Илья Эренбург
Всё, что происходит на свете, имеет свою причину. В естествознании это считается несомненным, а в философии признаётся принцип всеобщей причинной связи событий и явлений, согласно которому, без причины ничего не бывает и быть не может. Однако знания людей имеют ограниченный объём, который во много раз меньше того огромного количества предметов и явлений, какими наполнена вселенная. Люди не в состоянии знать всё без исключения, и тем более, что всё это имеет свою причину. Вполне возможно, что где-то были или бывают и беспричинные явления. Причины некоторых даже известных явлений в настоящее время неизвестны, и никто не знает, обнаружатся ли они когда-нибудь впоследствии. Если бы удалось точно установить, что некоторые явления вообще не имеют причин, то это облегчило бы дальнейшую научную работу: не пришлось бы напрасно искать причины этих явлений.
Но таких сведений никто не может дать, потому что нет признаков беспричинности. Некоторые причины, которые в прошлом были неизвестны (смотри, например, историю медицины) впоследствии удалось обнаружить. Отсутствие сведений о какой-то причине не означает, будто этой причины нет совсем. Кажущаяся беспричинность какого-то явления не опровергает принцип всеобщей причинности.
Хотя принцип всеобщей причинности не имеет бесспорного обоснования, но и отрицание этого принципа тоже не бесспорно. Однако принцип причинности обладает практическим преимуществом перед противоположной точкой зрения. Ведь если предположить, будто не существует причины какого-то явления, то значит бессмысленно её и искать. В результате получается отказ от исследования или запрет на попытку дальнейшего познания. Утверждение о беспричинности устанавливает необоснованную границу для познания, а принцип причинности снимает это ограничение. Поэтому он предпочтительнее, чем предположение о беспричинности. Смысл всеобщей причинности состоит не в том, будто люди исследовали всё на свете и везде нашли причины, а в том, что нерасчётливо отказываться от исследовательской деятельности. Причинность – это исходный принцип познания, а отказ от признания причинности – это отказ от дальнейшего исследования.
В физике, химии и других науках, нацеленных на производство, разговоры о беспричинности не допускаются. Эйнштейн не согласился даже со статистической квантовой механикой, которая несколько отошла от классического детерминизма. Наверное, не должно быть таких воззрений и относительно человеческих поступков. Действия человека обусловлены теми обстоятельствами, в которых он находится (в том числе и его общественным положением), жизненным опытом, его потребностями и желаниями. Без этого человек был бы неуправляемым. Даже второстепенные его проявления должны иметь причины, и существует пословица “смех без причины – признак дурачины”.
Однако некоторые мыслители обратили внимание, что если поведение человека строго обусловлено внешними и внутренними причинами, то он не ответственен за свои действия. Его тогда бессмысленно хвалить или порицать, как бессмысленно хвалить или порицать вагон, который катится по рельсам вслед за тепловозом. Что бы человек ни делал, и даже если он совершает противозаконные поступки, наказывать его нельзя, потому что он не виноват. К этому его привело стечение обстоятельств. Как писал Омар Хайям [90,с.96]:
Тогда придётся исполнять совет Льва Толстого: суды закрыть, тюрьмы открыть и будь что будет. “Нет в мире виноватых” – назвал он одну свою незаконченную повесть.
Если же общество так не поступает, а награждает отличившихся и наказывает провинившихся, то этим оно косвенно признаёт свободу воли. Значит, во власти человека поступать в соответствии или в противоречии с обычаями и законами независимо от обстоятельств и прочих причин. Человеческая воля не всегда обусловлена всемирной причинностью, а может хотя бы иногда самоопределяться.
О свободе воли спорили немало, и как-то не обращали внимания, что подобные рассуждения указывают не на свободу воли, а наоборот, сами основываются на предположении свободы воли. Ведь воля детерминирована не только у нарушителя закона, но и у остальных людей. Наказание – это не свободное волеизъявление общества, которое оно может отменить, снова ввести или как угодно изменить, а горькая необходимость, от которой люди стремятся, но не могут избавиться. Иногда случается, что человека наказывают и даже умерщвляют как опаснейшего преступника, а затем признают жертвой несправедливости, героем и даже образцом героизма. Гармодий и Аристогитон, которые уничтожили тирана в древних Афинах, сначала были убиты, а затем им поставили памятник, и также русские народовольцы сначала были казнены, а затем их именами назвали улицы в Ленинграде. В древности некоторые храмы имели право предоставлять убежище любому человеку, просившему о защите, и вот что об этом писал Тацит (Анналы III,60):
“…В греческих городах учащались случаи ничем не стесняемого своеволия в определении мест, служивших убежищами: храмы были заполнены наихудшими из рабов; там же находили приют и защиту преследуемые заимодавцами должники и подозреваемые в злодеяниях, наказуемых смертною казнью, и нигде не было достаточно сильной власти, способной справиться с бесчинством народа, оберегавшего заядлых преступников под предлогом почитания богов”.
В настоящее время отдельным нарушителям закона дают помилование, большому числу заключённых объявляют амнистию, смертную казнь как меру наказания иногда совсем отменяют, но до полного исполнения совета Толстого никогда не доходят. Исполнить этот совет невозможно, потому что действия детерминированы у всех. Обстоятельства воздействуют на людей не только хорошим климатом, наводнением, ударом молнии и другими безличными силами природы, но и руками других людей. Иногда они действуют на человека даже его собственными руками, когда например, воин, оказавшийся в безнадёжном положении, кончает самоубийством, чтобы не сдаваться в плен. Командир партизанского отряда в Белоруссии С.А.Ваупшасов в своих воспоминаниях [15, с.496] писал:
“Чекисту в плен попадать нельзя. Окажись я в гитлеровском застенке, сделал бы всё возможное, чтобы фашисты поскорее пристрелили меня, – напал бы на следователя, на стражу, но обязательно спровоцировал бы смертельный выстрел”.
Хотя противозаконные действия отдельных лиц весьма нежелательны, и для таких случаев общество устанавливает соответствующие наказания, но войны между государствами ещё страшнее, ещё опаснее и разрушительнее. Вместо единичных краж, единичных ограблений и единичных убийств, совершающихся в мирное время, во время войны происходит захват обширных территорий со всеми находящимися там ценностями и взаимное истребление больших человеческих масс. При этом наказанию всегда подвергается слабая сторона, независимо от того, виновата она в нападении или всеми способами старалась сохранить мир. Об искоренении войн люди уже давно мечтают, воевать почти никому не хочется, но постоянно производится оружие и осуществляется правило Вегеция: хочешь мира – готовься к войне. Если бы люди обладали свободой воли, то, наверное, в первую очередь им необходимо покончить с войнами. Но войны продолжаются, опасность войны (хотя бы региональной) сохраняется, и не все верят, что для человечества посильно сохранять мир. Вот, например, что писала в дневнике супруга Льва Толстого, проводив сына на войну (08.08.04 г.):
“Что такое война? Неужели один глупый человечек, Николай II, незлой, сам плачущий, мог наделать столько зла?
Мне вдруг представилось, что война, как буря – явление стихийное, и мы только не видим той злой силы, которая так беспощадно и несомненно крушит насмерть столько человеческих жизней. Когда человек палкой раскапывает муравейник и муравьи погибают, таскают яйца свои и разный сор, они не видят ни палки, ни руки, ни человека, разоряющих их; так и мы не видим той силы, которая произвела убийство войны”.
Относительно проблемы детерминизма нет полного единомыслия, хотя эта проблема была решена ещё в древности. Основоположник стоицизма Зенон Китийский был детерминистом, и однажды, когда он наказывал за кражу раба, тот надумал ему на это указать (см. у Диогена VII,23):
– Мне суждено было украсть! – воскликнул он.
– И суждено было быть битым, – ответил Зенон.
То есть Зенон дал понять, что детерминизм относится не только к нарушителям, но и к остальным людям тоже. Поэтому сторонниками учения о свободе воли являются не только те мыслители, которые усматривают у нарушителей свободную волю, но и те, которые под предлогом фатальной неизбежности человеческих поступков предлагают отменить все наказания.
Общество не может просто по доброте душевной признать всех безответственными из-за причинности и предопределённости человеческих действий. И те наказания, которые оно устанавливает, тоже зависят не от его строгости или сердобольности, а от обстоятельств. В счастливое мирное время, когда обстоятельства не очень стесняют людей и почти все живут сравнительно неплохо, наказания бывают менее тяжёлыми. И чем легче жизнь, тем легче наказания, потому что в благоприятных обстоятельствах выгода от нарушения закона менее соблазнительна. А в случае войны или ещё какого-то усиления тягот жизни, законы становятся более суровыми. То есть и здесь тоже заметен детерминизм.
Неизбежность будущего предопределена для человека не сама по себе, а с помощью его собственных действий. Однако фатальную неизбежность нередко представляют недостаточно связанной с деятельностью человека. Всё в мире причинно, всё детерминировано, но человек к этому как-то не совсем подключён, а потому, если захочет, может просто ждать неизбежного. Он волен либо участвовать в происходящем, либо не участвовать. Если он энергично добивается своих целей, то фатальный исход его деятельности якобы необязателен, а если он отказывается от борьбы и надеется на судьбу, то это будто бы и есть фатализм.
На самом же деле это не фатализм, а всё та же иллюзия свободы воли, только изложенная в виде рассуждения о фатализме. Фатальная неизбежность – это не умственный каприз человека, из-за которого он может вдруг махнуть на всё рукой, а строгая детерминированность его поведения, в том числе и этого махания или отказа от борьбы. Здоровый сильный человек естественно стремится добиться какого-то полезного результата и энергично действует, сообразуясь с обстоятельствами. А если он переутомлён или отчаялся достичь своей цели, то может на некоторое время отрешиться от деятельности, если позволяют обстоятельства. При этом возможно и соответствующее изменение взгляда на жизнь. Но не беспричинный взгляд определяет его поведение, а обстоятельства, прошлый опыт и состояние организма. От этого также зависят и его взгляды.
Принимая какое-нибудь важное решение, человек старается его получше обдумать, учесть все обстоятельства, предусмотреть все возможные случайности, просчитать все варианты. Тут хорошо видно, что поведение человека определяется обстоятельствами, в которых он находится, и прошлым жизненным опытом. В менее важных случаях детерминизм заметен менее, но даже в самой спокойной обстановке мышление человека детерминировано его прошлым. Фрейд в своей “Психопатологии обыденной жизни” [139, с.209] об этом писал:
“Мне уже давно известно, что нельзя вполне произвольно вызвать в своём воображении какое- либо число или имя. Если исследовать любое произвольное на вид, скажем, многозначное число, названное якобы в шутку или от нечего делать, то обнаружится столь строгое детерминирование, которое действительно кажется невозможным”.
В настоящее время это утверждение Фрейда по существу признаётся правильным. Однако случайные числа необходимы, например, при исследовании множества однородных предметов, когда судить о них приходится по отдельным образцам. Тогда отбирать такие образцы надо без всякого предвзятого предпочтения, то есть с помощью действительно случайных чисел. Поскольку человек детерминированностью своего мышления вносит в эту работу искажения, были созданы специальные таблицы случайных чисел, которыми пользуются в некоторых лабораториях и при так называемом выборочном методе статистического исследования.
Чтобы свободно проявлять свою волю, человек должен понимать что делает. Механические приспособления и автоматы действуют без соображения, и о свободе воли у них нет смысла и говорить. Также и дети, не достигшие зрелого возраста, считаются невменяемыми, потому что не могут в достаточной степени понимать последствия своих действий. Взрослый человек конечно понимает больше механического приспособления и даже больше ребёнка, но о полном понимании происходящего не может быть и речи. Краткое временное существование лишает его возможности достичь глубокого осмысления того, к чему ведут его действия. В результате “дела человеческие, подобно снадобьям, получают спасительную или губительную силу в зависимости от обстоятельств” – как отметил Плутарх (Лукулл, гл.16). Пословица утверждает: век живи, век учись, и дураком помрёшь. А Омар Хайям писал [90,с.44]:
Психологи исследовали так называемую свободу воли экспериментально, и вот что рассказал об этом Альберт Молль в своей книге “Гипнотизм” [83, с.166]:
“Вот господин в гипнозе. Я приказываю ему после пробуждения взять горшок с цветами с подоконника, завернуть в платок, поставить на диван и затем отвесить горшку три поклона. Всё это он выполнил пунктуально. На вопрос, что побудило его так поступить, он отвечает следующее: «Знаете, после пробуждения я увидел там горшок с цветами, ну вот я себе сказал, что теперь холодновато, что хорошо бы согреть эти цветы, так как иначе они погибнут. Ну я и завернул их в платок; затем я подумал себе, что диван стоит так удобно возле печки, так возьму-ка я горшок с цветами и поставлю его на диван. Поклоны же я сделал больше из уважения к самому себе за прекрасную мысль, которая мне пришла в голову». Он прибавил также, что вовсе это не так глупо, как кажется, потому что у него на всё были свои резоны”.
Дальше (с.442) Молль пишет:
“Сознание свободной воли может быть вызвано после-гипнотическим внушением гораздо скорее при безразличных, маловажных поступках, чем при таких, которые сами по себе значительны и в то же время противоречат индивидуальности человека. Нечто подобное наблюдается и в нормальном состоянии бодрствования, где, как справедливо заметил Freud, чувство свободной воли скорее всего возникает как раз при безразличных поступках, но когда дело идёт о более серьёзных решениях, перевес почти всегда получает сознание, что поступать иначе невозможно”.