Умерла бабка Ветлужанка игривой весной, в ночь перед Родительским днем. За неделю до этого исчезла ее кошка. Недолго ждала старая старательница свою любимую Мурку, поняла, что та ушла в последний путь: кошки всегда уходят из дома умирать на волю, чтобы ее смерть не видели хозяева. Вечером в понедельник Ветлужанка объявила своей соседке, Анне Семеновне Пановой, о своей будущей смерти, а к утру преставилась. Таковой ее и нашли соседи, на нарах в старых поселях со скрещенными на груди руками, в латаных валенках, теплом овчинном полушубке Григория Панова да старом платке на седой голове. Не было у старой более достойной одежды. Не смогла накопить за всю свою славную старательскую жизнь капитала на золоте.

Хоронили бабку всем поселком. Тихо, спокойно, без лишней суеты. Прибывший к славному празднику из города отец Петр отпел Ветлужанку по всем правилам православного обычая. Унесли старую в крепкой колоде на старательское кладбище за поселок. Закопали на невысоком пригорке под кудрявой березой. Поставили в ногах красный кедровый крест. На струганой дощечке вырезали стамеской поминальные слова: «Здесь покоится прах Рабы Божьей Тихоновой Екатерины Григорьевны». Многие, кто знал бабку при жизни удивились оным словам, потому что мало кто знал ее настоящее имя. Влас Бердюгин хотел дополнить надлежащее слово графиня, да вспомнил наказ старушки не упоминать ее настоящей чести во избежании пересудов и толков среди людей. Так и осталась бабка Ветлужанка в памяти односельчан простой, одинокой, бедной старательницей без роду и племени, кто находит свой последний приют в суровых просторах Сибири по истечении лет своих.

Поминали Ветлужанку в выгребухе, собирая продукты и вино всем миром. Не было у старой в запасах ничего, кроме соленой черемши да сумки с сухарями. Новый хозяин Козьмодемьяновского прииска, немец Штрайберг, купивший месторождение на аукционе прошлой осенью, щедро добавил к столу некоторые деликатесы, которых к весне на складах не бывает. Были тут всевозможные консервы с ананасами, мочеными яблоками, палки копченой колбасы, жирные ломтики красной рыбы, туеса свежей селедки, конфеты и пряники, да бочонок хорошего вина. Старатели дивились:

— При Мишке Стелькине такого не было… Никак немец мужиков задобрить хочет, чобы все золото к нему плыло!

Тем не менее каждый, поднимая тост в память бабки Ветлужанихи, не забывал упомянуть добрым словом Штрайберга. Поэтому к концу стола было непонятно, что это, поминки или хвала за здравие.

Присутствовавший на похоронах Влас Бердюгин искренне, мысленно помянул старую графиню добрым словом. Его совесть была чиста перед Ветлужанкой. Он передал ее фамильный перстень в руки служителей Спасского собора. И после этого почувствовал такое облегчение, будто был маленьким мальчиком без грехов и болезней!

Отец Петр, восседавший за третьим поминальным столом среди старателей напротив Власа, читал Святые, чистые молитвы, утверждающие светлый путь усопшей безгрешницы Екатерины в загробном мире. Подкрепляя свои слова кубком доброго, славного вина, добрый, честный, простодушный, открытый душой Петруша в хмельном возлиянии лобызался с каждым, кто тянул к нему свое лицо. Жизнь Божьего ставленника была полна трепещущей чистоты и благости. Недаром он добирался в эти глухие таежные края на телеге, пешком по грязи и даже на лыжах по раскисшему насту, опасаясь медведя в окружении приказных немца Штрайберга, стараясь быть среди детей своих. Здесь ему оказывали должное, почитаемое внимание. На этом прииске Петруша был важным лицом, главнее нового хозяина прииска немца Штрайберга. Представитель Православной Церкви достойно нес в народ слово Божье. И был почитаем этим народом как Бог. Потому что постоянные духовные чувства для забитого кабалой нужды, безграмотного, угнетенного человека тайги важнее, чем временная снедь и стакан вина работодателя. Загулявший старатель завтра или послезавтра протрезвится, возьмет в руки кайлу и лопату и забудет вкус вина на долгое время. А вот своего Бога, Веру будет помнить всегда, ежедневно, может, даже ежечасно, так как духовное единение со Всевышним дает силы, волю, надежду на будущее, что не может дать временное алкогольное восприятие.

Вспоминая добрым словом бабку Ветлужанку, славный Петруша не знал и теперь уже не узнает, кому он обязан своей настоящей свободой. Что если бы не покойная Екатерина да соседствующий за столом Влас Бердюгин, быть бы ему сейчас с той самой кайлой да лопатой где-нибудь в штольне на урановых рудниках под Читой. Век воли не видать в цепях да кандалах! Потому как жизнь каторжанина коротка, как сгоревшая осиновая лучинка в утлой избушке зимним вечером. Только они двое очистили от грязи его честное имя, омыли лицо родниковой водой перед народом да не разочаровали простых христиан в достоинство избранных ставленников слуг Всевышнего. Пусть, как прежде, отец Петр крестит детей Тихона и Любы Косолаповых, отпускает грехи возможные бабке Петричихе из Чибижека и медвежатнику Михаилу Самойлову или освящает новый дом Архипу Скакунову. И пусть его любимым напитком будет медовуха деда Ворогова, это не мешает видеть в нем достойного, мудрого, преданного своему делу и народу человека. Потому что далеко не каждый служитель Церкви согласится следовать в путь неизвестно куда в холод, метель, мороз, под дождем, не внимая укусам кровососущих насекомых, несмотря на преграды и препятствия, за сотни километров в глухую тайгу к простому народу, чтобы нести в массы Святое слово Бога.

Можно было поставить точку в этой старой, давно забытой истории. Да вот только осталась одна нераскрытая тайна, связанная со столкновением наших старателей с разбойниками ранним утром под селом Большая Иня. Так никто и не понял, как странно и страшно исчезла из могилы молодуха Оксана.

Долгое томление, раскаяние в тяжком смертоубийстве у поселка Большая Иня не покидали наших старателей на протяжении всего времени после случившегося. Хотя вроде и справедливо говорят: «смерть за смерть поправши», мучили их муки совести, лица разбойников иногда являлись мученикам в черных снах. Это наводило на мужиков — деда Павла, Ивана Мамаева, Ивана Панова, Гришку Усольцева — и женщин — Наталью Панову и теперь уже покойную Марию Усольцеву — страх. Трагическая смерть Марии в доме Марфы Лопатенко была не чем иным, как первым наказанием шестерым за грехи смертные. Оставшиеся пятеро ждали последующей кары с ужасом в душе и не сомневались, что рано или поздно она постигнет каждого. Нет, старатели не боялись живой физической силы. Разгульная банда Миколы Кувалина была уничтожена, сторонников Мишки Оглоблина никто не боялся. Люди боялись наказания Всевышнего. Потому что Бог видит все. В большей степени наших героев пугало загадочное исчезновение из могилы молодой девицы. В этом было мистическое предзнаменование. И это давило на души грешников семипядьными каменьями возмездия.

Однако все разрешилось просто в день поминовения бабки Ветлужанки. И ангелом, развеявшим мрак ожидания наказания, опять явился Влас Бердюгин.

После выгребухи мужики стали расходиться по домам. Наши старатели во главе со старшим артельщиком Григорием Феоктистовичем Пановым проследовали к его избе, где и произошел объяснительный разговор.

Вначале, как всегда это бывает, за длинным столом щедрого хозяина велись добрые речи в память усопшей графини. Потом под робкую чарку вина велись разговоры о старательских делах, где обсудили хваткую руку Кости Иваницкого, перемыли кости новому хозяину Козьмодемьяновского прииска немцу Штайбергу и в итоге перешли к наболевшему.

— А что, на Тараске сейчас мужиков-то грабят? — настороженно спросил у Власа Бердюгина Гришка Усольцев.

— Кто ж их будет грабить? — задумчиво ответил тот, пространно осматривая присутствовавших за столом. Ведь с вашей помощью мы всю банду как есть под корень изничтожили. Некому грабить. Разве что… Оксана, — усмехнулся в бороду, — так и она… преставилась.

— Как преставилась? — разом воскликнули мужики.

Дед Павел Казанцев от неожиданной новости выронил из рук стакан в вином, вскочил из-за стола, изогнулся коромыслом. Гришка Усольцев побелел. Иван Мамаев широко открыл рот. И только Иван Панов, казалось, остался невозмутим.

— А вот так вот, — сухо продолжил Влас. — Умерла ваша молодуха. Как есть перед Святками, этой зимой, — и лукаво посмотрел в глаза Гришке. — А ты что думал, что она вас выдаст в смертоубийстве?

— В каком смертоубийстве? — похолодевшим лицом выдохнул тот.

— Ну, как вы Мишку Оглоблина с товарищами порешили.

— А ты откедова знаешь? — оглядываясь вокруг, чтобы не слышали лишние уши, зароптали старатели.

— Я, одначесь, братья славяне, все знаю! Мне надобно знать! — пряча ироническую улыбку себе в бороду, засмеялся Влас.

— Откель?! Как? Коим образом? — посыпались любопытные вопросы.

— Потому как следили мы за вами все время, как вы в городе были да потом дорогой передвигались.

— Следили? — переглянулись между собой мужики. — А мы не видели, не ведали…

— А вам и не надо было ведать. Потому как дело тайное должно было быть, вроде как с привадой, — холодно заговорил Влас Бердюгин и обратился к деду Павлу; — Знаешь, как зверя на приваду травят?

— Знаю… — в страхе перекрестился тот.

— Так вот. Прознали мы через свои уши, что вы в город собираетесь. И решили за вами проследить, чтобы выявить тех, кто мужиков грабит, — за разговором поднял стакан, уважительно качнул головой в честь хозяина дома, выпил до дна, крякнул в кулак, продолжил. — Так вот. Мы с Федором Посоховым да Гришкой Берестовым, — качнул в сторону восседавших с другого конца напарников, — все время за вами следом ехали. Где на вид. А где и следить приходилось.

— Мы вас не видели…

— Как же вы нас распознаете, если мы в бабьих платьях следовали? — со смехом вставил слово Григорий Берестов. — Нас ведь Бедовый как что, так в женские наряды облачает. Даже бусы стеклянные для такого ферту купил, — и выругался, — тьфу ты, будь они не ладны! Да к тому же кажнодневно бороды приходится брить!..

Все засмеялись. Когда веселье прошло, Влас Бердюгин продолжил:

— Так вот, значит. Повсюду мы за вами следили. И как в городе были… Как в управление ходили. Даже то, как дед Павел губернатору тулуп промочил!

Его слова опять утонули во всеобщем веселье. Сконфуженный дед Павел покраснел, но тут же тихо спросил:

— А што, Его превосходительство не знает, кто енто дело сотворил?

— Как не знать! Знает! — с интригой ответил Федор Посохов. — Намедни обещал за тобой карабаевцев прислать, чтобы ты ему штаны стирал… Так что, уважаемый, суши сухари. Али будешь Самому новые штаны покупать!

Опять в полной избе всеобщий хохот. Не смеется только дед Павел. Бедный старатель, воспринимая шутку за правду, повалился на лавку.

— И что же дале было-то? — в нетерпении спросил Гришка Усольцев.

— Дык, дале все и шло как по разнарядке. Знали мы, ехали следом, что вам в Волчьем ложке бандюганы морды бьют. Да только не поспели вовремя. Иван, вон, — махнул головой на Ивана Панова, — калачом всех перепугал! Мы сразу поняли, что вам утром отступного не будет, встретят вас за поселком, перебьют. Ну, для этого дела я вечером Петру Заструхину револьвер передал, чтобы он его вам дал…

— Петька? Заструхин? — удивлению наших старателей не было предела. — Он что, тоже в деле был?

— Ну, в деле или нет, это вам знать не обязательно. А вот только помощь нам и вам он оказал немалую! Одним росчерком вы всю группу бандитов перебили! И за это вам… от Самого… не буду говорить от кого… так сказать… Благодарность!

— Благодарность?

У мужиков — шок! Вот на тебе! Не думали не гадали. В тоске себе горе навевали. Видели в смерти грех, но случился для жизни успех!

— Дык… что же енто получается? — как-то переосмыслив слова Власа, тряся бородой, начал дед Павел. — За убиенных разбойников с нас не причитается?

— В данном случае — нет! — твердо заверил Влас. — Вы свои жизни защищали. Я вам сам в руки оружие вложил. Свидетели есть: Федор, Григорий и Петр. Все честь по праву! На то и докладные бумаги теперь уже в архиве имеются. Конечно, если все делать по закону… — Влас тяжело вздохнул, — тогда бумажное разбирательство длится долго будет: что да как, да зачем… Но потому, кто вас прикрыл, бумажные обязательства исключаются. Так что живите спокойно! Ни в чем себя не корите. Вы тогда поступили правильно!

— И кто же то нас «прикрыл»? — от волнения не своим, чужим, каким-то даже загробным голосом спросил дед Павел.

— Зачем тебе все знать? — усмехнулся Влас, но по тому, с каким уважением на него посмотрели Федор Посохов и Гришка Берестов, всем стало понятно, кому обязаны наши старатели.

— А что же с той девкой-то сталось? — перебивая затянувшееся молчание, поинтересовался Гришка Усольцев.

— С девкой? С какой девкой? — удивился Влас, но тут же вспомнил. — Ах, с Оксаной, что с бандюганами была… а ничего не сталось. Это мы ее из могилы откопали, потому как жива она была.

— Как это жива? — в страхе перекрестились мужики.

— А вот так, жива. Когда вы в ту ночь в доме Петра Заструхина под гармошку плясали да хвалились калачом, мы за околицей караул держали. Петр Заструхин нам доложил перед рассветом, как дела обстоят. Как ты, Гришка, молодуху в кладовку водил, но вместо нее оказалась твоя жена, — Гришка Усольцев покраснел до кончиков ушей: конфуз! — Как Оксана побежала на доклад своему Мишке с товарищами. Мы тут сразу поняли, что дело без смертоубийства не обойдется. Вот тогда я Петру револьвер передал, чтобы он вам его отдал. А потом раньше вас банда за околицу поехала. Мы видели, как они для вас яму копали, как сосну на дорогу валили. Ну а потом вас встретили. Опять же, не успели мы вам на помощь поспеть. Быстро у вас все получилось: трах-бах — и готово! Не стали мы вам мешать, все со стороны видели. Потому что знали, что Мишка Оглобля — это всего лишь щуренок. Большая рыба оставалась на воле.

— И вы видели, как мы их закапывали?

— Видели. Все видели! И как закапывали, как могилу мусором заваливали. И как Гришка коня убил: правильно и сделал, потому что другого выбора не было.

— А что потом?

— Потом? Когда вы уехали, мы к могиле подошли. А из-под земли — стоны. Молодуха, видать, в себя пришла. Откопали мы ее, хотели помочь, допросить, но она безумной была. Так мы ее и отпустили, думали проследить, пойдет или нет «крупной рыбе» на рассказ. Но нет. Не пошла Оксана. Так как не могла понять куда идти. То между сосен бродила, пока мы могилу закапывали. Потом по лесу бегала, хохотала да все кричала: «Калач! Калач!». Нам же ее пришлось вечером направить в поселок, где ее и нашли люди.

— Так что же то получается? Не сама молодуха из могилы выбралась?

— Да нет же, — смеялся Влас Бердюгин. — Вон и Федор с Гришкой подтвердят!

— Да, — согласно кивнули головами последние. — Мы ее из земли вытащили да домой отправили.

— Что ж вы это… да как же… почему нам раньше не сказали? — не скрывая волнения и облегчения, наперебой заговорили наши старатели: дед Павел, Иван Мамаев, Иван Панов и Гришка Усольцев. — А мы то здесь все передумали! Столько молитв да поклонов принесли, колени разбили перед иконами, а оказалось все просто!

— Да. Не сказали. Потому что так было надо! — сурово ответил Влас Бердюгин и поднял полный стакан вина. — Что же, мужики-старатели, господа бергало! За вас я пью! За вашу силу, смелость, стойкость духа, за правду и веру! Да будет вам в деле вашем нелегком удача и фарт! А в жизни — уважение да любовь!

Немного позже изрядно захмелевший, радостный и довольный дед Павел отлучился ненадолго, сбегал домой, вернулся, отозвал Власа Бердюгина в сторону:

— На вот… передай ему!

— Кому? Что? — плохо понимая, что от него хочет старый старатель, недоумевал Бедовый.

— Дык… Самому губернатору передай! — протянул золотой самородок размером со спичечный коробок. — Проси у него за меня прощения… сам я явиться не могу — дела! За то, что я ему штаны подмочил… пусть себе новые купит!