Скромный особнячок за высоким забором на Садово-Кудринской улице почему-то стоял не в один ряд с другими домами, а был метров на пятьдесят сдвинут в сторону от Садового кольца, затаившись в глубине небольшого садика, как будто прячась от взглядов случайных прохожих. Впрочем, прохожие и сами старались обходить этот дом стороной, боясь вслух произнести имя его хозяина. Здесь проживал Лаврентий Павлович Берия. Да и вид рослых солдат НКВД, постоянно дежуривших у высокого забора, тоже внушал определенные опасения. Мало ли что может не понравиться в тебе бдительным служивым, а тогда поди объясни, что ты шел мимо, а остановился с одной целью – прикурить. Могут такого огоньку поднести – не брови с ресницами опалит, а вся жизнь синим пламенем сгорит.

Вот почему сам хозяин особняка, выходя из машины, посторонних людей на улице никогда не видел. И это на улице, а уж внутри дома и говорить не приходится! Чтобы кто-то прошел незамеченным, миновав его оркестр (а именно так за глаза называли бериевскую личную охрану, переносившую оружие в футлярах для музыкальных инструментов), такое и вовсе было неслыханно. Однако сегодня что-то было не так, и когда Лаврентий Павлович зашел в свой кабинет, он сразу почувствовал, что находится здесь не один. Оцепенение прошло быстро, и виду, что обнаружил постороннего, он не подал. Только, вопреки обыкновению, не стал зажигать верхний свет, а принялся, насвистывая, деловито копаться в столе, извлекая из верхнего ящика какие-то бумаги. Наконец, небрежно бросив на темно-зеленое сукно стола четвертую по счету папку, он задвинул ящик и ухватился за ручку среднего, где у него хранился ТТ.

– Не стоит, – подсказал низкий грудной голос за спиной. – Во-первых, я его на всякий случай разрядил, а во-вторых, сегодня пистолет вам ни к чему, поговорим да и разойдемся.

– Смотря о чем поговорим, – многозначительно протянул Лаврентий Павлович, но в ящик не полез. Вместо этого осведомился: – Я могу включить свет или мы так и будем говорить в темноте?

– Разумеется, можете. Но одна просьба: давайте обойдемся настольной лампой. Резкий дневной свет мало способствует взаимопониманию, а оно нам понадобится.

Берия иронично хмыкнул и неспешно протянул руку к выключателю. Мягкий зеленоватый свет осветил внутреннее убранство кабинета. Было оно скромным, ничего особенного: небольшой шифоньер в углу, кожаный диван с парой кресел, стол с простым стулом подле да несколько книжных шкафов. К относительной роскоши принадлежал разве что большой ковер на полу: мягкий, с длинным ворсом, он был еще лет десять назад привезен владельцу кабинета из Тегерана. Вот книг – тех да, действительно было много. Книжные шкафы, можно сказать, были битком ими забиты. Причем книги разнообразные, как научные, в основном связанные с архитектурой, которой очень увлекался Лаврентий Павлович, так и художественные. Отдельную полку занимали грузинские авторы. На других языках не было: Берия был практик и не собирался, как ненавидимый им Жуков, выставлять на видное место кучу томов в солидных переплетах с золотым тиснением, но… на немецком языке, из которого Георгий Константинович знал только два устойчивых словосочетания: «Гитлер капут» и «хенде хох». Очень не нравился Берии Жуков, и даже сама мысль, что они могут быть чем-то похожи, была ему неприятна. Ну и, действительно, если уж на книжной полке у Берии появлялась книга, то он ее обязательно читал. Вдумчиво, с карандашом в руках, делая на полях короткие пометки неровным нервным почерком.

– И как у вас только хватает времени на чтение? – благожелательно заметил голос.

Берия повернулся к его обладателю и наконец увидел своего таинственного собеседника, сидящего в кресле в углу комнаты. Лаврентий Павлович чуть помедлил с ответом, оценивая непрошеного посетителя опытным глазом, уже через несколько секунд пришел к выводу, что наглец, столь загадочно проникший к нему в кабинет, явно из иностранцев. И дело было вовсе не в одежде и даже не во внешности, хотя и явно нерусской. Впрочем, этот смуглокожий незнакомец с большим носом, кустистыми черными бровями и глубоко посаженными глазами был вполне типичен для доброго десятка национальностей из тех многочисленных сотен, что населяли Советский Союз. Но свободная осанка, непринужденная манера поведения, эдакая легкая, вольготная, слегка расслабленная, хотя и не наглая, – вот что отличало его в первую очередь. Простой советский человек перед членом политбюро, входящим в пятерку первых лиц государства, так сидеть никогда не будет.

«Это уж и вовсе ни в какую калитку, – раздраженно подумал он, как обычно путая русские пословицы. – Совсем Игнатьев мышей ловить перестал. Иностранцев в Москве всего ничего, и то они у него расхаживают где ни попадя. Не-ет, пора ставить о нем вопрос перед Хозяином. Давно пора».

– Игнатьев здесь ни при чем, – пояснил человек, словно читая мысли хозяина особняка. – Да и охрану свою ругать не стоит. Они у вас достаточно бдительные.

– Тогда как же вы прошли мимо моих… бдительных? – мрачно осведомился Берия.

– Ну-у, скажем, мне помогло искусство Мессинга, – улыбнулся тот.

Вольфа Мессинга Берия знал, хотя и относился к нему с настороженностью, подозревая его в каком-то изощренном шарлатанстве, а все его чудеса считал за трюки фокусника. Пускай не обычного, а почти гениального, но все равно фокусника. Иной оценки угадываниям Мессинга и в особенности его предсказаниям прагматичный и приземленный ум Лаврентия Павловича дать не мог. Впрочем, касаемо последних, то тут еще дедушка натрое сказал, верны они или нет. Да и что он, в сущности, напророчил? Победу СССР? Про нее и без того все знали, весь советский народ. Что же до остального, то… поживем – увидим.

А кроме того, некоторые из его прогнозов звучали и вовсе дико. Самому Лаврентию Павловичу он после долгих уговоров напророчил вовсе несуразное: быть расстрелянным. Нет, по нынешним временам это звучало вполне правдоподобно, но Берия предусмотрительно уточнил, неприметно кивнув наверх: «Хозяин?» Мессинг нахмурился, не понимая, о ком идет речь, потом дошло, и он ответил: «Нет, после его смерти». Помнится, услышав такое, Лаврентий Павлович чуть не расхохотался, с трудом сдержав улыбку. Удивительно, что этот маг-недоучка не мог взять в толк простейшую мысль: если уж Берии повезет пережить смерть Кобы, ему тогда сам черт не страшен.

– Так вы, как вас там, его ученик?

– Зачем вам мое имя? Впрочем, пусть будет. Зовите меня, ну, например, Андреем Андреевичем, – предложил гость. – А что до ученичества, то… Не находите, что я несколько староват для ученика?

Берия критическим взглядом окинул Андрея Андреевича. Пожалуй, и впрямь. Вон сколько седины на курчавой шевелюре. Да и морщины на лице… Таких ни у тридцати, ни у сорокалетних не бывает.

– И откуда же вы? – полюбопытствовал Лаврентий Павлович, прекрасно понимая, что его собеседник соврет.

Но из вранья тоже можно выкачать определенную информацию. При умении, конечно, а Берия умел. Но гость врать не стал, а правды говорить не захотел.

– Полагаю, в данном случае мое гражданство не имеет значения, – уклонился он от ответа. – Да оно и не имеет отношения к тому, о чем бы я хотел с вами поговорить. Вы не находите, что в последнее время Хозяин, как вы называете Иосифа Виссарионовича, не совсем доволен своими старыми соратниками? И вы, наверное, понимаете, что новая структура – Президиум ЦК КПСС – создана исключительно для того, чтобы расширить количество членов политбюро и ни для чего больше. А в дальнейшем, когда ряд людей окажутся выведенными из его состава и… – думаю, продолжать ни к чему, вы сами хорошо знаете, дальнейший путь выведенных, – можно будет вернуться к старой схеме, ибо количество оставшихся в живых вполне позволит это сделать.

Берия молчал. Возражать было глупо, поскольку он сам пришел к точно такому же выводу. Кроме того, последняя хитрость Сталина была шита белыми нитками – вождь к старости явно отучился хитрить. Удивительно было то, что незнакомец так хорошо осведомлен обо всем, что творится в политбюро – в этом святая святых советского руководства. «Очевидно, что это – шпион, – думал Берия. – Причем шпион, очень многое знающий. Что он хочет? Предложить мне пойти на контакт? И если я сейчас промолчу, это будет негласным знаком с моей стороны, что я готов идти на контакт. А я готов?» – задал он себе вопрос и встал в тупик, не зная, что ответить.

– Разумеется, я не настолько глуп, чтобы полагать, будто вы весьма озабочены судьбой старых соратников, – невозмутимо продолжал Андрей Андреевич. – Как мне кажется, у вас…

– У кого это у вас? – буркнул Лаврентий Павлович.

– У коммунистической верхушки, – хладнокровно пояснил собеседник, ничуть не смутившись. – У вас царят настоящие волчьи законы, притом весьма похожие на нравы уголовного мира. Сдохни ты сегодня, а я завтра – так, кажется, принято говорить среди маргинального элемента?

Берия вновь не ответил, промолчав и уныло констатируя, что таинственный пришелец хорошо знает не только ситуацию внутри политбюро, но и внутри ГУЛАГа.

– Итак, оставим в стороне соратников, а лучше возьмем вашу фигуру. Она значима, слов нет, но на сей раз все явно идет к тому, что и вы войдете в число тех, кто пострадает. Достаточно вспомнить мингрельское дело, которое столь азартно раскручивает Игнатьев. Между прочим, вы не задумывались, почему он тоже введен в состав нового Президиума? С чего бы у товарища Сталина такое доверие к министру МГБ? Более того, как я полагаю, то, что я сегодня застал вас дома, а вас еще не арестовали, – это необыкновенное везение. Я думаю, что его останавливает только не завершенный ядерный проект, которым вы столь успешно руководите.

И вновь молчание. А как тут возразишь, когда начавшийся год назад процесс продолжает разрастаться, арестовано уже более полутысячи, а верный Гоглидзе уже дважды ухитрился сообщить бывшему шефу, то бишь ему, что из Кремля от Игнатьева настойчиво требуют: «Ищите большого мингрела!» Дураком надо быть, чтобы не догадаться, кого имеют в виду! Кроме того, он уже знал, что кое-кто из арестованных, не выдержав пыток, дал на него показания.

Да и включение самого Игнатьева в состав высшего руководства, в члены расширенного Президиума ЦК – тоже весьма красноречивый и нехороший симптом. Таким образом обеспечивалась его лояльность. Отставки же самого Берии не последовало, потому что он ни в МВД, ни в МГБ давно не работал, а снимать его с ядерного проекта было глупо. Особенно сейчас, когда успехи налицо, а перспективы и вовсе радужные, особенно в сравнении с американцами.

Хотя как знать… Помнится, за месяц до Пленума Сталин поинтересовался, как идут дела с проектом, а когда Лаврентий Павлович доложил, что в следующем году будут проведены испытания водородной бомбы, недовольно осведомился, почему работы идут так долго. Мол, чего доброго, их могут обогнать американцы, у которых такая бомба, судя по последним сообщениям наших разведчиков, вроде бы уже создана. И кивок на Игнатьева, скромно стоящего поблизости. Да еще проявил заботу, осведомившись, не мешают ли ему другие дела, которых так много в руководстве партии, и не требуется ли особым постановлением политбюро полностью освободить товарища Берию от всех остальных забот, в том числе и от бесконечной партийной говорильни. Это был явный намек на вывод из состава высшего руководства. Тогда он выкрутился, заявив, что заседания политбюро ему ничуть не мешают, и в свою очередь спросил: мол, разве те же разведчики не сообщают, что американцы хоть и создали бомбу, но ее пришлось сделать огромных размеров – с трехэтажный дом. А советская была в сорок раз мощнее той, что сбросили на Хиросиму, и вполне себе компактна. Ответ был хорош. В душе Берия поблагодарил за возможность такого ответа начальника Первого главка Короткова, не забывшего, как Берия спас его еще до войны. Того уже уволили из НКВД – Ежов старательно вычищал аппарат, – и Коротков ждал неминуемого ареста. Письмо Лаврентию Павловичу с просьбой разобраться он написал, как сам сознавался впоследствии, больше от безысходности.

Но Берия разобрался, помог. Арест был отменен, а сам Коротков уже в мае тридцать девятого стал заместителем начальника первого (немецкого) отделения Пятого отдела ГУГБ НКВД. И ныне он, уже возглавляя советскую разведку, всю добытую информацию, хотя бы косвенно касающуюся ядерной или водородной бомбы, гнал в два адреса: шефу, то есть главе МГБ Игнатьеву, и ему, Берии. И последнему – в первую очередь. И это несмотря на устное распоряжение Игнатьева предварительно спрашивать у него санкцию на каждую отправку.

Сталин, нахмурившись, повернулся к Игнатьеву, но тот успел сказать раньше, торопливо заверив, что насчет трехэтажного дома – вопрос спорный, есть сомнения, поэтому, пока данные уточняются, он не счел нужным докладывать о них.

– Спорную информацию не стали бы подтверждать сразу два других, притом абсолютно надежных источника, – невозмутимо поправил его Берия.

– Тогда это меняет дело, – хмуро сказал Сталин. – А что, наша-то бомба точно в сорок раз мощнее?

– Абсолютно, – подтвердил Берия. – У их «Малыша» заряд был эквивалентен одиннадцати килотоннам, а в нашей их – четыреста!

– Ну хорошо, – кивнул Иосиф Виссарионович и сделал какую-то пометку в списке будущих членов Президиума ЦК. Какую – Берия не увидел и, что впоследствии Хозяин наговорил Игнатьеву, тоже не слышал, поскольку его самого отпустили из кабинета раньше. Но он специально задержался в приемной у секретаря и заметил, в каком виде тот выскочил оттуда: красный, растрепанный….

– Полагаю, Андрей Андреевич, вы здесь объявились не для того, чтобы выказать мне сочувствие, – холодно произнес Берия, и в его голосе проявился явный кавказский акцент.

– Действительно, не для того, – согласился незнакомец. – У меня вопрос иного плана. Определенным кругам в Европе несколько непонятно настойчивое стремление вашего Хозяина раздвинуть границы Югославии на пятьсот километров на запад, вплоть до Венеции, включая, разумеется, и сам древний город. И он вопросительно уставился на Лаврентия Павловича.

«Все-таки Тито проболтался, – мрачно подумал Берия, – а, впрочем, этого следовало ожидать. Я всегда подозревал, что он себе на уме. А ведь я предупреждал Хозяина, что с этим хорватом надо действовать иначе, намного мягче и ни в коем случае не давить на него. И уж тем более ни в коем виде не выказывать собственной заинтересованности в Венеции. Хотя да, речь-то о собственном здоровье».

Он вспомнил, как Хозяин торопил военачальников, требуя как можно быстрее взять Вильнюс, трижды заставляя ускорить намеченные сроки операции, как тщательно, чего ранее никогда не делал, инструктировал самого Берию перед вылетом туда. И тут же всплыло в памяти и его собственное возвращение из отбитого Вильнюса. Позорное, пораженческое, понурое.

Лаврентий Павлович не любил терпеть поражений, но на сей раз, как он ни старался, ничего не получилось. Не удалось отыскать ни рецептов, ни старинных зеркал, ни самой мастерской, где, по слухам, хранилось какое-то чудодейственное венецианское зеркало. Видит бог, Берия очень старался, рыская со своими верными людьми по району Стикле, где совсем недавно было сосредоточено несколько сотен стекольных и зеркальных мастерских. А ведь он старался, очень старался! Ничего не найдя в бывшем «малом» гетто, хотя он и велел перешерстить каждый дом, каждый подвал и даже каждый чердак на Гаоно-Стиклю, Антокольске и Жидууна, он велел перейти к «большому», благо оно находилось совсем рядом, хотя уже знал, что это бесполезно. Так оно и вышло. Вообще, не везло как-то Берии со всеми этими странными «зеркальными» историями.

По возвращении, матерно отругав его, Сталин хмуро сказал:

– Ладно, дам я тебе вторую попытку. Он, тяжело ступая, подошел к карте и ткнул чубуком трубки в правый край голенища итальянского сапога. – В Вильнюсе не нашел, тут отыщешь, – твердо сказал он. – Правда, у нас договорено с союзниками, что мы не тронем Италию, но… – он впервые с начала разговора улыбнулся, – но есть мнение, что, если мы чуть-чуть нарушим, они не обидятся. А югославские товарищи нам помогут. Им всего-то там двести верст до этой Венеции пройти надо!

Сталин как в воду глядел – союзники и впрямь бы промолчали. Но он совершенно не представлял, как непросто окажется разговаривать с югославским лидером Тито. У лидера Югославии оказался непомерный аппетит. Поначалу за услугу по захвату Венеции он потребовал создать Балканскую федерацию, желая подмять под себя еще и болгар. Словом, получилось как в поговорке: «Жадность до добра не доведет». И в ответ на его очередной запрос Иосиф Виссарионович в сердцах сказал:

– Ну, раз так, тогда вообще ничего не получишь, а мы и без тебя управимся, – и… велел готовить акцию. Но Тито опередил Сталина, успев разобраться с присланными ему в Югославию военспецами, часть которых на самом деле служила в МГБ. Да и советскую резидентуру он тоже успел почистить. Абакумову, который в то время занимал пост министра МГБ, оставалось развести руками, за что он и слетел со своего поста – Сталин не терпел неумех.

Берия встал, прошелся по кабинету; дойдя до стола, он остановился, задумчиво глядя на круглый металлический абажур настольной лампы с бронзовой шишкой и чеканными серпами-молотами. Мысленно прикинул, что если хватить загадочного гостя по голове ее литым основанием, то… Но, поразмыслив, отказался от этой мысли – рано. Вначале пусть откроется до конца – чувствуя себя в безопасности, он сделает это куда охотнее и быстрее. А чтобы поторопить его, спросил нарочито грубоватым тоном:

– При чем тут я? За такого рода разъяснениями вам надо к министру иностранных дел.

– К чугунной заднице, – хмыкнул Андрей Андреевич, в очередной раз проявив свою поразительную осведомленность, на сей раз в кличках. – Он – марионетка, без дозволения лишней запятой не вставит, а мне нужен думающий человек, способный на самостоятельный шаг. Народы всей планеты жаждут мира, а если дело пойдет так и дальше, то грядет… – Он развел руками и сокрушенно вздохнул. – Но самое обидное, что и Иосиф Виссарионович своего не добьется. Поверьте, он совершенно напрасно рассчитывает найти какие-то секретные мастерские по изготовлению зеркал на острове Мурано. Их давным-давно там нет. С другой стороны, я понимаю его заботу о своем здоровье. На восьмом десятке лет это свойственно людям. И мы бы могли ему помочь, притом совершенно бескорыстно, подарив ему зеркальце святого Лазаря. Но продлять жизнь человеку, психика которого на грани и который вот-вот может впасть в безумие… – Он не закончил предложения, печально покачав головой.

«Ну а это-то ему откуда известно?!» – чуть не взвыл Берия, и ему сразу вспомнилось, как совсем недавно Хозяин вызвал его и заявил, что, по его мнению, лучше Лаврентия никто не справится с щекотливым делом ликвидации Тито. Лаврентию Павловичу удалось выкрутиться, заявив, что за прошедшие семь лет кадры изрядно обновились, а из новых он не знает, на кого можно положиться.

Он даже пошутил:

– Разве самому взять в руки пистолет и…

Но Сталин шутки не принял. Желтые тигриные глаза впились в лицо Берии, и он зло прошипел:

– Отказываешься?! Смерти моей дожидаешься?! А я еще всех вас переживу!

Берия остолбенел. Никогда раньше он не замечал в Хозяине, всегда сдержанном и невозмутимом, эдакой исступленности, граничащей с… Верный привычке проверять все до конца, он дал поручение Гоглидзе, чтобы тот аккуратно побеседовал с арестованными «по делу врачей» медиками из числа тех, кто лично лечил Сталина. Выводы оказались неутешительными – прожить может еще долго, а вот психика на грани….

Андрей Андреевич тем временем невозмутимо продолжил:

– Кто знает, на что он решится, почувствовав в себе прежние силы. Таким людям гораздо рациональнее предложить нечто иное, я бы сказал, совершенно противоположное… Знаете, есть такое медицинское понятие – эфтаназия? Ну да, конечно, не знаете. Это позднее все знать будут… Это означает помощь в уходе в мир иной. Не так, как у вас, на Лубянке, это делается, не с целью продлить мучения, а с целью их закончить. Бывает, например, что человек смертельно болен и болезнь причиняет ему страшные муки, которые закончатся лишь со смертью, а она все никак не приходит.

Так зачем ему мучиться лишние дни, недели, а то и месяцы? И для таких случаев существует… – Не договорив, он достал из внутреннего кармана какой-то бумажный сверток, но разворачивать его не стал.

– Что это? – спросил Берия.

– Особое зеркало. Называется «Око гнева Господнего», – пояснил незнакомец. – Понимаю, вы, коммунисты, народ неверующий, но разве дело в названии? Хватает секунды, мимолетного взгляда на него, чтобы здоровье человека изрядно ухудшилось. Да что там секунды – для старика достаточно и вовсе одного солнечного зайчика, пущенного этим зеркалом.

Берия иронично хмыкнул:

– А будучи уже на смертном одре, этот человек прикажет начать расследование и…

– Секунда нужна для ухудшения самочувствия, – пожал плечами Андрей Андреевич. – Но я не сказал, что бывает, если в него вглядываться чуть дольше, три-четыре, а для надежности пять-шесть секунд. Впрочем, вы и сами это понимаете.

– И что, за все время ни одного сбоя? – недоверчиво полюбопытствовал Лаврентий Павлович. Андрей Андреевич покачал головой. – Что ж, пожалуй, я возьму его у вас… чтобы проверить в наших лабораториях.

Гость поднялся с жалобно скрипнувшего дивана и предупредил:

– Но нам бы не хотелось, чтобы оно пребывало у вас в руках больше необходимого. Как только проверите его в работе и… убедитесь в ее качестве, вы…

– Понимаю, придется вернуть, – кивнул Лаврентий Павлович.

– Не обязательно. Достаточно разбить. В этом я всецело полагаюсь на ваше слово.

– Даю, – торопливо ответил Берия. И в самом деле, зачем ему зеркало после… Для остальных есть более грубые, но столь же эффективные способы отправки на тот свет. Но последний вопрос он задал, не удержался: – А почему вы обратились именно ко мне?

Стоящий подле двери незнакомец обернулся и с улыбкой ответил:

– Потому что вы единственный изо всей этой камарильи практик и к тому же человек, имеющий высшее образование, пускай и незаконченное. Так к кому же мне обращаться, чтобы похвастаться этим техническим достижением человеческой мысли.

…В тот зимний солнечный февральский день Берия на даче у Сталина был не похож на самого себя. Обычно солидный и степенный, он вовсю резвился, хохотал, осыпал снежками приехавших вместе с ним Маленкова и Булганина, а потом затеялся лепить снеговика. Даже сам Хозяин, сидевший на веранде, слегка развеселился, глядя на это мальчишеское буйство. Правда, последняя забава Лаврентия – пускать солнечных зайчиков – не понравилась ему. Да и в сердце что-то кольнуло, словно о чем-то предупреждая.

– Не смей, Лаврентий! – крикнул он гневно. – Вон куда-нибудь еще пускай, а на меня не смей.

– Прости, Коба, – повинился тот. – Хотел как лучше, чтобы и ты вместе с нами повеселился.

– Считай, что уже хохочу, – проворчал Сталин, тяжело вставая и направляясь в глубь комнат…

Сердце продолжало колоть. За ужином вождь был мрачен, о чем-то напряженно размышлял, а ближе к концу трапезы не выдержал. Отозвав Берию в свой кабинет и задав там несколько вопросов касаемо ядерного проекта, внезапно спросил:

– А что за зеркалом ты обзавелся? Ты что, барышня, чтобы прихорашиваться?

– Оттуда, – коротко пояснил Берия, загодя приготовивший себе черный ход к безопасному отступлению.

– Из мастерских?

– Ну да, – невозмутимо подтвердил Лаврентий Павлович. – Тебе говорить не хотел, потому что опять неудача, так что оно самое обычное.

– А зачем тогда вообще взял с собой? – не унимался Сталин.

– Машинально, – пожал плечами Берия. – Вертел, вертел в руках, да так и прихватил. А выбросить не успел. – Он извлек его из кармана, небрежно повертел в руках. – Да и зачем выбрасывать, – рассудительно заметил он. – Лучше жене отдам – все какая-то польза. Да и вещь старая.

Он не солгал ни в чем и проверки не опасался. И в лабораторию сегодня с утра заехал, и зеркальце, выбрав самое подходящее по размеру с тем, от Андрея Андреевича, в руках вертел, ну а потом и прихватил его с собой. Потому и мог преспокойно в него смотреться, что он сейчас и сделал.

– Лучше выброси, – хмуро посоветовал Сталин. – Мало ли.

– Как скажешь, Коба, как скажешь, – равнодушно согласился Берия. – Пожалуй, ты и тут прав. Сейчас ничего, ничего, а потом…

Но организм вождя оказался крепок. Солнечный зайчик лишь подкосил его здоровье, вызвав внезапный сердечный приступ. Правда, сознание он ненадолго потерял, да и после очень долго пребывал в забытьи. В себя он пришел, услышав растерянные голоса охранников, которыми… Сталин прислушался. Да, ими командовал сам Берия, которого успели вызвать, почувствовав неладное.

– Я сейчас сам поднимусь, – хотел произнести Сталин, но не смог. Все тело охватила эдакая расслабленность и нега, что лень было даже открывать глаза. Однако он попытался это сделать.

Увы, безуспешно. Веки подниматься упрямо не хотели. Однако с неимоверным трудом ему все-таки удалось это сделать, и он увидел прямо перед собой лицо Берии.

– Оба бегом к телефонам и звонить, звонить, – раздался его голос. – А я пока проверю, живой он или нет. – И он поднес к лицу Сталина зеркало, от которого на Иосифа Виссарионовича повеяло чем-то недобрым.

– А зачем? – удивился кто-то из охранников. – Он же глаза открыл.

– Случается, что и у мертвого глаза открываются, – поучительно заметил Берия. – А вот если дыхание есть, тогда точно живой. А дыхание проверяют на зеркале. Вы не знаете что ли? – И он рявкнул на них: – Бегом звонить, я сказал!

Они торопливо убежали, а Сталину отчего-то припомнился «Вий». Он удивился, ибо читал гоголевскую повесть давным-давно, но перевел взгляд на покрытое мелкими бисеринками пота лицо Лаврентия Павловича и все понял. «Не гляди», – шепнул какой-то внутренний голос Философу. Но вождь не вытерпел, поднял веки да и глянул.

Сталин поспешно зажмурился, но было поздно. Да он и сам это почувствовал….

…Оформление истории болезни И. В. Сталина на основе журнальных записей было поручено профессору Лукомскому. В процессе работы он то и дело вскакивал со своего кресла и нарезал многочисленные круги по кабинету, бормоча себе под нос: «Но этого же не может быть, либо одно, либо другое, а тут все вместе, да еще осложненное… Нет, нет, так не бывает…» – и снова плюхался в кресло, обхватив руками голову и не понимая, что писать. После многократного переписывания заключения и смены формулировок на более обтекаемые он все-таки представил текст на утверждение коллегам. Те, ознакомившись, тоже принялись вносить в него изменения, каждый свои. К согласию о том, что же произошло с вождем советского народа, врачи так и не пришли до самого конца.

Именно поэтому датированный июлем 1953 года самый последний вариант истории болезни Сталина так и не подписал ни один из них.

А Берию действительно расстреляли через полгода после смерти Сталина, и арестовывал его не кто-нибудь, а Жуков, тот самый Жуков, с которым Берия вел подковерную войну уже много лет. Решив, что держать Берию в тюрьме опасно, его расстреляли уже на следующий день после ареста, без следствия или суда, как и тысячи других его жертв. Так неожиданно сбылось пророчество Вольфа Мессинга, великого чародея и фокусника, а по совместительству одного из заседателей Совета Десяти.