Андрей больше всего боялся, что его неожиданно пробудившаяся энергия столь же неожиданно иссякнет, как завод в будильнике, и он вновь погрузится в вязкое самобичевание и бессмысленное копание среди всех этих бесконечных — кто? зачем? почему? и что он сказал? и что она сказала? и как то же самое надо было сказать по-другому? и как его можно было понять? и вообще — как они могли!? А поэтому решил продолжать трезвонить, пока внутренняя его пружинка еще способна была раскручиваться.

Он тут же набрал номер рекомендованного Бертом адвоката, буквально смел своими немедленными нуждами защитный редут в виде ответившей на его звонок секретарши, которая пыталась ему объяснить, что мистер Гордон как раз сейчас напряженно работает над неким срочным делом, и, перемешивая ссылки на Берта, уговоры, жалобы на срочность и даже легкую истерику в голосе (вполне, впрочем, искреннюю), убедил приятный и даже несколько обволакивающий баритон (понятно, что профессиональная манера, но всё равно такому баритону легче исповедоваться, чем какому-нибудь, скажем, дрожащему тенорку), что встретиться им надо прямо сегодня. Он даже пытался превратить это “сегодня” в “немедленно”, но тут уж баритон уперся, демонстрируя остатки сопротивления, так что он решил больше не напирать, чтобы совсем уж не испортить о себе впечатление, и они договорились о встрече в четыре часа пополудни.

После того, как предварительная договоренность была достигнута, невидимый Джим Гордон (эсквайр, как он успел убедиться, найдя-таки его фамилию в телефонном справочнике, “адвокатские” страницы которого он так и не переставал почти автоматически перелистывать во время их разговора) сразу перешел на вежливо-деловую интонацию и сообщил ему, что первая консультация продолжительностью до получаса будет выдана ему бесплатно, что если они оба увидят возможность и необходимость дальнейшей адвокатской помощи, то дальше ему уже придется отстегивать по двести пятьдесят долларов за час адвокатского времени плюс покрывать все технические расходы, как-то: ксерокопирование, секретарские услуги, отправку почты и всё прочее, что будет аккуратно перечислено в соответствующих приложениях к счетам, кои будут высылаться ему каждые две недели, причем эти дополнительные расходы не могут превышать двадцати процентов основного гонорара, то есть пятидесяти долларов в расчете на час, и что ему надо захватить с собой все бумаги, относящиеся как к его “делу”, так и к самому факту его пребывания в университете. На том и расстались.

Андрей посмотрел на часы — до визита к адвокату оставалось добрых три часа, а езды до него, как сказал Берт, было минут пять. Но он напрасно боялся, что за эти три часа на него вновь накатит обездвиживающая апатия и он ввалится к адвокату (если вообще не забудет про условленную встречу!) в виде куска бестолкового студня. Оказалось, что собрать все бумаги, которые были как-то связаны со сложными отношениями между ним и университетом, — задача непростая, ибо при его стойкой нелюбви ко всем соглашениям, письмам и справкам, которые не были впрямую связаны с его каждодневной лабораторной работой, он никогда не пытался складывать эти листки в каком-то порядке и хотя по общей своей привычке не разбрасываться написанными текстами и не выкидывал их совсем, но совал куда попало. Вот и приходилось сейчас извлекать их из разных ящиков письменного стола, из коробки с компьютерными дисками, из книг, в которых они служили закладками, и даже из стопки старых газет, которая медленно собиралась у него на одном из журнальных столиков, куда он иногда откладывал какие-то газетные материалы, показавшиеся ему чем-то интересными. В общем, возни хватило, так что когда он, наконец, уложил довольно толстую пачку раскопанных документов — каждый из которых надо было к тому же перечитать, чтобы восстановить в памяти и убедиться, что бумага может в разговоре с адвокатом понадобиться, — в хронологически упорядоченную последовательность и добавил сверху текст восстановленного по памяти своего письма к Деби (после всего, что случилось, он смущался до пота, повторно корябая свой преступный текст на листке бумаги), было уже почти половина третьего. Так что времени оставалось еще около полутора часов — не только на стакан чаю, смочить пересохшее от волнения и бумажной пыли горло, но и на что-нибудь другое. Есть ему не хотелось, а поскольку бушевавшая в нем нервозность, которую он сам полагал естественной реакцией на давешнюю апатию, не давала заняться ничем, требующим сосредоточенности и неподвижности — скажем, разбором и просмотром накопившихся за последние дни нечитанных статей на столе, он вдруг решил позвонить кому-нибудь из своих московских приятелей, которые как и он, в погоне за нормальной наукой рассеялись по разным американским университетам. С некоторыми из них он регулярно перезванивался, и времени (и денег) на эти разговоры они не жалели, обсуждая как текущую науку, так и всякие российские политические новости, за которыми все они следили из Америки куда внимательнее, чем в те времена, когда работали в Москве, благо источников информации хватало — от Интернета до периодически появлявшихся в гостях или на конференциях бывших коллег, всё еще работавших, невзирая на все сложности, в некоторых более или менее финансово-обеспеченных местах. Да и всякие местные проблемы нередко со своими было обсуждать удобнее и продуктивнее, поскольку коренные американцы нередко и не подозревали, сколько мелких и крупных ловушек поджидает на каждом шагу свежеосевших в Штатах иностранцев.

Лучше всего было дозвониться до Алика Диманда, дружка Андрея еще с университетских времен, который чуть ли не первым из российских коллег, получив постоянную должность в одном из чикагских университетов, осел в Америке с самого начала новых времен, так причудливо соединивших заметно возросшую свободу передвижения со столь же заметно понизившимися возможностями заниматься серьезной наукой дома. В их телефонном сообществе он пользовался авторитетом старожила, а если принять во внимание его легкий нрав, исключительную информированность о делах всех и каждого из общих знакомых, а также обо всяких тонкостях жизни в стране их нынешнего пребывания и постоянную готовность помочь во всем, с чем бы к нему ни обращались, нечего было и удивляться, что в любой требовавшей совета или поддержки ситуации первым делом звонили именно Алику. Было в запасе еще несколько хороших приятелей, но начал он все-таки с Алика, надеясь, что тот не умчался на очередную конференцию и он застанет его в лаборатории. Ему повезло.

— Привет, старик, — радостно и, как обычно, во весь свой немалый голос закричал Алик в трубку, узнав его и на полуслове оборвав обращенную к кому-то из сотрудников тираду на безукоризненном английском, кусочек которой Андрей расслышал за время, пока Алик тянул телефонную трубку к уху. — Какие новости из американской глубинки? Какие виды на урожай? Надои?

Живя почти в столичном Чикаго, Алик никогда не упускал случая подшутить над его “деревенским” университетом, но поскольку познания самого Алика о деревне даже в советские времена не шли дальше того, что термины “урожай” и “надой” являются несомненно сельскими, а самым провинциальным местом, где ему доводилось жительствовать, был, как он сам любил повторять, сочинский пляж в мае, когда туда съезжались со всего Союза профессиональные и полупрофессиональные любители преферанса, до которого Алик был большой охотник, то его шутки и крутились вокруг всё тех же привычных урожаев-надоев.

— В закрома родины засыпано и залито всё, что положено, — привычно отрапортовал Андрей и тут же перешел на серьезный тон. — Послушай, мне бы с тобой посоветоваться надо. Тут у меня самого совершенно неожиданный урожай заколосился. Вот только как его собирать и молотить, ума не приложу... У тебя есть время поговорить?

— Время найдем, — обнадежил его Алик. — Но подожди минутку — я уже и по голосу слышу, что у тебя что-то серьезное.

Так что я лучше разговор в свой кабинет переведу, а то тут народа до черта и гудит всё.

В трубке и впрямь копошились многочисленные голоса и какие-то совершенно заводские шипения. Аликов голос исчез, и на несколько секунд к его уху прилепилась полная тишина. Потом Алик возник вновь.

— Ну вот, теперь я в твоем распоряжении. Давай рассказывай, сынку, что там у тебя приключилось? Проблемы с финансированием, конфликт с деканом или жениться задумал? Старый мудрый Диманд к твоим услугам.

— Да нет, с финансированием всё в порядке. И декан, в общем-то, жить не мешает. Так что остается только женитьба. Точнее даже не женитьба, а женщина...

— Так, допрыгался до обвинений в сексуальных домогательствах на рабочем месте, — прокомментировал Алик.

Андрей даже испугался.

— А ты откуда знаешь? Тьфу, дьявол, что я несу! Как ты вообще что-то узнать мог, если я сам только вчера узнал!

— Неужели угадал? — забеспокоился Алик. — Если что-то в этом роде, то ситуация неприятная. Сейчас ведь всех только на этом и ловят. С ума посходили. Особенно таких, как наш брат, кто еще не успел выиграть популярную местную борьбу со своим мужским естеством. Так что какая-нибудь неуместная рука на талии — и четыре сбоку...

— Да какая там рука на талии! — возопил Андрей. — Я не то что пальцем ни к кому не притронулся, я даже и слов-то никаких сказать не успел!

— Ну, а чего тогда столько волнений? Плюнь и живи спокойно!

— Ладно, дай я тебе всё по порядку расскажу. Только ты до конца дослушай, не перебивай и не умничай. Мне и так рассказывать будет непросто — я сам толком не пойму, во что и как я влетел, а если ты еще хохмить начнешь...

— Всё понял, — спокойно проговорил Алик, — рот закрыл на замок, жилетку отряхнул, чтобы тебе плакаться в чистое, носовой платок свои глаза утирать достал, дверь в кабинет во избежание нежелательных визитов захлопнул. Вещай. Час в нашем распоряжении есть, коль денег не пожалеешь.

Какие деньги!.. Андрей, волнуясь, тут же принялся пересказывать Алику всю свою так незатейливо и чуть не до обидного стандартно начинавшуюся историю, получившую в течение самых последних дней совершенно непредвиденное и непредсказуемое развитие...

— Ну, вот, — проговорил он, закончив наконец обзор событий, — такая на сегодня у меня ситуация. Как только договорю с тобой, сразу еду к адвокату. Представляешь, самое удивительное в том, что мне его порекомендовал как раз мужик из этой долбанной комиссии по сексу на работе, хотя уж он-то, казалось, должен был меня с дерьмом съесть! Но убей меня Бог, чтобы я понимал, зачем мне этот адвокат и как это за одно мгновенье буквально из ничего выросла такая идиотская проблема! Чего я плохого сделал и как я вообще мог знать, что совершенно нормальные вещи можно так невероятно истолковать? И, главное, что это кому-то понадобится! Вот так... Что ты на это скажешь? — закончил он, наконец, уже чувствуя по явно усилившемуся к концу его исповеди сопению в трубке, что у Алика, честно молчавшего все пять минут его рассказа, много чего накопилось сказать.