— Вопросов больше нет? — спросил хорошо знакомый ему председательствующий.

Зал, который добрых пятнадцать минут доставал его вопросами, большей частью — справедливости ради — вполне толковыми, на этот раз молчал.

— Ну, что ж, поблагодарим нашего друга Джозефа за как всегда прекрасный и стимулирующий доклад!

С этими словами председательствующий повернулся в сторону трибуны и начал аплодировать, одними глазами улыбаясь ему. Под аплодисменты зала он довольно подмигнул в ответ и стал спускаться к своему месту в первом ряду возле двух других пленарных докладчиков этой сессии.

— Этим выступлением мы исчерпали программу утреннего заседания, и час перерыва до следующей сессии я призываю вас провести за изучением стендовых сообщений, — завершил свои функции председатель.

Все потянулись к дверям. Раскланиваясь со знакомыми, вышел в коридор и он. Все шло как обычно.

Честно говоря, тем летом именно эта конференция, хоть и был он на ней одним из основных докладчиков, не была главной причиной его приезда в Сан-Франциско. Ну, или, если точнее, то была всего лишь одна из причин. В конце концов, уж чего-чего, а конференций и докладов в его жизни хватало — можно было и пропустить, тем более что уже и не мальчик без конца мотаться. Но тут как-то все сошлось — во-первых, друг его, с которым не один год отработали сначала в Союзе, а потом и в Штатах, да и вне работы немало времени вместе провели, вот уже второй год как осел именно в Сан-Франциско, а по-настоящему повидаться все времени не находилось, хотя и по телефону все время разговаривали, и через компьютер общались, но вживе оно и есть вживе, а то как, например, по телефону заметить можно, если кто пяток лишних кило набрал, да и вообще с друзями видеться надо, а не только слышаться.

Во-вторых, позвонил еще с полгода назад по его коллекционерскую душу один дилер, знакомый как раз из Сан-Франциско, и сказал, что хорошая коллекция будет в продаже как раз к лету, когда наследники умершего недавно собирателя все бумаги оформят и начнут предметы на деньги менять (оно, конечно, и правильно, что, сколько ни таятся хорошие вещи в чьем-то дому, бывает даже, что не одно поколение, а все равно рано или поздно на рынке оказываются, поддерживая вечный оборот антиквариата в природе), так вот в этой коллекции, хотя большинство вещей и не входят в область его интересов, есть штук двадцать первоклассных нэцке, и именно этот дилер их будет реализовывать. Так что если он летом сумеет в Сан-Франциско объявиться, то наверняка что-то для себя подберет, да и цены по старому знакомству будут в пределах разумного.

Тут он, конечно, стойку сразу сделал. Хотя когда-то кто бы мог подумать... То есть он всю жизнь что-то такое собирал, но с годами на россике остановился, все больше небольшие масла из того, что на Западе русским импрессионизмом называют. Даже кое-что с собой в Америку удалось увезти. Остальное уже там добавлял, благо в Штатах, как в Греции, все есть. Вот именно поэтому еще и эти нэцке теперь добавились. Много лет назад — он уже и не помнил как давно, мальчишкой еще — читал он рыбаковские «Каникулы Кроша», где вся интрига (по крайней мере, как ему помнилось) разворачивалась вокруг нэцке, японских миниатюрных штуковин самого разнообразного вида, и так они почему-то его заинтересовали, что даже через какую-то приятельницу жившего в Ленинграде старшего брата в эрмитажные запасники прорвался, чтобы их там как следует в натуральном виде посмотреть, и прямо влюбился. Да только толку что — на российском рынке их не было. И хоть и спрашивал он периодически про них в московских и ленинградских комиссионках, но даже в тех, где его хорошо знали, посматривали на него как на блаженного, — нашел чем интересоваться, если их по штуке в десять лет попадается, и то больше новоделы. Так с мечтой и расстался. Но, как выяснилось, не навсегда. Как в Америке поселился и укоренился, так и стал по старой российской привычке по антикварным магазинам, да еще и по почти неведомым на ту пору дома аукционам регулярно прохаживаться, а там — мама родная! — этих нэцке столько, что только успевай чеки выписывать и давние желания реализовывать. Оно и неудивительно — американцы много всякой всячины из Японии навезли. А потом еще и сами японцы в Америку потекли, и тоже с семейными реликвиями. Беда только, что всяких гонконговских имитаций такое количество во всех витринах, что реликвий этих между ними и не разглядишь, если, где смотреть, не знаешь. Ну да ему учиться не впервой. Пришлось теперь уже серьезно этим заняться, по музеям походить, книжки почитать, лекции послушать, глаз понабивать, так что теперь у него пусть и невелика коллекция — всего одна полочка в шкафу со стеклянной дверцей, а на ней этой мелочи уже штук под тридцать помещается, и ни одной чтобы уж совсем барахло. Ну, разумеется, на по-настоящему редкие и от больших мастеров его доходов не хватало, но и среди вещей второго круга, что и ему по средствам, и знатокам показать не стыдно, немало действительно хороших попадалось. Вот такая приманка в придачу к встрече с другом. Так что, когда он еще и письмо получил с приглашением доклад прочитать на вполне престижной конференции, и как раз в Сан-Франциско, и как раз летом, тут уж и думать нечего было. Вот он и приехал.

И, как и было сговорено и спланировано, приехал за два дня до начала конференции, чтобы эти дни провести с другом. Провел. Да так замечательно, что долго вспоминать можно. Собственно, друг его и встретил в аэропорту, и сначала он с удовольствием заметил, что ни о каких лишних килограммах и речи не идет — выглядел тот, как картинка... Какие там полтинник с гаком — ему и сорока пяти не дать! А уж когда на стоянке подошли к серебристому «Ягуару» последней модели, он понял, что и в деловом смысле у друга все в порядке — даже лучше, чем по телефону казалось. Так оно и было. Но всеми новостями они обменялись быстро — да и откуда там чему на долгие разговоры набраться, если они добрый час трепались по телефону примерно за неделю до его приезда во Фриско? Так что, у кого как, что и с кем, уже знали. И вместо переливания из пустого в порожнее решили оттянуться, как когда-то, и покатили на серебряном «Ягуаре» от одной винодельческой фермы к другой. Два дня пролетели как одна минута. Хорошо еще, что вчера не поздно в его гостиницу приехали, да и доклад у него был не самый первый, хотя и на утренней сессии, так что с помощью сна и душа он все-таки вернул себя от бесконечных стаканчиков чудных калифорнийских вин, в которых его друг был великий дока, к делам научным, самое главное из которых — то есть свой доклад — только что так удачно завершил.

А теперь шел, вполне довольный собой, по холлу Дома Конгрессов и неторопливо размышлял — сразу отправиться к тому самому антиквару или сначала спуститься на этаж вниз, в большой зал, где среди множества стендовых сообщений должны висеть и три из его лаборатории. Он глянул на часы — еще и двенадцати не было. Хорошо, что его доклад с утра был — и отстрелялся уже, и практически целый день впереди. Только надо вечером на общий банкет успеть. Ну, так это уже к восьми — без проблем, тем более что автобусы будут забирать участников прямо от Дома Конгрессов, а это в квартале от его отеля. Времени — вагон. Так что вполне можно и к стендам спуститься, тем более что как раз время авторам около своих «произведений» стоять, вот он заодно и проверит, не филонят ли его сотруднички и не променяли ли запруженный народом и не отличимый от множества таких же во всех других домах конгрессов зал для стендовых сообщений на очарование Сан-Франциско. Да еще полезно было бы вдоль чужих стендов пробежаться — нет-нет да и наталкиваешься на какие-нибудь толковые придумки, которые и самого заставят мозгами пошевелить. И он пошел к эскалатору. Внизу все было в порядке — все трое его сотрудников стояли около прекрасно оформленных стендов (не зря он столько денег во множительное оборудование вбухал в своем отделе — ох, не зря!), причем двое активно что-то объясняли сгрудившимся около них участникам конференции. Успех был налицо. Да и третий, хотя стоял один, радостно объявил ему, что интерес к их работе был большой, и даже показал в подтверждение кучу визитных карточек, оставленных теми, кто просил его прислать копию материалов стенда или даже полный текст статьи, когда ту напечатают. От такого всеобщего интереса сотрудник этот так разволновался, что попросил его постоять у стенда несколько минут, чтобы, не дай бог, кого-нибудь из заинтересованных лиц не пропустить, пока сам он в туалет сбегает. Он, естественно, согласился и остался стоять, поглядывая на постеры, висящие на соседних стендах, — ничего особенно интересного — и просто по сторонам.

Тут-то она и подошла.

— Простите, — произнес голос у его плеча, — вы не доктор Кернер?

Он обернулся. Рядом стояла интересная молодая дама, высокая — почти его роста, со слегка раскосыми ореховыми глазами на смуглом лице и темными волосами до плеч.

— Да, это я, а что вас интересует?

— Ой, а раз это правда вы, — заговорила дама уже по-русски, — то можно я на русский перейду?

— Разумеется, — согласился он. — А вы что, тоже из России?

Она засмеялась:

— Ну конечно — где же профессорам своих бывших студентов помнить! А ведь я в вашем семинаре была в МГУ, Иосиф Александрович. И вы со мной даже несколько раз результаты обсуждали.

Семинар этот для студентов-дипломников он вел всего один год, как раз перед самым отъездом из России или, точнее, тогда еще Советского Союза, так что определил ее возраст лет в слегка за тридцать и подумал, что за двенадцать лет дипломницы меняются сильно, раз он ее вспомнить не может.

— И правда не помню, — согласился он. — Извините. Просто, наверное, за эти годы вы из девочки-студентки в настоящую красавицу превратились. Как тут узнаешь!

Она засмеялась.

— Спасибо на добром слове, а то тут комплимента ни от кого не дождешься. А если серьезно, то я Марина Каменева — не помните?

— Постойте, постойте, — оживился он, — вы ведь у Саши Никонова диплом делали, правильно? А у меня по аллельным мутациям консультировались, ведь так?

— Точно. Именно у Саши и именно по аллельным. Вспомнили все-таки.

— Ну, знаете, я ведь совершенно прав был — вы тогда еще с конским хвостиком бегали, если память мне не изменяет, а сейчас... — он выразительно оглядел ее, благо ситуация позволяла. — Так, и что вы тут делаете? А Саша?

— Тут — это на конференции или в Америке? — уточнила она.

— И там, и там.

— Ну, на конференции у меня доклад был. Правда, в другой секции. А в Штатах я уже скоро шесть лет. Сейчас ассистентом в Колумбийском. А Саша в Москве остался. Насколько я знаю, из науки он ушел. Сначала в каком-то биотехнологическом кооперативе был, а потом вообще в торговлю медпрепаратами подался. Когда-то слышала, что преуспевает, но деталей уже не знаю. А про вас все знаю — у нас ни одного семинара не проходит, чтобы какую-нибудь из ваших статей не обсуждали!

— Ладно, отбросим лесть. Но вот что у наших бывших студентов здесь так хорошо все складывается — без дураков, очень рад!

Большие часы на стене холла показывали уже почти час, и он сообразил, что пора потихоньку трогаться в направлении своего антиквария, но и разговор с Мариной заканчивать почему-то не хотелось. И не то чтобы симпатичные женщины на его пути редко попадались — нет, все как-то совпало, и сама очаровательная Марина, и воспоминания об университетском прошлом в Москве, и русский язык, разговаривать на котором ему приходилось все реже, и ореховые глаза, и...

— Скажите, Марина, — неожиданно спросил он, — а какие у вас планы на ближайшие часы? Деловых встреч или ланчей не предвидится?

— Нет, — удивленно протянула она, — ничего такого. Так, хотела вдоль постеров походить... А что?

— Не хотите компанию своему старому профессору составить? Правда, предложение у меня не совсем научное. Я тут хочу в один антикварный магазин сходить. Если отсюда пешком, то минут сорок ходу и по красивым улицам. А в магазине много разных красивых штук будет — я вам порассказываю. Давно у меня на эту тему аудитории не было. По дороге можем и о науке, и о московских знакомых поговорить. А потом перекусим где-нибудь. Идет?

— Ах да, — тряхнула Марина своими темными волосами, — я же помню, еще в Москве все говорили, что вы какой-то коллекционер знаменитый. Только вот не помню, что вы такое собирали.

— Да какой там знаменитый — просто любитель. И собирал разное. Не так чтобы, скажем, все прялки Олонецкой губернии или там малахитовые шкатулки второй трети девятнадцатого века, а всего понемногу. Так что серьезным коллекционером меня назвать трудно. Просто что нравится. А мне чего только не нравилось!

— А что вам нравилось? Ну, хоть для примера.

Он задумался.

— Даже не знаю, с чего начать...

— Ну, тогда начните сначала, — предложила она.

— Смотри, какая ты у нас остроумная, — усмехнулся он и тут же спохватился: — А это ничего, что я на «ты»?

— Не только ничего, а даже очень хорошо. Я себя снова студенткой чувствую. С тем самым хвостиком...

— Ну, тогда ладно. Начнем, пожалуй. Главным для меня все-таки книги были. Их я еще со школьных времен покупал. Мама когда-то рассказывала, что я деньги от завтраков копил и раз в неделю шел по книжным их тратить. Так что уже к окончанию школы у меня очень приличная библиотека была, хотя и без раритетов. Ну, а потом и редкостями заинтересовался. Старые иллюстрированные издания начал покупать. Малотиражные книги с оригинальными литографиями. И все такое прочее. Тем более что у студента всегда возможность подзаработать была, так что и тратить больше можно было. Но и тут я не все подряд покупал, а только то, что нравилось. Ну, скажем, книги с билибинскими или с митрохинскими иллюстрациями я старался все, что попадались, брать, в том числе и старые детские, а, скажем, картинки Елизаветы Бем мне куда меньше нравились. А настоящие коллекционеры если уж собирали детские книжки с картинками, то все. Потом самими картинками заинтересовался, потом художниками, потом вообще живописью, потом всякие интересные вещицы стал покупать — от деревянных шкатулок до фарфоровых тарелок. Весь дом забил со временем. Сама помнишь, какие у нас в Москве квартиры были.

Он посмотрел на часы.

— А чего мы тут-то стоим? То же самое можно по дороге говорить. Ну, так пошли со мной?

— Пошли, — согласно кивнула она.

— А как вы все это сюда в Америку привезли? Вы ведь уже довольно давно уехали. Разве все это вывозить можно было? — спрашивала она, пока они шли на выход из Дома Конгрессов.

— Да по-разному — что-то можно было с собой брать, еще на что-то надо было сначала разрешение получать, а некоторые вещи к вывозу вообще запрещены.

— Ну и как же?

— Да я сначала только несколько книг и мелочей разных с собой взял. Думал, что на остальном навсегда крест поставил, хотя и продавать тогда ничего не продавал — разложил по родне. Это потом уж так повернулось, что и Союза не стало, и с таких, как я, клеймо сняли, и приезжать разрешили, и законы все поменялись, так что я несколько раз на разные конференции в Москву приезжал и довольно много своего барахла с собой забрал — что-то так пропустили, кое на что разрешение оформил... Ну, а кое-что из самого крупного так и пришлось в Москве продать — все равно вывезти бы не дали. Да я к тому времени уже и в Америке хорошо акклиматизировался и снова стал что-то покупать, тем более что уж чего-чего, а аукционов и антикваров в Штатах — куда там тогдашней Москве. Так что теперь у меня смесь из того, что когда-то в Союзе покупал, и того, что тут насобирал. Полный набор. И опять всякой твари по паре. Даже какие-то новые вещи для себя открыл.

Они уже пересекли Маркет-стрит и понемногу приближались к кварталу антикваров.

— Ну, антиквариатом я тебя еще утомлю, так что давай ненадолго пластинку сменим. Ты мне немного о себе расскажи — с чего ты вдруг в Америку собралась? Одна тут или с семьей? Как в Колумбийском оказалась? Чем увлекаешься? И вообще...

Сказав это, он вдруг почувствовал, что на самом деле его интересует только ее семейное положение, а все остальное он перечислил только чтобы так явно не высказывать своего к ней, если так можно выразиться, личного интереса.

Она этого, похоже, не заметила и начала послушно отвечать, как и положено студентке отвечать профессору, скажем, на экзамене:

— Ну, с чего собралась... Сами знаете, что у нас с наукой происходило. Денег нет, какие-то гранты придумали, так они и маленькие, и давали их только своим. Саша сказал нам, что вообще из науки уходит. Ему как раз тогда хорошее место в какой-то новой совместной с американцами фирме предложили. А мне хотелось и дальше наукой заниматься. Так что поневоле задумалась об отъезде. Тем более что и кое-какие знакомства у меня с конференций уже были, да и Саша обещал дать рекомендацию и поспособствовать, хотя потом и не понадобилось, — сама списалась на постдока с Йелем. Чего лучше-то? Да и по жизни так сложилось. Я с мужем тогда только-только развелась. Как у нас в России теперь говорят, черновичок неудачным оказался.

— А при чем тут черновичок?

— Да это так первого мужа называют! — засмеялась она.

— Да, ничего не скажешь, родной язык продолжает развиваться. А второй муж, или — как там, беловичок, — у тебя есть?

Он должен был признаться себе, что ее ответ на этот вопрос его очень даже интересует.

— Нет, со вторым как-то пока не очень. Свои из Союза мне еще там надоели, а американцы очень есть симпатичные, но уж какие-то мы слишком разные. Надо еще адаптироваться. Да ничего — какие наши годы... А чтобы второго беловичком называли, я не слышала. Хотя с тех пор, как меня там нет, еще разных слов могли понавыдумывать.

— Ладно, оставим мужа в покое, — он почувствовал несомненное облегчение. — И что же ты дальше делала?

— Да как все. Пока постдоком была — по рабочей визе здесь жила, а когда подала документы на ассистента в Колумбийский, им так мои достижения понравились — а я успела за два года четыре статьи первым автором в хороших журналах опубликовать, да и женщина все-таки, а у них на тот момент явный недобор по этой части был, — что они мне сами помогли грин-карту получить. Вот так теперь и работаю. Удовольствия — море! А насчет увлечений — времени не хватает. Если там музыка, театр или даже кино, так это только если компания есть...

Он почувствовал неожиданный укол ревности — что там у нее за компания? Те самые американцы, за которых она пока замуж не вышла? В бойфрендах держит?

— ... но вот на горных лыжах — хоть что, а раз в год или в Юту или в Колорадо на неделю обязательно езжу, а там по восемь часов в день на горе... — И, как бы отвечая на его страхи, добавила: — И никто мне там не нужен. Одна живу, одна катаюсь, и зарядка на год вперед.

Они шли по городу, и солнце, которого было даже не видно между высокими домами, периодически ослепляло их своим отражением в стекле где-то на уровне пятнадцатых этажей.

— Вот, — с неожиданной печалью сказал он, в очередной раз сощурившись от неожиданного светового удара, — последствия урбанизации. Даже самое главное для нашей жизни на Земле — Солнце — и то мы в городе видим не как оно есть, а только как отражение. Ни тепла, ни ультрафиолета. Только глаза слепит...

Она положила руку ему на локоть, отчего по его спине прокатилась теплая волна, и неожиданно понимающим и умудренным тоном сказала:

— Не переживайте. Еще много мест есть, где Солнце можно живьем посмотреть. Здесь свои прелести — вот хоть ваши антиквары, а устанете в своем Бостоне, так в ту же Юту поезжайте. Уж чего-чего, а солнца в горах... Придется темные очки надевать. Опять будете жаловаться, что не живьем его видите?

Он локтем прижал ее руку к себе.

— Спасибо тебе. Это я не то чтобы ною, а так... наблюдательность показываю.

— Я так и поняла, — сказала она, не отнимая руки.

Они вышли на нужную улицу и, поглядывая на номера домов — ого, еще кварталов десять отшагать надо! — пошли к его антикварному. Довольно скоро он пожалел, что предложил пешую прогулку, а не взял такси. Улица довольно круто шла вверх, ему и так было бы нелегко сохранять нормальное дыхание — если, конечно, не ползти как полному старику по шагу в минуту, — а при непрерывном разговоре тем более. А не говорить было никак нельзя — по крайней мере, именно так он полагал. Возникнет в разговоре слишком долгая пауза — и начнет она думать о чем-то своем, а в этом своем и о том, с чего это, собственно, ввязалась она в эту странную и явно не научную прогулку с совершенно не подходящим ей по возрасту типом. Подумает так подумает, да и придет к очевидному выводу, что ввязалась совершенно зря, а там уж рукой подать и до мило вспомненной необходимости быть в гостинице или, наоборот, на конгрессе прямо через полчаса в связи с каким-то важным свиданием (дескать, и так счастлив должен быть, старый козел, что из-за тебя свидание это почти забыла — не опаздывать же теперь, раз уж вспомнила). Так что приходилось непрерывно что-то говорить, стараясь при этом так строить фразу, чтобы на каждой запятой можно было вздохнуть, не дав ей заметить его прерывистого дыхания, а для надежности еще и приостанавливаясь у некоторых витрин и показывая ей что-нибудь якобы интересное — хорошо хоть, что теперь антикварные магазинчики попадались достаточно часто и в каждой витрине можно было углядеть какой-то предмет, достойный их высокого внимания, так что даже еще получалась ненавязчивая демонстрация его эрудиции. А если бы, скажем, сплошные магазины женского белья или кухонных принадлежностей? Вот было бы наказание для его дыхалки... Но она вроде бы ничего не замечала, с интересом слушала его комментарии по поводу то выставленных в витрине старинных карт, то русских икон, то китайской бронзы, задавала вопросы и даже иногда обращала его внимание на что-нибудь необычное типа тибетских свитков и спрашивала, что это такое и что он может ей про эти необычные вещи рассказать. Так они шли уже минут двадцать, и то ли он постепенно втягивался в эту ходьбу вверх-вниз, то ли темы для своих мини-лекций выбирал правильные, то ли просто раззадорился его организм под действием ее приятного общества и несомненного интереса к тому, что он говорил, но и дыхание постепенно пришло в норму, и голос окреп, и плечи развернулись, и мысли о том, что она не прочь бы от его компании избавиться, куда-то исчезли. А тут как раз и дошли до лавочки, где ждал его обещанный местным торговцем товар.

Прежде чем войти в магазин, он остановился, повернулся к ней и сказал, что ему не хотелось бы, чтобы она скучала, пока он будет внутри возиться со своими игрушками, и поэтому он прямо сейчас выдаст ей трехминутную информацию о том, что такое эти самые нэцке, за которыми он пришел, и с чем их едят. И, глядя в ее внимательные ореховые глаза, он с тем блеском и занимательностью, которые всегда появлялись у него, когда он говорил о предметах, ему интересных, рассказал ей и о старинных и странных японских правилах, запрещавших карманы на одежде простолюдинов, и о том, как начали эти самые простолюдины носить всякие свои японские мелочи вроде табакерок и чернильниц заткнутыми за пояс, и как пришли к идее использования шнурка и противовеса, чтобы можно было перебросить этот шнурок через пояс и не бояться, что носимая вещица выскользнет, поскольку противовес ей этого не позволит, и как удивительная способность японцев наделять красотой даже самые незначительные обиходные вещи привела к тому, что эти самые противовесы, первоначально представлявшие собой простые кусочки кости, дерева или камня с двумя дырочками для продевания шнурка, начали превращаться в резные фигурки, отображавшие всю тогдашнюю японскую жизнь — от растений и животных до мифологических существ и многофигурных картинок повседневного быта. То есть в нэцке.

— Ну вот, теперь ты знаешь почти столько же, сколько и я, а остальное приходит просто с опытом — чем больше разных нэцке пересмотришь и в руках передержишь, тем скорее научишься отличать хорошие от плохих, действительно старые от новоделов и даже разные школы резчиков узнавать. Дело наживное. Если, конечно, это тебя когда-нибудь серьезно заинтересует. А чтобы сегодня вместе со мной посмотреть то, что мне здесь обещали показать, ты уже вполне готова. Пошли?

Ей уже явно было интересно, свое подтверждающее «Пошли!» она проговорила с нетерпением и первая потянула дверь.

Внутри магазина было пусто. Старик-хозяин сидел за столиком в дальнем углу.

— Привет, Саймон! — громко сказал он. — Это я, Джозеф. Джозеф Кернер. Ты меня помнишь? Мы договаривались.

— О, Иосиф! — назвал его по-русски хозяин, что и неудивительно, поскольку был он евреем из Минска, осевшим в Штатах еще мальчишкой вскоре после войны и русского языка не забывшим. — Рад тебя видеть. Я тебя ждал. Правильно, что приехал. Очень хорошие вещи могу тебе показать. А молодая леди с тобой тоже нэцке интересуется?

— Нет, или, точнее, она интересуется просто посмотреть. Соблазнил, если так можно выразиться, коллегу рассказами о твоем товаре, вот она и захотела своими глазами увидеть. Не возражаешь?

— А чего тут возражать? — мудро заметил Саймон. — Сегодня посмотреть зайдет, а завтра купит. Так что, милости просим. Я сейчас.

Он вышел в маленькую комнату позади прилавка и почти сразу вернулся, держа в руках большую красивую шкатулку.

— Вот, смотри. О ценах потом поговорим.

Саймон поставил шкатулку на витринное стекло и открыл. Внутри на синем бархате стояло штук двадцать нэцке. По цвету кости, по трещинкам, по резьбе сразу было видно, что фигурки старые и смотреть надо внимательно. Он полез в коробку достать первую из приглянувшихся фигурок и тут подумал, что Марина может заскучать, пока он возится, и надо ее чем-то занять. Он посмотрел на товар в витрине и попросил Саймона достать ему одну из фигурок. Взял ее и протянул Марине.

— Вот, кстати, хотя вещица и новая и коллекционного интереса не представляет, зато забавный сюжет. Попробуй догадаться, что здесь изображено, пока я все эти штучки из коробки повнимательнее погляжу, — и он протянул ей попавшуюся на глаза маленькую деревянную поделку, а сам повернулся к Саймону.

— Ты, Иосиф, можешь, конечно, все посмотреть, но я тебе скажу сразу, что на все мифологические, и на животных, и вот на эту мандзю у меня уже покупатели есть. Да я думаю, они тебе и по цене не подойдут — все с хорошим провенансом, подписные, от известных мастеров, все школы Эдо — сам знаешь, какие на них цены.

Он, вздохнув, с доводами Саймона согласился — дивно хороши вещи, но, увы, не его уровень.

— А что остается?

— Вот на эти две посмотри. Слоновая кость. Обе бытовые — рыбак с рыбой и школьники с книгой. Наверняка первая треть девятнадцатого века. Состояние отличное. Подпись на рыбаке есть, но резчика я ни в каких справочниках не нашел. На школьниках подписи нет. По стилю — рыбак точно из Эдо, а школьники откуда-то из провинции, но мастерские. Ты ведь знаешь, что сейчас на бытовые спрос поменьше, все за мифологией или зоологией гоняются. Но ты же понимаешь, что это только мода. Через год-другой кто-нибудь на Сотби заплатит рекордную цену за похожего рыбака — и этот сразу в цене подскочит. А на сегодня я бы за них где-то тысячи по полторы спросил.

Цифра звучала вполне приемлемо, тем более что можно было и еще поторговаться, так что он стал внимательно рассматривать миниатюры. Обе — сантиметров по пять каждая — смотрелись потрясающе. Старик-рыбак весело глядел из-под широкополой шляпы и улыбался сквозь густые усы. Да и было чему радоваться — за спину у него на вырезанной из кости веревке была закинута здоровенная, с чудесно выполненной чешуей рыба, чей хвост спускался по спине рыбака чуть не ниже колен. Темно-желтая патина и мелкие трещины на кости только подтверждали возраст и добавляли фигурке прелести. А двое школьников с сосредоточенными и даже несколько нахмуренными лицами вот уже лет двести отталкивали друг друга плечами от лежавшей перед ними на низком столике раскрытой книги. Он понял, что без обеих миниатюр не уйдет.

— Саймон, а если я обе возьму, тогда сколько?

Саймон рассмеялся.

— Ну, только как один еврей из России другому еврею из России — две с половиной за обе. И не трать больше времени на торговлю. Ты и сам знаешь, что эта цена даже не для покупателя, а для хорошего друга.

Старик был прав. Он кивнул и полез за бумажником.

В этот момент она тронула его за плечо.

— Ну, — спросила она, — вы свои операции уже закончили? А я пока ту, что вы мне дали, рассмотрела как следует и не понимаю, что же здесь непонятного: какая-то птица пытается открыть раковину. А потом съест устрицу. Очень даже натурально изображено. Даже разбираться не надо. А дырочки снизу — это для шнурка, про который вы говорили. Разве не так?

— Так, да не совсем, — рассмеялся он. — В том-то все и дело со многими из таких японских штучек: ты видишь только внешний образ, а заложенного в него смысла расшифровать не можешь. Так сказать, одна кажимость. Вот и тут — действительно, посмотришь и видишь, что птица с длинным клювом — кстати, явно удод, вот и хохолок на месте — открывает носом раковину, чтобы моллюском пообедать. И само по себе очень верно изображено, и отлично вырезано. Но если знать скрытую символику, то совсем другая картина получается. По-японски раковина — это один из синонимов или изобразительных заменителей женского полового органа, а птичий клюв соответственно — мужского... Вот и получается, что ты держишь в руках изображение сексуального акта. Можно сказать, разглядываешь порнографическую картинку. Забавно?

— Надо же! — безо всякого смущения удивилась она. — Здорово!

— Интересно, — вдруг подумал он, — а я действительно эту фигурку случайно выбрал, или подсознательно уже тяну между нами какие-то интимные ниточки? Похоже, меня и вправду зацепило.

Рассуждать дальше было некогда.

— Ну, ладно, — сказал он Марине, — мне еще минута нужна с Саймоном договориться и расплатиться. Потом давай остальные старые посмотрим несколько минут и пойдем. Хорошо?

— Саймон, ты что предпочтешь — кредитную карточку или чек?

— Давай чек. Я же тебя знаю, а с карточки мне еще процент за услуги платить.

Он быстро выписал чек, а Саймон стал упаковывать нэцке в изящную японскую коробочку. Они тем временем, плечо к плечу, так, что ее волосы щекотали ему щеку, передавая друг другу лупу, разглядывали остальные фигурки из коробки, и он рассказывал ей, кто эти два борца сумо, что означает скелет в шляпе и с посохом, почему так популярны были в Японии изображения лягушки, и больше всего не хотел, чтобы она отстранилась.

— Ну вот, — Саймон протянул ему аккуратно увязанную коробочку. — С хорошим прибавлением к твоей коллекции. Будет еще что-то для тебя — дам знать. А девушка пусть и сама заходит, если понравилось. Подберем что-нибудь для начинающих. Счастливо!

Он с некоторым сожалением пододвинул коробку с недоставшимися ему фигурками Саймону, непринужденно приобнял Марину за плечи, и они пошли к выходу.

— Ну как, понравилось? — спросил он, когда они оказались на улице и руку ему пришлось убрать.

— Потрясающе! — искренне произнесла она и, сама плотно взяв его под руку, спросила: — А теперь куда?

Он посмотрел на часы.

— Ничего себе! Мы за разговорами до пол-шестого вечера догуляли. А нам еще обратно к конгресс-центру на банкет. Опаздывать не опаздываем, но я бы взял такси прямо сейчас, тем более что уже час пик и могут быть пробки.

— Ну давайте... — как ему показалось, не слишком охотно согласилась она.

Он остановил такси и сказал, куда ехать. Машина тронулась. Они сидели на заднем сиденье, касаясь друг друга бедрами, и слушали доносящуюся из приемника музыку. Он узнал Стинга и сам для себя неожиданно произнес:

— «Гои сидят и слушают Стинга».

— Ого! Вы и это знаете? Впечатляет!

— Чего только в голову не набьется за мои годы! — с грустью сказал он.

— Ну, уж насчет «годов» не надо на комплимент набиваться! — Она вдруг положила свою ладонь на его и даже слегка погладила: — Вы точно такой же, каким я вас еще по тем семинарам помню!

— Если бы... — вздохнул он.

Под все того же Стинга и незатейливый разговор они приближались к конгресс-центру. Он вдруг сообразил, что коробочка с нэцке так и лежит рядом, и неуверенно спросил:

— Марин, я только что подумал, что мне с этой упаковкой на банкет как-то не сподручно идти. Ты не против, если мы сначала в мой отель заедем — оставить. Он недалеко от места, где нас автобусы будут забирать. Занесем в номер, водички попьем и пойдем... Ты как?

Она как-то замялась, и он вдруг почувствовал, что во рту пересохло.

— Хорошо, — через несколько секунд произнесла она. — Если ненадолго.

Они вышли из такси. Он взял ее за руку, как будто боялся, что она передумает и сбежит, и они молча поднялись на лифте в его номер. Он открыл дверь и пропустил ее вперед.

— Ты посиди минутку, — он показал ей на кресло у окна, — а я нэцке разверну и на стол выставлю, чтобы потом еще полюбоваться. Попить хочешь чего-нибудь после наших гуляний? В мини-баре чего только нет.

— Если можно, — улыбнувшись, сказала она, — я бы наоборот. Так что разрешите мне вашей ванной воспользоваться после тех же гуляний.

— Господи, конечно! Все что угодно!

Он сделал приглашающий жест рукой в сторону ванной и почувствовал, как эта ее казалось бы вполне нормальная просьба вдруг создала между ними атмосферу почти семейной интимности.

Она заперлась в ванной, а он так и стоял посередине комнаты и растерянно соображал, как быть дальше.

— Черт! Я уже даже и не очень помню, как себя вести в такой ситуации. Мне бы лет двадцать долой — я бы прямо сейчас к ней в ванную и вломился или, как только выйдет, — сразу в охапку. А теперь? Еще даст по морде старому козлу и что тогда? У обоих после такого хорошего дня настроение испорчено. Но и чтобы она уходила, я не хочу. Да и она вроде на меня с интересом смотрит... Ну и как же…

Додумать он не успел, поскольку она вышла из ванной, подошла почти вплотную и выжидающе посмотрела на него:

— Ну что? Ваши планы насчет банкета не изменились?

Он, уже который раз за день, посмотрел на часы.

— Да все равно у нас до автобусов времени еще вагон. Куда спешить? Давай еще тут посидим, поболтаем. Я тебе еще про нэцке расскажу...

На лице у нее промелькнуло какое-то странное выражение. Она молчала.

Боже мой, что я несу, при чем тут нэцке? Ведь она так же хорошо понимает, что тут происходит, как и я сам. Каким же идиотом я ей сейчас кажусь. Надо просто обнять ее и все!

Но без слов у него не получалось

— Слушай, ты извини меня ради бога, но можно я у тебя одну очень персональную вещь спрошу?

— Спрашивайте, — негромко ответила она.

И он бросился в воду.

— А как ты относишься к случайным или, точнее, спонтанным связям? Вот вдруг два человека почувствовали, что им может быть хорошо вместе, ну и...

И тут же, на всякий случай, почти непроизвольно страхуя себя от возможного отрицательного ответа, который, хотя и мог быть просто данью традиции или необходимым элементом завязывающейся игры, но заставил бы его строить более сложные системы атаки, а то и вообще испугаться того, куда он по дурной привычке и общему недомыслию сунулся, и просто отступить, разве что постаравшись не слишком уж потерять лицо, торопливо добавил:

— Только не говори сразу, что резко отрицательно! Даже если это и в самом деле так, лучше отшутись, а то разрушишь свой облик современной дамы, которой море по колено, да и мой комплекс неполноценности усилишь...

Она засмеялась.

— Ну, тогда не буду разрушать. И отшучиваться не буду. И ваших комплексов усиливать не буду. Честно скажу — все зависит от человека, от настроения и от ситуации...

— Ого, сколько переменных сразу! Значит, редко, когда все сходится, — и человек, и настроение, и ситуация? Ну, а вот если человек — это я, ситуация — прямо здесь и сейчас, а про свое настроение ты мне сейчас сама скажешь...

— Скажу, что сходится все действительно очень редко... — Он почувствовал странную смесь разочарования с облегчением, но разобраться в нюансах собственных ощущений не успел, поскольку она после легкой заминки продолжила, глядя ему прямо в глаза: — ...но вот прямо здесь и сейчас настроение у меня очень хорошее, человек встретился просто очаровательный, и даже ситуация располагает...

И улыбнулась. Пути назад не было.

Он осторожно положил ей руки на плечи и тихонько привлек к себе. Она прикрыла глаза и приподняла голову, подставляя ему губы для поцелуя. Он осторожно прикоснулся губами к уголку ее рта. Она наконец подняла руки и обняла его за шею. Он почувствовал прикосновение ее твердой груди, ощутил в себе дрожь нарастающего возбуждения и начал целовать ее по-настоящему. Она отвечала сначала слабо, но постепенно все сильнее и сильнее, и он уже чувствовал ее язык в своем рту, а рука в его волосах прижимала его затылок к ее губам все сильнее. Они не отрывали губ друг от друга, а их руки сами по себе, сначала неуверенно, а потом все решительнее, рвали какие-то пуговицы, застежки, бретельки, и с каждым упавшим на пол предметом одежды они оказывались все ближе к огромной гостиничной кровати. Одной рукой он сдернул покрывало и почувствовал, как ее упругое смуглое тело стало частью его самого, когда они наконец опустились на простыни. Дальше все было просто замечательно, и он более или менее пришел в разум, только когда ее поначалу негромкие постанывания завершились коротким и пронзительным каким-то птичьим вскриком. Но все равно он не мог оторваться от нее, медленно скользя губами по ее волосам, лицу, плечам и груди. В какую-то минуту он, приподняв голову, вдруг боковым зрением заметил свое отражение в большом настенном зеркале — спутанную копну полуседых волос, мешки под глазами, глубокие складки на щеках — и сразу с каким-то даже отвращением отвернулся, чтобы снова смотреть на нее. И когда он смотрел, то чувствовал, что тот, с полуседой гривой, мешками и складками, куда-то исчезает, а на его месте остается он сам, такой, каким он был, когда она со своим конским хвостиком сидела у него на семинаре.

— Интересно, — подумал он, — а она меня каким видит? Хорошо бы тоже тогдашним...

Понемногу они успокоились и теперь просто лежали рядом — ее голова на его руке.

— Говорила же мне мама — никогда не поднимайся в номер к мужчине, — неожиданно сказала она прерывающимся голосом — Известно, чем кончается...

— Ты что, правда жалеешь, что поднялась? — забеспокоился он.

— Шучу, шучу! — засмеялась она. — Как тут можно быть недовольной? Я ведь еще когда вашей студенткой была, на вас запала.

— Серьезно?

— Еще как серьезно. Почти все наши девчонки на вас глаз положили. Все время спорили, у кого лучше шансы. А вы как не замечали. Ведь тогда у вас ни с кем из нас ничего не было, правильно?

— Не было, — подтвердил он. — Дураком, наверное, был.

— Ну вот, — довольно сказала она, — ни с кем не было, а со мной было. Так что хоть через столько лет, а я выиграла!

— Тоже мне, великий приз! — скептически усмехнулся он. — Старый и страшный.

— А-а, что б вы понимали, — отмахнулась она. — Теперь мужчины до семидесяти не стареют, так что у вас еще все впереди.

— Что уж там впереди. Прелестниц вроде тебя забалтывать и до греха доводить?

— Ну уж, до греха, — она неожиданно хихикнула. — Мне когда-то бабушка говорила, а она та еще штучка была — красавица и, по-моему, у нее любовники чуть не до шестидесяти лет были, — что грех — только когда ноги вверх, а как только опустил, так Бог сразу и простил. А я уже опустила. И нет греха. И еще вопрос, кто кого довел. В конце концов, это ведь я к вам подошла. Чисто по-американски. Прямо сплошной «Секс в большом городе»...

— Ну, про этот самый «Секс» я только слышал, а сам, по-моему, ни одной серии не смотрел. Но если ты говоришь, что все, как в кино, то так тому и быть. Только уж, пожалуйста, не отнимай у меня всего самоуважения. Позволь хоть думать, что и я тут какую-то роль сыграл. Разве я тебя честно не охмурял целый день своими россказнями?

— Охмуряли, охмуряли, — весело согласилась она. — И даже охмурили, как мы видим. К обоюдному, так сказать, удовольствию. Слушайте, а что там у нас со временем?

— Да, если на банкет, то уже пора собираться. Но знаешь, что-то расхотелось мне туда идти. Народ там, толпа, разговоры, шум, да и еда обычно так себе... Может, пойдем куда-нибудь вдвоем поужинаем? Я тут пару очень хороших мест знаю неподалеку. Ну, как? А потом, если захочешь, можно опять ко мне...

— Вот черт! — она искренне или, по крайней мере, ему хотелось верить, что искренне, расстроилась: — Я бы всей душой, но у меня два важных свидания на этом банкете назначено. Одну совместную работу с Сан-Диего затеваем, вот и хотели обсудить. И еще один декан из Мичигана хотел со мной поговорить — предлагает к ним с повышением перейти, так что надо бы хоть условия выяснить, чтобы потом подумать. И самолет у меня завтра рано утром, так что из отеля мне в шесть уже уезжать надо. Если б я знала...

— Ладно, не огорчайся. Такие встречи действительно срывать нельзя. Я понимаю. И так у нас почти целый день был. Так что будем радоваться тому, что имеем. А на банкет я все равно не пойду. Тем более что ты там занята будешь, а всех тех, кого мне по делу надо увидеть, я уже повидал. Так что посижу, переведу дыхание, поужинаю где-нибудь спокойно и буду про тебя думать. А ты действительно начинай на выход готовиться.

Она поцеловала его в губы, поднялась с кровати и стала собирать с пола части своего туалета, пока он откровенно пялился на нее. Она заметила и попросила:

— Отвернитесь, ладно? А то мне неудобно.

— Да ты что! — возмутился он. — Ты такая красавица, а у меня даже секунды не было на тебя всю посмотреть. Только осязанием или по частям. Так что и не проси. Я тебя запомнить хочу.

— После такого комплимента и возражать трудно. Любуйтесь!

И, держа собранные вещи в руках, она походкой модели проследовала в ванную. Он и любовался...

Через пятнадцать минут она вышла в полной готовности. Он тоже был уже более или менее одет. Она подошла к нему, обняла, прижалась щекой к его щеке и тихонько прошептала прямо в ухо:

— На какой-нибудь следующей конференции увидимся, ладно? Держите меня в курсе своих перемещений, хорошо? А я как-нибудь подстроюсь. Если вы, конечно, не против. Мне было очень хорошо...

Он так же тихо ответил:

— Конечно, не против. И про мои перемещения все будешь знать. Так что легко ты от меня теперь не отделаешься. Стариков обижать нельзя.

— И этому меня мама тоже учила. Обещаю — не буду!

Она лизнула его в ухо, отодвинулась, махнула смуглой рукой и исчезла за дверью. Красивая, деловая, успешная и такая молодая... Бывает же...

Он бестолково побродил по комнате, поднял с пола покрывало, постоял у окна, включил телевизионные новости, хотя особо и не вслушивался в то, что говорили с экрана. Потом взгляд его упал на так и не распакованную коробочку с нэцке. Он сел за стол спиной к окну, аккуратно развязал затейливый бантик, вынул из коробочки синий бархатный кисет, ослабил узелок, достал из него два таких же синих кисетика поменьше, а потом из каждого вытащил фигурку, завернутую в пухлую мягкую обертку, освободил их от упаковки и поставил перед собой.

Неожиданный последний луч вечернего солнца ударился об огромное окно небоскреба напротив и отскочил точно на его стол. И в недолгом свете этого луча он отчетливо увидел, что крошечные школьники по-прежнему толкаются над книгой и ни до чего больше им дела нет, а вот старичок с рыбой за спиной совсем молодо ему улыбнулся и даже, кажется, подмигнул...

2006 г.