Стрелки часов показывают половину второго. Ночи или дня? Часы остановились, кончился завод. Последний раз Топ заводил их двое суток назад. Где-то около шести часов утра после того, как упал. Полного завода пружины хватает на сорок с небольшим часов. Так написано в паспорте. Заводить колесико надо ежедневно, в одно и то же время. Для него правило: сразу, как просыпается, заводит часовой механизм.

Вчера Топ пробовал крутить колесико на рассвете. А завести часы так и не смог. Слабые пальцы отказываются подчиняться. И вот результат. Теперь продолжение суток ему будут подсказывать только рассвет, закат или солнце. А его сегодня нет. Небесное светило где-то там, за густыми облаками, прячется на недосягаемой высоте от назойливого дождя.

Тайга окутана непроглядным туманом или низко опустившимися облаками? Не понять. А может, это водянистое марево, которое словно зависло. Он чувствует воздух, перенасыщенный влагой. Деревья, кустарники, трава, земля пропитались водой до предела. Густые ветки пихт склонились под тяжестью скопившихся капель. Кусты можжевельника нахохлились серебристой росой. Загрубевшая трава выгнулась коромыслом, едва держатся тонкие стебли под натиском избыточной влаги.

От земли тянет парной прохладой: напитавшаяся грязь отторгает из себя излишки воды, которые скапливаются в маленькие лужицы. И наконец-то собираются в крохотные ручейки. Один из них пульсирует где-то за головой. Слышно, как ритмично булькает вода, перекатываясь через кочку. Да вот только не дотянуться туда. Не хватает сил даже приподнять голову.

Зябко. Как в раннее утро перед рассветом. Состояние похоже на то, когда просыпаешься под открытым небом после ночевки у костра, который прогорел до углей и не может согреть продрогшее тело. Или на глухарином току, когда подкрадываешься под песню токовика, а петух почему-то замолчал. Может, услышал охотника и оборвал древнее точение. Ждет неизвестно чего полчаса, час. А ты в ожидании второго колена занемел в одной позе. Чувствуешь, как разгоряченное тело пробирает легкий морозец. Быстро пробирает до костей: вокруг снег, температура воздуха отрицательная. В такие моменты становишься равнодушным: «Да черт с ним, с глухарем. Сейчас бы погреться у костра!..» И только сила охотничьего инстинкта заставляет ждать.

Здесь все по-другому. Нет того, кто бы тебе помешал согреться. Страх туманит разум: Топ не может развести костер. Остается одно: в очередной раз «вжиматься в себя», что есть сил кутаться в короткую телогрейку и какое-то время, наслаждаясь остатками тепла, довольствоваться забытьем.

Тело трусит мелким ознобом. Как ни кутайся, в мокрой одежде не согреешься. Хоть и не капает сверху, а телогрейка все равно напиталась влагой. Влажность воздуха сто процентов. Сейчас дупла старых кедров – и те отпачивают. Ватные штаны, фуфайка – тем более. А может, это все на нервной почве? Бывает же такое: о чем-то думаешь или представляешь, то и происходит. Или кажется? Как в тот раз, когда Топ возвращался домой после службы. На дворе лето, июнь, жара, а его морозит от волнения перед встречей с родными и близкими. Так же и здесь.

Топ постоянно думает о родных, вспоминает, представляет их. Что сейчас дома? Ждут ли, ищут? Что сейчас: утро или день? Определить нечем, часы стоят. На первый взгляд, шествует серый день. А может, утро? Только позднее, часов десять или около того. Боле точно не определить. Все равно солнца нет. Топ еще раз приподнял часы, посмотрел на циферблат. Стоят стрелки. Нет никакого движения. Маятниковая пружинка выдохлась. А у него нет сил ее завести.

Сразу же вспомнил Светлану. Вот кто сейчас переживает! У жены под глазами тени. Так всегда бывает, когда она не спит ночь или две. Глаза красные, заплаканные, несмотря на синь очарования. В обычное время, когда все хорошо, у нее самые красивые глаза на свете. Как бездонное ущелье среди гольцов в ясную погоду. Когда он увидел Светлану в первый раз, «сорвался» в эту бездну. И до сих пор не может выбраться назад. Потому что не хочет.

У мамы наверняка поднимается высокое давление. Это от потрясения и неизвестности. Слишком часто ей приходилось в жизни ждать, тревожиться, переживать. Эти чувства рваными ранами рубят сердце, которое устало от неведения и переутомления. От волнений сжимаются кровеносные сосуды. А от этого становится только хуже.

Вдвоем, Людмила Матвеевна и Светлана, «наседают» на отца, торопят в дорогу: «Иди, ищи!» Но Степан Гаврилович, мужик, как и он – охотник, одной таежной крови с сыном, более здраво оценивает ситуацию. Хотя к этому времени уже понимает, что с сыном действительно что-то сталось, но старается делать все более благоразумно. Понимает, что одному ему не справиться. И, наверное, собирает поисковую команду.

Конечно, к этому времени в деревне об отсутствии Топа знают все. Как это бывает тогда, когда происходит что-то важное, неординарное. Сначала собираются обсудить и только потом – действовать. Какой же сегодня день: обсуждения или действия?

Было бы лучше, если бы поиски начались с этого утра. Мужики за день к чему-то продвинутся. Хотя бы узнают, в какой стороне его искать. Пусть это будет маленьким шагом к успеху, к желанному и скорому спасения. Долго Топ не протянет. Он понимает, что конец не так долог, хоть и старается не думать об этом. И старается относиться к этому равнодушно, как к кедровой шишке с пустыми зернами, которую не грызет ни кедровка, ни бурундук.

Топу хочется знать, отчего он умрет. От голода, холода, жажды? Или еще каких-то факторов, возможно, ему неизвестных? От голода, конечно, нет. Без еды человек может протянуть две недели. Или больше. И вообще Топ совсем не хочет есть. За двое суток ни разу не возникло чувства голода, как это бывало раньше, когда он находился в тайге. Кажется, вот только пообедал, поел хлеба с салом, а прошел пять километров – и в желудке опять «червяк свербит», впору останавливаться и разводить костер.

Если бы ему захотелось перекусить, еда вот она, рядом, под головой. Еще в первый день, утром, как только повернул голову, Топ нашел холщовый мешочек с салом и хлебом. Он упал рядом, на расстоянии вытянутой руки. Содержимого пакета хватит на сутки, если не экономить.

Топ всегда с собой в тайгу берет запас пищи с некоторым расчетом: идешь на день – бери еды на три. Если экономить, можно легко протянуть два-три дня. Даже на ногах. К тому же во время перехода в тайге часто встречаются ручьи. А после сала всегда хочется пить. Может быть, сейчас именно это отбивает чувство голода: поешь – захочешь пить с большей силой. А воды нет. Эх, лучше бы рядом упала бутылка с водой…

То, что смерть наступит от холода, тоже неправдоподобно. Как бы Топа ни морозило, все равно температура тела достаточно высокая, чтобы сердце не остановилось от переохлаждения. Гораздо выше, чем окружающего воздуха. В тайге, возможно, градусов пятнадцать или чуть больше. Кто мерил? А тело горит огнем. Почему? Непонятно. Странно, что сразу совмещаются два ощущения: озноб и жара. Как при ОРЗ. Может, это начало болезни?

Возможно, Топ простыл, все-таки натянуло мокрой прохладой от земли. Наверно, это так. И дыхание сухое, горячее, как от раскаленной печи. Подставишь к губам ладонь, выдохнешь – и кажется, что мгновенно высыхает мокрота. Ощущение такое, что внутри пышет жаром ведро раскаленного песка.

Скорее всего, Топ умрет от жажды. Нестерпимо хочется пить. Свой последний глоток воды из неполной бутылки он сделал еще вчера ночью, больше суток назад. После этого ему удается только лизать языком мокрую ладонь. Капельки скопившегося на ветках дождя, которые Топ собирает скрюченными пальцами. Однако эта влага только слегка мочит язык, тут же высыхает, не попадая в горло. А влажный воздух испаряется, даже не попадая в легкие. Топ чувствует это. Эта мысль «убивает» больнее, чем мысль о будущем.

Сейчас ему кажется, стоит только встать на ноги, подняться, пройти до ручья – и он выпьет весь ключ до дна, до камешка, переберет губами мокрый песок. Насладится нежной прохладой вдоволь. Насколько позволит обезвоженный организм, будет пить час, два, три… Сколько угодно. Пока не высушит говорливый перекат. Да что там этот ключ! Он выпьет все реки, озера, растопит холодные ледники в гольцах. Будет насыщаться бесконечно, пока на это хватит времени и сил. Вот только бы подняться, встать на ноги. Пройти несколько десятков метров. А для этого и надо-то всего лишь перевернуться на живот.

Что же это он лежит? Ведь в руках есть сила, могучая, великая! Способная приблизить горы, повернуть вспять реки. Он сейчас встает без лишних проблем. Сначала – на колени, а потом – и на ноги. Шагнул. Как всегда. Отдохнул, отлежался – и сила вновь заполонила его бренное тело? Топ опять может двигаться! Тогда что же так долго лежал, не пробовал подниматься?! Быстрее к ручью, напиться воды! А потом все остальное. Собрать котомку, достать ружье и – бегом домой! Упредить всех: «Вот я, живой и здоровый!» Шагнул вперед раз, второй. Не удержался, побежал к ручью, перепрыгивая через колодник и кочкарник. Все ближе желанный берег. Ах, леший, зацепился за кочку ногой. Споткнулся, упал. Носом – в перегоревшую золу. Горячую, раскаленную. Откуда она здесь? Кто выбросил шлак из кочегарки?..

Топ открыл глаза: тишина. Все так же лежит в прежнем состоянии, на спине под лабазом. Вокруг нахохлившаяся мокрая тайга. Мелкий туман или сгустившиеся облака все так же ситом распыляют мокреть. Где-то далеко едва слышно булькает ключ. Значит, он не вставал и никуда не бежал? Что это было?..

Хотелось верить, что это только сон. Не заметил, как уснул. Анализируя, вспомнил случай, как в недалеком 1994 году его кусал энцефалитный клещ. Он так же «гонял гусей» по палате в красноярской краевой больнице. А Светлана успокаивала, даже применяла силу. Тогда тоже все было, как будто в реалиях. Топу казалось, что чувствовал себя нормально. Он здоров и бодр. Но в то же время (он помнит это хорошо) совершал такие поступки, о которых стыдно вспоминать. И зачем ему надо было переделывать в палате электрическую проводку? Или перестилать полы? Потом Топ смеялся над самим собой. Жене было не до смеха, так как во время буйного поведения удержать его было достаточно тяжело, уговорить – невозможно. И только какой-то успокаивающий укол уложил его обратно на кровать. Может быть, и сейчас сознание тревожат галлюцинации? Если это так, то получается – началось?

Да. Его положение незавидное. Сдохнуть в тайге одному, без чьей-то помощи, да еще в безумном положении, дураком, не пожелаешь никакому врагу. А может, и к лучшему? Ничего не понимать, проводить остатки жизни в приподнятом настроении, чем мучиться от жажды и бессилия, осознавая, что наступает твой последний час? Как в промысле на любого зверя.

Топ старался добывать добычу гуманным способом. Стрелять – так в убойное место. Ловить – так давком или гнетом. Чтобы животное не мучалось. Как он сейчас. Было бы лучше, если бы Топ упал с лабаза и разбился сразу и не понял, что умер? Примерно так, как после падения какое-то время не мог понять, что с ним произошло.

Страшно то, что человек не чувствует границу перехода из нормального состояния в безумное. Все происходит как обычно. Как после угарного дыма, когда легкие заполонены ядовитым смертоносным газом, который впитывается в кровь и попадает в клетки головного мозга. В результате они от недостатка кислорода начинают погибать. Отсюда – потеря ориентации, неконтролируемые действия. Итог бывает однозначен. Бесполезно сопротивляясь, клетки едва выдерживают более пятнадцати минут. В результате наступает летальный исход.

Подобное состояние Топ уже испытывал. И не единожды. Может точно вспомнить, описать предрасположение к безумию. Свои ощущение перед той границей, за которой наступает «палата № 6». Первый раз это произошло на Большом белке, в обыкновенную промысловую осень, на соболевке. Когда они с другом Василием с раннего утра петляли по тайге в поисках желанных стежек. Все было как обычно: мягкий двадцатисантиметровый снег, нахмурившиеся облака, горные увалы, кедровые колки, работающие по соболю собаки. Запомнился и день, 14 октября – Покров.

После пушистой переновы лайки работали отлично. К девяти часам утра в дупле старого умирающего кедра нашли полосатого аскыра. Шоколадный кот после ночной охоты, изрядно наследив по завалам и курумам, наконец-то сытый и довольный, залег в сухом, теплом стволе таежного гиганта. По всей вероятности, в данных угодьях хищник чувствовал себя настоящим хозяином альпийской вотчины. Привык добывать мышей и шадаков (лесная пищуха) безнаказанно. Может, даже ни разу не видел собаку и человека. И не желал отдавать свою шкуру просто так, даром, «за здорово живешь». Соболь затаился где-то в глубине ствола дерева и, не подавая никаких признаков жизни, ждал, когда громкоголосые враги оставят его в покое.

Опытные лайки, одна из которых Люська, были достаточно «вязкими» и злопамятными, хорошо помнили боль и обиду, нанесенную им когда-то острыми клыками «кошачьей братии». Не желали отступать от конечной цели – когда наконец-то пушистый царь россыпей и завалов окажется в котомке у хозяина. Они, как и люди, тоже стремились доконать желанную добычу.

Бесконечный поединок – кто кого – длился несколько часов. Собаки яростно рвали зубами прогнившие ткани старого полусухого кедра, углубляли пустотелое чрево дерева клыками и когтями, явно указывая: соболь здесь! Топ и Васька, как могли, помогали собакам, «пекарчили полосатика»: расширяли топорами дупло, выбивали шестом перегнившую труху, и наконец-то развели в корнях дымокур. Однако аскыр затаился где-то в глубине ствола, да так «плотно», что был недосягаем для своих врагов.

Время близилось к обеду. Собаки несколько «остыли». Охотники проголодались. Было решено здесь же, рядом с кедром, вскипятить чай, перекусить салом и сухарями. Дымокур «шает», собаки работают. Куда он денется, соболь? Они развели второй костер, набрали в походный котелок из ручейка воды, развязали котомку, достали немудреные харчи. Голодные собаки в ожидании подачки приблизились к обедающим хозяевам. «Караулить» соболя остался дымокур.

Первым подозрительный шорох услышал Вася. Он ближе всех стоял от кедра, где засел аскыр. Какое-то время, соображая, «не послышалось ли», Васька напряженно поглядывал на собак. Последним в тот момент было не до соболя. Горсточка желанных сухарей напрочь затмила все острые чувства обоняния животных, обязанных сторожить путь аскыра к свободе. Тогда Вася возложил собачьи обязанности на себя и, как был с горячей кружкой «купеческого» чая в одной руке и сухариком в другой, поспешил за дерево. И вовремя. Потому как хитрый соболь, воспользовавшись тишиной, вдоволь наглотавшись дыма, уже хотел сделать решающий прыжок в сторону спасительной россыпи.

Василий был начеку! Изображая танец народов Севера, нервно притопывая, обливаясь кипятком, чуткий охотник загородил собой все пути к бегству предприимчивому полосатику. Перепуганный соболь метнулся на кедр, достаточно быстро, в несколько прыжков, достиг невысокой макушки и присел на открытом сучке. Дальше – как «по расписанию». Меткий выстрел из малокалиберки, точное попадание, мгновенная смерть зверька, падение добычи и… Дальше можно добавить: шкурка – в котомке.

Но все всегда происходит так. Перед решающим выстрелом Топ подумал, что соболь, падая, завалится вон на тот разлапистый сучок. Что и случилось. Несколько раз, кувыркнувшись, мертвый аскыр комком плюхнулся на густую лапу кедра. До нее от земли было около пяти метров. Чтобы достать, надо было кому-то лезть наверх. Но как бросить горячий, желанный, оживляющий «купеческий» чай, разлитый по кружкам?

В такие минуты сразу же возникает вопрос: что дороже – соболь или чай? Ну конечно же, чай! Мертвый аскыр, куда он денется? А чай остынет! Так они и сделали. Продолжили трапезу, запивая сухарики вкуснейшим кипятком. В это время приглушенный костер в дупле кедра томился, парился, дымился. В какой-то момент Вася логично заметил, что «дыма стало больше, как бы ни полыхнуло…» Что и случилось в следующее мгновение.

Огонь взорвался в долю секунды, разом, молниеносно, как от удара молнии. Да такой сильный, как в железоплавильной домне. Так горит только порох. Сухая труха перегнившего дерева запалилась бензиновыми парами. Жаркое пламя стремительно охватило основание могучего умирающего гиганта.

Первые минуты Топ и Вася пытались затушить огонь снегом, забивали пламя суконными куртками. Однако все попытки казались безрезультатными. Надо было срочно доставать стреляного соболя. Иначе желанная добыча грозила опалиться от высокой температуры. Медлить было нельзя. В следующую минуту, как-то приостановив беснующееся пламя, они прикрыли дупло своими куртками. И это дало шанс.

В то время как Василий хаотично перевыполнял нормы противопожарной обороны, со скоростью снежной пушки бросал в огонь комья снега, Топ проворно взбирался вверх по стволу горящего кедра. Вот тогда ему и пришлось впервые испытать ощущения загнанного в дупло соболя. Все закончилось благополучно. Топ сбросил соболя Васе, потом как-то спрыгнул вниз сам. Но то состояние, преследовавшее его последующие несколько часов, когда наглотался смоляного дыма, помнит как сейчас.

Сколько Топ пробыл на кедре в густом смолистом, едком дыму? Минуту, полторы? Этого времени было достаточно, чтобы его состояние находилось на границе дурмана. Сразу после того, как он спустился, все было нормально. Если не считать, как долго пришлось выгонять из легких сизый воздух, кашлять да сплевывать на снег смолистую слизь. Все началось чуть позже, когда они пошли с Василием в гору.

Топ шел за другом, но не понимал, куда и зачем они идут. Рядом бегали какие-то существа (собаки), впереди шел человек, но Топ не узнавал, кто это. Хватал снег, зачем-то скатывал снежки, бросал их в сторону, пинал колодник. Находился в какой-то эйфории, отключенным от мира сего. И долго потом не мог объяснить свое состояние, где вроде бы все помнил, но не мог дать здравую оценку своим действиям, зачем он это делал.

Позже все вернулось на свои места. Как будто «включившись» или проснувшись, Топ смотрел по сторонам, соображая, где находится, почему болит голова и так тяжело бьется сердце.

Второй эпизод отравления дымом произошел позже. Примерно через год, в начале лета. Когда они с Виктором, братом Василия, ходили куда-то по праздной тайге. Причину того путешествия объяснить трудно. Просто встретились, сговорились и пошли «в далекую тайгу», где еще ни разу не были. Что в переводе на языке местных охотников понимается так: «дурная голова ногам покоя не дает». Любому таежнику хочется знать – что там, за линией горизонта. А когда попадаешь «туда», влечет еще дальше.

Так вот. Шли они долго, упорно. С раннего утра до позднего вечера. Остановились лишь единожды для того, чтобы перекусить да набраться сил. Если вычесть один час на обед, то «полного хода» без остановки насчиталось пятнадцать часов. Соответственно – путники устали. Да только что для молодых промысловиков однодневный переход налегке? Одному – двадцать пять, второму – тридцать пять лет! В такие годы не знаешь, где сердце бьется. Но отдохнуть несколько часов все одно не помешает. Хоть и лето на дворе, месяц июнь, ночи короткие.

Но все равно сумерки и усталость свое берут. Вот уже половина одиннадцатого, над тайгой тучки дождевые сгустились, темно. Остановиться бы, запалить дранощепину да ночевать под кедром. Но где-то неподалеку должна быть старая палатка. В тепле, у печки, на нарах, спать все-таки веселее. Дошли, дотянули.

Нашли старую палатку. Она представляла собой подобие маленькой избушки высотой в четыре ряда, накрытой капроновым шахтерским рукавом. Длина – два метра. И ширина такая же. Высота – не разогнуться, можно только ходить кренделем да сидеть. Вдоль стен – нары, каждому свои. Посредине, у стены – место для печки. А жестяная буржуйка с тремя коленами труб лежит на нарах, в сухом, непромокаемом месте. Хоть и темно в палатке, они очень быстро разобрались. Посветили спичками, нашли свечу, освоились. Поблагодарили шадака за то, что натаскал на нары травы. По всей вероятности, старательный косарь собирался зимовать, да попался в зубы аскыру: вся заготовленная трава цела, а хозяина нет. Что же – бывает.

Виктор и Топ раздвинули траву по сторонам, разделили по нарам. На место стожка установили печку, разожгли ее, вскипятили чай. Едва «приголубили» по кружке, глаза сами стали слипаться. Усталость взяла свое: пятнадцать часов на ногах по тайге – не шутка. В палатке тепло, уютно, хорошо. На нарах – мягкая шадачина (трава лесной пищухи) так и зовет прикорнуть.

Легли путники, уснули. Печка горела жаркими дровами. Перед тем как закрыть глаза, Виктор заметил, что в палатке «кумар», слишком много дыма. Однако объяснили это тем, что жестяной печке достаточно времени, прогорела и подсекает дым. Ночью кто-то из них просыпался, еще подкидывал на угли дрова, подживлял огонь. А в носу першило от дыма. Легкие «горчили». Голова раскалывалась от боли.

Утром Виктор и Топ не могли подняться с нар. Состояние было таково, как будто каждый из них не спал неделю, ежедневно отрабатывая в забое шахты по две смены. Тело налилось свинцом, голова каменная. Стоило огромных усилий пошевелить рукой, ногой, приподнять голову. Думали, что это все от вчерашнего перехода, почему и было решено отдохнуть еще хоть несколько часов. Так продолжалось до вечера.

Только перед закатом солнца им стало немного лучше. Надо было что-то делать, наготовить дров, принести воды, приготовить обед. В первую очередь хотели затопить печь. Перед этим, при дневном свете, Виктор заметил странное, черное пятно вокруг буржуйки – следы медленного горения сухой травы, на которую они ночью, в темноте поставили, а потом затопили печь. Остатки растительности, сухой травы, собранной шадаком, когда они уснули, от высокой температуры начали тлеть.

Убогое помещение заполнилось густым дымом. Только благодаря тому, что старая палатка имела в крыше достаточное количество дырок, они остались живы. Если бы такое произошло в избушке, к утру в бревенчатой «домовине» лежали бы два трупа.

Топ недаром вспомнил эти два случая. Его теперешнее состояние похоже на то. Общее ощущение – как при повышенной температуре тела: тридцать семь и пять. Самая отвратительная, но организм еще борется с начинающейся болезнью. Общее недомогание, усталость, озноб, жар, жажда, безразличие, сонливость. Полный «букетик». Не в силах долго сопротивляться недугу, клетки головного мозга отказываются функционировать в обычном режиме. И происходит отключение. На русском языке – безумие. Тогда, наглотавшись дыма, Топ тоже «отключался» на какое-то время. Пораженные клетки в результате кислородного голодания отказались работать в нормальном режиме. Его «посещали» галлюцинации, он совершал неадекватные действия.

Разница в том, что тогда клетки мозга были отравлены, а сейчас они обезвожены. В тот раз Топ мог исправить положение. После дыма возвращался в обычную среду, дышал воздухом. Сейчас же, без воды, вернуться к нормальному состоянию невозможно. Его безумие будет повторяться все чаще, что в конце концов приведет к смерти.

Все произойдет просто и естественно. Топ привык вещи называть своими именами. Если ты пребываешь в жизни, радуйся, воспринимай ее краски во всей полноте! А в лицо смерти, если ты таковое видишь, смотри просто, достойно, без истерик, слез и жалости к самому себе. Ведь «старушке с литовкой» безразличны твои порывы. Если она пришла за тобой, то не посмотрит, какой ты хороший, красивый и добрый. Раз есть плоть, значит, когда-то наступит конец. Для всех. Кто-то раньше, кто-то позже. В зависимости от обстоятельств. А то, что ты будешь просто лежать и просить у «костлявой» милости, не придаст тебе чести, не продлит существование.

Но прежде всего надо думать, как помочь самому себе, хоть как-то действовать, а не уповать на милость Божью. Не случайно говорят, что Господь помогает не тому, кто молится, а тому, кто борется. Топ об этом знал давно, потому и не думал о смерти. Не допускал мысли, что умрет, потому что его ждут дома. И рано или поздно придет помощь.

Надо обязательно дождаться людей – тех, кто его ищет. Может получиться так, что они, потратив столько сил и времени, придут, а он – мертвый. Нет. Надо обязательно дождаться поисковой команды. Топ чувствует, что мужики очень скоро должны прийти. Слишком много времени прошло, как его нет дома.

Сегодня – третий день. Вполне возможно, они могли быть здесь сегодня, если бы Топ сказал Светлане точно, куда, в какое место уехал…

Еще одна ночь одиночества. Возможно, его найдут только завтра вечером. Как протянуть еще сутки? Не сгореть от жажды? Надо собирать ладонью скопившуюся на ветках влагу, большие глаза дождя!..

Действительно, почему Топ не заметил раньше, как «кислую мокреть» заменили «прозрачные горошины»? Недавно в воздухе порхали, кружились микроскопические, похожие на гнус, мошку, точки. Теперь откуда-то из магниевой глубины облаков вылетают продолговатые «картечины» живительной влаги. Разрезая воздух мягким шипением, они глухо тукают в промокшую траву, похоже на удары пионерского барабана на школьной линейке. Этих капель много, как пчел на пасеке. Каждая пчела, напитавшись сочным нектаром, возвращается к своему улью, чтобы заполнить восковые соты. Вот бы сейчас испить эти соты!..

Топ подвинул голову немного в сторону, чтобы пролетающие капли падали на лицо. Как можно шире открыл рот: может, хоть сколько-то из них попадет. Собирая воду, увеличивая площадь захвата, Топ раздвинул «бабочкой» ладони. Подобная затея оказалась смешной: ртом ветер не поймаешь, стаканом дождь не соберешь. Сколько дождевых капель прилетит в лицо? Десять, двадцать за одну минуту. Мало. Не хватает намочить растрескавшийся язык.

А дождь скоро кончится. Вот если бы увеличить площадь захвата для капель! Он вспомнил железную крышу своего дома, откуда капли скатываются в жестяной желоб, а потом стекают в двухсотлитровую бочку. В хороший, рясный ливень бочка наполняется за час. А если идет затяжная многодневная мокреть, Светлана едва успевает откачивать воду для стирки. Но ему не надо двести литров воды. Хоть бы стакан!.. А как его добыть? Да уж, был бы хоть какой-то кусок целлофана. Можно было бы… А дальше – как удар колотом по голове. Наконец-то дошло!

Озябшими, негнущимися руками Топ схватил вещмешок, перетянул через себя, накинул на поваленную пихту слева. Какое-то время старался «поймать» рундука на ветках, долго направлял накидку себе в рот. Полная площадь капронового вещмешка с накидкой оказалась достаточно просторной, чтобы собрать падающие капли воедино. Пришлось ждать несколько минут, пока дождь намочит брезент, скопится в единую массу и достигнет края рукава. Прошло не меньше десяти минут, прежде чем первая капля докатилась и упала ему в рот. За ней вторая, третья, пятая. И наконец-то они превратились в тоненький ручеек размером не больше иголки.

Тонкая миллиметровая нитка медленно, но уверенно стекала с плотного материала ему в рот. Первые мгновения Топ не мог ощутить этой живительной влаги, так ссохлись ткани слизистой оболочки во рту. И вдруг как будто горячая кедровая смола расползлась по нёбу. Горечь, соль, слизь, желчь, какая-то отвратительная пена заполонили вкусовые качества. Отвратительно, неприятно ощущать на языке растопленную смердящую жажду возвращения.

Не желая терять драгоценность влаги для продолжения существования, стал глотать это мерзкое наполнение. Как умирающий человек хватает последний глоток воздуха, так и он, спасая сгорающий от обезвоживания организм, не мог выплюнуть такую противную слюну. Он знал, что сейчас для него каждая капля воды дороже золота.

Очень быстро вода растворила смолистый налет засухи. Топ почувствовал знакомую влагу, которая уверенно напитывала горящие ткани языка, растрескавшегося нёба и полопавшихся губ. Появились первые привкусы аромата, свежести, благоухания дождевой влаги. И казалась она несравненно освежающей, чистейшей и прохладной.

Трудно представить, насколько ароматна и приятна была тонкая струйка воды, собранная на небольшой площади капронового вещмешка. Нормальный человек, прикоснувшись языком к плотной ткани мешка, ощутит горечь. Поверхность вещмешка пропитана соленым потом спины, смешана с пылью дорог и ветров. Теперь же, омываемая водой, вся грязь стекала ему в рот. Топ не обращал на это внимания, наслаждался, считая, что еще никогда в жизни не пил такой вкусной, свежей воды.

Дождь шел. Тугие капли били по брезентовому рундуку. Скапливаясь, вода образовывала желанный ручеек, который по наклонной плоскости стекал ему в рот. А Топ просто лежал с закрытыми глазами и с наслаждением маленькими глоточками впитывал воду. Сколько прошло времени? Полчаса, час или больше – неизвестно. Топ потерял счет времени, сконцентрировавшись только на одном – пить.

Насыщение организма водой проходило медленно. Как сухое, плотное дерево, час за часом, миллиметр за миллиметром насыщает свои волокна влагой, так и он, с необычным, новым чувством облегчения понимал, что мышцы, ткани, плоть уверенно заполняются соком жизни. Как постепенно угасает пожар в груди. Разум успокаивается. Почему-то вдруг становится тяжело.

Усталость заполоняет сознание. Хочется спать, веки слипаются, на глаза наплывает муть. Кажется, что за все время, что он здесь лежит, еще ни разу не отдыхал. И нет сил противостоять этому чувству, он бессилен против него. Как нет сил подняться или хотя бы пошевелить рукой. Топ закрыл глаза и, как в яму, провалился.

Проснулся поздно. Сколько спал? Не знает. Час, два или все десять? Все равно часы стоят. Одно понятно ему: день – тот же, на границе с вечером. Небо захмарилось окисью ртути. Вот-вот сгустятся сумерки. А дождь все так же падает с невидимой высоты. Густой, частый, рясный, быстрый. Только теперь уже не прямой, вертикальный, а косой, как молния. Гонимый постоянным прохладным ветром.

Тайга шумит. Гнутся, качаются острые метелки деревьев. Хрустят сучки. Щелкают заломившиеся пихты и ели. Кажется, что ураган слаб и бессилен, но ломаются хрупкими спичками обреченные стволы. Под натиском ветра-верховика древесная плоть слаба, как ножка мухомора. Закрутит шквальный вихрь по гребнистым увалам, запрыгает, развернувшись во всю мощь, в тенистых провалах волчком, и под действием центробежной силы сорвет вершину какой-нибудь пихты. Только что было целое дерево, и на тебе – остался четырехметровый пень. А его вершина, все еще кружась и переворачиваясь в воздухе, неуправляемым копьем летит на землю. И непонятно, как она упадет: воткнется макушкой, хряпнется плашмя или взорвет мягкую почву разорванным комлем. И горе тому, кто в тот момент окажется на ее пути.

Топ лежит на том же месте, куда «приземлился» трое суток назад. Действительно, как чурка с глазами. Ни отползти, ни увернуться. Случись, что повалится на него дерево, а он не сможет увернуться, спрятаться. Но Топ не думает об этом. Все вокруг трещит, ломается, гудит, свистит, а ему не до того. Он опять жадно пьет воду. Те драгоценные капли дождя, что стекают по капроновой плоскости рундука. Как в прошлый раз, подставив рот под срез накидки, так как знает, что после урагана приходит затишье.

Ветер всегда несет перемену погоды. Шквальная стихия – результат противоборства двух атмосферных фронтов. Если сегодня дождь – значит завтра будет хорошая погода.

Его опять мучит жажда. Не такая жестокая, как в первый раз. Но достаточно «горячая», чтобы обращать внимание на непогоду и воспользоваться, возможно, последними каплями дождя. Кто знает, что будет завтра… Сколько ему придется здесь лежать еще? Часы или дни? Дождется ли он, когда придет помощь? Пока есть возможность, надо напитать организм водой. Пить как можно больше, «с запасом» на будущее. Чтобы его «хватило» до той поры, когда он увидит первого человека.

А вода опять такая же чистая, свежая, вкусная, прохладная, усыпляющая. Теперь она не такая тягучая. Топ чувствует ее солоноватый привкус – следы пота, груза в котомке, которые, наверное, не вымываются никогда. Сколько он перенес в рундуке продуктов, разного хозяйственного груза, промысловой утвари? Об этом знают только скрипучие лямки, ключицы на плечах да поясница. На них приходится вся масса груза. А потом, к старости, набирается полный «букет» от таежной жизни: радикулит, остеохондроз, грыжа межпозвонковых дисков, ревматизм, подагра, отказ работы седалищных нервов и возможная парализация нижних конечностей. Это неполный список заболеваний промысловика, всего себя, без остатка, посвятившего тайге.

Но не думает охотник, что будет потом, живет тем, что есть. Он берет у тайги только то, что может прокормить его и семью. Но и это дается ему не просто, природа отдает свое достояние с большой неохотой. Это несведущему человеку со стороны кажется, что рыба из рек чуть ли не сама на берег выскакивает, зверь дикий за рога к деревьям привязан, а собольи шкурки на каждой ветке висят. На деле все по-другому… Рассчитывается промысловик за все это своим здоровьем.

Вот как сейчас он. Хотел как лучше, а получилось как всегда. Забирают у него последние силы, а может, и саму жизнь. Полный расчет, расплата за пользование таежными дарами. Изъездили Сивку крутые горки. Лежи теперь, как пень-колода, подыхай, как стреляная собака. А она, тайга, еще и насмехается – надоумила собирать капли дождя, чтобы, как можно дольше протянул, помучился. Вроде как хочет сказать: «Вот тебе, мил-человек, водица – мой щедрый подарок за все, что ты у меня забирал. Пей свою соль да помни, сколько я тебе в котомку рыбы, мяса да соболей положила…»

Да нет же! Что это он? Неужели опять галлюцинации? Вроде как слышал, что кто-то с ним разговаривает. Или показалось? Не может ему тайга злом ответить. Сам во всем виноват, был беспечным. А к матери-природе Топ относился с уважением, всегда на «вы». В тайгу приходил, как в гости, потому что не считал себя здесь хозяином, хотя и относился к ней по-хозяйски. Всегда брал столько, сколько можно, по потребности. Без надобности пулю в зверя не выпускал. Лишний килограмм рыбы не ловил. На путике зря ветку не срубит. Жил по законам тайги, как жили его предки.

А кто им об этих законах напоминал? Конечно же, сама тайга. Из глубины веков идет назидание потомкам – беречь природу, все живое на планете. Иногда за свершенный грех одного тайга наказывает многих, как будто хочет сказать: «Не делайте больше так, люди. Кричащему да аукнется».

Но не каждый это понимает и слышит голос природы. Многие, оказавшись в тайге, действуют по принципу: «Бери – не хочу, бей – не могу, бросай – не унесу». Сами себе рубят сук, на котором сидят. От таких варваров скудеют богатства лесов, рек и озер. Беды – наши, общие.