В тот год весна выдалась ранняя, быстрая, скоротечная. Возможно, потому, что зима была малоснежная. Первая декада мая выдалась теплая, даже жаркая. А может, глобальное потепление на несколько дней увеличило лето. К двадцатым числам последнего месяца весны на луговых покосах появились первые жарки – верная примета, что маралы-пантачи сейчас наиболее активно посещают солонцы. Значит, пора идти за хребет.

Сборы были недолгими. Топ в одночасье уложил в котомку необходимые припасы, продукты на две ночи, провиант и несколько килограммов соли, чтобы потом, когда будет выходить назад, бросить очередную порцию лакомства рогачам в «яму». Накинул на плечи широкие ремни брезентового рундука, приголубил дочку, улыбнулся Светлане и, как всегда на прощание, коротко бросил:

– Послезавтра, к вечеру, буду.

Тот день казался ласковым, солнечным. Как и подобает быть природе во время стремительного шествия «времени любви». В бархатной купаве нежилась пышная растительность. Пухлая трава лопалась от избытка сока. Махровые соцветия первых таежных цветов украсили серость поздних проталин.

Чудесный воздух был перенасыщен ароматами зарождающейся жизни: терпкими, смолистыми привкусами набухших почек кедра, клейкими листочками ольхи, сладким соком березы, слегка горьковатыми запахом талиновых побегов, терпкими ароматами таваложника.

Перенасыщение воздуха влагой от тающего снега «взрывали» атмосферу очередными порциями кислорода. Любому живому существу тайги дышалось легко и вольготно. Ощущение – как после принятия некоторой дозы алкоголя, легко вскружившего голову. Но этим алкоголем была желанная весна. С ее уверенным шествием все живое в природе готовится к продолжению рода, к встрече лета. И ощущение такое, что тепло и радость – надолго!

Угрюмый лес наполнился бесконечной трелью, гомоном, пересвистами, призывами пернатой братии, которая не в силах сдерживать своих эмоций, чувств. Каждая птица по-своему красива, имеет свою привлекательную окраску оперения. Они порхали, прыгали, защищая свою территорию.

Создавалось впечатление, что настоящая тайга – это плоть земли. А живые существа – связующие нити нервных, кровеносных сосудов и тканей, подвластные невидимым силам природы. Стоит присмотреться – и увидишь, что все это одно огромное, могучее существо, которое легко дышит, волнуется, движется. Начинаешь понимать, что лес, горы, реки, озера – одно целое!

В такую пору дышится легко, глубоко. Перенасыщенный кислородом воздух кажется живым. Каждая клетка человеческого тела очищается от накопившихся шлаков. Кровь обновляется, кровеносные сосуды расширяются, сердце сбрасывает с себя отрицательные эмоции, работает ровно, спокойно.

Пребывание в лесу расслабляет, как будто человек скидывает со своих плеч тяжкий груз времени, возвращается в пору юности, когда усталое тело не хочет покоя, требует движения. В такие минуты хочется идти не останавливаясь. Шаг за шагом, перевал за перевалом. К манящей линии горизонта, без еды и отдыха. Открыть неизведанное и, ненадолго задержавшись, идти дальше.

Возможно, поэтому весной делается большинство всевозможных открытий. Пространство, расстояние покоряются с торжественной легкостью. Отношение к окружающему миру восторженное: взять бы какую-нибудь птицу, расцеловать каждое перышко и с улыбкой выпустить птаху на волю.

Соскучившийся по свежему воздуху в цивилизованном жилье организм питается энергией леса. Насыщенный кислородом воздух расщепляет углекислый газ где-то там внутри, в легких человека. Вредные вещества выводятся через поры. Иной читатель скептически заметит: «Эх, вот хватил! Собрал в кучу биологию, химию, физику. Неплохо было бы конкретно пояснить, откуда ты это взял и почему все происходит?»

Вопрос логичен. Ответ прост. Откуда берутся бесконечные силы на дальний переход: идешь – и хочешь идти потому, что не устаешь? И нет «одышки», как это бывает в городе, как нет излишних потовых выделений. А восторженное сердце властно командует: «Двигайся, шагай! Потому что мне от этого только хорошо!» Откуда?

И еще одно небольшое сравнение. Теперь уже с механикой. Наверное, любой водитель вспомнит, как ездил по лесной дороге на автомобиле ранним весенним утром, когда воздух обогащен кислородом. Чувствуется, как работает двигатель, без труда передвигается техника, сколько при этом сгорает топлива. КПД при этом увеличивается в два раза, что научно доказано. Возможно, так же происходит и с человеком. Человек рожден для движения, как физического, так и умственного. С этим, наверно, согласится любой.

На перевал Топ вышел без единого «перекура». Просто так, как будто под ногами была равнина. Может, потому, что на ногах нет лыж. А склон горы еще покрыт плотным, слежавшимся снегом, своей твердостью напоминающий асфальт. Дорога хорошо знакома: от кулемки – к капкану, по своему путику. Каждая ловушка закрыта, капканы убраны, остались только старые хатки. Сложенные жерди и вислорукие очепы теперь служат ориентиром для передвижения. Этот «ход» самый короткий и лучший. Без завалов и россыпей. А значит, движение Топа по тайге сокращается по времени и расстоянию.

Последний раз он был здесь в конце февраля, закрывал путик. По лицензии разрешается промышлять соболя до 15 января. Топ «продлевал» сезон охоты еще на некоторое время. Но только пока это разрешала тайга. Продолжать промысел весной, когда каждая мать готовится принести потомство, – большой грех.

Недаром старые люди говорят в этих случаях: «Не будет фарта в предстоящем промысле». О какой добыче может быть речь, если в марте, за один месяц, можно переловить всех соболюшек? И этим собственноручно убить будущее поголовье. Чтобы оставить настороженными ловушки на март и дольше, надо обладать черствым характером и не иметь ни капельки совести.

На хребте притаилась зима. Залежалась плотным, сбитым снегом, закурчавилась зыбкой дымкой в густых переплетениях пихт, протягивает податливым, настойчивым сиверком. Не хочет суровая злодейка отпускать вожжи царствия. Не дает красавице-весне раскинуть шатер любви между угловатыми нагромождениями скал. Леденит курумами, холодит запоздалыми заветерками, развешала сосульки льда по струпьям каменистых отстоев. Может быть, здесь, почти на двухметровой высоте, своенравная зимушка хочет утихомирить неугодный карнавал продолжения жизни, продлить свои дни. Думает: «Авось пронесет, обойдет красавица-весна угрюмые отроги».

Напрасно думает. Нет, не пройдет мимо царствие весны и лета. Тихо сползают в долину, растворяются в теплых потоках стальные облака. Под невидимой расческой волнуются смолистые ветки хвойных деревьев. Пухает, осаживается под напором повышенной температуры грязный снег. Стеклянным перезвоном пульсируют говорливые ручейки.

В аромат оттаявшей хвои примешиваются свежие соки бадана, каменного зверобоя, проклюнувшегося дудника. А вон там, на проталине, открыла живые глаза всесильная перемена. Очаровали оживший мир горной тайги первые пострелы голубых и белых первоцветов. Мягко волнуются стойкие лепестки первозданных цветов. Хотят доказать зиме еще раз, что кончилась пора холода и мороза. А значит, вставай «лютовеня» на свои лыжи и катись на север, пока еще есть силы для движения.

Легко идется по плотному снегу. Как по шершавому льду. Не скользят ноги. Резиновые сапоги прочно прилипают к поверхности зимнего покрывала, которое в эту пору подобно наждачной бумаге. Захочешь прокатиться под гору – штаны в лохмотья изорвешь. Спрессованный теплом и временем снег настолько прочен, что держит на своей поверхности всех, кто отважился по нему пройти. Любителей пробежаться по хребту достаточно много.

За последние сутки на перевале, наверное, побывали все жители тайги, от соболя до медведя. Вот по краю осыпи расплылись двуликие четки. Кажется, что здесь прошла росомаха, но это не так. Просто вчера, кажется, вечером, здесь пробежала соболюшка, оставила на мокрой поверхности уверенные стежки. Под воздействием тепла четки расплылись… Как вон тот отпечаток медвежьей лапы. Прошел небольшой зверь, может, трехлетка. Но босолапки «раздвинулись» до таких размеров, что кажется, здесь прошел пещерный лев доисторических времен, один из героев книги Жозефа Рони Старшего «Борьба за огонь». Да уж, если бы Топ жил в той эпохе, тотчас повернул бы назад. А так повода для беспокойства пока что нет.

А вот и следы копытных. Пара сохатых прошла на восток. За ними – марал одиночка. Следы протаяли, растеклись. Не понять: либо бык-пантач или стельная маралуха. Одно ясно – идут «на проход», с зимнего мелкоснежья на летние выпасы. В горную тайгу, где родились и выросли. Скорее всего, никто из этих зверей не задержится на его солонце. Копытные идут ровно, прямо, широко, быстро, не останавливаясь. Торопятся к отелу добраться до родных мест. А времени осталось не так уж и много.

Все же надо посмотреть последний след, может быть, марал завернет к нему на лизун, останется на лето здесь. Тогда Топа ждет удача. А пройдет мимо – так видно, опять не судьба. Следы копыт «ведут» Топа в нужном ему направлении. Вернее, марал идет туда, куда сейчас идет он. До того места, «скола», где он сворачивает с хребта на избушку. А на зимовье надо проходить через солонец.

Топу пришлось долго искать лучшее место, где можно поставить избушку: близко от воды и подальше от глаз «шакальих». Первое у него получилось довольно удачно, нашел маленький ручей, который бил родником из-под земли и через двадцать метров исчезал в курумах. А вот второе – спрятать зимовье от чужого человека, не удалось. Нашел-таки «шакал» его вотчину, зимой, по лыжне. А вместе с ней – все ловушки. А уже позже, прошлой осенью, наткнулся на солонец.

Только об этом Топ еще не знает. Идет, надеется на удачу, как было не раз. Этот «лизун» в позапрошлом году уже подарил ему одного зверя. С великолепными пятикилограммовыми пантами. А если была удача единожды, почему не надеяться на фарт еще раз?

Следы привели Топа к условному месту. Зверь был на солонце, подошел к лизуну на некоторое расстояние, постоял в курослепе. Потом все же вышел на полянку, но перед копаниной вдруг почему-то круто развернулся и ушел прочь. Куда? Назад, на перевал.

Кроме этих следов марала, других нет, на солонце никто не был. Только старая прошлогодняя грязь. Осенью, перед снегом этим, лизуном пользовались три зверя: бык-пантач и две коровы с телятами. Телята не в счет. Им еще расти пару лет. Если, конечно, до той поры доживут, не погибнут. А вот бык приблизительно четырех-пяти лет – ценность. Не зря за панты его сородича в охотхозяйстве выплачены большие деньги. Лицензия стоит того. Затраты окупятся с лихвой. Вот только непонятно, почему рогач не вышел на солонец? Может, сегодня вечером или ночью марал вернется, выйдет под выстрел… И удача улыбнется ему?

Несколько часов караула, ожидание зверя вон на том лабазе. А пока до вечера еще далеко. Время терпит. Можно сходить на зимовье, хорошо пообедать, приготовиться к охоте. А часа через три вернуться назад.

До избушки – не больше километра. Это на прикид: глянул с горки, вон он, ложок. Стрелка усов двух ручейков. Чуть выше, на краю полянки, в густом завале, спрятано зимовье. Зимой на лыжах Топ скатывался под горку за восемь минут. Сейчас же, пешком, на это уйдет минут двадцать. Надо пробраться в большом ветровале, по краю россыпи. Дорога хорошо знакома. Потом, чтобы подняться назад, сюда, уже вечером, перед закатом солонца, потребуется около часа.

Кажется, зачем терять лишнее время, уходить от солонца, если все равно возвращаться? Но быть рядом с зимовьем и не попить в нем чай – это «кощунство». Надо обязательно навестить родные стены, посмотреть, что там. Иначе зимовье обидится на хозяина. Вдруг возьмет и ни с того, ни с сего «заплачет», появится где-то в крыше дырка. Дождь промочит стены. Изба начнет гнить. Или еще хуже: упадет надломленный ветром кедр, разобьет угол, сломает матку. Загубит, «умертвит» избу раньше срока.

Скалистый распадок, место, где стоит избушка, находится на южной стороне. Крутые склоны хребта солнце очистило от снега. Иногда кое-где, в заветерках, еще встречаются, лежат грязные кучи слежавшейся подати. Здесь трава еще только начала расти. Идти по зеленым проталинам легко и приятно. Мягкая оттаявшая земля благоприятствует «ходу». Не только человеку. Любому зверю, кто вдруг окажется здесь.

Звериных следов достаточно много. От маленьких копыт кабарги до вырванной сохатым земли, который, вероятно, шел тоже «на проход»: след одиночный, прямой, в восточном направлении. На этом склоне преобладают «кожаные подушки с когтями». В разные стороны. Редкие и частые. На всех полянках и солнопеках. Старые и совсем свежие. Разбитая земля, вывернутые камни, порванные колодины подсказывают, что медведь бывает здесь постоянно, с той поры, когда вышел из берлоги. Если точнее – он здесь живет.

В голове Топа закрутились разные мысли: «Ах, дорогой, ты здесь лазишь, как прежде. Ну, привет тебе, хранитель дикой природы, добродушный увалень Михайло Потапыч!» Подумал и улыбнулся. Как будто встретил старого доброго друга.

С этим зверем Топ знаком давно. С той поры как задумал рубить в этом скалистом распадке зимовье. Сколько лет прошло? Три года. И все – как один день. Тогда они пришли вдвоем с братишкой Кириллом. Принесли пилу «Дружбу», топоры да гвозди. Столько груза, чтобы за первый заход сделать сруб будущего зимовья.

Тогда братья не знали, что крутобокий распадок является земельным наделом медведя, которого в то время настоящим медведем назвать было нельзя. Так себе, медвежишко. Годовалый пестун, пожелавший закрепить за данными угодьями свое законное право. Пока что эта территория пустовала, являлась ничьей по отношению к медвежьему братству. Но у пестуна хватило совести, наглости и смелости (про силу говорить не надо!), чтобы «под корень» развалить, раскидать семь сложенных рядов нового сруба.

Медведь выражал явное неудовольствие вторжением человека в его вотчину. А может, просто из шалости начал пакостить. Настойчиво, постоянно. Как диверсант или партизан, не дающий никакого житья оккупантам. В принципе, понять настроение медведя легко. Кому понравится, если у тебя «под носом» кто-то обоснуется? Вот и шалит Мишка, пока Топа нет в тайге. Бывало, залезет в избу, погрызет чашки, ложки, котелок, чайник. Разобьет керосиновую лампу, спальник упрет к себе в берлогу. Про продукты и говорить не приходится. Больше всего, конечно, медведь полюбил сахар. Только вот зачем и куда пилу «Дружбу» уволок? Это Топа заставило поволноваться.

Когда он достраивал избу, работал бензиновой пилой. Лес валил, кедровые доски – на крышу, нары, пол выпиливал крючковой цепью. Сразу все вроде нормально было, он всегда оставлял «Дружбу» в сенях, под крышкой. Медведь не трогал ее долго, до последнего прихода. Топу оставалось дров напилить, да вот беда – бензин кончился.

Пока уходил в деревню, дней десять прошло. Работал, да по хозяйству кое-какие дела подвернулись. Пришел, принес бензин, а пилы-то и нет! В избушке «порядок» наведен. Дверь вырвана с корнем, нары, стол – в щепки изгрызены. Когда заглянул внутрь, удивился: кто такую большую сковородку принес. Присмотрелся, да это же бочонок из-под продуктов! Самих продуктов, конечно, нет. Телогрейка висела, так, наверное, надел мишутка, а то осенью прохладно по утрам. Все остальное – мелочи. Пилу жалко.

Обиделся Топ на медведя, вышел на улицу, закричал в скалы: «Эй, придурок! Куда пилу уволок?» А медведь ему в ответ с хребта отвечает, рычит что-то. Вроде как: «Уходи отсюда, не твое здесь место». С тех пор и началось. Как Топ придет на избу, так первым делом в гору кричит: «Здоров ли, жив, Михайло Иваныч?» Если тот рядом, отвечает, стонет или сипит, теперь уже приветственно. А вот на глаза так и не показывается. Ни разу не видел Топ медведя воочию. Только по следам различал: «Да, вот он, местный, свой. Не тот семилеток, что живет на хребте».

Пилу, конечно, нашел. На третий день, зато целую. По всей вероятности, зверь тоже не докумекал, как пилить без бензина. К тому времени и с избой положение нормализовалось. Не стал медведь в зимовье пакостить. Даже в сени не заходил, потому что Топ сделал ему сошку. Это старый дедовский метод охраны избушек от зверя лохматого. Дверь избы открыта настежь, даже подперта палочкой. И внутри зимовья все лежит на виду. Лишь бы не пахло. Но не идет медведь в избу, боится. Той самой палочки, сошки, которая подпирает дверь. Думает, что это ловушка, не идет в свободный проход. Видно, силен в его сознании инстинкт страха перед человеком, который подобной «сошкой» может лишить его жизни.

Не случайно говорят, что все великое начинается с простого. Тем более в тайге. Стоит только подумать, как перехитрить зверя. А если знать повадки, то зверь «подскажет» сам, как с ним поступить в той или иной ситуации. Перестал медведь в избушку лазить. Подойдет на некоторое расстояние, посмотрит: «Ага, дверь открыта. Нет, человек. Нашел дурака! Не перехитрить тебе меня!..» Наложит рядом кучу. Чем еще раз подчеркнет свое пренебрежительное отношение к хозяину зимовья. Да пойдет восвояси.

Таким образом, между человеком и зверем установился некий негласный договор: Топ не трогал медведя, а тот не пакостил в избе. И Топ, в благодарность за миролюбивое сосуществование, угощал зверя разным лакомством. В пустое чрево огромного поваленного кедра клал либо горсть сухарей, перемешанных с сахаром, либо несколько конфет. А однажды специально для своего «лохматого друга» принес старое, несколько подпортившееся повидло. Литровую банку. Намазал вареньем заломленный ощеп – доску от старого сгнившего пня – да опять же запихал угощение в дупло.

Повидло медведю очень понравилось. Ощеп был изгрызен и пережеван медвежьими зубами в труху. А потом «выдан» на обозрение в переработанном виде. Вот тогда отношения двух исконных врагов на какое-то время приобрели спокойный характер. И длились пару лет. А закончиться могли неизвестно чем.

Топ понимал, что прикормил зверя зря. В дикой природе союз двух врагов ни к чему хорошему не приводит. Все равно когда-то наступит время, которое обозначит их полярность. Возможно, будет голодный год. Или тяжелая, затяжная осень. Это заставит зверя встать на разбойничий путь. Голод часто делает друзей врагами, даже людей. Не посчитается косолапый с его добротой, забудет про угощения. И в лучшем случае залезет в зимовье. Если не через дверь, так сделает подкоп. Может запросто подкараулить, когда Топ в какой-то ненастный день поздней осени припозднится, будет возвращаться на избу без собаки. Медведь давно изучил все его привычки. Знает, откуда Топ приходит, куда идет за водой, дровами. Даже может устроить западню на нарах. Потом, оставшись без головы, думай, кто виноват?!

Но пока бояться нечего. Весна – пора благодатная, корма любому зверю предостаточно. Все сыты, довольны, почему и степенны. Об этом говорят следы как копытных, так и босоногих. Медведь ходит вразвалочку, не торопясь, широко, раскористо. Видно, имеет большой запас жира с зимы. А сейчас тем более проблем с пищей нет. Налились соком корешки, проклюнулась молодая трава, мыши начали плодиться. Значит, подходить к избе можно смело. Как к себе домой.

Почему «как»? Да потому, что Топ знает закон, что в тайге он далеко не хозяин, а временный гость. В лесу собственными могут быть только свои штаны. Да и то пока они на тебе. Не стоит надеяться, что завтра все будет так, как сегодня. Никто не даст гарантии, что на твоем лабазе будут целы продукты, или соболя, что попался в твою ловушку, не сорвет росомаха. В тайге ничто не бывает постоянным.

Чем ближе Топ подходил к зимовью, тем больше замедлял шаг. На прилавке, около избушки, «нет живого места». Все утоптано медвежьими следами. Но не ясными, как на глине или взрыхленной земле. А какими-то непонятными, как «мягкий, набитый» след соболя на сбежке. Маленькие, большие, длинные, короткие тропки. На открытых местах, кажется, зверь катался на спине. Возможно, начал линять и выбивал из шкуры старую шерсть. По размерам «босых ног» зверя ясно, что здесь живет старый хозяин. Его друг, которого Топ прикормил в старой кедровой колодине.

В этом году зверь тоже ждет, когда человек придет и принесет что-то сладкое и вкусное. Вполне возможно, что зверь уже услышал приближение человека и теперь на некотором уважительном расстоянии чувствует и слушает знакомые шаги.

Как это бывало ни раз, заслышав Топа, медведь с шумом уходил в скалы. Давая о себе знать: нарочито срывал на осыпи камень, хрустел сучками, валил сушину. Иногда даже негромко стонал. В общем, не таился. Как будто приветствовал человека: «А, это ты… Ну, здорово. С твоей избой все нормально, я за ней следил. Принес мед, что обещал? Положи в колодину, я потом, ночью, заберу». Или еще что-то в этом роде.

Но сегодня было все по-другому. Не так, как обычно. Никто не уходил в гору, не стонал и не швырял камни по россыпи. Присутствие зверя исходило от… избы. Какой-то непонятный, негромкий металлический звук. Может, зверь лапами бил по жестяной печке. Или грыз кастрюлю. Что, в общем-то, равнозначно: медведь залез в зимовье.

Его предположения подтвердились, как только Топ подошел на близкое расстояние к избе. С небольшой горки хорошо видно притулившееся, спрятанное в пихтаче зимовье. И – «порядок» на поляне, перед сенями, который можно сравнить с очередным переездом, когда хозяева, в суматохе выкидывают на улицу старые ненужные вещи.

Сравнение было достаточно верным, точнее не придумаешь. Вся хозяйственная утварь, что Топ принес в зимовье за последние два года, валялась под открытым небом. Некоторые вещи, такие как спальник, можно было различить лишь по полосатому окрасу рваных кусков да «ватной перенове» на зеленой траве. То тут, то там валялись еще какие-то необходимые в промысловой жизни железяки. Топ не стал долго присматриваться.

В его сознании закипела горькая обида на лохматого друга: «Вот, знал же: сколько волка ни корми, все одно…» Обида быстро переросла в злость: «Ах, так, ну, тогда и я так…» Стоило только представить, сколько продуктов, скарба, охотничьего снаряжения сейчас «пущено на ветер», как руки сами сдернули с плеча ремень ружья. Топ уже знал, что минута расплаты наступила. И от этого никуда не деться.

Медведь был там, в избушке. Доносились характерные звуки возни, сопение, которое могло быть произведено только довольным зверем, поедающим какое-то лакомство. Топ с сожалением вспомнил, что в бочонке оставалась пара килограммов сахара, сколько-то сухарей, крупы, да еще что-то… Сразу все не упомнишь. Всего около двадцати килограммов всевозможных запасов.

«Ах, злодей! Уж я ли тебя не потчевал? Повидло приносил, сахар. Ничего жалко не было, ешь, да не трогай лишнего», – шептал Топ гневными губами, осторожно подкрадываясь к избе за стволами деревьев.

Лучше всего, конечно, стрелять под некоторым углом, не сбоку, не в грудь зверя. А так, чтобы медведь находился к нему вполоборота. При таких условиях больше вероятности «осадить» его с первой пули. Второй может и не быть… Разное бывает. Для этого надо пройти еще полтора десятка метров, встать вон за тот наклонившийся кедр, приготовиться, тогда можно и «позвать».

«Тулка» готова давно. В обоих стволах ружья всегда стоят пули Коли Левши. Правая рука заученно проверила правый карман, в котором лежат еще пять патронов. Стоит протянуть ладонь – и очередной заряд в руке.

Топ осторожно подошел и встал за стволом кедра, перевел дыхание. Кажется, зверь не слышит его. Условия благоприятствуют его движению. Мягкая земля «топит» постановку шагов. Молодая трава еще не «умеет» шуршать. Легкое атмосферное течение освежает лицо, относит все запахи назад. Лучшего случая для бесшумного подхода к зверю у Топа, возможно, еще не было. До зимовья около двадцати метров. Может, чуть больше. С такого расстояния можно смело целиться в шею зверя.

От наклоненного кедра хорошо видно все, что находится в сенях: развороченная поленница дров, оборванная полка, капканы на полу, дверь с петель сорвана. В жилище человека «наведен» обыкновенный, «медвежий порядок». Внутри избушки видимость намного хуже. Какая-то неясная серая муть, непонятное движение. Окно в зимовье слишком маленькое, чтобы дать более ясную оценку происходящему. Однако Топу этого не надо. С выбранной позиции отлично видно медвежью голову, которая равнодушно, невозмутимо-спокойно лежит на бревенчатом пороге зимовья.

Медведь Топа не видит, это факт. Лежит себе этакий увалень с довольной мордой, как у себя дома, в берлоге. Сопит и в ус не дует. Даже правую лапу подложил, чтобы мягче было. Туловище – внутри зимовья, а морду – на улицу, чтобы лучше воспринимать окружающий мир, заметить опасность вовремя. Но неожиданного появления Топа медведь не почувствовал.

По равнодушному виду зверя видно, что он сыт, доволен и бесконечно счастлив. Морда вытянута, поросячий нос подрагивает, глаза закрыты, правое ухо завалилось вперед, левое – вбок. В какие-то моменты зверь скалит клыки, недовольно хрюкает, дергает лапой. Впрочем, как дергает лапой, не видно, просто мотает головой. Вот медведь поднял голову, посмотрел назад, довольный, рыкнул и опять положил ее на порог. Выказал свое настроение: «Не мешайте мне, я хочу спать!»

Присмотреться бы Топу, понять, почему медведь скалит клыки да довольно сопит носом. Подождать какое-то время, точнее оценить обстановку – и все было бы по-другому. Но нет же. Все торопливость: видишь зверя – стреляй скорее, а то убежит! Раз взвел курок – значит возврата нет. Да и чувство непонятной злобы будоражило разум. От наглого поведения медведя, разоренной избы кровь кипела: «Надо наказать!» Вот уже планка ружья «опустилась» точно под ухо. А указательный палец давит на спусковой крючок.

Ударил выстрел. Бездымный порох «Сокол» жарким маревом «растворил» поляну. Привычно толкнуло в плечо. Громкий выстрел заметался в скалах.

Топ видел, как сорвался зверь, отпрянул назад, в избу, и тут же мешком вылетел на улицу. Правая сторона головы в крови, ухо болтается, оторвало пулей. Вздыбился на задние лапы, носом крутит, мотает головой, машет лапой, стараясь унять рану. Хочет понять, что произошло. Через мгновение, конечно, понял, что попал под выстрел человека, хочет увидеть своего врага.

Пока грохотал выстрел, торопливо перезарядил ружье. Не бьет вторым выстрелом, хотя левый курок взведен. Помнит заповедь старых охотников: «Всегда береги вторую пулю, если есть время перезарядить стреляный патрон. Она тебе всегда пригодится». Кажется, что проще высадить еще один заряд? Что будет, если и со второго выстрела медведь не завалится?

В поединке все решают не секунды, а мгновения. Если после первого выстрела зверь не понимает, откуда по нему стреляют, то после второго он уже оценит ситуацию молниеносно. Это хорошо, коли медведь бросится бежать. А если захочет наказать? А у человека в это время пустые стволы. Чтобы перезарядить хотя бы один патрон, требуется две-три секунды. Поверьте, что расстояние в двадцать метров медведь преодолевает гораздо быстрее.

Пока зверь крутил головой да склабился, у Топа уже взведены два курка. Думать некогда, надо добивать медведя. Прикинул планку горизонтально к своему правому глазу, навел мушку в грудь косолапому… но уже не смог сдержаться от выстрела. В последний момент чуть отклонил стволы в сторону. Попал не в убойное место, обнизил. Однако увидел, как стены сеней окропились красной краской. Кровь! Значит, пуля прошла навылет.

Топ будто сунул руку в котелок с кипящей водой: «Эх! Зачем?» В последний момент, перед вторым выстрелом различил в редкой шерсти на груди розоватые соски: медведица!..

Она глухо, со стоном рявкнула, будто уронила в воду камень. И… исчезла. Отскочила в сторону. А из избушки – будто кто выкинул валенки – медвежата! Парочка, как две собачки. Закрутились по поляне перед избушкой от страха. Но, услышав голос матери, быстро сориентировались, бросились к ней.

Медведица сразу же запрыгала под пригорок, в спасительные кусты. Только искоса посматривает назад, бегут ли следом несмышленые чада. Укорачивает прыжки, насколько это возможно. Вот первый раз приостановилась за ручейком. Можно стрелять, расстояние около сорока метров. Потопталась пару секунд, резко фухнула, дождалась медвежат и опять прыжками заспешила вниз, влево.

Топ растерянно смотрел ей вслед, «завалится» или нет? Насколько сильна рана? Хватит ли медведице сил уйти в спасительные скалы? То, что она развернется и поведет своих малышей в гору, не было сомнений. Стараясь избежать опасности, раненый зверь всегда бежит в неприступные места: ломняки, курумы, ветровалы, скальники. Эта медведица – не исключение. И зачем Топ в нее стрелял?

Да, действительно, зачем?! Понимая, что свершил непоправимое, искренне сожалел о содеянном. Знал бы, что это медведица с медвежатами, никогда бы не выстрелил. Можно было разрешить вопрос мирным путем. Пусть бы она ушла, увела медвежат. А теперь… Что говорить, когда дело сделано?

Топ понимал, что пуля поразила зверя серьезно и медведица вряд ли выживет. Оставалось удивляться жизнестойкости мамаши, которая двигалась после выстрела довольно уверенно. Впрочем, это объяснимо. У нее дети, которых надо спасать и защищать. Она живет не для себя. Этим все сказано. Хорошо еще, что не кинулась на Топа. Неизвестно, чем бы все могло закончиться.

После первого выстрела прошла минута… Как мало и много! Шестьдесят секунд, а произошло столько событий… Далеко не положительных. Главное из них – ушла раненая медведица. Куда она пошла? Как Топ и предполагал, в скалы. Слева, сбоку, из густого пихтача хорошо слышны движения. Трещат сучки, осыпаются камни. Глухие удары прыжков зверя сотрясает воздух. Там, вверху, выше россыпи, – чистое место. Сейчас медведица должна появиться. Так и есть. Мелькнула бурая тень. За ней – два маленьких мохнатых колобка. Медведица проворно скачет по камням, с уступа на уступ. Да еще в гору. Будто конь по дороге рысью бежит. Поразительная ловкость передвижения!

Медвежата не отстают от матери. Удивительное существо, громоздкое, но способно двигаться со скоростью пятьдесят километров в час в любых условиях. Движения зверя точны и слажены. Со стороны кажется, что по камням прыгает огромный баскетбольный мяч. Сильные лапы точно переносят тело с места на место. И все это происходит легко и просто. Тело зверя по инерции движется вперед, лапы зависли в воздухе, а мозг, наверное, рассчитывает, куда сделать следующий прыжок. Медведица – как отличный шахматист, продумывающий на ходу свою партию на несколько ходов вперед.

Вот она остановилась на чистом месте, смотрит вниз, на Топа. Расстояние чуть больше сотни метров. Видимость как на ладони. Топ точно знает, что зверь видит его, потому что взгляд «сверлит насквозь». Какое-то мгновение они смотрят друг другу в глаза. Возможно, медведица укоряет его: «Эх, человек, зачем ты это сделал?» Топ искренне сожалеет о случившемся. Однако ручей вспять не повернешь.

Сколько длилась дуэль взглядов – неизвестно. Медвежата подскочили. Ткнулись матери в пятки носами, вернули к действительности. Рюхнула мамаша глухо, утробно, как будто футбольный мяч выплюнула. Шагнула в ольховник. А дальше куда? Перед лицом – скала неприступная. Идти вниз, по россыпи, в обход – значит, спуститься сюда, к избушке. А вверх – там завал, не пролезть.

Топ отскочил в сторону, чтобы было лучше видно, куда пойдет зверь. Неужели будет спускаться вниз, к нему? Так может, пора перезарядить ружье…

Но нет. Прыгнула медведица точно на уступ, на скалу. И пошла рысью по узкому карнизу, той тропкой, куда он когда-то хотел спрятать капканы, но побоялся пройти, поскользнуться с четырехметровой высоты. А медведица пробежала по тропке, как гимнаст по бревну. Еще раз приостановилась под каменным навесом и исчезла в лабиринте скал. Медвежата – за ней.

Все кончилось. Сколько времени прошло с момента первого выстрела? Несколько минут, не больше. Было и не было. Ушла медведица, как растворилась. Если бы не разгром в избушке, можно было бы усомниться, что здесь что-то произошло.

Но нет. Вот она – кровь на стенах, зернистое крапление, вырванное из тела с пулей. В избушке кавардак, не хочется заходить. Топ хотел заварить чай на печке. Но жестяная буржуйка похожа на тульскую двухрядку. В алюминиевом котелке столько дырок, что можно смело промывать макароны вместо дуршлага. Трудно поверить, что у трехмесячных медвежат уже такие крепкие зубы. Однако факт налицо. Прокусы маленькие. Медведица таким баловством заниматься не будет. Пришлось разводить костер, кипятить воду в маленьком походном котелочке, который Топ всегда носит с собой.

Пока закипала вода, Топ прибирался, все обследовал, пытаясь понять, почему же медведица все-таки забралась в зимовье. Теперь, конечно, трудно определить, кто первый открыл дверь: человек или зверь? Дверь опять сорвана с петель и валяется на улице. Можно только предположить: если дверь оторвана, значит, была закрыта. Иначе зачем медведю рвать ее? Топ, когда уходил отсюда в последний раз, оставил проход открытым. Это было в конце февраля, во время последнего обхода ловушек, когда он «закрывался», снимал капканы, спускал кулемы. Потому что знал, что придет сюда только на солонец, в мае. И хорошо помнит, что открыл дверь настежь, подтолкнул ее палочкой, сошкой. Как делал всегда.

Остается два варианта. Либо несмышленые медвежата сбили сошку случайно, когда играли. Или сюда после него приходил человек и закрыл дверь зимовья. Кто здесь был? Скорее всего, «шакал». А потом, после него, пришла медведица. Теперь думай как хочешь. Все «стрелки» показывают, что во всем виновата медведица. Хотя у Топа с мамашей был «негласный пакт о ненападении», который нарушен.

Кто теперь разберет: кто прав, кто виноват? Сейчас надо думать о последствиях. Где сейчас раненая медведица? Куда пошла? Хорошо если уйдет куда-то дальше, завалится да сдохнет. А ну как рана несмертельная? Да начнет караулить человека? Подобный вывод удручал. Положение Топа было незавидное. И не только его, любого человека, кто пойдет по хребту. Что сделано – не воротишь: топором воду не разрубишь.

По закону теперь надо было добирать медведицу. Но идти по следу раненого зверя одному, без собаки, – это все равно что провалиться на лыжах в отпарину быстрой, глубокой реки. Надо переждать хоть какое-то время. До утра. Да и то не стоит играть в жмурки со смертью. В настоящий момент идти по тайге одному опасно. Но не сидеть же в избушке просто так? Топ пришел сюда не за этим.

Следующая ночь прошла без каких-либо приключений. Топ сходил на солонец, просидел ночь на лабазе. Конечно же, безрезультатно. Потому что марал никогда не придет на лизун, если туда залит керосин. Об этом Топ догадался ближе к утру, когда где-то далеко, за перевалом прогремели два резких выстрела. Кто мог стрелять рано утром на рассвете и в кого?

Ответ напрашивался сам собой. Бьют марала, на солонце. Тот, кто был на его избушке, налил в солонец керосин. Опять же напрашивается следующий вопрос: «Как „шакал“ узнал о солонце?» Наверняка когда Топ «закрывался», приходил сюда, проверить, не задавило ли снегом лабаз, соответственно – «дал след». И не подумал, что после него может прийти чужой человек.

Теперь-то что рассуждать? Как доказать, что тебя «подрезали»? Старые люди говорят: «За руку не поймал – значит, не трепись». А как поймать за руку? Для этого, конечно, надо время, чтобы понять привычки «шакала». Узнать, как и когда тот выходит, в какое время наведывается по чужим путикам, чтобы застать его на месте преступления, в то время, когда он проверяет чужие ловушки. Ведь «шакал» изучил привычки Топа. Знает все капканы, кулемы, солонцы, избы. Проходит по путику только тогда, когда он выходит в деревню. И сразу же уходит, будто знает, что сегодня или завтра вернется хозяин. Убегает за московский голец. Там, вероятно, уезжает на лесовозах или имеет где-то свою избу неподалеку от дороги. На автомобильной трассе легко запутать любой след.

Конечно, его встреча с «шакалом» когда-то произойдет. Рано или поздно. Это неизбежно, по закону тайги. Сколько вор ни ворует… Только вот какой будет встреча? И когда? Когда Топ наконец-то сожжет свою последнюю избу? Как ту, четвертую по счету, что была на горе Москве?

С такими недобрыми мыслями Топ утром с солонца опять вернулся вниз, на избу, чтобы от нее все же пройти по следу раненой медведицы хоть какое-то расстояние. Всю ночь на лабазе, оглядываясь по сторонам, ждал ее появления. Когда рассвело и она не пришла, на сердце наступило некоторое облегчение. Была большая доля вероятности, что раненая медведица истекла кровью. А если это так, то ее надо добрать. По закону тайги.

Тропить вчерашние следы – дело сложное. На них падали две росы: вечерняя и утренняя. Властвует весна. На глазах растет трава, от земли идет испарение. Сломанные сучки, перевернутые камни, сбитая хвоя «окисляются» быстро. Даже сорванный мох за ночь схватывается, затягивает следы, как «липкий скотч». Чтобы проследить направление движения зверя, нужен «глаз». Хорошо то, что стоит ясная погода. Дождь бы смыл следы крови.

Топ пошел от зимовья, через россыпь, вверх, под скалу, где последний раз видел раненую медведицу. Найти обагренный путь не составило труда. Вот отсюда медведица подбежала, здесь стояла, смотрела на него и пошла дальше. Одним махом прыгнула на узкий уступ, который с первого взгляда не заметишь. Небольшая ступенька шириной около тридцати сантиметров, а где и того меньше образовала что-то наподобие каменного пояса, протянутого по скале и скрывающегося за отвесным уступом.

На первый взгляд, здесь может пробежать только соболь или кабарга. Для медведя будет узковато. Но как не поверить, если он своими глазами видел, как медведица с медвежатами пробежала по этому «куриному насесту»? Вот капли крови. А здесь, на землистых кочках не растет трава. Значит, медведица ходила здесь постоянно, это ее тропа.

Чтобы Топу пройти по медвежьей дороге, надо скособочиться, то есть передвигаться правым или левым плечом вперед. Желательно не смотреть вниз, потому что с каждым метром высота увеличивается. Чуть оступишься – прыгать придется на курумник. Так как лучше передвигаться: лицом к стене или наоборот? Выбор положения тела напросился сам. Он – правша, всегда стреляет с правого плеча. Чтобы вовремя вскинуть ружье или хотя бы нажать на курки, надо держать «тулку» перед собой. А значит, выводить левое плечо вперед. Хотя не мог представить, как будет стрелять, если вдруг из-за поворота появится медведица. Да тут еще ноги скользят по листьям бадана. Не улететь бы вниз. И как тут только зверь передвигается?

Метр за метром Топ шел по медвежьей тропе. Кто посмотрел бы сбоку, сравнил с канатоходцем. Только в руках не палка, а ружье. Да перед глазами – гладкая каменная стена. Чуть ниже, от груди до колен, она «вылизана» медвежьими боками. Кое-где прилипли шерстинки. Желтые, рыжие, черные. Все они принадлежат хозяину тайги. Насколько отшлифована скала телами зверей, вряд ли узнаешь, какой промежуток времени служит медведям эта тропка для передвижения. Может, сто, двести, тысячу лет. Более точное время может подсказать вон тот корявый, истерзанный ветрами и временем кедр, который неизвестно каким образом прилепился здесь, на скале, на краю уступа. На первый взгляд, дереву не меньше двухсот лет. Значит, и эта тропа служит зверям не меньше этого срока.

Шаг за шагом Топ продвигается к кедру. Чувствует, как раздвигается тропка, видит, как из-за поворота взгляду открывается небольшая, но достаточно широкая ниша. Небольшая площадка размером четыре на четыре метра. Углубление в скале. Природное творение: с помощью воды и ветра сооружена комната. Некоторое подобие зала, закрытого с трех сторон и сверху. Отличный схрон, незаметный снизу и сверху. Медвежий уголок, где, еще возможно, ни разу не ступала нога человека.

Вероятно, медведица знала об этой комнате со времен своего рождения. Может, эту тропу ей показала мать или она нашла ее сама. Здесь же, в скалистой нише лежали разные вещи. Алюминиевая канистра из-под бензина, которая исчезла, когда Топ только начинал рубить избушку. Старая телогрейка, керосиновая лампа без стекла, резиновая калоша, пустые банки из-под консервов, брезентовые рукавицы, проволока и даже несколько капканов, которые висели в сенях избушки. Видимо, к охотничьему сезону лохматая воровка готовилась основательно. Все это когда-то таинственным образом исчезало.

Топ грешил на «шакала», думал, что это его рук дело. А оказалось, все гораздо проще. Мелькнула мысль, что пилу «Дружбу» ему удалось найти тоже здесь, в россыпи, недалеко от входа на тропу. Тогда, обрадовавшись находке, Топ просто не обратил внимания на следы, куда ходит медведь, не нашел медвежью комнату раньше. И не знал, что медведица всегда наблюдала за ним, оставаясь невидимой.

Отсюда, с площадки, открывался прекрасный обзор местности. Хорошо видно «чашу», крутые горы вокруг, наплывы курумников. Зимовье, которое стоит под носом, вон оно, на краю полянки, под скалой. Видно, как рядом с избушкой порхают дрозды. А человек – не иголка. Медведица знала о каждом его шаге. Когда Топ приходил, уходил, ночевал и прочее, в то время как он даже не думал, что за ним наблюдают сверху звериные глаза.

Теперь все изменилось. Топ открыл медвежью тайну. Дорогой, кровавой ценой. Вот она – хозяйка тайги – лежала здесь, ждала его, когда он пойдет по ее следу. Выбор засады идеальный. Если бы Топ побежал за ней сразу или вечером, нашел тропу, сегодня уже бы «парил кости». С карниза ему медведицу не видно из-за уступа. Стоило ей сделать только один прыжок – и исход поединка был мгновенно разрешен. Топ не успел бы даже нажать на спусковые крючки.

Наверное, она ждала его долго. До тех пор, пока он не ушел вечером на солонец. Это видно по крови. Большая лужа, выбежавшая из простреленной груди. Но рана была не настолько серьезной, чтобы медведица скончалась здесь. Вероятно, прострелены какие-то внутренние органы, влекущие медленную смерть. Скорее всего, левое легкое, да и то снизу. Кровь светлая, подсохшая, с добавлением слизистой мокроты. Это видно по рассеивающимся микрокаплям, окрасившим камни в том месте, где находилась голова зверя. Кровь вылетала изо рта с воздухом, когда медведица дышала.

Если это так, то есть малая доля вероятности, что мамаша останется живой. Иначе у нее бы не хватило сил уйти дальше, покинуть нишу по «выходной тропе», которая так же, как и «приходная», походит на узкий кабарожий отстой.

Какое-то время Топ раздумывал, идти дальше или нет. Первая лежка, где его караулила раненая медведица, «рассказала» о многом. Важно, что мамаша ждала своего обидчика, осталась живой и ушла отсюда своими ногами. То есть была еще настолько сильна, что могла постоять за себя и за своих детенышей. Как долго она еще будет в силе? А может, останется жива? Тогда лучше оставить ее в покое, не ходить по следам дальше.

Но импульс любопытства сильнее страха. Топу хочется знать конечный результат: жива медведица или нет? Если первое, тогда в дальнейшем в тайге надо опасаться каждого куста. А если второе… Там будет видно, что делать.

И вновь – мелкие, короткие шаги вперед. Настороженное движение, взведенные курки. Внимательный взгляд на возможные места засады: крутой поворот за скалу, непроглядные уступы, ветровалы, заломы, густой пихтач-курослеп. Здесь, на «выходной» тропке следов крови почти нет.

Может быть, медведица потеряла достаточно много сил, чтобы кровить по дороге. Скорее всего, рана зарубцевалась. Как говорят старые охотники, «схватилась». Значит, пулевое ранение затянулось жиром и мышечными тканями. Потому как у любого зверя есть способность, рефлекс: за очень короткое время заживлять собственные раны, останавливать кровотечение и обеззараживать нагноения своей слюной. В результате этой особенности их выживание порой кажется чудом. И все ради продолжения жизни. И происходит это на Земле тысячелетия, а может, миллионы лет.

Раненая медведица обладает этими способностями в совершенстве. Тем более она – мать. Обязана жить не только для себя, но и для медвежат. Почему, возможно, не умерла в своей медвежьей «комнате». Ждала врага, не дождавшись, пошла дальше. Повела своих детей прочь от опасности.

Следов крови нет. По всей длине тропы лишь отшлифованные мозолистыми лапами кочки да камни. Кое-где на тропку выползает каменный зверобой да кедровые охристые корни бадана, которые, достигнув определенного роста, затираются когтистыми ногами, рвутся под тяжелым весом зверей. Это доказывает, что звери ходят здесь постоянно. И медведица прошла. Только вперед, вверх, в скалы, потому что больше некуда. Вот, кажется, на «лакированной» стене скалы, справа, обозначился легкий мазок крови. Здесь тропа настолько узкая, что медведица, преодолевая этот участок пути, коснулась головой скалы и оставила напоминание об первом ранении. Оторванное ухо – не беда. Заживет быстро.

Значит, Топ на правильном пути. Идет по скалистому уступу в том направлении, куда вчера ушла медведица. Только вот где она? Наконец-то за поворотом тропа кончается. Граница скалы. За ней – длинный языкастый, во всю длину уклона, каменистый курумник. Ширина около двадцати метров. За ним начинается густая тайга. Переросшие старые кедры, наклонившиеся пихты и молодая подсада курослеп. То здесь, то там вывернутые с корнями деревья. Ветровал прикладывает свою руку по всей тайге. Видимость отвратительная: три-четыре метра. За густыми ветками – неизвестность.

Следы медведицы ведут туда. Вот раненая мамаша спрыгнула с тропы на курумник. Словно специально для него, показывая направление, харкнула кровью. И дальше, через всю ширину россыпи, перепрыгивая с камня на камень, метила дорогу. Как будто говорила: «Вот куда я пошла, иди за мной».

«Я тебя там буду ждать, – дополнил Топ мысли медведицы и, решая, как лучше пройти дальше, закончил: – Тут, Федот, не разевай рот. Кабы был бы балбесом, не гулял долго лесом».

Теперь понятно, что раненая медведица специально оставила кровавый след на россыпи, прошла в тайгу и залегла там на своем же следу. Идти точно там, где прыгала мамаша, – значит предаться ее «ческам», то есть когтям и клыкам. Здесь надо идти в обход, вон туда, вверх по россыпи. Как говорят опытные медвежатники, «надо резать». Точнее, идти на расстоянии, иногда пересекая след зверя. А опытных старых людей надо всегда слушать.

Скорее всего, медведица лежит вон там, за огромным поваленным кедром, с верхней стороны. Из-за него лучше всего нападать на преследователя. Входные следы ведут как раз туда. Значит, медведица хитра и коварна. Не такая, как ее иногда представляют «новые русские», «хозяева» жизни, которым охота видится из окна уазика. Или, в лучшем случае, – с лабаза. Впрочем, сейчас не до них.

Какое-то время, оглядываясь, внимательно осматривая и прислушиваясь, Топ медленно шел вверх по россыпи вдоль скалы. «Обрезал» входной след как можно дальше. Каждый шаг – как минута. Здесь надо быть предельно осторожным. Слушать возможные шаги крадущегося зверя. Краем глаза видеть мелькнувшую тень, чтобы успеть вскинуть ружье. Но пока все тихо. Может, медведица ушла? Или пропала? Тогда исход поединка разрешен заранее.

Топ прошел метров семьдесят вверх, долго слушал голоса птиц: не подскажет ли кто ему из пернатых об опасности? Нет, вроде все спокойно. Быстро перешел россыпь, зашел в таежку. Опять долго ждал, не послышатся ли тяжелые шаги, шумное сопение. Но и здесь тишина. Только птички поют, чествуют шествие весны. Ничто не предвещает беды. Значит, можно идти до входного следа. Все-таки вниз идти гораздо надежнее. Есть хоть какое-то время для своей защиты. Если медведица бросится, у него будет несколько секунд для выстрелов. Хотя бы для двух.

От дерева к дереву крался Топ, к большим, двухсотлетним кедрам, к черным высокоствольным пихтам, где нет сучков и веток. Где чище и видимость увеличивается на пару десятков метров. Свежие завалы и ломняки Топ обходил стороной. К старым, залежавшимся колодинам подходил посередине. Где больший обзор. Метр за метром. Минута за минутой. Наконец-то с небольшого расстояния увидел лежку. Медвежью засаду, за большим поваленным стволом кедра, за которым и рассчитывал увидеть раненую медведицу, когда смотрел сюда от скалы, с той стороны россыпи.

Медведицы не было. Она ушла давно, может быть, ночью, так и не дождавшись его. Опять подумал: «Хорошо, что не пошел за ней вчера вечером». Выбор места нападения был избран не зря. Сразу же за россыпью начиналась густая подсада молодого пихтача. За ней – могучий ствол кедра.

Медведица прошла снизу поваленного дерева, специально харкая кровью, запутывая след. Однако, достигнув вершины, резко свернула в сторону, обошла кедр сверху и залегла за толстым комлем. Стоило Топу выйти из подсады да замешкаться на короткое время, рассматривая следы, все было бы решено за один ее прыжок. Но медведица ушла. Куда? Неизвестно. Молодая растущая трава быстро «заглушила» следы. Нигде не видно ни капельки крови.

Испытывать судьбу более Топ не стал. Зачем, для чего дышать в затылок своей смерти раньше времени? Ушла медведица – хорошо. Может, все-таки выжила. Только вот следов ее он больше никогда не встречал, как и маленьких медвежат.