— Чего дрыхнешь, вставай!
— Сейчас, — я никак не могу проснуться. Первый луч солнца падает на ковер, висящий около кровати. На этом ковре странное животное охрового оттенка стоит на берегу неестественно синего озера. За животным виднеются горы со снежными вершинами. Снег от времени пожелтел, и горы напоминают выгоревшие под ярким солнцем желтые сопки Манчьжурии.
Я пытаюсь проснуться и занимаюсь любимым развлечением — пытаюсь угадать, кого изобразил художник: быка или лошадь. Скорее всего, это плод несчастной любви сельской коровы и лося, иначе откуда у этого зверя выросли разлапистые рога.
— Сейчас, сейчас, — дразнится Олег. Ему уже лет тринадцать, он совсем взрослый. — Это же просто елки-палки натуральные, зелено-голубые. Пока ты в постели валяешься, клев прекратится. Я тебе рассказывал, какого карася на прошлой неделе поймал? Вот такого, — Олег разводит руки в стороны. — А все потому, что рано встал. С утра самый клев, если ты не знаешь. Ну и дрыхни, а я сам пойду, и пусть тебе обидно будет. Елки-палки натуральные…
— Все, все, уже встаю. — Меня ждут караси, таинственные, с серебряной и золотой чешуей, скрывающиеся в глубине пруда, среди водорослей. Караси эти тыкаются пухлыми губами в землю и выпускают на поверхность воды мутные пузырьки.
— Ну наконец-то. Пошли червей копать, — Олег командует по праву старшего.
— Угу, — я ковыряю детской лопаткой влажную землю около кустов крыжовника. Как на зло, в горке глины не находится ни одного червяка… Честно говоря, я их побаиваюсь и немножко брезгаю. Эти огородные черви, розовые, жирные, извивающиеся, пускающие мокрую слизь, когда их насаживаешь на крючок. Но рыбу без них не поймать.
— Глубже, глубже бери. — Олег поддевает землю лопатой. — Теперь разрыхляй, они здесь наверняка должны быть.
Я врываюсь в землю, пока не натыкаюсь на какой-то странный предмет. Острие лопатки звякает, и я вытаскиваю из земли завернутый в сгнившую тряпку сверток.
— Ух ты, — шепчу я. В тряпке завернут пистолет. Он тяжелый, слегка заржавевший, но точь в точь как игрушечный. — Олег, посмотри. — Я радостно сжимаю в руках черную рукоятку.
— Е-мое… Это же просто елки-палки натуральные, зелено-голубые. Неужели настоящий?
— Я маме покажу…
— А ну-ка отдай, — он подбегает ко мне, вырывая покрытую комьями земли находку из рук.
— Еще чего, — кричу я. — Это я нашел!
— Было ваше — стало наше, — с холодной решительностью произносит Олег. — И если только попробуешь мамашке пожаловаться, так и знай, я к тебе ночью приду, — он делает страшную рожу. В темноте…
— Не испугаешь, — я высовываю язык. — Я все родителям расскажу.
— Я тебе, стой! Стой, кому говорят!
— Попробуй, догони! — Я уже обогнул кусты с крыжовником.
— Ах ты, — он несется за мной, но я ору изо всех сил.
— Что случилось? — Мама появляется на крыльце. — Что ты орешь как ненормальный?
— Олег у меня пистолет отобрал, — слезы уже льются из глаз, я обижен, — Ведь это я его нашел! Это мой пистолет!
— Какой еще пистолет? — мама бледнеет.
— Мы червей копали, — пытаюсь объяснить я.
— Олег, Олег! — кричит мама. — Ну-ка иди сюда!
— Я никуда и не убегал, — Олег смущенно появляется откуда-то из-за кустов.
— Что это еще за пистолет? Отдай его мне немедленно!
— Я не знаю, — Олег что-то прячет под рубашкой.
— Я тебе сказала, отдавай сейчас же!
— Я не виноват, — Олег всхлипывает, скривив лицо, таким я его еще не видел, тоже мне, семиклассник нашелся. — Это он его откопал.
— И если хоть одно слово, ты слышишь, хотя бы одно, если соседи узнают, я не знаю, что с тобой сделаю! За грибами завтра с нами не пойдешь, родителям все расскажу, и вообще… Ты меня хорошо понял?
— Угу, — мой старший друг напуган. — Это же просто елки-палки натуральные. Зелено-голубые…
— Это я откопал! — делаю я робкую попытку восстановить справедливость. — Это мой пистолет!
— Твой, говоришь? — мамин голос сухой и неприветливый. — Вот вечером приедет отец и с тобой разберется. Теперь иди в сад, и сиди там до обеда. Понял?
— Понял, — я с трудом сдерживаю слезы.
— А ты Олег, иди домой. Нечего тебе здесь делать.
— Мам, мы на пруд хотели пойти, рыбу ловить.
— Никакой рыбы. Вы наказаны.
— За что?
— Не твоего ума дело. Сказано тебе — сидеть в саду…
Ну что делать в нем, в этом саду. Как в тюрьме. Крыжовник, несколько яблонек., большая сосна и забор. День катится неторопливо, на обед — щи с капустой и макароны по-флотски. Наевшись, я ложусь на раскладушку, смотрю на голубое небо, в котором летит самолет, на чуть подрагивающие листья, и сам не замечаю, как погружаюсь в дремоту.
Когда я просыпаюсь, солнце садится. Отец уже дома и о чем-то разговаривает с мамой на кухне. Я тихонько подкрадываюсь к распахнутому окну.
— Ты понимаешь, — мамин голос дрожит. — Они его откопали. Я же тебе говорила, выкини его куда-нибудь, ведь если узнают — посадят!
— Черт побери, — папа, кажется, расстроен. — Да он же мне жизнь несколько раз спас, у меня рука не поднималась…
— Не знаю. Надо что-то делать. Давай его в озере утопим, что-ли?.
— А если они мальчишкам расскажут?
— А вот с этим, мой дорогой, как-нибудь сам разбирайся. Скажи им, что он игрушечный, старый, дети же…
— Да, пожалуй ты права.
Я понимаю, что говорят они о найденном пистолете. «Значит, он настоящий», — понимаю я и сладкое чувство запретного разливается по телу. — Значит я держал в руках…
— Саша, — мама открывает окошко, и я испуганно пробираюсь вдоль фасада дома. — Саша, ты куда запропастился?
— Я здесь, мам.
— Ну-ка быстро домой, отец с тобой будет говорить!
— Иду, — я, слегка дрожа от страха, появляюсь на маленькой дачной кухне, пропахшей керосином.
— Ну что, — папа явно притворяется, он подмигивает мне, изо всех сил делая вид, что ничего такого не произошло. — Рассказывай.
— Мы с Олегом червей копали, хотели карасей удить. Я правда ничего такого не сделал! Нашел этот пистолетик, а Олег его отнял, хотя это я его выкопал…
— Хорошая игрушка, правда? — он кладет на стол мою находку.
— Угу, здорово. Пап, а он настоящий?
— Какой там настоящий, ты что, с ума сошел? Игрушечный, конечно. Это братишка твой когда маленьким был, попросил закопать, да и сам забыл.
— А я такого в магазине никогда не видел…
— Он импортный, немецкий. Таких больше не выпускают. Только сломанный, не работает. Давай его выкинем.
— А на курок можно нажать? — Я с интересом смотрю на отливающее черным металлом дуло.
— Да чего там нажимать, таких пистонов все равно уже давно в продаже нет, — Папа зевает. — Пошли его в пруду утопим, согласен?
— Не хочу, я его нашел. — Зачем же выкидывать такую находку, я могу перед соседскими мальчишками хвастаться.
— Послушай, — отец, похоже, теряет терпение. — Мы его выкидываем, и все тут. А тебе я новый куплю, и пистонов целую упаковку. Хочешь, в «Детский Мир» вместе съездим?
— Пап. А можно, ты мне купишь такой, металлический, который мы с тобой видели.
— Можно. Я тебе куплю все, что ты захочешь.
— Честное слово? А сто пистонов можно?
— Можно. Ну что, утопим этот ржавый хлам, зачем он тебе?
— Пошли, — я предвкушаю поездку в «Детский Мир». Я там был с мамой весной, глаза разбежались… Окошки, дети, школьная форма, Лубянка, весенний воздух, незатейливые игрушки и сложные конструкторы. Лестницы, закутки, линии, отделы, — целый мир. И совсем не детский.
Солнце уже садится, берег пруда зарос камышами, беснуются лягушки, пахнет водой и той особой свежестью, которая поднимается от вечерней травы в средней полосе России.
Между камышами деревянные мостки, с которых мы ловим рыбу.
— Ну ладно, прощай, — отец молчит. Потом он изо всех сил бросает пистолет в воздух. Он крутится как бумеранг, но не может долететь до мостков и падает в воду, примерно посередине пруда. Фонтанчик брызг, круги на воде, да рассерженное кваканье лягушек. Как по команде, тут и там начинают плескаться караси…
— Эх, черт, сейчас бы удочку.
— Завтра. Домой пора…
* * *
Много лет спустя, после празднования 9 мая, отец выпил лишнего и поделился со мной воспоминаниями. Оказывается, у фронтовиков были свои суеверия, хотя, казалось бы, какие суеверия могли выжить в той мясорубке, которая не щадила ни своих ни чужих…
Пистолет этот действительно был немецким. Он попал в руки к отцу случайно, когда его накрыло взрывной волной в окопе. Немцы наступали, он потерял сознание. Очнувшись, он увидел, нога его пробита осколком, а рядом лежит убитый немецкий офицер. Отец его как будто обнимает, держась за кобуру. Тот самый пистолетик, почти что дамский и был в этой кобуре.
Потом началась полная неразбериха, все смешалось, и немцы и наши отошли на старые позиции, а контуженный и раненый отец остался в окопе на ничейной полосе. Время от времени немцы делали вялые попытки продвинуться, возможно для того, чтобы забрать убитых, но отец раз в несколько минут стрелял из пистолетика. Патронов было всего шесть или семь, хватило минут на сорок. К счастью, немцы умирать не хотели и после каждого выстрела отползали обратно.
Через полчаса, когда подсчитали потери и дивизион собрался вместе, старый приятель отца понял, что дело неладно. Он взял двух солдат, и они, пуская очереди из автоматов, выползли на нейтральную территорию.
Услышав автоматные очереди, немцы решили, что русские пошли в атаку, сказали парочку хороших баварских ругательств, и решили отступать. В результате чего отца удалось вытащить и отвезти в госпиталь.
С тех пор этот почти что игрушечный пистолет служил ему много раз. Однажды в него, лежащего в нагрудном кармане шинели ударилась пуля.
Из этого пистолета был убит немецкий танкист, выскочивший из подбитого танка. Танкист, видимо, был идеологически упертым, или попросту озверел. Вместо того, чтобы удрать, он схватил автомат и начал стрелять, тяжело ранив того самого отцовского приятеля, который когда-то вытащил его из окопа.
— Сам не знаю, как попал, в такие минуты не думаешь, а до сих пор жутко… — признался отец. Он на самом деле был военным врачом и стрелял редко, хотя видел всего в избытке. — Он побежал, скорчился, упал, и начал биться, как будто начался эпилептический припадок. Я их тысячи перевязывал, вытаскивал, и конвульсии видел, а в этот раз я его убил. Такого рыжего, с орлиным носом. Так что запомни — не верь ни одному лидеру, отцу народов или президенту.
В результате, расстаться с этой боевой реликвией отец не смог, тайком привез домой, и зарыл в саду.
* * *
Черт его знает, как называлась эта станция. Странное название, помню, что то ли предыдущая, то ли следующая называлась «Заветы Ильича», но эта платформа была односложной.
В паре километров от железной дороги располагалось стрельбище, на которое привезли студентов третьего курса. Руководил нами капитан Сорокин, мужик умный и ироничный, луч света в темном царстве институтской военной кафедры.
Жарко. Зеленая армейская рубашка уже пропиталась потом, галстук с золотой заколкой давит шею. Автомат Калашникова отдает в плечо, но я уже почти утратил свою незрелую юношескую неприязнь к этой совершенной машине уничтожения. Стрелять, так стрелять, — я выпускаю свои положенные десять пуль.
Мы устраиваем привал, устроившись в тени большого дерева. Хочется пить, к счастью у нас с собой есть несколько бидонов с квасом. Юрка Соколов достает переносное радио, которое он сам спаял. Это радио — предмет его гордости, он с ним никогда не расстается, пластмассовый корпус расколот и бережно обмотан синей изолентой. Юрка завороженно прислушивается к раздающемуся из пластмассовой коробочки голосу, часто моргая глазами. На лице его появляется тщетная попытка осмыслить то, что говорит диктор, это ему явно не удается, но Юрка продолжает прислушиваться.
«Только-что стало известно, — голосом Юрия Левитана произносит транзистор, что на очередных выборах в Великобритании победили консерваторы, оттеснив партию Труда от власти. Во главе консерваторов стоит печально известная своими крайне правыми, реакционными взглядами Маргарет Татчер.»Железной Леди «прозвали ее англичане. В своих выступлениях эта, с позволения сказать,»Леди«, отец которой содержал бакалейный магазин, допускает антисоветские, антикоммунистические нападки на нашу страну, она призывает к укреплению сил военно-империалистического блока» НАТО «в Европе. С ее избранием на пост премьер-министра Великобритании, начинается новая, зловещая эпоха в истории всего Европейского континента. Возрастает и военная опасность.»
— Вот, видите, — глаза Сорокина смеются, — а вы стрелять не хотите учиться. Все думаете, что это чепуха, всегда над нами будет мирное небо…
— Какая разница, — вздыхает одна из наших девочек, тоненькое создание с большими ресницами. — Ведь если чего начнется, все равно до кладбища добежать не успеешь, шарахнут ядерными ракетами и все!
— Взгляд, конечно, варварский, но верный, — зевает капитан. Я смотрю на него с изумлением.
— Отдыхайте, ребята, — машет он рукой. — Попейте кваску, успокойтесь. Чему быть — того не миновать…
«Прогрессивное человечество, — продолжает вещать радио, — с беспокойством восприняло известие об избрании Маргарет Татчер премьер-министром Великобритании. Труженики Греции вышли сегодня на массовую демонстрацию протеста, неся плакаты, осуждающие политику НАТО. Аналогичные протесты прокатились по Португалии. Наш корреспондент в Лиссабоне связался с нами по телефону, и передает, что…»
— Так, отдых закончен. Продолжаем готовиться к наступлению международной реакции, — глаза Сорокина смеются. — Теперь будем стрелять из пистолетов.
Инструктор на стрельбище — долговязый парень с погонами младшего лейтенанта и светлыми усами. Обычный, таких сотни, но почему-то он мне знаком. То ли характерный жест правой руки, то ли челюстью двигает время от времени, как будто жует…
— Итак, товарищи, студенты, вы сейчас получите пистолет системы Макарова. Запомните, после снятия предохранителя, направлять оружие только на мишень. Не отводить в сторону ни на секунду. По счету три — стреляем. — Раз, два, три — пли!
Все идет гладко, пока одна из девочек нажав на курок пугается грохота, и, взвизгнув тоненьким голоском, роняет пистолет на землю.
— Эх вы, вояки, — разочарованно произносит младший лейтенант. — Это же просто елки-палки натуральные, зелено-голубые. Ладно, следующий.
Следующим был я. Роковая фраза вызвала в сознании цепь воспоминаний, и я узнал Олега. Какое-то странное чувство неловкости помешало подойти, поздороваться, напомнить о себе, о пистолете. Я выпустил положенные пули в мишень. Отдача была сильной, с непривычки пистолет ходил в руке.
— Так себе результатик, — буркнул Олег. — На троечку с плюсом. — А если бы там действительно противник стоял? Стрелять надо лучше, студент. Ведь вы же будущий офицер, какой пример подчиненным покажете? Следующий!
И тут мне пришла в голову страшная мысль, о том, что пистолет убитого немецкого офицера и после войны продолжал распространять флюиды убийства, заражая ими детей, которые успели повзрослеть.
И подумалось, что все-таки хорошо, что этот маленький металлический цилиндрик с рукояткой теперь лежит на дне пруда, где-нибудь под толстым слоем ила, и наверняка проржавел до основания.
Впрочем, за прошедшие годы было придумано еще много всякого другого оружия, так что этот невинный акт разоружения среди зарослей камыша вряд ли что нибудь изменил в человеческой истории. Как говорили древние римляне — хочешь мира, готовься к войне.