«Умелые руки» постановили встретить Первомай «производственными успехами». Ребята собрали «больные» стулья, плетеные кресла, что стояли на летней веранде, тумбочки и понесли все это в «госпиталь».

В прохладной полутьме столярной мастерской пахло стружкой, клеем и краской. У большого окна с толстыми железными прутьями стоял старый и весь исстроганный верстак. На полке возле него — фуганки, рубанки, деревянные молотки, стамески, коловорот.

Иван Иванович учил ребят правильно стоять у верстака, укреплять рейку или дощечку, прежде чем начать строгать. И, оказывается, это совсем непросто — снять стружку.

Если же невнимательный или ленивый ученик портил материал, Иван Иванович «снимал стружку» с него самого — немногословно, тихо, с сожалением выговаривал за небрежность. И становилось стыдно.

Сегодня в «госпитале» кипит работа, готовится материал для скворечен. Митя, без палки, уверенно стоит у верстака и строгает доску. Светло-золотые, пахнущие смолой стружки, падают с верстака на деревянный пол. Мите нравится строгать и стоять так, по колено в стружке. Какой гладкой и блестящей становится доска. Он проводит ладонью по ее поверхности.

— Как шелк! Вот уж правильно, — ни сучка — ни задоринки.

Затем Митя деловито размечает доску складным метром и, как Иван Иванович, закладывает карандаш за ухо. Иван Иванович проверяет разметку и срез угольником. И видно, что он доволен учеником.

— Сделать скворечни — дело не мудреное, — говорит Иван Иванович, — но надо знать, что к чему. Вот к примеру: для синицы, малиновки или пищухи вполне достаточно, если ящичек будет в высоту двадцать — двадцать пять сантиметров, а в ширину — восемь. А леток не должен быть больше двух с половиной. Если леток сделать больше, в ящик заберется на квартиру воробей. И расположить скворечник надо умеючи. Для малиновки его надо построить в укромном месте, повесить чуть повыше, чем наш Леня, а для синицы так, чтобы Федор Улыбин рукой не достал.

— А если для свиристели? — интересуется Леня.

— Это таежная птица. Она сама вьет себе гнездо, чтобы человек ее не потревожил, — тихо отвечает Иван Иванович и принимается за работу. Он перетягивает пружины в большом диване. Остальные ребята — малярничают. Марксида шпаклюет старые растрескавшиеся тумбочки. Валерочка сосредоточенно чистит шкуркой уже просохшие после шпаклевки, другие ребята в клеенчатых фартуках красят. Это очень интересно — красить. Берешь в руки старую замызганную тумбочку, всю исписанную «эстафетами» и замазанную шпаклевкой. Покроешь ее белой эмалью или «слоновой костью», и она новая, чистая, блестящая, как из магазина.

Фредику сегодня досталась самая веселая работа. Иван Иванович заставил его надеть фартук и дал краски: голубую, красную и зеленую. Фредик должен раскрасить два плетеных кресла для летней веранды. Он покрасил одно. Кресло получилось яркое, нарядное. Иван Иванович одобрил. Но когда Захар Нилыч вызвал через форточку Ивана Ивановича к себе, чтобы подписать накладные на получение красок и олифы к Первому мая, Фредик поймал Мобуту и вместо второго кресла выкрасил его в разные цвета. Получился прямо-таки «попугайный кот»…

— Кот «Ару», — хохотал Валерочка. — Новый вид в мире животных.

Ребята побросали свои кисти и краски и смеялись до упаду. Кот вырвался из руки Фредика и поскакал через дорогу, прямо в курортную кухню. В таком виде его не узнали знакомые псы и с ожесточенным лаем набросились на «чужака». С визгом шарахнулись в сторону обычно ласкавшие его официантки.

Кот ворвался в кухню и ошалело кинулся под ноги поварихе, подававшей в это время судки с обедом Анне Тихоновне. Повариха с испуга уронила их на пол. Анна Тихоновна обомлела, увидев странное «чудовище», и только когда это «чудовище» стало урча подлизывать мясной соус на полу, Анна Тихоновна с горестью опознала в нем своего драгоценного Васеньку. Она схватила его и в таком раскрашенном виде потащила в кабинет к директору курорта как «вещественное доказательство». Но оно по дороге у нее вырвалось. Директор сначала слушала ее серьезно и сочувственно, но, увидев вскочившего его к нему на подоконник раскрашенного кота, изогнувшегося в дугу, с поднятым хвостом, принялась хохотать сама. Анна Тихоновна возмутилась и начала кричать на весь курорт, что не позволит издеваться над собой и над своим котом.

— Я здесь двадцать лет работаю, — кричала она. — Пережила двенадцать директоров, десять бухгалтеров, пятнадцать завхозов, двадцать поваров, сотню шоферов! Все жулики, пьяницы, воры! А у меня хоть бы порошинка пропала!

Расстроенная Анна Тихоновна вернулась в склад. Ребята спрятались за верстак и кресла, ожидая грозы, но она не разразилась.

— Бессовестные, — с укоризной сказала Анна Тихоновна, — что вы с моим котиком сделали? Ведь он может богу душу отдать.

Она села на порог и заплакала. У Лени сразу же защипало в носу и из глаз закапали крупные капли прямо на ярко выкрашенное кресло.

— Не порть работу! — отодвинул в сторону свое произведение Фредик и, осклабившись, взглянул на ребят. Никто не смеялся. У многих глаза были «на мокром месте»…

— Разрюмились, — презрительно сказал Фредик, — испугались. — И, выпрямившись во весь рост, демонстративно шагнул мимо Анны Тихоновны. Он ожидал упреков, брани, хорошей трепки.

Но Анна Тихоновна, понуро сидя на порожке, только взглянула на него сквозь слезы.

Через некоторое время в пионерскую к Светлане Ивановне заявился Фредик с оцарапанной физиономией и котом, завернутым в газету. Из «фунтика» торчала его красная голова с ярко-желтыми глазами, а внизу мотался трехцветный хвост. Кот жалобно мяукал…

— Я ведь не хотел, чтоб он сдох. Я — пошутить, для ради смеха…

— А если тебя раздеть и покрасить «для ради смеха»? Хорошо тебе будет? Ты меня подводишь, — сердилась Светлана Ивановна.

— Спасите его, — просил Фредик, прижимая к себе кота. — Я больше не буду, честное п… п… — запнулся он и умолк.

Светлана Ивановна вызвала в санаторий ветеринарного врача. Фредик со своим пациентом ожидал его в изоляторе. Туда же набились и ребята. Ветеринар сказал, что надо срочно обстричь кота, чтобы поры его тела дышали. Для этого его надо усыпить. Как только Леня увидел в руках доктора шприц, он взял такую высокую ноту, что пришлось укол коту отменить. Сильную дозу снотворного закатали в шарик со свежим мясом и дали коту. Несмотря на плохое самочувствие, Мобуту его живо проглотил. Вскоре он зевнул, потянулся, как-то весь обмяк и закрыл глаза.

— Помрет наш котик, помрет, — тихо запричитала тетя Клава, утирая слезы новой салфеткой. К ее тихим стенаниям присоединил свой рев Леня. Их вместе с тетей Клавой вывели из «операционной». Ветеринар ловко обхватал ножницами всего Мобуту. Затем его спящего протерли бензином, вымыли теплой мыльной водой и завернули в тетин Клавин шерстяной платок.

Кот спал три часа. Фредик не спускал с него глаз. В санатории никогда еще не было такой тишины. Ребята ходили на цыпочках и только слышалось: «Ш… ш…»

Проснулся Мобуту невеселым, слабеньким. Тетя Клава сейчас же угостила его свежим молоком, а дежурная сестра дала понюхать валерьянки. Это ему очень понравилось. Он сразу повеселел. Принялся прыгать, как ни в чем не бывало. После «операции» Мобуту оказался тощим, худым и потерял всю свою красоту. Шерсть его была выстрижена клочьями и в самых неожиданных местах, но зато он остался жив и здоров.

Анна Тихоновна, расстроенная, пригорюнившись, силе дела за своим колченогим столиком и счетами. В дверях склада появился Фредик.

— Нате вашего кота, — кинул он ей на стол Мобуту. — Подумаешь, расплакалась. Кота им жалко.

— Жалко, — прижала к груди своего любимца хозяйка.

— А меня вот никому не жалко, никому, хоть сдохни! — крикнул Фредик и, задохнувшись от спазмы, сжавшей горло, убежал из склада за санаторий.