15 октября 1988 года

Алан Долгая Охота допил кофе и, откинувшись на спинку кресла, глядел на пустыню, окружавшую дом. На его ранчо не было ни искусственных лужаек, ни клумб, пусть такими глупостями занимаются англосаксы, нет, его двор представлял собой участок каменистой, припудренной песком земли, на которой росли лишь кактус, мескитовое дерево и другие скудные прелести пустыни, так любимой Аланом, которая простиралась до холмов вдали.

— Что ты решил насчет завтрашней выставки? — пророкотал Хэнк Сущая Радость. Его голос прозвучал в утренней тишине особенно громко.

«До чего же этот навахо похож на заботливую наседку», — подумал Алан.

— У тебя столько же прав пойти на ее открытие, как и у всех остальных, — не унимался Хэнк.

Он был почти двухметрового роста, с могучим торсом, покрытым слоем жира. Широкое скуластое лицо с маленькими карими глазами рассекал тонкий нос. Внешность Хэнка казалась устрашающей, хотя Алан знал его как человека добрейшей души. Их дружба началась, когда Алан пришел учиться в индейскую школу Феникса, где Хэнк преподавал рисование. Тогда они были учеником и учителем, а теперь — близкими друзьями.

Алан пожал плечами.

— Вряд ли я готов к встрече с Лиз.

— Конечно, тебе чертовски больно, что она отвергла твое предложение. Если честно, то я никогда не понимал эту женщину. Да и не только эту. Но завтра ты будешь представлять не только себя. Ты будешь представлять свой народ. Там будет полно репортеров, и, черт возьми, ты не имеешь права пропустить эту выставку.

Алан прошелся по дворику, подняв лицо к солнцу, словно прося у него благословения.

— Я не смогу больше работать с Лиз, — бормотал он.

На лице Хэнка появилось выражение изумленно-недовольное, и огромный навахо стал по-настоящему страшен.

— Не смей так говорить! Лиз — твой дилер номер один. Деловую сторону она знает гораздо лучше тебя.

Хэнк, безусловно, прав, но от этого не легче. Алан тяжело вздохнул. Он не встречался с Лиз несколько недель, даже заплатил большую сумму транспортной компании, чтобы картины упаковали и доставили в галерею.

Шум отодвигаемого кресла отвлек Алана от невеселых мыслей.

— Поеду в город, куплю что-нибудь поесть, — сказал Хэнк. — Тебе ничего не надо?

— Нет, спасибо. Я еще посижу здесь немного, Мне надо подумать.

Хэнк сочувственно похлопал друга по спине.

— Ну, до скорого.

Когда его шаги стихли, Алан сел за стол и налил вторую чашку кофе. Лиз. Черт бы ее побрал. Все это время он думал только о ней. Он не забыл о своем огромном долге, вернуть его он мог только в том случае, если они продолжат свои деловые отношения. И не важно, насколько болезненно это будет лично для него.

Слава, успех, богатство. Все блага, которыми он теперь наслаждался, начали сыпаться на него с того дня, когда он, малоизвестный, но полный больших ожиданий, переступил порог галереи Лиз Кент и показал ей репродукции своих работ.

— Нам есть о чем поговорить, — оживилась она.

Алан вспомнил, как изо всех сил пытался сохранить бесстрастность, хотя готов был кричать от радости. Наконец-то! Он месяцами ходил из одной галереи в другую, понимая, что его работы хороши, во всяком случае, намного лучше тех, которые он видел на выставках. Но большинство дилеров не удосужились даже взглянуть на его картины, стоило только им увидеть цвет его кожи, потертые джинсы и рваные башмаки.

Эти сукины дети лишь пожимали плечами и говорили, что у них нет места. Другими словами, они не хотели представлять индейского художника, пока он не сделает себе имя. Алан был уверен, что не очень-то чувствителен к неудачам, тот, кто провел детство в резервациях, не может быть чувствительным. Но бесконечные отказы едва не доконали его. Может, дилеры правы? Может, он много лет морочил себе голову?

Он не первый парень, вернувшийся из Вьетнама с утраченными иллюзиями. Если бы не Хэнк, Алан, пожалуй, сдался бы. Именно Хэнк заставил его попытать счастья у Лиз Кент, которая, несмотря на недавнее появление в Скоттсдейле, уже прославилась беспощадностью своих оценок и не задумываясь отказывала тем, кого считала недостаточно талантливыми.

Алан не ожидал, что она уделит ему столько времени и даже пригласит его в свой кабинет. С первого взгляда он был поражен ее красотой. Как косноязычный идиот, он стоял на пороге и думал о том, что заложил бы душу за возможность написать ее портрет. Потом она повела его по галерее. Идя следом, Алан пытался угадать, сколько ей лет. Двадцать пять? Тридцать пять? Он терялся в догадках. Индейские женщины расцветали к пятнадцати годам. В двадцать у них уже было по двое-трое детишек, фунтов тридцать лишнего жира, глубокие морщины от многочисленных забот.

Глядя на упругие ягодицы, он испытывал танталовы муки. Она неожиданно остановилась и повернулась к нему лицом. Алан вовремя успел сделать шаг назад, с болью сознавая, что белым женщинам неприятно прикосновение краснокожих мужчин. Даже случайное.

— Как вам моя галерея? — спросила Лиз.

— Хорошая галерея, — бесстрастно произнес он, отступив еще на шаг.

— Только и всего? — нахмурилась она. — Я вложила всю душу в реконструкцию здания. Это помещение напоминало курятник, но я без колебаний заплатила требуемую сумму. Итак, что вы думаете теперь о моей галерее?

Лиз широким жестом обвела помещение с белыми стенами, высоким потолком и натертым до зеркального блеска полом.

Алан проследил взглядом за ее рукой.

— Думаю, эта роскошь стоит уйму денег, — искренне ответил он.

— Уйму денег! — взорвалась Лиз. — Вы только и думаете о деньгах. Это же подлинный индейский декор!

Он даже не удосужился скрыть нахлынувшую враждебность.

— Да что вам известно о подлинном индейском декоре? Вы когда-нибудь бывали в домах резервации?

— Не будьте смешным. Я не знаю никого, кто живет в резервации.

— Теперь знайте, леди. У большинства апачей нет электричества и водопровода. Да и стены в домах не очень белые. Семьи, в которых по четверо, а то пятеро детей, считают за счастье, если у них есть пара кроватей и несколько стульев. Вот вам и подлинный индейский декор. А это…

— Вы всегда так очаровательны? — В голосе Лиз послышался металл, и Алан понял, что все кончено.

Он сам собственными руками уничтожил единственный шанс, который хоть кто-то дал ему в этом благословенном городе англосаксов. Но он ничего не мог с собой поделать. Ему до омерзения противны люди, пользующиеся индейской культурой для достижения финансового успеха и не обращающих внимания на самих индейцев. Им наплевать на то, как в действительности живут эти самые индейцы.

— Вы спросили меня, мисс Кент, — сказал он, мысленно обзывая себя дураком, — и я ответил.

Он ожидал, что ему сейчас укажут на дверь, но Лиз снова удивила его.

— Ради Бога, называйте меня по имени. Нам предстоит вместе работать.

Она свернула в коридор, остановилась перед какой-то дверью, выдержав эффектную паузу, распахнула створки. Интерьер, как в журнале «Аркитекчурал Дайджест», естественный свет, лившийся из нескольких слуховых окон, освещал полотна, которые украсили бы Музей современного искусства. Второй раз за сегодняшний день Алан испытал благоговение. Сначала его поразила красота Лиз, теперь он преклонялся перед ее изысканным вкусом и богатством. Она подошла к столу, потом жестом пригласила его сесть напротив.

— Вы сотрудничаете с другими галереями?

— Нет, хотя уже обошел всех дилеров в городе.

— Почему вы оставили меня напоследок? — Она с вызовом посмотрела на него. Боже! Какие у нее глаза!

— Я слышал, вы предпочитаете иметь дело с уже состоявшимися художниками, и не рассчитывал, что вы уделите мне столько времени.

— Вы неправильно рассчитывали, Алан Долгая Охота. Мне давно хотелось работать именно с таким художником, как вы. Очевидно, вы прекрасно знаете, как и что вам писать. Но вы знаете о живописи как о бизнесе?

Алан никогда не задумывался о коммерческой стороне искусства. Конечно, он знал о нескольких счастливчиках, которые писали так, что у них не было проблем с продажей картин. Но сам никогда не надеялся попасть в число таких мастеров.

Лиз глубоко затянулась, потом тонкой струйкой выпустила дым изо рта.

— Чтобы добиться успеха в мире искусства, надо иметь нечто большее, чем талант. Под успехом я понимаю международное признание ваших работ, их демонстрацию на выставках Нью-Йорка, Парижа и Токио. Вы должны захотеть этого больше всего на свете, работать целыми днями. В нашем деле нельзя ждать вдохновения, фундамент успешной карьеры — надежное производство.

Алан заморгал от удивления. Надежное производство, международное признание! Честолюбие Лиз превосходило его самые смелые притязания. Но он хотел рисовать честно и правдиво, заслужить право стать гордостью своего народа. Он не думал о мнении критиков и гонорарах.

— Много лет я и так пишу каждый день, — ответил Алан, умолчав, что считает свой талант властью, которая накладывает на него серьезную ответственность. — Если я в состоянии купить краски и холст, я работаю.

— Значит, вы готовы к хорошему старту. Но для успешной продажи картин дисциплины и таланта еще недостаточно. Нужна реклама, а следовательно, нужны огромные деньги. Я не собираюсь рисковать, пока не буду убеждена, что мои затраты принесут доход. Если я решу вас представлять, придется подписать со мной пятилетний контракт.

— Что это означает?

— Это означает, что, кроме сорока процентов дохода от продажи ваших картин моей галереей, я буду получать еще десять центов с каждого доллара, вырученного вами, независимо от того, где и кем будет продана ваша картина.

— А что я получу взамен?

— Взамен я сделаю вас знаменитым, Алан Долгая Охота, — решительно заявила Лиз.

Они тогда и не догадывались, насколько быстро придет к ним успех. Через несколько месяцев открылась первая персональная выставка Алана, и все картины за неделю были проданы. В течение года Лиз устроила демонстрации в галереях Санта-Фе, Хьюстона, Палм-Спрингса и Нью-Йорка. Критики превозносили талант Алана, женщины ломились на его выставки, их мужья тратили деньги, не успевая за стремительно взлетающими ценами на его картины, вызванными бешеным спросом.

И все это благодаря Лиз. Ей он обязан своей карьерой. Больше того, именно благодаря ей он почувствовал себя настоящим мужчиной. У него были другие женщины, но именно она, и только она стала его истинной любовью. Он не переставал восхищаться ею, был слеп к ее недостаткам, но прекрасно видел ее достоинства.

Однако нельзя игнорировать тот факт, что она пользовалась им самим и его талантом, преследуя свои далеко идущие цели. Она с удовольствием позволяла раздеть себя, но ни при каких обстоятельствах не позволит надеть ей на палец обручальное кольцо. Так просто и так больно.

Индеец, выросший в резервации Сан-Карлос, никогда не станет подходящей парой для Лиз Кент.

Массивная скала устремлялась в темно-синее ночное небо. Огромная трещина походила на исполинский глаз, спрятанный под гигантской каменной бровью, а внутри глазницы виднелись развалины индейского святилища. От покинутых древних пещер веяло холодом. Расположенные одна над другой, как детские кубики, они были надежно защищены огромным каменным выступом. Невидимая луна заливала каньон кристально-чистым светом, придавшим красному песчанику серебристо-серый оттенок. На площадке перед расселиной угадывался округлый силуэт священной кивы.

Лиз вдруг показалось, что она слышит песнопения давно умерших жрецов, совершавших таинственные обряды. Она решительно шагнула вперед и коснулась рукой полотна. Наваждение исчезло.

Ничьи картины не производили на нее такого впечатления, как картины Алана. А эта в особенности. Глядя на нее, Лиз снова почувствовала тоску по Алану. И надежду. Может, этой картиной Алан хочет сказать ей, что тоже испытывает боль и тоску потери?

Мужской голос положил конец ее фантазиям.

— Судя по вашему лицу, вам, кажется, понравилось, как я развесил картины. — Рик Мейсон обезоруживающе улыбнулся. — Можете похлопать меня по спине в знак одобрения.

Лиз обернулась.

— Я похлопаю тебя по спине, когда буду уверена, что ты этого заслуживаешь.

До того как галерея Кент стала излюбленным местом для высшего света, бывали времена, когда Лиз приходилось самой развешивать картины по стенам, таскать огромные холсты и передвигать тяжеленные скульптуры. Теперь она располагала целым штатом сотрудников, но все они, вместе взятые, не стоили одного Рика. История о том, как она увела его из инвестиционной компании, где он считался весьма ценным сотрудником, могла бы стать сюжетом детективного романа. Мейсон сразу признался, что ничего не смыслит в искусстве. Зато у него были другие достоинства: быстрый ум, обаяние и диплом бизнесмена, что делало его находкой для галереи. Лиз в то время искала рекламного агента и на каком-то благотворительном шоу случайно увидела Рика. Ей нужен был человек, способный улаживать щекотливые дела, производить впечатление на декораторов и консультантов, которые приобретали произведения искусства для банков, отелей, больниц, курортов, универмагов и прочих учреждений.

Рик очень подходил для такой роли. Напористость, не выходящая за рамки хорошего тона, умение красиво и со вкусом одеться, солнцезащитные очки от Картье, часы «Ролекс». К тому же он свободно чувствовал себя в художественном бизнесе, где стиль зачастую ценится выше содержания.

Рик удивительно легко научился проводить выставки и быстро понял главное — необходимость уравновесить впечатление от картин десятка художников, каждый из которых имел свою неповторимую манеру. Сейчас он работал не хуже Лиз, а может, и лучше. Для полотна Алана он выбрал место на главной стене галереи, прямо напротив входа. Справа от картины указаны ее название — «Таинственный путник» и цена — семьдесят пять тысяч долларов. Табличка расположена на уровне глаз. Тоже очень удачное решение.

Многие дилеры цену не указывали, ошибочно полагая, что клиенты, зная высокую стоимость картины, даже не попытаются ее приобрести. Лиз гораздо лучше разбиралась в человеческой психологии. Никто так не считает каждое пенни, как люди с большими деньгами.

— Не держите меня в подвешенном состоянии, скажите, что вы об этом думаете, — вернул ее к действительности Рик.

— Выглядит вполне пристойно. Покажи мне остальное.

Осмотр семи залов занял довольно много времени. Новые скульптуры Арчер Гаррисон очень привлекательны, от клиентов не будет отбоя. Полотна Марианны Ван Камп сияли яркими красками, литографии Гормана и Амадо Пеньи впечатляли мощью, весьма соблазнительно выглядели лаковые миниатюры Лоренса Ли. Но никто из них не мог сравниться с Аланом.

Лиз повернулась к Рику и одобрительно сказала:

— Ты великолепно справился.

— Спасибо. Я действительно старался изо всех сил.

Он выжидающе заглянул ей в глаза, но она не проронила больше ни слова. Тогда он резко повернулся и ушел.

Открывая дверь кабинета, Лиз уже забыла о Рике. Она остановилась на пороге, чтобы посмотреть на часы от Патека Филиппа, за которые в свое время заплатила целое состояние, чем немало удивила Алана. Он лишь озадаченно качал головой, будто желая сказать, что пути белых неисповедимы.

Алан. Она думала о нем не переставая. Терзается ли он так же, как она? Просыпается ли среди ночи, шепча ее имя и зовя к себе? Она закрыла дверь кабинета и прижалась к деревянной стене. Будь все проклято! Почему уже нет ни простоты, ни ясности, как в тот апрельский день, когда она впервые увидела Алана?

Это произошло за полтора часа до закрытия галереи. Она подсчитывала итоги дневных сделок и не сразу поняла, что в дверях стоит какой-то человек. Расплывчатый мужской силуэт в лучах клонящегося к горизонту солнца. Человек переминался с ноги на ногу, не решаясь войти.

Лиз прервала работу, только когда на стол легла тень. Подняв глаза, она увидела индейца лет тридцати в поношенных джинсах и старенькой рубашке цвета хаки. Он явно робел, но тем не менее производил сильное впечатление. Стройное мускулистое тело, иссиня-черные, спадающие на плечи волосы, безукоризненная бронзовая кожа, экзотические скулы. Лиз едва удержала вздох. Она, пожалуй, никогда не встречала более красивого мужчину. В его бархатисто-карих глазах временами вспыхивали золотистые искорки. Какая сила сможет раздуть из них огонь? Женщина? Деньги? Успех?

Наконец молодой человек отвел от нее глаза, и Лиз увидела, что он держит папку. «О Господи, — подумала она, — еще один непризнанный гений. Боже, сделай так, чтобы у этого оказался талант, настоящий талант».

Она мечтала открыть художника, которого могла бы продвигать, развивать и контролировать, не опасаясь конкуренции со стороны других дилеров. Но гении — редкость, вряд ли один из них так вот просто забредет в ее галерею. Лиз постоянно осаждали лишенные таланта начинающие художники, и только единицы отвечали ее чрезвычайно высоким требованиям. Вряд ли этот оборванец попадет в их число.

Она ждала, когда он заговорит. Молчание затянулось и стало неловким. Она решила заговорить сама.

— Кажется, вы пришли показать мне то, что у вас в руках? Так показывайте.

Он поколебался, затем шагнул к столу и развязал тесемки дешевой папки.

Высыпавшееся из нее содержимое сверкнуло феерией красок. Лиз сдержала радостную улыбку. Наброски и картины молодого индейца свидетельствовали о мастерстве, свежести восприятия и мощной технике.

Лиз стала внимательно изучать рисунки. Они не умещались в рамки привычной классификации. Тут присутствовали элементы разных стилей. Этот индеец творил, как творят все великие художники — они создают свой собственный язык.

— Вы говорите по-английски?

— Конечно, — ответил он и, помолчав, добавил: — Хотите верьте, хотите нет, но большинство индейцев умеет говорить по-английски.

В его словах звучала насмешка, и ей это понравилось. Очевидная бедность не сломила его дух. Лиз мгновенно приняла решение: этого человека надо ввести в мир высокого искусства.

— Как вас зовут? — спросила она, продолжая рассматривать его рисунки.

— Алан Долгая Охота. Я — из племени апачей. — В его тоне слышались вызов и гордость.

— Алан Долгая Охота, это нарисовали вы?

— Это мои работы. — И после паузы: — Вы заинтересованы в том, чтобы представлять меня?

Лиз весело засмеялась. Обычно художники докучали ей пространными рассказами о своих достоинствах, о том, где учились, какие награды завоевывали, на каких выставках показывали их картины. А уж потом доставали из папок репродукции и слайды. Через час они набирались духу спросить, станет ли она ими заниматься. Этот же явился сюда в таком виде, как будто приехал в повозке, запряженной парой быков, кинул на стол папку, дал ей три минуты на размышление и прямо спросил, будет ли она его представлять. Парень, очевидно, не привык даром терять время.

Так же, как и она.

— Да, заинтересована, — твердо ответила Лиз, сложила все в папку, завязала тесемки и вернула ему. — Нам надо поговорить, и разговор будет долгим.

Теперь, одиноко стоя в своем кабинете и вспоминая прошлое, она готовилась к решающей встрече с Аланом. Она надеялась, что эта встреча будет такой же, как в день их знакомства.