Трактор был новенький, играл оранжевой краской, как пятак, и напарник Кузьмич, лысый мужик лет сорока, ходил вокруг него мягко, по-кошачьи, постукивал ключом по тракам, будто барабанной палочкой, стремясь вызвенить какой-то свой мотив, басил:

— Ну, ер-майор, агрегат, броня крепкая и танки наши быстры.

Игорь тоже был рад новой машине. Не придется теперь лазить под трактором день-деньской, ходить замазурой, точно не комбинезон на тебе, а блестящий кожаный реглан. В прошлом году досталась ему такая развалюха, хоть плачь, а он больше под машиной лежал, чем работал. Хорошо, правда, что напарника у него не было, пироги и пышки, синяки и шишки один получал.

Игорь, городской парень, второе лето проводил в подшефном колхозе. Хотя, если здраво разобраться, колхоз и родным можно считать. Мать родом из этого села, после техникума в городок районный перебралась, замуж вышла, да и осела навсегда. А в Петровке осталась ее мать, стало быть, Игорева бабка, Спиридониха, по мужу такую кличку дали. Вот к ней и приезжал второй раз Игорь, доставляя старухе радостную колготу.

Игорь работал слесарем в строительном управлении. Хлопот у него и там хватало. Кирюхин, его непосредственное руководство, узнав о посылке в колхоз, начинал крестить начальника:

— Только в мастерской, мать его в душу, бездельников увидел! Нет чтобы по объектам проехать, поглядеть, там шибаев пруд пруди, на одного «раба» три прораба, а он последнего слесаря забирает — нашел топор под лавкой. Поломается техника — и крышка плану, тогда уж он забегает, засуетится. С него тоже за план спросят, по головке не погладят…

Игорь слушал Кирюхина, слушал и улыбался, не поддакивал и не возмущался, но в душе был рад такому жизненному повороту. Откровенно говоря, ему надоели городские дружки, каждодневные стойки у пивного ларька, глупые танцульки до пота в парке да и многое другое из городского быта. Отъезд в деревню он воспринимал как праздник, счастливый случай, потому что заметил — есть в деревенской жизни серьезная основательность и неторопливость, которые ему были по душе.

В Петровке Игорю было приятно вдвойне: о родине у него сохранились нежные воспоминания. А с другой стороны, бабка Спиридониха, ворчливая, но добрая старуха, говорунья и потешница, всегда до слез была рада внуку.

Игорь приехал вчера, разместился у бабки, а сегодня день начался с приятного сюрприза. И своим, деревенским, нечасто новую машину доверяют, как премию самым лучшим дают, а тут приезжему честь оказали. Бригадир Александр Афанасьевич, а по-деревенскому Саня Сохатый (он и правда на лося похож: длинноногий, торс точно литой, и голова крупная), сегодня утром подозвал Игоря, сумку с ключами вручил:

— Вот, Игорь, на двоих с Кузьмичом вручаем трактор. У нас, понимаешь, с парами заполышка, лето в зените, а на них осот стеной бушует, волки в бурьяне скоро выть начнут, поэтому два дня на обкатку машины — и в добрый час. — И, уже обращаясь к Кузьмичу, погрозил пальцем: — Последний твой шанс, понял?

Кузьмича Игорь знал мало, в прошлом году на стане несколько раз встречались — так, «здравствуй — до свидания», но трактористы рассказывали про него всякие байки. Одну из них Игорь запомнил и даже рассказывал своим городским друзьям в баре. Те хохотали до слез, и сам Игорь заливался не меньше.

Дело было осенью, в самую хлябь, когда в поле уже работать не годится, а на стане как раз самое время порядок навести. Александр Афанасьевич на совещание спешил, в правление, но короткую задачу поставил, предупредил:

— Чтоб без чудачества, вернусь — проверю.

Кузьмич выслушал бригадирский наряд почти по стойке «смирно» и, когда тот закончил, от лица всех заверил:

— Не подведем, будем копаться, Афанасьевич!

Бригадир вернулся часа через два и нашел Кузьмича в луже.

— Что ж ты делаешь, сукин сын?! — заорал Саня Сохатый.

— Не видишь — копаюсь, — сказал заплетающимся языком Кузьмич, и добавил нараспев: — Ука-за-ние — за-кон!

Сегодня Кузьмич был трезв как стеклышко, и поэтому разговор между напарниками шел только о делах.

— Сначала, Игорь, — говорил неторопливо Кузьмич, — масло сменим. Им на заводах, ер-майор, один хрен, заправят со стружками — и Ванькой звали. Запорешь двигатель — бригадир с тебя спросит. Потом мы с тобой гайки подтянем, пошприцуем. Главное, не спеши, излишняя спешка только при ловле блох нужна…

Игорь принялся подтягивать гайки, сапогом до упора нажимая на ключи. Кузьмич тоже без дела не сидел, притащил ведро масла, слил старое — и все это под шутки-прибаутки.

К обеду, когда работа закончилась и время пришло заводить трактор, заметил Игорь, что Кузьмич приуныл, шутить перестал. Наверное, устал мужик, подумалось. Солнце только в макушку уперлось, а они уже трактор к работе приготовили.

Кузьмич первый уселся на гусеницу, закурил, закашлялся взахлеб, позвал:

— Слышь, Игорь, подь сюда.

Игорь вылез из-под трактора — поддон подтягивал, — подошел поближе.

— Слышь, Игорь, — заговорщицки подмигнул Кузьмич, — а мы ведь, ер-майор, самое главное забыли…

— А что такое, Кузьмич?

— Эх ты, сорочья голова, никак не догадаешься, да? Ды обмыть, чудак-человек!

— Кузьмич, да ведь нам обкатать трактор еще надо!

— Второй раз говорю тебе — прыткий ты очень. Спешишь через край. Ты мне объясни на милость, часто новые трактора получал, а? Чтоб как солнышко блестел, а? Уж на что я человек бывалый, можно сказать, ветеран колхозного производства, и то первый раз. Он знаешь какой у нас, Сохатый, — как дуб мореный. От него все слова отскакивают. Сколько раз просил: «Дай новый трактор, Кузьмич экстра-класс покажет». Знаешь водку, «Экстра» называется? Ну вот, я ему и намекаю, что буду по высшему разряду землю ворочать. А он как пень на лесной дороге — ни пройти, ни проехать. Подожди, говорит, Кузьмич, у тебя еще не все чудачества из головы выветрились. Вот только сегодня расщедрился.

— Поэтому и не надо…

— Ну, ер-майор, заладил свое… У нас в деревне Олдоша один был, блажной немного, придет к моей матери и просит: «Молодка, можно собаке вашей хлебушка дать?» — «Не надо», — та говорит. А он запляшет у порога и радостным голосом запоет: «Ты говоришь, не надо, а я говорю, надо…»

— Да я, Кузьмич, водку не пью, пиво — другое дело…

— Значит, ер-майор, выгадываешь? Деньги на сберкнижку откладываешь, да? Все равно с тебя трояк — твоя доля на обмывку… Иль пожалеешь?

Игорь достал мятую трешку, подал Кузьмичу. Тот подбросил деньги на широченной ладони, как мяч, опустил в карман и как-то просветлел лицом. Довольно начал:

— Знаешь, один друг пьяный домой приходит, а жена и спрашивает: «Где и с кем?» А он отвечает: «На троих в магазине». — «Так почему же такой пьяный?» — «Дак двое не пришли».

Веселый человек Кузьмич. На всякий случай присказка имеется, с таким не соскучишься. С ним и работать легко будет. Игорь любил веселых людей, шутку добрую.

Кузьмич между тем в кабину уселся, зажигание включил, и пускач зачастил автоматной дробью, а через минуту и двигатель ожил, стрельнул голубыми кольцами дыма. Кузьмич из кабины высунулся, заулыбался во весь рот, крикнул:

— Живой, ер-майор! Как младенец чхает! Зверь, а не машина. — И начал включать скорость, затем нажал на фрикционы. Тарктор юлой закрутился на месте, оставляя причудливые круги на земле.

Потом Кузьмич газ поубавил, выпрыгнул из кабины, прокричал Игорю на ухо (мешал заведенный двигатель):

— Значит, сейчас на тракторе в магазин смотаюсь. Будем делать как в кино — красиво. Приеду — в тенек сядем и потрапезничаем. Прием на высшем уровне устроим.

* * *

Игорь остался один. Он видел, как за изломом деревенской улицы скрылся трактор, собрал ключи в сумку, руки в солярке помыл, уселся на землю. Самое время отдохнуть, крутни даже с новой машиной хватает, уже усталость лопатки в скупую пригоршню собирает. Знал Игорь, до магазина минут пятнадцать езды да обратно столько же. Потом пусть Кузьмич трапезничает, а он, Игорь, обкаткой займется, по дороге машину погоняет, всем телом ощущая живую дрожь заведенного двигателя, его послушную песню.

Кузьмич через полчаса не появился. Не появился он и через час, и через два. Игорь уже давно чувствовал голод, хотел уйти к бабке Спиридонихе, но внутренняя тревога, что с Кузьмичом наверняка вышла опять какая-то история, нарастала.

У магазина трактора не оказалось. Широкий след по набитой дороге уходил за село, к речушке. Игорь шел по следу, и с каждым шагом его все больше распирала злость. Не иначе Кузьмич хороший отдых себе устроил, на берегу валандается, сосет свою бутылку, а что человек его дожидается — ему и горя мало.

Речушка в Петровке маленькая, под обрывом голубенькой жилкой по лугам петляет, точно узелками повязана, — в одном месте широким плесом разливается, спокойной волной играет, а в другом ее берега сжимаются до метра, ногу пошире выкинь — и на другой стороне окажешься. Но занятная речка, вода в ней ледяная, до костей охватывает, потому что родники питают ее, из-под косогоров прорезав себе дорогу. Игорь в прошлом году, когда выдавалось свободное время, бегал купаться сюда, плес себе облюбовал с ракитником на берегу, но больше трех минут не выдерживал: тело пламенем вспыхивало, будто в снегу вывалялся.

Трактор Игорь еще с бугра заметил, он как раз на протоке стоял, в противоположный берег быком уперся, но все несчастье понял, когда вплотную подошел. Видимо, решил на противоположную сторону Кузьмич единым махом перескочить, но русло оказалось глубоким до черноты, трактор завис, наполовину спрятав двигатель под воду. Прикинул Игорь, что случилось это час назад, иначе от двигателя шел бы еще пар. Загнал Кузьмич машину так, что своим ходом не выберешься, без другого трактора не обойтись.

Снова шагал Игорь в село, обливаясь потом то ли от злости, то ли от жары. Летний день, хотя и на вторую половину свернул, еще палил солнцем, обдавал банной духотой. Пока нашел Ваську Быкова на пахоте, пока плуг отцепили, трос разыскали, часа два прошло. Игорь больше не размышлял, куда делся Кузьмич, хотя первоначально было желание разыскать его и надавать по шеям, чтоб знал край, да не падал. Бутылку Кузьмич, видимо, еще в магазине высосал, и потянуло после этого его «на подвиг».

Игоревский пыл речушка пригасила. Чтоб чалку набросить получше, трактор со скорости снять (забыл Кузьмич, гад, скорость выключить — спешил, видите ли), разуться пришлось, штанины закатать, и холодная вода обожгла ноги до дрожи.

Потом они с Васькой уже все спокойно проделали: под колею камни накидали — иначе трясина и эту машину засосет по гусеницы, трос до упора затянули и выхватили трактор.

Злоба на напарника с новой силой вспыхнула, когда, запустив двигатель, попытался Игорь скорость включить. Протяжный скрежет сразу открыл картину: пока Кузьмич пытался из речки сам выбраться, спалил муфту сцепления. Рвал машину, подлец, пока не заглохла. За такие дела мало по шапке надавать — судить надо.

* * *

Трактор притащили на буксире на стан к вечеру. Еще из кабины Игорь заметил: рядом с Сохатым стоял Кузьмич, смешно припрыгивая и дергая плечами, размахивал руками, отчего пиджак горбом вставал на спине. Было что-то жалкое в его фигуре, или только так казалось рядом с богатырем-бригадиром.

Игорь выскочил из кабины, крюк сбросил с серьги, махнул Быкову, чтоб отъезжал…

Признаться, дорогой, пока Быков буксировал его трактор, думал Игорь плюнуть в морду напарнику, все рассказать о кузьмичовской проделке, и пусть с ним решают, как быть, а он здесь человек временный. Но сейчас, глядя на худенькую фигуру Кузьмича, на его сморщенное, угнетенное лицо, воспаленные глаза — похмелье бесследно не проходит, он вдруг почувствовал жалость к напарнику. А может, на себя все взять, мол, по неопытности растерялся, хотел машину на всех режимах испробовать, да не справился с управлением? Хотите — казните, хотите — милуйте…

Но Кузьмич не дал сказать ни слова. Мелкими шажками зачастил он впереди Сохатого, подскочил, опять подмигнул заговорщицки и понес такое, что Игорь оторопел.

— Нет, ер-майор, ты посмотри на этого орла, Афанасьевич! Трактор в один прием угробил! Нам из города всякую шушеру гонят. На тебе, боже, что мне негоже. Небось начальник его думает, он тут хлебушек растит, землю ворочает, трудовой героизм показывает, а он технику испытывает на излом. Говорил тебе, Афанасьевич, на хрена мне напарник, один буду плужить день и ночь, у меня любое дело из рук не вырвется, сам знаешь…

Бригадир руку Кузьмичу на плечо положил, придавил слегка:

— Подожди тараторить, дай человеку объяснить…

— А чего ему объяснять, Афанасьич? — снова молоденьким петухом залился Кузьмич, подмаргивая Игорю. — У него объяснение короткое, молодой да зеленый, блажь в голове ходит, небось хотел в речке искупаться, днем парило, сам знаешь. Да вместо себя трактор искупал, в бучило загнал…

Почувствовал Игорь, как в дрожи заходили руки, в горле спазмы — не протолкнуть, шаг сделал к Кузьмичу. Тряхнуть бы его сейчас, чтоб душа выскочила, но бригадир его намерения разгадал, между напарниками встал, спокойно сказал:

— Ты, Кузьмич, не заводи парня, видишь, не в себе он. Пережил, наверное, много. Дай ему успокоиться, в себя прийти. Завтра будем решать, что и как, — и зашагал по-журавлиному к мастерской.

— Это ты правильно решил, ох, правильно, — вслед взвизгнул Кузьмич, — не голова у тебя, а сто рублей прибытку. Пусть, пусть парень успокоится.

Игорь подождал, пока бригадир скроется в мастерской, схватил левой рукой Кузьмича за рубаху, притянул к себе, ощущая под пальцами дрожащее тело, сказал, как выдохнул:

— Успокоиться даешь, гад?

Кузьмич резко присел, рубашка его противно треснула, и Игорь разжал руку. Отскочив в сторону, напарник уже другим, не игривым, а слезливым голосом зачастил:

— Ты, Игорь, эти замашки брось, чуть что — в морду! Я тебя по-хорошему прошу — возьми мой грех на душу. С тебя взятки гладки, а меня Саня Сохатый со света сживет за новую машину. А я завтра утром встану и сделаю эту проклятую муфту, комар носа не подточит, Христом-богом прошу, а, Игорь?

— Значит, исправишь?

— Как пить дать! Ты уж зла не помни, что бригадиру наговорил. Сам понимаешь, святая ложь во спасение. Ты завтра еще спать-почивать будешь у бабки своей Спиридонихи, а трактор будет как часы, — и засмеялся дребезжащим смехом.

* * *

Бабка Спиридониха растолкала Игоря часов в шесть утра.

— Ну и спишь ты, господи, — заворчала она, усаживаясь на табурет, — хоть водой отливай.

Игорь вскочил, энергично развел руками, потер пальцами глаза, спросил недоуменно:

— Случилось что-нибудь?

— А это у тебя надо спросить…

— Что спросить? — еще больше удивился Игорь.

— Ишь, праведника из себя строит, — заворчала старуха, — характером в мамашу свою подался. Та тоже, бывало, личико свое сморщит и кривляться начинает: «А это почему, это кто сказал?» Тихоню смиренную из себя корчила…

Знал Игорь, бабка недолюбливала мать. В других семьях матери обычно всю силу своей родительской любви дочери отдают, а бабка о сыне Викторе, даром он шалопай великий, в областном центре, как воробей с одной работы на другую скачет, больше всех печется. А на мать, наверное, бабка потому сердится, что та ослушалась ее, без разрешения замуж вышла, хотя зять и дочь ничем не виноваты перед ней, живут вроде мирно, ладят меж собой, и дом в порядке. Живи и радуйся на дружную семью, ан нет! Вот и сегодня бабка про мать вспомнила некстати.

— Так объясни, в чем мать и я виноваты? — построже спросил Игорь.

— Про мать я так, к слову вспомнила. А ты лично не строй умника, мне проказы твои известны. Слава богу, Кузьмич просветил.

— Он просветит, как же! — понял Игорь, с какой стороны ветер дует.

— Ага, очень даже подробно все рассказал. Ты-то вчера вечером промолчал, на усталость все ссылался, а Кузьмич, он человек прямой, все твои доблести расписал.

— Опять нес с больной головы на здоровую?

— А это ты как хочешь, так и понимай. Позоришь меня перед всем колхозом, а считаешь, что на тебя напраслину возводят. Хоть седины мои пожалел бы! Я ведь всю жизнь в колхозе ударницей считалась. Бывалоча, выйдем на уборку снопы вязать, за мной никто не угонится, меня бабы ветряной мельницей прозвали. Руки у тебя, говорят, Матрена, как крылья, так над полем и мелькают. А я двадцать копен свяжу, уложу, и работа не в тягость — домой иду по сумеркам да еще песни пою…

— Так я-то при чем? — прервал Игорь бабку. — Моя-то вина какая?

— А ты вроде, голубок, и не знаешь? Трактор новый вчера кто угробил, не ты случаем?

— Кузьмич так рассказал? — наливаясь гневом, спросил Игорь.

— Он самый, напарник твой. Спасибо доброму человеку, вон и железку тебе принес. Не хочу, говорит, Матрена Ивановна, чтоб внука твоего по собраниям разным таскали, запчасть из своих запасов отыскал, пусть машину налаживает. Она и стоит, мол, пятнадцать рублей да позору на весь колхоз. За новый трактор и судить могут, как пить дать…

— Ты и деньги ему отдала? — У Игоря даже дыхание сперло.

Бабка глазами заморгала удивленно, с тревогой на внука посмотрела.

— А что, не надо было?

— Если деньги лишни, плати, почему же?

— У меня денег лишних нет, милок. Сам знаешь, на одну пенсию живу. Мать твоя мне много помогает? А о сыне и разговора нет — бобылем мается, в столовых жалованье оставляет. Только иной раз и последнего не пожалеешь, чтоб грех смыть…

— Да не было никакого греха, Кузьмич сам трактор в речку загнал спьяну, а на меня свалил, да еще просил, чтоб я взял вину на себя: с тебя, мол, чужака, спрос маленький.

— Значит, обманул, проклятый? — У бабки кадык дернулся, мелкой дрожью руки заходили. С минуту она молчала, только удивленно хлопала глазами, а потом заговорила голосом надтреснутым, словно дерево старое, скрипучее: — Меня, Игорь, теперь второй раз обманули в жизни. Первый раз еще до войны, когда девчонкой была, в голодный год. Мать мне пышек напекла из последней муки, говорит: «Иди, Матрена, на станцию, к поездам, может быть, на соль, на мыло иль сахар обменяешь». Я и пошла. Стояла-стояла целый день, как сухая ветка на болоте, никто ко мне не подходит. Желающих много, а на что менять? И вдруг эшелон воинский подходит, солдаты на землю повыпрыгивали, и один такой рыжеватый, в талии как оборкой перехвачен, узенький, подходит ко мне. «Давай, девочка, свои пышки на крестик сменяем». — «Какой такой крестик?» — говорю. «А вот посмотри», — и из гимнастерки крестик нательный вынимает, на ладони подбросил, а он так и засверкал под солнцем. Золотой, мол, бери, не раздумывай. Замуж будешь выходить — себе кольцо золотое отольешь на загляденье. А мне, дуре, замуж очень хотелось. Все у матери спрашивала, когда она мне свадьбу сыграет. А мать-покойница хохотунья была, смеется: «Как косу заплетешь». Вот я каждое утро волосенки свои в косу и собирала, в мизинец толщиной получалась коса-то, а мне радость — замуж скоро. Так и отдала свои пожитки за крестик. Ох и было мне от матери, чуть косы своей не лишилась. Драла меня да приговаривала: «Не блажи, не блажи, дуреха, не расти простофилей!»

Бабка рассказ свой закончила со смехом, с искорками в глазах, и Игорь хохотал от всей души, даже на какое-то время забыл историю с трактором. Но бабка, отсмеявшись, вдруг по столу кулаком стукнула, распрямилась.

— Он, стервец, что ж подумал? Коль умирать бабке Спиридонихе пора, то и обманывать можно? Ну, я ему покажу кузькину мать, икать станет. За мной не задолжится!

Бабка на кухню сходила, сверток газетный принесла, развернула.

— Эта часть-то хоть?

— Эта, эта, — подтвердил Игорь.

— Все равно забирай, — вновь засмеялась бабка, — коль деньги плачены. Свекор мой, бывало, говорил: бачили очи, что купили, теперь ешьте, хоть повылезайте. А к Кузьмичу я сегодня же смотаюсь — не открутится…

* * *

Кузьмича на стане не было два дня. Он появился на третий день с подтеком под глазом, с перебинтованной рукой. И вид у него был виноватый, хоть пытался улыбаться, но улыбка его больше на гримасу походила. Саня Сохатый на Кузьмича уставился удивленно, с ног до головы осмотрел.

— Прогулом эти два дня поставить или документ имеешь?

— Да какие же это прогулы, Афанасьич? Пострадал, можно сказать, невзначай. Не телок, понимаешь, дома у меня, а кобель цепной. Поутру я его на выгон повел, а он меня с ног сбил, волоком волочет, а я веревку не бросаю, не убежишь, думаю…

— А мне бабка Спиридониха другое рассказывала, — ехидно подначил Саня. — Будто она тебя корявой клюкой отходила, чтоб врал поменьше да еще и гонорар не брал бы.

— Какой такой гонорар, Афанасьевич? — притворно удивился Кузьмич.

— А ты вроде сам не знаешь? Пятнадцать рублей зачем у бабки взял?

— Подумаешь, беда какая… Жена меня послала к бабке, мол, одолжи денег, в магазине материю на кофту привезли, да, видать, не надо было с ней связываться: через час бабка прибежала — гони деньги назад. Так жена и осталась без кофточки, — и Кузьмич с вызовом поглядел на бригадира.

Саню Сохатого этот взгляд не пронял.

— Пустобрехом живешь ты, Жилин (по фамилии первый раз, наверное, Кузьмича назвал, чтоб этот разговор как официальный считал), мотыльком перелетным. И к делу так же относишься. Вот такое мое решение: принимай МТЗ-50 Юрки Костромина, пока он в больнице, а там посмотрим.

— А этот трактор кому? — спросил Кузьмич.

— У него хозяин есть, — сказал Саня. — Кто его восстановил, тот пусть и работает. Так, Игорь?

Игорь промолчал. А Кузьмич дурашливо хихикнул, подмигнул Игорю, потрепал за плечо.

— Ну что ж, с тебя причитается. Высокая честь, понимаешь, как шуба с боярского плеча. Сердечно поздравляю. — Кузьмич кренделем выгнул руку.

Игорь молча повернулся к нему спиной и зашагал к трактору.