Ономастика представляет собой хотя и периферийный, но необыкновенно ценный раздел языкознания. Его важность для лингвистических исследований определяется тем, что именно в маргинальных областях сохраняются архаизмы, утраченные в языке в целом, возникают инновации и вырабатываются новые тенденции языкового развития. Кроме того, однообразие и регулярность ономастического материала создают выгодные условия для действия разного рода аналитических процессов, обобщения nom.pr. по отдельным признакам и, следовательно, для формирования новых языковых элементов. Сильное воздействие ономастики, в которой ключевую позицию занимают двучленные имена собственные, на языковую систему заключается в интенсивном образовании композитов, состоящих из двух компонентов.
Повышенное внимание исследователей к ономастике обусловлено особым положением имени собственного в языке. Его промежуточный характер очевиден. Связь nom.pr. с системой данного языка проявляется в оформлении nom.pr. как грамматических и словообразовательных категорий этого языка, реализации в nom.pr. лексем этого языка. Вместе с тем nom.pr., конституирующиеся на основе апел-лятивов, представляют собой самостоятельную сферу со свойственными ей закономерностями. Показательно, что необходимость выделения nom.pr. как особой подсистемы языка осознавалась в глубокой древности (ср. трактовку nom.pr. как автономной части речи греческим стоиком Хрисиппом (Ш в. до н.э.); [Тройский 1936, 26] ).
В зависимости от степени взаимодействия ономастики с общеязыковой системой выделяются три варианта: 1) nom.pr. тождественны апеллятивам, т.е. их грамматические и словообразовательные категории совпадают; 2) ономастика является особой областью языковой системы, получившей гипертрофированное развитие (напр., nom.pr. используют ограниченный набор грамматических средств, непродуктивных для апеллятивов и монополизированных для производства nom.pr.); 3) nom.pr. порывают с общеязыковой системой, вступают в противоречие с ней j(cp. акцентуационный контраст др.-греч. сХтп'С и nom.pr. ЁХтпС, особен-
ности употребления определенного артикля при нарицательных существительных и именах собственных во французском языке, различное склонение nom.pr. и соответствующего апеллятива в арабском и т.д. [Курилович 1962]).
В современном демифологизированном обществе имя собственное как член классификационной системы номинации выполняет основную назывательную функцию, реализующуюся в двух аспектах: дистинктивном (выделяющем индивида из коллектива) и интеграцонном (объединяющем носителей одного nom.pr. в общий класс). Таким образом, в отличие от апеллятивов, nom.pr., обозначающие индивидуальные лица или уникальные предметы, лишены коннотации, “способности привносить определенные признаки” [Есперсен 1958, 70]. Строго говоря, сами по себе nom.pr. не имеют никакого значения, т.е. не могут быть определены без обращения к денотату - реальному носителю имени. Следовательно, множество одноименных объектов не обладают никакими совместными свойствами, кроме общего nom.pr. Другими словами, имена собственные наглядно демонстрируют ситуацию, при которой код направлен сам на себя (code referring to code в терминологии Якобсона [Якобсон 1972, 96]).
Принципиально иное положение сложилось в мифопоэтических традициях. Как известно, основатель функционализма в этнографии Малиновский выдвинул так называемую теорию “нужд” (needs), согласно которой все элементы, составляющие культуру архаичного племени (от имени собственного до мифа) возникают как ответ (answer) на определенный вопрос, продиктованный настоятельной потребностью [Malinowski 1944]. Исходя из этой концепции, наименование представляет собой не игру или развлечение, а абсолютную необходимость, связанную с глубинной сущностью человека. Nom.pr. представляет собой не этикетку, ярлык, а символ, сложным образом соотносимый с природой индивида. Мифологическое осознание nom.pr. как внутренней субстанции проявляется в некоторых культурно-исторических традициях, в которых “наречение именем новорожденного принимает форму отгадывания его сущности или ср. возможность понимания первого элемента в индоевропейском слове для имени *$-теп- как ‘в, внутри’” [Топоров 1980, 510].
Архаическая модель мира предполагает тождество имени и природы его носителя. Идея прямого соответствия имени и денотата, трактовка nom.pr. как alter ego индиви-
да отражена в брахманической концепции namarupa ‘имя и форма’. Используя удачное сравнение Гонды [Gonda 1970, 8], отношения между именем и его носителем можно сопоставить с тенью и человеком, ее отбрасывающим. Отголоски верований в независимое существование имени и его идентичность с называемым объектом прослеживаются и в современном обществе (ср. случаи наречения новорожденного именем умершего родственника, вызванные стремлением вместе с nom.pr. воскресить достоинства покойного).
Установка мифологического сознания на тождество или внутреннюю связь имени и его носителя предполагает первоначальный акт имяположения и образ имядателя, сотворившего вещи и их имена. Подобные представления зафиксированы в ряде мифопоэтических традиций. В соответствии с древнеиндийским мифом (Ригведа X, 71, 2 и X, 82, 3; [Иванов 1984]), вещи получили названия в результате установления имен (namadheya). Ср. также древнеиранские параллели: Ahur5 Mazdao nam?m dadai “Ахура Мазда имена установил”
(У, 38, 4). Ведийскому и древнеиранскому “установителю имен” генетически тождествен древнегреческий оно-матет (6vopa0eTTi£), наиболее ранние свидетельства о котором относятся к пифагорейской школе . Старославянские данные также позволяют реконструировать сочетание *jbme deti ‘называть именем’ [Топоров 1980, 510]. Аналогичный пример известен и из древнескандинавской мифологии. В “Младшей Эдде” [1970, 19] повествуется о сыновьях Бора, сотворивших из дерева людей и нарекших их именами. Показателен и отрывок из “Старшей Эдды”: “Тогда пошли боги на троны могущества... ночи и фазам луны название дали, утро нарекли и середину дня” [1963, 9]. О ритуальном характере имяположения и величайшей ответственности, возложенной на установителя имен, можно судить, в частности, по древнегреческим источникам. В некоторых пифагорейских изречениях указывается, что “после числа на втором месте по мудрости находится тот, кто установил имена (о та ovopaTa irpaypaai Oepevoc)” [Иванов 1964, 88], а в диалоге Платона “Кратил” утверждается, что “устанавливать имена - дело не всякого мужа, но некоего творца имен (6 vopaTovpydc)” [389].
Важным следствием типичного для мифопоэтического сознания отождествления имени и природы его носителя явилась креативная функция называния, сополагающая процесс созидания и номинации, согласно которой имя оказывает активное воздействие на индивида, формирует его как личность, определяет его судьбу, т.е. оно первично по отношению к объекту. Тезоименитство сопоставимо с грамматическими категориями оптатива или императива, поскольку имя содержит пожелание или приказание (ср. ст.-слав. Ceimo-славъ ‘пусть он обладает святой славой’ и др.). В архаичном обществе ситуация называния вещей рассматривается как заключительный этап демиургического акта. Изреченное имя материализуется, мгновенно превращаясь в элемент структуры мира . На принципе замены именем его носителя основана словесная магия, при которой через имя оказывают воздействие на его обладателя. Манипулирование именем для достижения практических целей обусловило усиление положительных моментов в nom.pr., наречение “приятными” именами или, наоборот, называние “плохим, неблагоприятным” именем с тем, чтобы злые духи не причинили вреда его носителю. Мифопоэтическая трактовка называния как акта творения подтверждается и другими данными, ср., напр., переименование при переходе индивида в иной возрастной или социальный класс как перевоплощение, перерождение, представления о необходимости бережного хранения nom.pr., конституирующего сущность субъекта, табуирование “истинного” имени, существование разветвленной системы имен, компенсирующих отсутствие настоящего имени и др..
Дополнительное имя ассоциировалось со счастливой судьбой: “Брахману, обладающему двумя именами, будет сопутствовать успех” (TS б, 3, 1, 3; [Gonda 1970, 82]), “В то время люди имели по два имени: это приносило счастье и долголетие” (Hauksbok, [Wessen 1927, 78]).
Плюрализм имен в мифопоэтической модели мира был вызван, с одной стороны, необходимостью закодировать
подлинное имя и, с другой, стремлением отразить различные аспекты субъекта. Семантически мотивированное и фонетически и морфологически прозрачное имя выполняло определенную коммуникативную задачу, передавало информацию о денотате. Тезис “Младшей Эдды” о том, что “некоторые имена произошли от деяний” [1970, 27] подтверждается многочисленными примерами. Перечисление имен, как правило, сопровождается указанием причин номинации. Ср.: “Одина называют Всеотец, ибо он отец всем богам. И еще зовут его Отцом павших, ибо все, кто пал в бою - его приемные сыновья” [Младшая Эдда 1970, 26]. Некоторые имена отражают мифологические или героические мотивы и сюжеты. Единство имен позволяет установить “номенклатурную и ипостасную преемственность” [Топоров 1979, 149] в мифопоэтической традиции, создать определенную иерархию, отождествить персонажей различных хронологических уровней. Множественность наименований объекта связана также с метафоричностью обозначений и свидетельствует о поэтической природе nom.pr., “апелля-тивный фон которых составляют поэтические обозначения правителей и воинов” [Schramm 1957, 23].
Специфика мифопоэтического nom.pr. заключается в размытости границ между именем собственным и нарицательным, подвижностью статуса nom.pr. Как показали теоретические исследования nom.pr. Гардинера [Gardiner 1910] и его последователей в области символической логики и семантической философии, свойство “быть именем собственным” не абсолютно, а относительно. Оно определяется сложным сочетанием лингвистических и экстралин-гвистических факторов. В зависимости от меры проявления “номинационности” существует градация nom.pr., причем наименьшая мотивированность названия обуславливает наибольшую “номинационность”. Nom.pr. может занимать различное место на шкале с полюсами “имя собственное” и “имя нарицательное”, при этом возможны два противоположных явления - десакрализация, демифологизация nom.pr. и переход апеллятива в разряд nom.pr.
В целом анализ прагматического и лингвистического статуса имен собственных приводит к заключению о центральном положении nom.pr. в мифопоэтической модели мира, их необыкновенной важности с точки зрения судьбы индивида, отражении в ономастике наиболее престижных понятий, о тесном взаимодействии в этой сфере языка и культуры.