На улице Джим сказал Андрею, чтобы он сидел дома и ждал известий. Сам он собирался как можно быстрее встретиться с Робертом и мистером Шломо и решить все проблемы окончательно. Его несколько беспокоила непредсказуемая позиция Деби, но в конце концов, он, порассуждав вслух несколько минут, пришел к выводу, что она как дама разумная примирится с материальными компенсациями и увольнения Андрея требовать больше не будет. Ее адвокат Шломо, который и Андрею, и Джиму показался человеком толковым и квалифицированным, тоже должен будет посоветовать ей не требовать головы Андрея — не Юдифь, в конце концов! — а удовлетвориться деньгами и отпуском. А то встречные апелляции и возможный иск Андрея к университету могут занять неопределенно долгое время и, соответственно, возможные выплаты ей могут затянуться. Так зачем зря ждать своего же!

Придя к такому оптимистическому выводу, Джим впервые за эти дни завел с Андреем речь о гонораре.

— Эндрю, похоже, что история идет к концу. Я не думаю, что нам понадобится больше недели на согласование позиций. А это означает, что ваша судьба будет окончательно решена где-то в середине или конце следующей недели. Я тем временем подготовлю полный список своих расходов и окончательный счет. Как у вас сейчас с деньгами? Сможете расплатиться сразу или вам нужна рассрочка?

— С деньгами нормально. Рассрочки не надо. Заплачу. Было бы за что! Вам есть за что?

Адвокат оценил шутку и громко рассмеялся.

Снова Джим как в воду глядел. Собирались они в среду, остаток этой недели и начало следующей Андрей потратил на то, чтобы перечитать все накопившиеся дома статьи и составить план одного эксперимента, о котором он подумывал уже давно, и к тому же навел, наконец, идеальный порядок в квартире, окончательно решив при этом, что пора обзаводиться собственным домом. Так что томиться и скучать ему практически не пришлось, а в следующий вторник срочной почтой Андрею пришло письмо. Подписано оно было проректором, но Андрей, пока внимательно читал и перечитывал его, видел позади текста лица Джима, Роберта и мистера Шломо, чьего имени он так никогда и не узнал. Письмо в кратких, но понятных выражениях сообщало, что руководство университета внимательно рассмотрело ситуацию, сложившуюся между доктором Левиным и доктором Тротг, сделало из этого рассмотрения определенные выводы и приняло соответствующие решения. Реальных выводов было два: во-первых, Андрей признавался целиком и полностью виновным в возникшем конфликте и в том, что он грубо нарушил существующие в университете правила сексуального поведения на рабочих местах и создал нетерпимую сексуальную атмосферу для доктора Тротт; за этим “во-первых” следовало более отрадное “во-вторых”, сообщавшее, что при всем при том университетские власти не видят в происшедшем злобного умысла или последовательной дискриминационной политики по отношению к женщинам, а целиком и полностью относят случившееся к значительным различиям между принятым в Америке образом поведения и теми ценностями, которые были привиты Андрею в его собственной стране.

Вслед за констатирующей частью следовала постановляющая. Из нее Андрей узнал, что университет, признавая и собственную вину за то, что, так сказать, не уследил и не проконтролировал, соглашался с требованиями доктора Тротт о материальной компенсации за моральный ущерб и о предоставлении длительного оплачиваемого отпуска для поправки здоровья (сумма компенсации, равно как и продолжительность отпуска не сообщались, из чего Андрей сделал вывод, что рассудительная Деби и квалифицированный мистер Шломо выдавили из университета еще что-то сверх первоначально затребованного как плату за отказ от его, Андрея, головы). Что же касается доктора Левина, то университет, учитывая мнение юристов, собственное Андреево чистосердечное раскаяние и большие заслуги Андрея перед университетом, выносил ему строгое предупреждение, требовал, чтобы он немедленно привел свою разнузданную российскую мораль в соответствие с передовыми местными нормами, обязывал его в течение целого семестра по два раза в неделю посещать специальные курсы по предупреждению неверного сексуального поведения на службе и, главное, переводил его лабораторию (за исключением, естественно, доктора Тротт) в новый корпус, который располагал собственной библиотекой и кафетерием, чтобы полностью исключить появление Андрея вблизи Деборы даже под видом научных или гастрономических надобностей. В случае повторного проступка такого же рода или при нарушении рекомендации университета по поводу прекращения всяких контактов с доктором Тротт, дело будет возобновлено по, так сказать, вновь открывшимся обстоятельствам, и кара последует строгая и незамедлительная вплоть до обращения в суд и организации гражданского и уголовного преследования.

В общем, всё заканчивалось примерно, как Джим и предполагал. Так что Андрей немедленно ему и позвонил доложиться. Джим внимательно выслушал письмо, сказал, что все его положения звучат именно так, как они договорились с двумя другими адвокатами (прав был Андрей, видя их лица на бумаге!), согласился с тем, что дело представляется вполне благополучно оконченным, попросил Андрея обязательно прислать ему копию текста и пообещал пристать окончательный счет в течение двух недель.

— До свидания, Эндрю! — сказал, наконец, лорд Джим. — Должен признаться, что знакомство с вами, независимо от того, что явилось поводом к нему, доставило мне удовольствие. Приятно было видеть человека, сохранившего естественность в поведении. Правда, как вы убедились, именно за нее и наказывают. Ну, да ладно. Городок у нас маленький, так что вполне можем встретиться у кого-то или где-то. Буду рад. Или просто позвоните, если захотите выпить чашечку кофе. Вы ведь у меня его при первом визите так и не попробовали. А зря!

— Спасибо, Джим, — прочувствованно заговорил Андрей, вы ведь меня действительно спасли...

— Ну, ну, Эндрю, — перебил Джим, — не будем больше о делах. За мои профессиональные услуги вам еще предстоит расплатиться. В данном случае я просто хотел попрощаться не официально, а по-приятельски, поскольку чувствую к вам расположение. А что адвокат я хороший, это всем и так известно.

Счет от Джима пришел ровно через две недели, в течение которых Андрей уже отзвонил всем друзьям, в первую очередь Алику, чтобы порадовать их своими новостями, и уже начал организовывать перетаскивание оборудования из старого помещения в новое. Счет этот занимал три страницы убористого компьютерного текста и содержал в себе абсолютно всё мыслимое, включая 30 центов за ксерокопирование трех страниц Андреева письма (“Ничего себе, — - улыбнулся Андрей, — по десять центов за страницу, хотя в любом копировочном пункте не дороже пяти! Вот так по центику деньги и делают!”) и какие-то совсем мизерные центы за бензин, сожженный в процессе пятиминутной езды от конторы Джима до университета. Кстати, эти же пять минут на дорогу в один конец плюс пять минут на дорогу обратную были вставлены и в общий расход времени Джима в связи с его делом. В общем, хотя Андрей был готов и последнюю рубаху с себя снять, чтобы выскочить сухим из своих неприятностей, но подведенный на последней странице итог почти в восемь тысяч впечатлял. Впрочем, чек Андрей выписал и отослал мгновенно, понимая уже, что таковы порядки, а порядкам надо следовать. “Во всяком случае, — подумал он про себя, — не знаю, что там правда про адвокатов вообще, но в моем случае никто бы меня кроме профессионала не вытащил, так что плачу за дело!”

Дальше происходило много всякого такого, что непосредственного отношения к этой истории уже не имеет, хотя, с другой стороны, кто вообще знает, что к чему имеет отношение? Андрей перевозил лабораторию в новый корпус, снова монтировал оборудование, сидел за приборами ночами, чтобы хоть как-то наверстать потерянные чуть не три месяца, зализывал душевные раны, учился не замечать любопытных взглядов студентов (особенно студенток!) и преподавателей — впрочем, справедливости ради нельзя не сказать, что эти взгляды довольно быстро прекратились, писал новые статьи, ездил на конференции. В общем, работал. Доходили даже слухи, что он то ли покупает, то ли уже купил шикарный дом неподалеку от университета, к которому он, похоже, привязался всерьез. И совершенно точно было известно, что примерно через год после всей этой истории он быстро и решительно отсудил у этого университета что-то тысяч пятьдесят, когда сильно подвернута ногу на свежевымытой и поэтому сильно скользкой лестнице в своем новом корпусе, справедливо мотивировав случившуюся беду тем, что нерадивый уборщик, нанятый, но плохо проинструктированный университетом, не выставил у опасного лестничного пролета положенный предупреждающий знак. Впрочем, университетские власти сочли это совершенно справедливым и с опасливым почтением оценили его напористость. Но вот о чем известно куда меньше, так это о его сердечных делах. Точнее, совсем ничего не известно. Разве то, что Деби он больше не встречал, хотя, казалось бы, и работали в одном университете. Но он не мог позволить себе риска походов в свой старый корпус — это ему Джим с Бертом растолковали очень хорошо. Да в общем-то не очень уже и хотелось, а уж у Деби-то точно желания появляться поблизости от него быть не могло. Кстати, что по поводу всего происшедшего думала сама Деби, ему тоже узнать так и не удалось — общих знакомых не было, официальные лица с облегчением поставили на этой скоротечно протекшей неприятности жирный крест, а сам он выяснять ничего не пытался. Пару раз он встречал ее имя в журналах, но потом и это прекратилось. И вообще — даже если она всё еще и работала в том же университете, для него она всё равно пребывала как на другой планете. Так и рассыпалась его любовь, примерно поровну распределив свои черепки между кабинетами Кевина и лорда Джима.

Правда, не так давно на странице объявлений в нескольких подряд номерах “Нового Русского Слова” можно было наткнуться на обведенный почти траурной рамкой прямоугольничек, из которого некий профессор американского университета, бывший москвич, с твердым положением и приличным заработком, без вредных привычек и с любовью к чтению и музыке, возраст 37 лет, рост 180 см, стройный и спортивный шатен, сообщал городу и миру, что он желает познакомиться с серьезными намерениями с интеллигентной симпатичной девушкой 20— 25 лет, ростом не менее 165 см, недавно приехавшей в Америку из Москвы или Санкт-Петербурга или даже всё еще живущей в России, но всерьез думающей о переезде. По описанию и приведенному в обратном адресе “до востребования” почтовому индексу вроде бы можно было вычислить Андрея, хотя несколько смущала откуда-то появившаяся “любовь к музыке”. Впрочем, под воздействием душевных травм чего только с человеком не происходит!

Интересно, кстати, что слово “недавно” было набрано крупными буквами и жирным шрифтом.