путники торопятся добраться до ближайшего населенного пункта как можно скорее. А удачливые рыбаки плавят в лодках торбы соленого хариуса.

Нервное напряжение наших героев постепенно сменилось благодушным состоянием. С небольшой скоростью подводы спокойно проезжали один прижим за другим. Лодки на видимом расстоянии проплывали поворот за поворотом. Люди ждали нападения, но ничего не происходило. Иван Панов разочаровано смотрел на Григория Усольцева: «Все зря!». Тот настороженно посматривал на скалы: «Подожди, еще осталось полдороги, все может быть».

Пробравшись вдоль четвертого прижима, первая подвода въехала в займище. Дорога углубилась в лес. Река отошла в сторону, скрылась за густыми зарослями тальников. Вдруг с воды долетел свист рябчика. Иван Зырянов на корме лодки подал условный знак пищиком: «Внимание! Опасность!» Григорий Панов остановил коня, удивленно посмотрел на сына и свояка:

— Что такое?

Те в недоумении пожали плечами:

— Не знаем. Вроде пока все ладно.

Продираясь сквозь заросли кустов, Иван вышел на берег. Иван Зырянов и десятник Карабаев на лодке в десяти шагах приостановили сплав, незаметно качнули головами за спину: знак, будьте начеку! Иван посмотрел назад. На скале, под которой они только что проехали, валил густой, темный дым от пихтовых веток. Возможно, это был сигнал тем, кто был впереди.

— Что делать? — негромко спросил Иван, пожимая плечами.

— Езжайте дальше, — все так же спокойно размахивая удочкой, ответил Карабаев. — Только не торопитесь, пропустите нас вперед.

Иван вернулся к телеге, не оборачиваясь, поправляя груз, сказал:

— Не поворачивайте головы. Сзади, на скале — костер. Может, это упреждение передним. Едем потихоньку.

Григорий Феоктистович тронул вожжи. Конь мотнул головой, пошел шагом.

От скалы, под которой они только что проехали, шагов двести. До следующего прижима — метров пятьсот. Все расстояние тропа проходит в лесу, на некотором удалении от реки. Густой ельник и пихтач скрывают воду. Лодок не видно. Вторая подвода едет где-то сзади за поворотом. Со стороны создается впечатление, что Григорий Феоктистович, его сын Иван и Гришка Усольцев спешат успеть к ночи попасть в поселок Кордово.

Они проехали половину займища. Обычная, спокойная обстановка не давала повода для беспокойства. Однако в стороне, в чаще леса, беспокойно затрещал дрозд. За ним другой, третий. В густых зарослях кто-то был.

Перед прижимом тропа медленно сворачивала под скалу, к Кизиру. Узкое место. Справа — крутая гора. Слева — река. Человеку деваться некуда. Лучшего места для засады не найти. Что подтвердилось в ту же минуту.

От скалы, из густой подсады пихтача, медленным шагом выехали трое всадников. Бородатые, угрюмые лица. Заваленные на лоб повязки для сокрытия глаз. В руках, на луках седел, готовые ружья. На поясах, в ножнах, ножи. По бокам лошадей — топоры. Их поведение не оставляет сомнения, чего они хотят. Выехав на тропу, бандиты загородили путь. Григорий Феоктистович натянул вожжи, остановил лошадь. Гришка и Иван повернулись спинами к реке, как учил десятник Карабаев: на куртках для отличия пришиты белые тряпки, чтобы при перестрелке казаки не перепутали своих и чужих.

Сзади чавканье копыт по грязи. Из тайги, в том месте, где трещали дрозды, появились еще двое верховых с ружьями, встали сзади. Один молодой, с рыжей бородкой. Другой, здоровый дядя, с пышной, черной шевелюрой на голове и знакомой густой щетиной. Наши герои сразу узнал в нем физиономию с рисунка Власа Бердюгина. Пятеро против троих — силы слишком неравны. Неизвестно еще, сколько человек сидит в кустах. Ловушка!

— Что, мужики, сами отдадите, или мы вас стрелять будем? — надменно спросил один из троих, вероятно, главный.

— Что отдавать-то? — прикидываясь простаком, ответил Григорий Феоктистович.

— А вот я тебе сейчас пулю промеж глаз всажу, тогда узнаешь, что отдавать! — угрожая, грубым голосом сказал второй.

Гришка Усольцев незаметно потянулся к поясу, однако третий всадник опередил его:

— Руки в стороны! — щелкнул курками ружья, направил стволы на Гришку. — А ну, подай сюда, что у тебя за пазухой!

— Ничего у меня там нет, нож только, — соврал Гришка.

— Нож давай!

Гришка вытащил из ножен нож, протягивая его бандиту, шагнул навстречу.

— Стой, дале не ходи! Под ноги коню брось! — предупредил третий и махнул головой Григорию Феоктистовичу и Ивану: — И вы тоже.

— А ну, кажи свой самородок! — покачиваясь в седле, приказывал между тем Григорию Панову главный.

— Какой самородок? Нет у нас никакого самородка! — продолжал тянуть время тот.

— А мы сейчас проверим! Три шага к кустам назад! — И заднему бандиту: — Сенька! А ну, проведи проверку. В кожаной сумке смотри!

Наши старатели под стволами ружей отошли спинами к реке. Задний всадник, тот, что молодой, ловко спрыгнул на землю с лошади, подошел к подводе, откинул полог, стал шариться по вещам:

— Смотри-ка, дядька Микола, ружжо! — доставая спрятанное ружье Григория Панова, радостно воскликнул Сенька.

— Ишь как! — с ехидной улыбкой покачал головой главный, обращаясь к нашим старателям. — А говорили, ничего нет, — и молодому: — Сумку смотри!

Сенька продолжал искать дальше. Григорий Феоктистович, Иван и Гришка посмотрели друг на друга взволнованными глазами: неужели перед ними тот самый Микола Кувалин, зять Степана Нагорного, товарища Тараса? Где же казаки? Почему не стреляют?

— Есть сумка! — сладострастным, притаенным голосом воскликнул Сенька, вытягивая из-под низу тяжелый муляж. — Одначесь — золото…

Молодой дернул за сухожильные тесемки, оголил кусок свинца, опять подтвердил:

— Точно… самородок!

Бандиты притупили бдительность, обратили внимание на драгоценную находку. Их лица покраснели золотой лихорадкой, растянулись восторженными улыбками. Микола Кувалин хотел что-то сказать, однако его слова утонули в грохоте дружного залпа.

Бандиты не могли понять, что происходит. Кто-то из них уже не понимал. У второго всадника, того, что приказывал Гришке подать нож, оторвалась половина лица. Брызги крови и непонятного месива разлетелись по сторонам: меткая пуля угодила бандиту в затылок. С обезображенной головой, мешком, он завалился с коня на землю.

Другой помощник Миколы Кувалина, который все время молчал, но держал ружье с взведенными курками, неестественно запрокинул голову на спину, упал на круп своей лошади. Испуганный конь взвился на дыбы, бросился вперед. Всадник завис ногой в стремени. Увлекаемое мертвое тело потащилось по грязной дороге.

Мгновенно сообразив, что произошло, Микола Кувалин резко пригнулся к шее коня. Пуля свистнула выше его спины. Микола натянул уздечку, сумел выправить перепуганного мерина, круто развернулся и с места погнал скакуна в галоп по грязной тропе к прижиму.

Сенька с самородком в руках от страха упал на колени с округлившимися глазами. Иван Панов тут же приставил к его голове взведенный револьвер. Сенька закричал пойманным зайцем, взмолил о пощаде. Силой последней воли Иван удержался, чтобы не нажать на курок.

Гришка Усольцев в это мгновение стрелял в черного бородача из нагана. Матерый бандит прочно держался в седле игравшего коня. Конь попятился назад, споткнулся о кочку, завалился на круп. Бородач не удержался в седле, кувырком слетел на землю, выронил из рук ружье, метнулся к кустам. Гришка подскочил к нему на небольшое расстояние, выстрелил в спину раз, второй, третий. Бородач ткнулся лицом в землю, притих. Гришка оставил его, подбежал к Сеньке, ударил его рукояткой нагана по затылку, выбил из сознания, крикнул Ивану: «Вяжи!», — а сам хотел стрелять в убегающего на коне Миколу Кувалина. Однако его помощь не понадобилась. Из кустов от берега друг за другом выскочили трое казаков, на бегу клацая затворами карабинов, прицелились, вразнобой выстрелили в беглеца. Конь под Миколой споткнулся, упал. Микола колодой полетел на камни под скалой. Двое казаков побежали к нему. Третий, выбрасывая дымившуюся гильзу из патронника, подскочил к телеге:

— Где пятый? Убег, тварь!

Гришка посмотрел назад: черный бородач трещал сучками где-то далеко в займище.

— Вяжите этого крепче! — приказал казак Григорию Феоктистовичу и Ивану и позвал за собой Гришку: — За ним!..

Они побежали в тайгу. Иван стал связывать Семену руки. Подбежал Карабаев, посмотрел по сторонам, крикнул стрелкам у Миколы:

— Готов?

— Готов! — ответил довольный голос одного из стрелков.

Где-то сзади, под скалой на реке, где клубился дым, жахнул резкий выстрел. За ним еще один. Через непродолжительное время третий, и все стихло.

Карабаев проверил убитых. Казаки волоком, по грязи, притащили Миколу Кувалина. Из его простреленной груди хлюпала густая кровь. Микола был еще жив, со страхом смотрел на Карабаева, потом закатил глаза и умер. Карабаев приказал казакам притащить рядом двух других бандитов.

Из кустов вышел Иван Зырянов. Он привязывал лодку и не видел расстрела. Увидев убитых бандитов, он только и смог выдохнуть:

— Ах, ястри тя! Как телят побили…

— А как ты хотел? Чтобы они нас перестреляли? — холодно спросил Карабаев, прикуривая трубочку.

По дороге от скалы показалась подвода. За ней шли переодетые в женские одежды казаки, Иван Мамаев, Влас Бердюгин, Гришка Берестов. Казаки везли на телеге раненого мужика. Когда все приблизились до нескольких метров, Влас Бердюгин с холодной усмешкой обратился к Григорию Панову:

— А что, Феоктистович, узнаешь соседа?

Григорий Панов и сын Иван посмотрели на раненого мужика на телеге, ахнули: да это же… Васька Копырин! Свояк Афанасия Колмогорова!

— Дык… узнали. Как же это он тут, в крови весь?

— А вот так! — вместо Власа зло ответил Иван Мамаев. — Это он на скале костер жег, товарищей упреждал, что мы золото везем. Пригрели змея под боком.

— Как же так, Васька… Мы же с тобой из одного котла ели… Мы же вам место уделили… Ты же нам как свой был! — глядя в глаза теперь уже врагу, взволнованно восклицал Григорий Феоктистович.

Ничего Васька ему не ответил, отвел глаза в сторону, застонал раненым зверем:

— Рану перевяжите.

— А зачем тебя перевязывать-то? — весело ответил молодой карабаевский казак в бабьем платье. — Мы тебя сейчас и так по Закону тайги. Как вы мужиков весили, — и обратил внимание на свежие трупы. — Ой, ли, братки! А вы тут, одначесь, неплохо постреляли! Троих вповалку и одного в коновязь! Ну, молодцы!

— Один убег, пока перестрелку вели, — посасывая трубочку, хладнокровно заметил десятник Карабаев. — Федька Молохов с Гришкой догонять побежали. Кабы ночь не прихватила. Уйдет, тварь! — и к Власу Бердюгину: — Как все было?

— Все до поворота нормально шло, — осматривая трупы, ответил тот. — Твои вон хлопцы этого дымаря первыми заметили. Он, — махнул головой на Ваську Копырина, — видно, не ждал, что вторая подвода пойдет. А может, в женских одеждах казаков не рассмотрел. Как Феоктистович проехал, так сразу пихтовых веток навалил, да зажег, — и с кулаком под нос Ваське: — Так дело было?

Тот со страхом в глазах согласно кивнул головой: так!

— Ну, когда твои хлопцы карабины выхватили да за ним побежали, тот труху дал от страха: ружье бросил да в гору. Хлопцы твои пару раз выстрелили, не попали.

— …он за камень спрятался, — оправдываясь, дополнил молодой, разговорчивый казак, снимая с себя женскую юбку.

— …тогда вот, мой, — Влас похвально хлопнул Гришку Берестова по плечу, — его с лодки в задницу осадил первой пулей, — и с восторгом, радуясь своему спутнику: — Ай да Гришка! Ай, да молодца! С такого расстояния в горшок попасть! Однако саженей сто было. Да еще лодка по волнам билась. Это тебе не по коням в упор стрелять! — напомнил Балахтисоновский конфуз. — Тут, брат, ты все свои прошлые грехи замазал! — смеялся Бердюгин.

— Я как увидел, что мужик от хлопцев в гору тикает, так сразу понял, что медлить нельзя. Ну, так и пальнул промеж ягодиц, — пояснил Гришка Берестов.

Привычные к подобным ситуациям карабаевцы ненадолго поддержали смех, тут же стали пытать пленных бандитов:

— А ну, говори, сколько вас всех было! — заворачивал руку Ваське здоровенный казак по имени Хома. — В кустах еще есть?

— Нету, — стонал бандит со слезами на глазах. — Трое битых, нас двое вязаных. Один сбежал.

— Кто сбежал? Говори, как звать! Фамилию!

— Залетный кликали все… Как фамилия, не знаю.

— Перевяжите его, — приказал Карабаев своему стрелку, молодому, кудрявому парню лет двадцати пяти, ученому к ранам.

— Перевязал уже, ответил тот.

— И что?

— Не знаю, — негромко, чтобы не слышал раненый, ответил кудрявый. — Кровь так и прет! — И отрицательно покачал головой. — Не дотянет…

— Так помоги чем-то! Что стоишь? — И другим бойцам: — Поднимайте этого! — указал на Семена. — Я сейчас с ним разговаривать буду!

Двое добрых хлопцев подхватили бандита, волоком подтащили к елке у дороги, накинули на шею веревку, привели в чувство. Тот наконец-то пришел в себя, посмотрел на собравшихся вокруг него казаков, на натянутую веревку на шее, подумал, что его сейчас будут вешать, застонал глубоким голосом:

— Не убивайте, мужики! Не убивайте! У меня детки малы…

— Не убивайте, говоришь? Детки малы? — вдруг набросился на него Влас Бердюгин. — А когда мужиков по тайге убивал, думал об их детках? — зарычал как разъяренный зверь. — Когда женщин насиловали, заимки жгли, думал о том? — и, не в силах сдержаться, кулаком приложился в лоб Семена.

У бандита едва не отлетела голова. На подкосившихся ногах он опять выключился из ума, повис на веревке. Казаки подхватили его, не дали задохнуться. Кто-то сбегал с котелком на Кизир за водой, плеснули Семену в лицо. Тот быстро пришел в себя, задрожал посиневшими губами, слезно молил о пощаде.

— Говори! Сколько вас сейчас было?

Бандит назвал всех шестерых, включая себя.

— Кто у вас был наводчик на приисках? — грозно давил Влас, продолжая допрос.

Бандит трясся, как осина, пытался уйти от ответа, вдруг увидел на телеге раненого, истекающего кровью Ваську Копырина, опять едва не лишился чувств. Казаки по бокам встряхнули его как следует, потянули за веревку, давая понять, что сейчас повесят. Семен зашипел змеей:

— Не душите… Все скажу!

Веревку ослабили. Бандит отдышался, начал говорить:

— На приисках свой человек — Мишка Стелькин. Он все передавал, у кого золото богатое, когда его перевозить будут…

У наших артельщиков — минутное потрясение. Григорий Феоктистович, его сын Иван и Иван Мамаев в изумлении посмотрели друг на друга. Теперь все становилось на свои места. Власу Бердюгину вдруг стало понятно, как у залетного оказался перстень бабки Ветлужанки.

— Кто коногона убил? — подскочил к бандиту Иван Панов.

— Какого коногона? — хлопая мокрыми от слез ресницами, едва выдавил Семен.

— Два года назад, в тайге, из Сисима на лошадях ехал.

— Не помню…

— Вспоминай, сука! — ухватившись за веревку, грозно крикнул вмиг переменившийся Иван.

— Залетный… — захрипел Семен. — Залетный его на тропе встретил.

— Так ли это? — заворачивая руку на телеге Ваське Копырину, просил подтверждения могучий Хома.

— Так! Так!! — завывая от боли, орал Васька.

— Как залетного зовут? — теперь уже у Семена пытал десятник Карабаев.

— Помню, Микола как-то кликал его однажды в разговоре Егором Коновалом, — дрожал телом, мочился в штаны перепуганный бандит.

Карабаев посмотрел на Власа Бердюгина. Тот тоже на миг округлил глаза от удивления: так это же… тот самый! Однако промолчал, до поры не открывая тайны имени разыскиваемого по всей Сибири разбойника.

— Теперь говори, сука: кто в Сисиме заимку спалил с женщинами и детьми малыми? — ухватился за горло Семену Влас.

— Какую заимку? Не помню… — хрипел тот.

Хома на телеге заломил руку Ваське Копырину, повторяя вопрос.

— Микола Кувалин с Залетным «на развлечение» ездили! — вспомнил Васька, моля о пощаде.

— Кто еще?

— Малина и Забота!

— Кто это?

Иван Малинин и Федька Дьячков… вон они, все битые лежат, — изнемогая от боли, хрипел Васька Копырин.

Врешь, сука! — загремел на все займище Влас Бердюгин, подскакивая к телеге со сжатым кулаком.

Правда то! Правда!!! — орал в ответ Васька. — Я упреждал их, говорил, не ездите… а он, Микола, и слова не слушал: старший был! Говорил, надо тоску развеять, кровь разбить, пошалить по тайге!..

— Пошалить… Кровь разбить… Тоску развеять… — вне себя от ярости стонал Влас Бердюгин, осыпая Ваське, куда придется, могучие удары.

Казаки подскочили, завернули ему руки, оттащили от телеги. Тот как-то вырвался от них, коршуном налетел на тела Миколы, Малины и Заботы, вне себя стал бить убитых ногами, кулаками. Его опять поймали пятеро хлопцев, завалили на землю, успокоили. Влас метался, плакал, рвался на волю, потом постепенно затих, высвободился из рук, завалился набок, долго стонал, вздрагивая плечами. Не понимая, что с ним происходит, казаки и наши старатели смотрели друг на друга. Седой десятник Карабаев спокойно набивал табаком следующую трубку. Только он теперь знал, кто убил семью Власа Бердюгина в Сисиме.

Темнело. Казаки зажгли два больших костра, поставили котелки на огонь, дымили трубками. Шумно обламывая сучки, к дороге вернулись Гришка Усольцев и стрелок, убежавшие за залетным.

— Не догнали, — растерянно доложил десятнику бравый хлопец. — Бегуч, как мерин! Тайгу хорошо знает. Выносливый, как росомаха. Сразу в скалы полез. Знает, черт, где спасение. Мы за ним, но он, как архар, с камня на камень прыгает, на мушку не поймаешь! Кровь кое где мажется на камнях, хорошо его Гришка зацепил. Жалко, что не насовсем.

— Я думал, что хорошо угодил. Он как бревно тут упал. Однако, сволочь, прикинулся, — начал оправдываться Григорий Усольцев и покачал головой. — Крепок на рану! Я ему в спину попал, между лопаток. Думаю, далеко не уйдет. Может, и догнали бы, да быстро стемнело.

— То, что сразу не догнали, это плохо, — выпуская изо рта табачный дым, задумчиво проговорил Карабаев. — Если сразу в бега подался, далеко уйдет. Ему сейчас надо где-то отлежаться, рану залечить.

— Думаешь, у него где-то место есть притаиться? — задал наводящий вопрос Григорий Феоктистович.

— Есть! И не одно. У таких тварей всегда запас имеется!

— Хочешь сказать, на Кызыкульские заимки направится?

— Нет. Тут до Кызыкуля далеко, за двое суток пешком не доберешься с раной. Да и чует залетный, что мы сейчас по всем кордонам его искать станем. Думаю, наоборот, он в тайгу подастся. Есть предположение, что у них где-то рядом с Серебряным поясом или на Чибижеке зимовье с провиантом имеется. Ведь откуда-то они делали свои нападения на старателей, — и уже более твердо: — Надо его тутака, в ваших краях искать! Для полного исключения конфуза надо во всех старательских поселках мужиков предупредить. Вдруг где к людям выйдет?

Карабаев ненадолго замолчал, выбил о сапог трубку и, будто собравшись с мыслями, начал отдавать распоряжения:

— Слухай меня сюда, хлопцы! Значит, так. Как на реке посветлеет, Егоров Ванька, Затулин Федька и Колмогоров Мишка, грузите битых и вязаных в лодки да по Кизиру в Тубу. Там спуститесь до Тесинского, на подводы и в Минусинск, в уездную полицию. Вы двое, — указал на двух других стрелков, — поедете по всем приискам новость говорить старателям, что бандит по тайге бегает, и как он выглядит. Ты, Хома, возьми Филю и Михея. Да на Кузьмовку. Чтобы к рассвету Мишке Стелькину ласты завернули и сразу в Минусинск его, сукина сына, с мешком на голове. Будет противиться — шашкой голову с плеч без упреждения. Ну, а мы с Власом, его помощниками, со Степаном, — указал на казака, который догонял залетного, — и Владимиром, — ткнул пальцем на веселого хлопца, — погоним Залетного. А теперь на отдых: кашу поесть да прикорнуть чуток. Как зорянка запоет — подъем!

Сказал — как отрезал. Никто из казаков не задал каких-то вопросов. И так все ясно. Никто не приложил руку к папахе, не ответил слово «есть». Как не было построения перед приказом десятника. Казаки не любят солдатчины. Не умеют ходить строевым шагом. Однако дело свое знают лучше любого вымуштрованного долгими годами солдата. Карабаев не указывает своим хлопцам, как носить папаху, как чистить сапоги или следить за оружием и конем. Казак — птица вольная! Военную службу знает от деда, отца или старшего брата. За одеждой и амуницией следит сам, без наставления. На то он и казак сибирский!

Наши старатели подивились такому разнаряду.

— Как же вы малым числом, тремя группами со всем совладаете? — не замедлил спросить Григорий Феоктистович. — Где же лошади ваши? Тут без коней никак!

— Как это малым числом? — усмехнулся в ответ Карабаев. — Да у меня каждый хлопец десятка стоит! Не такие дела творили в паре и по одному. А что насчет коней, так кони сейчас будут.

— А нам что делать?

— Вам? — десятник сердечно протянул крепкую руку. — Вам большое спасибо за помощь! Думаю, вас отметят на Губернском собрании. Такие дела даром не проходят.

— А мне можно с вами? — настойчиво попросил Гришка Усольцев. — Больно уж хочется на Залетного своими глазами посмотреть да пару ласковых слов на прощание сказать.

— С нами? Что же — поехали, коли хочешь. Лишний человек нам не помешает, а только пригодится.

— И я такоже! — тут же определился Иван Панов.

— Ты? — улыбнулся Карабаев. — Едем и ты!

— А кто же на шурфах будет? Кажон день ныне дорог! Да и Наталья у тебя на сносях, вот-вот дитя будет, — пытался противиться Григорий Феоктистович за сына.

— Да что ты, тятя! Тут дело недолгое будет: день-два, и дома будем! — сконфуженно отвечал Иван.

Казаки дружно засмеялись, слушая как здоровенный, под тридцать лет сын оправдывается перед отцом. В отряде карабаевцев были и такие безусые хлопцы, кому было только восемнадцать лет.

Вдалеке от верхней скалы послышались бодрые, многочисленные шаги конских ног.

— Вахромеев, ты ли это? — крикнул в темноту Карабаев.

— А кому ж тут боле? — ответил бодрый молодой голос.

Не прошло и минуты, как из ночи к кострам вышли оседланные кони казаков. Впереди них верхом ехал бравый, молодой юнец, семнадцатилетний казак, недавно принятый в группу Карабаева за настойчивость, силу духа и высокое знание военного дела. Когда карабаевцы начали операцию по захвату бандитов, он держал готовых коней в густой тайге от посторонних глаз.

— Вот теперь, однако, все собрались! — бодро заявил десятник и призвал всех к трапезе. — Хома! Кто ныне хозяин каши? С утра маковой росинки во рту не было! Прошу к столу, уважаемые бергало!