Открыв мне дверь, — приходя домой я всегда звоню условным звонком, а не открываю дверь ключом, — моя жена Инна сразу же сообщила:

— А тебя уже давно ждут.

— Кто?

Вместо ответа она пожала плечами. Надо сказать, что это известие меня отнюдь не обрадовало. Терпеть не могу, возвращаясь домой, обнаруживать подобные сюрпризы. Хочется расслабиться и пообедать наконец — на работе я никогда не ем. А сегодня у меня и вообще весь день голова болит. Но делать нечего: пришли так пришли.

— Где он сидит?

— В твоем кабинете.

Я вздохнул с чувством человека, вынужденного смириться с тем, что сильнее его, и открыл дверь в свою комнату, которую жена называла «кабинетом», ибо там стоял мой компьютер, за которым я работал дома. Навстречу мне поднялся человек, которого я менее всего ожидал увидеть у себя, хотя, кроме разве что удивления, я не ощутил никаких эмоций — ни радости (ибо никогда не испытывал чрезмерной радости от общения с этим визитером), ни огорчения (ибо на свете было много людей, появление которых в доме было бы мне гораздо более неприятно). На этот раз моим незваным гостем оказался Илья Маркович Гданьский, психотерапевт, с которым я был знаком уже лет двадцать, но видел вряд ли больше пяти раз за все это время, поскольку он имел привычку то внезапно появиться из небытия, то столь же внезапно кануть в него снова, и сразу же на много лет. Последний раз я, кажется, видел его девять лет тому назад, на защите моей кандидатской диссертации. О том, что привело его ко мне на этот раз, можно было только гадать, хотя вряд ли результат разгадывания мог бы быть вполне релевантным. То есть, говоря проще, догадаться о причинах его визита было практически невозможно.

Мы обменялись рукопожатиями, уселись — он в кресло, я на тахту, — и я попросил жену принести нам чаю с каким-нибудь печеньем, буде таковое найдется на кухне. Угощать Илью спиртным мне на голодный желудок совершенно не хотелось, тем более что я сам практически не пил, да и он вроде бы не принадлежал к почитателям Диониса-Вакха. Зато я разрешил ему курить: насколько помню, Илья обычно просто не вынимал папиросу изо рта, предпочитая всему на свете «Беломор», — и сам тоже взял из початой пачки сигарету, хотя и знал, что потом мне достанется от Инны за «слабоволие» и «потакание слабостям» — я находился в стадии бросания курения.

Вначале Илья говорил что-то невразумительное о своих и моих публикациях в «Часе Пик», о некоторых общих знакомых — кто развелся, кто женился, — а потом вдруг огорошил меня вопросом, разбираюсь ли я в каббале.

— Слушай, Илья, объясни мне, в чем дело? Во-первых, никогда не думал, что ты интересуешься мистикой, ты казался мне таким позитивистом. А во-вторых, почему ты решил обратиться ко мне за консультациями по каббале? Я вроде бы всегда был больше по части буддизма-даосизма и прочего Дальнего Востока.

— На первый вопрос я отвечу позднее, это довольно долгая история, непосредственно связанная с моим вопросом. Что же касается второго… Помнишь, ты опубликовал в «Часе Пик» заметку о каббале и сексуальности? Я обратил на нее внимание. Из нее следовало, что ты как минимум читал Шолема, а это уже немало. Более того, Олег Гальперин говорил мне, что ты занимался ивритом. Да и в Израиль вроде пару раз ездил…

— Ну знаешь, в Израиль кто только не ездит! Если это брать в качестве критерия, тут треть города каббалистов наберется. Иврит — да, учил немного. Так я и тибетский учил, и тоже немного. И Шолема читал. Но это еще не означает, что я разбираюсь в каббале.

— Но это уже означает, что ты как минимум не совсем профан и с тобой можно поговорить. К тому же ты много занимался Китаем, для которого, как показал Кобзев, очень важна нумерология и классификационизм, а я как раз хочу поговорить о том, что имеет непосредственное отношение к нумерологии.

— Это что, гематрии разные и тому подобное? Но в этом я уж вовсе ничего не понимаю.

— Нет, не совсем, скорее, речь идет об историософии. Впрочем, теперь я могу ответить на твой первый вопрос. Скажи, тебе знакомо имя Саббатая Цеви?

— Да, я читал книгу Шолема «Саббатай Цеви. Мистический Мессия» и смотрел кое-какие материалы в интернете. Сейчас в Америке, в Калифорнии, появился некий Ицхак Лейб га-Коген, в миру — мистер Мартин Лори, который объявил себя саббатианцем и создателем новой церкви Саббатая Цеви.

— A-а, этот Лори просто очередной нью-эйдж. Меня это мало интересует. А вот то, что ты читал Шолема, очень хорошо. Значит, ты как минимум поймешь то, о чем я буду говорить.

— Ну дивно, Илья! Я, как говорится в старинных романах, весь внимание.

Мой гость закурил погасшую папиросу, со вкусом затянулся и начал свой монолог.

— Я заинтересовался Саббатаем Цеви как психотерапевт. Как ты помнишь, этот иудейский Мессия или лже-Мессия, если угодно, в 1667 году внезапно перешел в ислам, не переставая считать себя Мессией. Его последователи начали проповедовать доктрину «святого отступничества» и со временем создали в Турции секту, известную как дёнме, проповедовавшую принципы мистического антиномизма. Думаю, ты также не забыл, что Шолем объясняет странности поведения Саббатая Цеви его психическим расстройством — маниакально-депрессивным психозом. Несчастный Мессия то находился в состоянии экстатического подъема и божественного озарения, то погружался в пучину тоски и отчаяния. Его пророк и теолог Натан из Газы, выдающийся каббалист и мистик, даже разработал целую богословскую доктрину, призванную объяснить особенности личности Саббатя Цеви. В своих трудах «О драконах» и «О творении» он возводит корни личности Мессии к самому творению мира. Тогда абсолютный Безграничный Свет, или Ор Эн-Соф, будто бы оказался расколотым в самом себе, ибо одна сторона Абсолюта, Творящие Разумные Светы, жаждала творения, тогда как другая, Неразумные Светы, или Светы без мысли о творении, считали это стремление творить бунтом против самой субстанции Света и не желали отказываться от изначального покоя непроявлен-ности. Разумные Светы победили, мир был создан, но конфликт в Абсолюте не был разрешен. Творящие Светы изолировали противоположную сторону и заключили ее в самой глубине пустоты ничто пространства творения. Там Неразумные Светы, принявшие облик драконов, и томятся в заключении, ожидая избавления и искупления. Саббатай Цеви воплотил в себе оба аспекта субстанции абсолютного Света — его вдохновение и экстазы от Творящих Светов, а его депрессия и отчаяние — от Неразумных. Интеграция личности Мессии, подобно халкидонскому Иисусу имеющей две природы, — залог восстановления целостности мира, бытия и самого Абсолюта.

Так вот, я стал изучать историю Саббатая Цеви и его движения, списался с рядом специалистов в Израиле и Америке и в итоге пришел к выводу о недостаточности и даже односторонности теории Шолема. Саббатай Цеви был личностью несравненно более сложной, чем личность психотика, или, точнее, особенности его сложной личности не могут быть истолкованы с помощью такого простого объяснения, как психическое расстройство по типу маниакально-депрессивного психоза. Я впервые задумался о собственно мистической сущности его движения и о содержании учения Натана из Газы. В это время я начал читать специальные работы о еврейском мессианизме и в конце концов обнаружил следующую закономерность: еврейские Мессии появляются каждые 165 лет или через число лет, кратное 165.

Тут я весьма иронически хмыкнул.

— Да-да, — продолжил Илья, — именно так! Просто ты привык к тому, что Мессия обязательно один. На самом деле Мессия — такой же тип благородной личности, говоря понятным тебе буддийским языком, как шраваки или бодхи-саттвы! Или один и тот же Вечный Мессия перерождается вновь и вновь, являясь, то как Иисус, то как Саббатай Цеви, то как еще кто-нибудь!

— Мил ты мой человек, а от синагоги за такие ереси тебя еще не отлучили?

— А я не хожу в синагогу, и поэтому никто меня от не нее не отлучит! Кстати, если это перерождается одна и та же мессианская личность, то это знаешь кто? Мелхиседек из Салима! Жрец Эль-Эльона, Бога Всевышнего.

— Гм…

— А, что с тебя возьмешь! Это ты у нас позитивист, а не я. Вот послушай еще про 165. Учитель Праведности из Кумрана, как это показал Галь-перин, — а ты ведь не будешь отрицать, что он серьезный ученый, — был распят в Иерусалиме как лже-Мессия в 138 или 137 году до нашей эры, а его последователи называли его Сыном Божи-им. Иисус, если считать в соответствии с современными данными, что он на самом деле родился в 7 году до нашей эры, был распят в 26–28 годах нашей эры, то есть как раз через 165 лет после казни Учителя Праведности из Кумрана. Саббатай Цеви умер в 1675 году, то есть через 1650 лет — десять раз по 165 — после распятия Иисуса, а крупнейший и скандальнейший преемник Саббатая Цеви и тоже Мессия, Яков Лейб Франк — тот, что в Польше перешел в католицизм и спровоцировал сожжение Талмуда, — умер в 1791 году, через 165 лет после рождения в 1626 году Саббатая Цеви. Между прочим, 165 — это период обращения Нептуна вокруг солнца, а Нептун управляет нашим эоном Козерога. Обрати внимание, мой трансперсональнейший скептик, что гематрия еврейского слова «серебро» — га-кесеф — тоже равна 165, а серебро — каббалистический символ милосердия и сефиры Хесед, в отличие от красного золота, символизирующего силу Строгого Суда и сефиру Гевура. Опять же, Нептун часто связывают с созвездием Рыбы, а Рыбы связывались в каббале с идеей искупления и восстановления Израиля. Помнится, Саббатай Цеви во время своей жизни, кажется, в Салониках, еще до провозглашения себя Мессией, даже шокировал тамошних раввинов тем, что совершал какие-то ритуалы с купленной на базаре рыбиной, чтобы то ли приблизить искупление Израиля, то ли показать, что оно еще очень далеко. Кстати, прибавь к 1791 — году смерти Франка — 165.

— Хорошо, это будет 1956 год.

— Вот-вот, именно! Мессия может родиться в 1956 году!

— А почему не умереть?

— Но о Мессии, умершем в этом году, мы ничего не знаем. Значит, или его не было в этом году вообще, или он только что родился. Кстати, я ведь тоже 1956 года рождения.

— A-а, вот оно что… Скажи, дорогой мой, а ты не хочешь последовать мудрому призыву: «Врач, исцелися сам!»? Короче говоря, к психиатру обратиться не желаешь? Господи, Боже мой, да у нас в институте есть человек пять 56-го года рождения. А сколько их в мире!

— Они же не евреи…

— А что, евреев кроме тебя в 1956 году не рождалось?

— Знаешь что… Вот Шолем пишет, что образ еврейского Мессии настолько неопределен, что любому еврею с интеллектом выше среднего естественно приходила в голову мысль: «А не я ли?»

— Ну ладно, пусть мысль приходит, только ты не очень лелей ее, а то сам окажешься в Скворцова-Степанова.

— Ты обо мне не беспокойся, пожалуйста, сами сусами…

— Хорошо, не буду. В принципе я тебе благодарен за рассказ.

Тут я рассказал ему про гонконгскую конференцию и ее тему.

— Слушай, с твоего позволения, я вверну там про Мелхиседека, Учителя Праведности и Саббатая Цеви, хорошо?..

Потом Илья еще долго разглагольствовал про Саббатая Цеви и еврейских Мессий, и в подтверждение своей мысли, что Мессии — особый тип просветленных существ вроде будд и бодхисаттв, даже достал из портфеля английскую книжку некоего профессора Ленновица из мормонского Солт-Лейк-Сити «Еврейские Мессии», в которой описывались многие претенденты на сей возвышенный титул от Иисуса до каких-то хасидских деятелей — как все в спасители мира рвутся-то! В какой-то момент этого монолога я прервал его красноречие, поскольку в моем мозгу забрезжила некая смутная мысль.

— Слушай, ты говорил, что трактат Натана из Газы о природе Саббатая Цеви называется «О драконах». Не расскажешь ли подробнее?

Упрашивать Илью не приходилось, его снова понесло.

— Да, трактат «О драконах» и его продолжение «О творении». В первом из них он писал, что душа грядущего Мессии была захвачена Неразумными Светами, ввергнутыми Светом Творящим в бездну техиру, пустого пространства творения, пучину небытия, где эти Светы, ставшие волшебными драконами, терзали и мучили ее. Но потом она вырвалась оттуда, следствием чего и стало рождение Мессии, в Смирне в 1626 году. Однако эти муки в пучинах техиру сказались, если можно так выразиться, на его психике, откуда и депрессии. А во втором трактате он пошел куда дальше…

Илья вытащил из пачки сигарету и не спрашивая разрешения, закурил; я решил проигнорировать эту бесцеремонность.

— Да, куда дальше… Он объявил, что сама душа Мессии имеет две природы, природы обоих Светов, и что он сам — Верховный дракон. Именно поэтому Моисей вознес серебряного змея в пустыне. Опять-таки серебро…

Вскоре мы уже распивали с Ильей припрятанную бутылочку настоящего армянского коньяка, закусывая кусочками лимона (это вообще-то распространенное заблуждение, что коньяк нужно закусывать лимоном, поскольку лимон тушует коньячный вкус). Я молчал и пытался удержать в голове историю про Мессию-дракона, чтобы потом на досуге в ней разобраться, а Илья продолжал витийствовать. Экий краснобай и баламут! Под конец он совсем разошелся и стал уже буквально орать что-то о Саббатае Цеви, Господе и Спасителе нашем, который вот-вот, не позже почему-то 2004 года, вернется из-за реки Самба-тион и кому-то покажет «кузькину мать».

Тут я понял, а Инна подтвердила мою догадку, что Илья домой сам ни за что не доберется. Поскольку с такси связываться не хотелось, пришлось звонить Сергею, так как у того была машина, и просить его заехать ко мне и отвезти Илью домой. Увы, он вполне сам мог быть подшофе — водился за ним такой грех, но, слава Богу, пронесло. Уже из дома Сергей перезвонил мне, чтобы сказать, что Илья благополучно водворен в свои апартаменты на Шпалерной. Голос Сергея почему-то звучал несколько задумчиво и как-то меланхолично.

Обедать уже не имело смысла — я съел пару бутербродов с колбасой, запил все это крепким кофе и отправился спать. Из комнаты сына — Филипп, подросток, или, на англо-саксонский манер, тинэйджер, со всеми вытекающими — доносилась какая-то тревожно-будоражащая музыка. Я поднялся и пошел спросить у него, что он там такое слушает. Оказалось, некую группу под названием «Терион», считающуюся сатанинской. Я взял коробку диска и прочитал название песен. Половина их была поименована каббалистическими сефирами — Хесед, Тиферет и так далее. Попросив сына сделать сии дьявольские трели потише, я вернулся к себе и наконец-то заснул. Во сне я беспокойно ворочался с боку на бок и видел какие-то бредовые сны: пылающий огонь в каком-то мрачном месте, разевающих пасти змеев и огромного белого питона, покрытого серебристой рыбьей чешуей и вознесенного то ли на крест, то ли на огромный шест. Змей тянул ко мне голову и высовывал длинный черный раздвоенный язык…

Разбудил меня звонок будильника. Голова раскалывалась, во рту был неприятный металлический привкус. Сообразив, что сегодня неприсутственный день и что идти в институт не надо, я завернулся в одеяло, повернулся на другой бок и снова уснул, на этот раз без сновидений. Проснулся я, когда было уже за полдень.

Прошло несколько дней. За это время я отказался от услуг иностранного отдела института в оформлении визы, поскольку хорошо помнил, как из-за медлительности академических чиновников у меня в свое время чуть не сорвалось две поездки, сходил сам в китайское консульство и благополучно сдал документы. Теща любезно согласилась одолжить мне (причем на неопределенный срок) четыреста баксов на билет до Вены и карманные расходы, так что этот вопрос тоже был благополучно решен. Я даже позвонил в поликлинику по поводу справки и выяснил, что сейчас особого наплыва пациентов нет и что это медицинское затишье, видимо, будет продолжаться все лето. Поэтому я решил сходить за пресловутой справкой после возвращения из Гонконга, а пока засесть за компьютер, с тем чтобы дней за десять написать доклад. Тем временем из Москвы прислали мои билеты на конференцию и обратно с весьма причудливым маршрутом: Вена-Гонконг и Гонконг-Рим-Вена. Получив оные, я без труда купил на тещины деньги билет Петербург-Вена-Петербург и действительно занялся докладом. В институте было тихо и спокойно, все шло своим чередом, зарплату не платили, но и на присутствии за рабочим столом не настаивали. Илья больше не появлялся, о Саб-батае Цеви и его светоносных драконах я стал понемногу забывать и потому спал вполне спокойно, без каких-либо инфернальных видений. В это же время я получил приятное известие из Америки: профессор Мак-Дуглас, главный редактор «International Journal of Transpersonal Studies» известил меня, что моя статья по эпистемологической релевантности мистического опыта принята в окормляемый им журнал и что он сам займется ее языковой правкой.

В перерывах между написанием доклада и гулянием по разным интернетовским форумам я стал раздумывать, какое вещество выбрать для грядущей психоделической практики. Мне хотелось попробовать датуру (она же дьявольская лилия), но всех волонтеров предупреждали об опасности подобного эксперимента из-за непредсказуемого соматического воздействия этого зелья, а рисковать собственным здоровьем мне никак не хотелось. ЛСД или псилоцибино-вые «магические грибы» представлялись чем-то слишком вульгарным, а ДМТ я фактически испытал во время описанного выше опыта с аяхуаско. Всякая же наркота, вроде опиума или морфия, вообще исключалась, как в связи с ее способностью создавать привыкание, так и вследствие психоделической неэффективности соответствующих препаратов. Поэтому я находился на некотором перепутье. В конце концов я решил отложить окончательный выбор до получения справки и представления соответствующей заявки в дирекцию.

Как-то оторвавшись от компьютера и осознав, что мой шейный остеохондроз значительно обострился из-за многочасовых сидений у монитора, я решил, что неплохо было бы навестить Сергея. Сказано — сделано. Я позвонил ему, и мы договорились встретиться у него дома около семи. Он попросил меня также прихватить с собой бутылочку типа кубинского рома или текилы. Ничего такого в приличном исполнении я не нашел и поэтому ограничился шотландским «Бифитером» — джином с британским йоменом-стражником на этикетке. Этикетка была знакома мне по дегустационному бару «Нектар» со студенческих лет (то есть года этак с 1980–1981) и вызывала самые положительные ностальгические эмоции. «Все мгновенно, все пройдет, что пройдет, то будет мило», — как прозорливо заметил в свое время поэт. В начале восьмого я оказался перед дверью квартиры Сергея, что в доме у Пяти углов. В руках я держал полиэтиленовый мешок с шотландским напитком и бутылкой швепса. Здесь, видимо, настала очередь прервать плавное течение повествования и рассказать немного о самом Сергее, в то время моем близком друге.

Сергей Соловьев был на четыре года старше меня: ему в марте этого года (всегда забываю дату его дня рождения) исполнился сорок один год. Он занимался темой на стыке филологии, востоковедения и трансперсональной психологии, а именно — отражением психопрактического опыта дзэн в японской поэзии. От большинства японистов, — а он был выпускником восточного факультета, — его выгодно отличало очень хорошее знание древнекитайского языка, называемого японцами «камбуном», то есть ханьским (сиречь китайским) наречием. Кроме того, он хорошо знал философию и общую теорию трансперсонализма, переводил с английского Грофа и Тарта и любил за бутылочкой чего-нибудь крепкого порассуждать о том о сем в весьма широком тематическом диапазоне — от очередных коварных замыслов ученого секретаря Альберта Аввакумовича до специфики энцефалограмм мозга людей, пребывающих в трансперсональных состояниях разного рода. Последняя тема свидетельствовала о некоторой его склонности к материализму, что также отражалось в интересе к Дэниелу Деннету, весьма странно соединявшему феноменологию и эволюционизм (от Деннета Сергей, к слову, усвоил выражение «картезианский театр», которое и употреблял когда надо и не надо, и канадскому профессору Лафлину, перешедшему от каких-то мистических практик к рассмотрению мистического опыта через призму изменения биохимических процессов мозга. Такие теоретики были ненавистны Альберту Аввакумовичу, который при упоминании Деннета или Лафлина сразу же хватался за известную книгу Грофа «За пределами мозга», как хватается за Библию баптист, при котором упоминают о Вольтере или Гольбахе (если он знает эти имена, разумеется). Сергей любил застолья и веселую компанию, внешность имел несколько гусарскую, а по мнению некоторых — цыганскую, и общаться с ним было интересно, ничего не скажешь. Правда, последнее время его пристрастие к возлияниям и служению Дионису стало выходить за пределы непредосудительного, что уже начинало всерьез меня беспокоить. Поэтому, приходя к нему с бутылкой, я всегда категорически препятствовал его попыткам бегать в магазин за добавкой.

Как обычно, Сергей сразу же провел меня в маленькую комнатушку, служившую ему кабинетом. Он жил с женой и дочерью, но при мне они в этот самый кабинет никогда не заглядывали и, приходя к Сергею, я мог иногда и вовсе их с ними не встретиться. Как и всегда, я сел в кресло у окна, а Сергей разместился на старинном венском стуле напротив. Разлили джин, разбавили его швеп-сом. Для разминки поговорили об институтских делах, прошлись по ортодоксальности Альберта Аввакумовича, посплетничали о Пиковой даме и ее непрекращающихся атаках на секторальные чаепития. Потом — это было, кажется, под третью порцию джина — Сергей перешел к интеллектуальной части беседы. Начал он ни больше ни меньше как с недвойственности.

— Вот мы все привыкли называть «состояниями сознания», так ведь какое же это состояние сознания? Смотри, о недвойственности говорят обычно в нескольких смыслах: недуальность субъекта и объекта, недуальность мира и Абсолюта, недуальность «Я» и мира как Абсолюта. Первое и второе больше характерно для буддизма, третье и отчасти первое — для веданты. Понятия «сознание» и «недвойственность» так же совместимы, как «сухость» и «вода» или «дерево» и «железо». Contradictio in adjecto называется. Ведь все сознание и все его состояния покоится на двойственности субъекта и объекта! Так разве может сознание иметь какое-либо отношение к сознанию!

— Правильно, правильно! Это уже древние индийцы понимали.

— Древние индийцы-то понимали, а наши академики — нет!

— Сравнил божий дар с яичницей! Там ведь риши, мудрецы, были, а не директора институтов. Помнишь ты беседу Яджнявалкьи с Майтрейи из «Брихадараньяка упанишады»?

— В целом помню, но что конкретно ты имеешь в виду?

— Нет сознания после смерти, говорит Ядж-нявалкья, а его жена Майтрейи удивляется и просит пояснить. Яджнявалкья и объясняет ей, что сознание есть, только когда есть воспринимающий и воспринимаемое, а когда все есть лишь один сгусток познания, гносиса, и нет ни зрителя, ни зримого, — о каком сознании может идти речь?

— Верно! Вот и я об этом. И никакого картезианского театра! Слушай дальше. Но мы-то как раз исходим из того, что недвойственное сознание есть базовая и исходная форма сознания, вершина трансперсонального опыта и трансцендентальное условие всех других состояний сознания. Между тем опыт недвойственно-сти — это не опыт вообще. О каком опыте может идти речь, когда нет ни субъекта, ни объекта! Чей опыт-то? И вот что у нас получается: фундаментом сознания оказывается то, что сознанием не является!

— Браво! «Все три мира есть только сознание», — говорят буддисты-йогачарины. Но три мира есть сансара, феноменальный мир. Йога-чарины вовсе не говорят, что все вообще есть сознание, что нирвана есть сознание. Это не ви-джняна, различающее сознание, которое и есть собственно сознание, а джняна, недвойственный гносис. Без него сознания не может быть, но он все же не предполагает его наличие с необходимостью. Тут-то и происходит переход к учению «Трактата о пробуждении веры в Махаяну», где сансара, круговорот рождений-смертей, выводится из вторичного, иллюзорного и непросветленного аспекта самого недвойственного Абсолюта. То, что не есть сознание при определенных условиях — буддисты и ведантисты называют эти условия неведением, авидьей, — производит, тем не менее, сознание, которое отрицает потом само себя в практике йоги и обретении просветления. Вот какая диалектика получается!

— Ох, и взгрел бы тебя за эти рассуждения наш Лев Петрович! «Психология, психология и психология! И никакой философии!» Так ведь он говорит?

— Ну при чем здесь наши Великие Старцы Поднебесной? Ты лучше скажи: ты каббалу ведь знаешь?

Признаюсь, от этого вопроса меня просто потом прошибло, под ложечкой возникло ощущение пренеприятной пустоты, и дурное предчувствие, как говорится, возникло в сердце. С чего это Серега про каббалу заговорил? Ну дзэн там, сатори, кэнсё, веданта… Или даосизм наконец. Но почему каббала?

— Ну знаю немножко, а что?

Тут Сергей одним глотком осушил очередной стакан с джином и швепсом, и его язык стал заметно заплетаться. Последнее время он начинал что-то слишком быстро пьянеть, что тоже несколько беспокоило меня — уж слишком опасный симптом у пьющего человека. С месяц тому назад мы были на дне рождения у одного институтского деятеля, так Сергей там заснул непробудным сном после трех рюмок водки и его еле добудились, когда пришла пора расходиться.

— Ты никогда не задумывался, почему в системе лурианской каббалы Бесконечный Свет вдруг возжелал творить, произвел сокращение, ушел из своего центра, образовав пустое пространство творения?

— Никогда не думал. Наверно, такова природа Света.

— Чудненько! А вот твой приятель Илья, которого я днями отвозил домой, рассказал мне, что каббалисты-саббатианцы считают, что отнюдь не весь Свет возжелал творить, что на этой почве в Абсолюте произошел настоящий раскол и Светы, предпочитавшие покой и недвойственность, восстали против нисхождения в сферу тварного. Значит, дело не просто в природе Света. Свет мог бы преспокойно пребывать в покое и самодостаточности, прости за неуклюжий каламбур.

— Так в чем же по твоему дело?

— А вот в чем. Все дело в желании самого Абсолюта освободить себя от корней зла, скрыто присутствующих в его природе в виде корней силы Строгого Суда. Эти корни должны быть сначала выявлены, показаны, продемонстрированы, наконец, чтобы можно было освободиться от них тем или иным способом. Абсолют должен как бы осознать эти корни, чтобы изжить их.

Значит, сам процесс творения как процесс упорядочения, ограничения и разграничения, — а все это — проявления силы Строгого Суда, даже структурирования, прости за позитивистские выражения, — является в то же самое время и процессом объективации корней потенциального зла. Поэтому можно сказать, что движущей силой процесса творения является тенденция, присущая самому Абсолюту: в его воле освободиться от потенциально злых корней Строгого Суда. Но этот процесс тесно связан с выявлением корней зла и их переводом из скрытого состояния в явное. Только наделяя действительным существованием силы Строгого Суда, Абсолют может освободиться от них или трансформировать их как свой объект в силы блага и святости. Недвойственность выделяет из себя двойственность, а потом снова интегрирует ее в себя. Все творение оказывается, метафорически говоря, своеобразным психоаналитическим сеансом Божественного Ума, освобождающим себя от угнездившихся в своем подсознании корней зла. Начало процесса творения есть сокращение, сжатие, с помощью которого в Боге высвобождается некое пространство, в пределах которого создается мир. Но любое сокращение или ограничение есть функция сил Строгого Суда и, в конечном итоге, зла. Следовательно, эти силы с необходимостью вовлекаются в творение, а это в свою очередь чревато появлением актуального зла. Подвожу итоги, — Сергей говорил слегка заплетающимся языком, но в стиле докладов на годичной сессии института. — Корни зла, как силы Строгого Суда, внутренне присущи, соприродны, самому Абсолюту, Свету, и содержатся в его глубинах. Процесс творения выявляет эти потенциальные корни зла. Выявление этих корней есть основание начала процесса творения через сокращение. Процесс творения есть изживание и исторжение из божественной природы элемента Строгого Суда — и, соответственно, зла — через его выявление, экспликацию и последующую ликвидацию в ходе божественного катарсиса. Однако Светы, лишенные воли к творению, восстают против этого акта интеграционной психотерапии Абсолюта как против бунта, мятежа против Него; для Творящих же Светов Нетворящие — мятежники, предпочитающие исходную неявленность Абсолюта как Deus Absconditus, Бога Сокровенного. Для Нетворящих Светов творение есть сатанинский акт, ибо он пробуждает дремлющее зло и делает его явным; для Творящих же Светов сатанинский принцип воплощают как раз их противники, ибо они препятствуют окончательному искоренению корней зла и санкционируют их присутствие в Абсолюте. Такие вот дела.

— Так ты оказывается просто гностик! А еще Деннета читаешь!

— Все мы немного гностики, даже Лев Петрович. Без небольшой порции гностицизма наша наука не идет. А Деннет… Просто и Деннета можно читать гностически. Помнишь, как Владимир Ильич рекомендовал материалистически читать Гегеля? А я предлагаю гностически читать Деннета. Ведь не будешь же ты отрицать, что его критика картезианского театра имеет прямое отношение к буддийской теории «не-Я»? А это только самое поверхностное извлечение из Деннета трансперсонализма и гностицизма.

— Ну, может быть, и так. Я сам его книгу про объясненное сознание дальше главы про феноменологический сад все равно прочесть не смог.

— И это тебя не красит, поверь мне.

Я попытался снова свернуть разговор на проблему зла и Абсолюта, но мой дружок уже явно принял больше положенного, и его понесло на политику. Потом он и вообще стал говорить что-то не слишком сообразное и предпринимать попытки отправиться в магазин за новой порцией даров змия, на этот раз зеленого. Тут я сослался на то, что Инна просила вернуться меня пораньше, и улизнул. По дороге я прокрутил весь разговор снова, и опять что-то неприятное коснулось своим когтем моего сердца. Понять, что же это такое, я, правда, так и не смог и в конце концов счел за благо выкинуть всех этих Светов и драконов из головы и подумать о перспективах защиты докторской. С этими вполне приземленными мыслями я и пришел домой. На следующий день надо было появиться в институте, а через неделю я должен был уже вылетать в Гонконг — Порт Ароматов на Южно-китайском море.

Если вы хотите узнать, что произошло потом, не поленитесь прочитать следующую главу.