16 ноября 1988 года

До Дня Благодарения оставалась еще неделя, а зимний сезон в Скоттсдейле был уже в полном разгаре. Отели переполнены богатыми гостями из северных штатов, во всех ресторанах бронировались столики, ящики кассовых аппаратов ломились от избытка наличности. Владельцы заведений радостно потирали руки. Это буйство продлится еще пять месяцев, и надо успеть выколотить из приезжих годовой доход. В апреле столбик термометра неумолимо поползет вверх, гости разъедутся по домам, тогда полновластным хозяином города станет палящее солнце.

Но сейчас, в ноябре, оно ласково светило с лазурного приветливого неба. Столбик ртути на градусниках застыл на восьмидесяти градусах, в галерее Кент мощные кондиционеры поддерживали температуру в семьдесят шесть градусов — оптимальный режим для картин и очень комфортный для посетителей и персонала.

Рик сидел в своем кабинете, положив ноги в роскошных ботинках на письменный стол черного дерева. Мерный шум кондиционера действовал усыпляюще, мысли блуждали. Он думал о женщине, чей офис находился в противоположном конце холла, и его лоб прорезала глубокая морщина.

Он переспал с десятками женщин, не оставивших никакого следа в душе, и вот он влюбился. У него щемило сердце, терзало постоянное желание близости. Лиз обладала всеми качествами, перед которыми он искренне преклонялся. Сексуальна, умна, занимает выдающееся общественное положение. После женитьбы… Боже милостивый! Да ведь он всерьез думает о браке с Лиз, он опять войдет в высшее общество и сможет вести такую жизнь, на какую, по его мнению, имеет полное право.

Рик вспомнил о прошлом и тяжело вздохнул. После развода мать, а значит, и он сам не остались без средств к существованию. Отец уважал внешние приличия и не мог допустить, чтобы бывшая жена и сын терпели какие-то лишения. Но Голливуд всегда делил людей на касты. Едва доктор Мейсон покинул семью, Рика сразу перестали приглашать к мальчикам, с которыми он дружил. Да и с матерью фортуна обошлась не лучше: осыпав ее милостями, после развода отвернулась от нее.

Как жена преуспевающего хирурга, Аннабелл Мейсон привыкла к общению с женами влиятельных людей Голливуда, ее популярность у них была огромной. Ведь только Аннабелл знала, кто из актрис изменил форму груди, сделал подтяжку, какой актер перенес липосакцию, и теперь после неудачной операции живот бедняги напоминает минное поле, по которому прогнали стадо коров. Но вот состоялся развод с преуспевающим мужем, и Аннабелл переместилась из начала списка в его конец.

Красивое лицо Рика помрачнело, когда он вспомнил, что и став взрослым, продолжал быть аутсайдером, но все время мечтал отвоевать утраченные позиции в высшем обществе. После окончания колледжа он несколько лет проработал в Колорадо инструктором по лыжному спорту, а на Гавайях — тренером по теннису. Эти годы пролетели, как пустой сон, и надо было применить блестящее образование, которое с такой неохотой оплатил отец. Рик решил начать жизнь сначала и переехал в Скоттсдейл, поскольку его всегда тянуло к богатым и влиятельным людям.

— Там ты будешь счастлив, — одобрила мать. — Кроме того, тебе больше не придется сталкиваться с новой женой твоего отца и ее отродьем.

Чтобы не встречаться с упомянутыми личностями, Рик с удовольствием бы поехал не только в Аризону, а даже на край света. Большегрудая подружка отца произвела на свет сына, и теперь этот сопляк унаследует все, что по праву должно принадлежать Рику.

К счастью, Аннабелл не ошиблась. Скоттсдейл превзошел все ожидания Рика.

В сороковые годы основой экономики Аризоны было скотоводство, добыча меди и выращивание хлопка. Население Феникса составляло не более шестидесяти пяти тысяч человек, а в пыльном захолустном Скоттсдейле отоваривались только фермеры с окрестных ранчо.

Феноменальные перемены начались в восьмидесятом году. Число жителей вдруг стало расти, как грибы после дождя, и быстро перевалило за миллион. Такой бум вызвало одно-единственное изобретение — кондиционер воздуха. До того как вся страна осознала преимущества новинки, жители Феникса уже устанавливали кондиционеры в домах, машинах, отелях, ресторанах и во всех местах, где они работали и развлекались. Беспощадное солнце, привлекавшее туристов, перестало быть помехой для местных жителей.

Художники, наезжавшие в Скоттсдейл в поисках хорошего освещения и хорошей жизни, сразу оценили прелесть кондиционера. Первым — Бак Сондерс, открывший на Скоттсдейл-роуд галерею, которую назвал «Империя искусств». Затем галереи начали вытеснять с улицы продуктовые магазины и бензозаправочные станции; фешенебельные курорты, роскошные гостиницы заполнились людьми, которые покупали картины, репродукции и скульптуры у Сьюзен Браун, Элен Хорвич, Джой Тэш, Лесли Леви, Ч.Рейна, Лиз Кент и других дилеров. К концу восьмидесятых климат, деньги и искусство создали в Скоттсдейле нераздельное любовное трио.

Но Рик об этом не вспоминал, он обдумывал следующий шаг. Интимная близость с Лиз закончилась, не успев начаться. Эта женщина была гением по части отношений и ухитрялась держать Рика на расстоянии вытянутой руки. Чтобы заслужить ее одобрение, он превзошел самого себя, заключил много выгодных сделок. Он ждал любви, а получал лишь снисходительное: «Хорошая работа».

Инстинкт подсказывал Рику, что на его пути стоит только один мужчина — Алан Долгая Охота. Он понял это, когда увидел портрет.

К черту Долгую Охоту! Сбросив ноги со стола, Рик подвинул к себе телефон.

— Как поживает моя самая любимая девушка? — осведомился он, услышав голос матери.

— Мне немного одиноко. А как дела у моего маленького ягненочка?

«Опять пьет», — недовольно подумал он. Но у нее на то много причин. Алименты, которые она получала, не поспевали за ростом цен. Чтобы сохранить привычный образ жизни, Аннабелл пришлось присматривать за домом саудовского принца в Бел-Эйре и продавать сплетни в местные газетенки.

— У меня все в порядке, — ответил Рик. — Ты можешь гордиться мной, мама, я очень прилично зарабатываю и на днях отправлю тебе чек на пять тысяч.

— Ты хороший мальчик, — проворковала она. — Мне очень приятно, что ты не вырос такой же скотиной, как твой отец.

— Мама, мне нужна твоя помощь.

— Ты же знаешь, ради тебя я готова на все.

— У тебя нет знакомых газетчиков?

— Конечно есть, ягненочек.

Его всегда коробило от этого слова, но он не подал вида и сказал:

— Есть небольшое задание, мамочка.

Покончив с едой, Алан подбросил в костер сучьев и озабоченно взглянул на небо. Вдали клубились черные тучи. Над Моголлонским ущельем, видимо, идет дождь, а еще выше, в Туларосе, наверное, уже наступила зима.

Он неплохо прожил этот месяц в Стронгхолде, питаясь жарким из кроликов и белок, к которому он добавлял картошку, сдобренную по обычаю апачей диким луком. Подливку он делал их перетертых в грубую муку бобов мескаля, а когда хотелось сладкого, смешивал дикие вишни с медом. Жажду Алан утолял чистейшей ледяной водой горных ручьев. Он окреп телом и духом и мог уже без душевной боли думать о Лиз.

Теперь он жаждал выразить на холсте обретенный им душевный покой. Дарованный Богом талант с каждым днем набирал силу и теперь должен воплотиться в картинах. Сегодня Алан покинет горы. Непогода скоро дойдет до Драконовой горы, но он еще успеет хорошенько попариться и перед возвращением в Скоттсдейл очиститься по старому индейскому способу.

Поглядывая на сверкавшие вдалеке молнии, он навел порядок на месте стоянки, чтобы не оставлять после себя никаких следов. Потом бросил в костер несколько камней и, когда они раскалились докрасна, отнес в землянку. Когда в ней стало жарко, Алан сбросил одежду, взял солдатскую флягу с водой и откинул полог.

Плеснув на раскаленные камни водой, тут же превращавшейся в клубы пара, Алан уселся на пол. Горячая волна обожгла легкие, Тело покрылось потом и горело, но он заставил себя терпеть и думать о чем-нибудь другом.

Когда Алан вернулся из Вьетнама в Сан-Карлос, в резервации было, пожалуй, еще жарче, чем в землянке. Беспощадное солнце как будто хотело пробить непроглядный мрак, царящий в душе Алана, и он купил себе темные очки. Тогда его мать, Натзела, с горечью заметила, что армия превратила его в англосакса.

— Солнце — часть нашей жизни. Ты неправильно поступаешь, прикрывая от него глаза, как какой-нибудь белагана, — с горечью сказала тогда его мать.

Он не знал, как объяснить ей, что за темными стеклами чувствует себя в безопасности, не мог выразить словами ощущение, что его юность и вера в будущее погибли во Вьетнаме. Он пошел служить в пехоту, чтобы продолжить боевую традицию апачей, но в этих битвах не было благородства, только смерть, отчаяние, боль и страх.

В джунглях он ежедневно молился о том, чтобы вернуться домой, в родную пустыню, к матери и семье. И вот он вернулся — всем чужой, сломленный тем, что видел и творил на чужой земле. По ночам его преследовали чинди, духи смерти, и, чтобы забыться, он начал пить, как пил его отец, вернувшись со второй мировой.

Мать ни разу не упрекнула его, не спросила, почему каждую ночь он просыпается, выкрикивая незнакомые ей имена и команды. Она просто подходила к нему и рукой отирала с его лба холодный пот. Ему было в то время двадцать два года, но чувствовал он себя младенцем, которого вдруг отлучили от материнской груди. Прошел месяц, другой, а он все еще был не в состоянии писать.

Зато был в состоянии пить.

Если он не мог вырваться из резервации, чтобы купить виски или пива, то пил местный самогон мескаль.

В тот день, когда в резервации появился Хэнк, Алан допивал последнюю банку пива. Он до сих пор отчетливо помнит вкус и запах пыли, которую подняла машина Хэнка.

— Как дела? — буднично, словно они два дня назад виделись, спросил Хэнк.

— Так себе, — в тон ему ответил Алан.

— Господи, какая жара. — Навахо окинул взглядом голый двор. — Я уже забыл, какая тут погода в июле. Неудивительно, что белые отдали эту землю апачам, кроме них, не нашлось дураков, которые согласились бы здесь жить, — грубо пошутил он. — Пойдем в дом, ты дашь мне такую же баночку.

— Извини, эта — последняя.

— Ну и прекрасно. Кстати, Бюро по делам индейцев запрещает употреблять в резервациях спиртные напитки.

Алан впервые улыбнулся. Да, индейцам запрещено покупать спиртное на их собственной земле, многие из них, в том числе и его отец, умирали от цирроза печени в резервациях, где якобы был сухой закон.

— Я ждал, что ты мне позвонишь, — сказал Хэнк.

— Я собирался… но… ты знаешь, как это бывает.

— Да, знаю. На прошлой неделе мне позвонила твоя мать и рассказала, что с тобой происходит. Ты катишься вниз, парень! Когда собираешься в художественную школу? Ты же обещал прийти, когда вернешься.

Алан поднес к губам банку, потом сообразил, что она пуста, и швырнул ее в кучу других.

— Мои планы немного изменились. Во Вьетнаме у многих меняются и планы, и отношение к жизни.

Хэнк вскочил на ноги, схватил Алана за воротник рубашки и повернул к себе.

— Слушай, дерьмо собачье. Не ты один был на войне и вернулся оттуда ушибленным. Не ты первый, не ты последний. В свое время я побывал в Корее и представляю себе твое состояние. Но, честно говоря, не думал, что ты окажешься таким слабаком.

— Отвяжись! В последнее время слишком многие доброжелатели читают мне морали.

Навахо яростно тряхнул головой.

— Когда-то я решил, что ты не похож на других, такой гордый, талантливый, из тебя выйдет человек, которому сможет подражать любой индейский парень. Черт подери, ты обязан исполнить свой долг перед самим собой и своим народом. Ты не имеешь права зарыть в землю свой талант.

Хмельной туман в голове Алана вдруг рассеялся. Ярость и отчаяние вырвались наружу, требуя немедленного удовлетворения. Алан издал дикий крик, отскочил назад и стал кружить вокруг Хэнка, готовясь напасть на старого друга, избить его руками и ногами, как это умеют делать только апачи. Он ударил его ногой в бедро, а кулаком в челюсть.

Схватка была неравной. Через секунду Хэнк уже сидел на нем верхом, и его лицо выражало такую забавную смесь злости и озабоченности, что Алан невольно засмеялся. И чем дольше хохотал, тем больше хмурился Хэнк. Пока не рассмеялся сам.

Так началось долгое и трудное выздоровление.

Когда они на следующий день покинули Сан-Карлос, Алан думал, что их путь лежит в Феникс, но Хэнк повернул машину на север, в страну навахо, вечером того же дня они приехали к его дому. На следующее же утро Хэнк устроил Алану индейскую баню с парилкой, и поначалу тот возненавидел маленькое темное помещение с едким запахом пота многих поколений навахо, парившихся в нем. Но постепенно Алан стал замечать, что вместе с потом из него уходит и накопившийся ужас Вьетнама.

Проснувшись однажды утром, он увидел стоявшего рядом незнакомца.

— Это Арт Накаи, — с почтением сказал Хэнк.

Алан сразу вспомнил хаатали, целителя, у которого несколько лет обучался его друг. Последний великий врачеватель племени навахо знал восемь Путей исцеления. Изучение сложных ритуалов хотя бы одного Пути требовало много лет упорного труда, а знать восемь — это уже феномен.

— Арт и я считаем, что ты готов к церемонии исцеления, — продолжал Хэнк. — Он приехал посмотреть, какая именно церемония нужна тебе.

Алан собрался вскочить, но тут Накаи склонился к нему и уверенным движением сильных рук заставил его лечь.

— Не вставай, — приказал старик.

Потом, закрыв глаза, вытянул руки над безвольно распростертым телом, и они начали описывать в воздухе сложные фигуры. Алану стало не по себе, волосы у него поднялись дыбом, по телу побежали мурашки.

Несколько минут спустя Накаи открыл глаза и сказал, обращаясь к Хэнку:

— Твоему другу нужен Путь красоты. Я приду через четыре дня и проведу церемонию. К этому времени все должно быть готово.

Пока Алан одевался, Хэнк давал объяснения:

— Тебе крупно повезло. Путь красоты занимает всего две ночи. Обычно им лечат больных со смятением духа. Если бы Арт определил у тебя умопомешательство, — хитро улыбнулся навахо, — то предписал бы Ночной путь, а он длится больше недели.

В оставшееся до церемонии время они навели порядок в хижине, собрали топливо для костра и лекарственные растения. Племя было ревнивым хранителем древних традиций и ритуалов. Пока Накаи будет возвращать Алана к гармонии мира, Хэнк по указанию целителя закончит сухие рисунки, белые называют их песчаными картинками. Когда-то способов лечения было практически столько же, сколько и врачевателей.

Последние четыре года Хэнк пытался овладеть Путем красоты. По-настоящему сложные ритуалы, например Путь горы, стоили до тысячи долларов. Путь красоты не такой дорогой, но у Алана не было денег даже на него, и навахо с радостью взял расходы на себя.

Когда настал выбранный для церемонии вечер, в хижину вошли многочисленные родственники Хэнка и предложили свои услуги: они могут молиться и петь во время ритуала. С наступлением темноты вокруг восьмиугольной площадки зажгли четыре больших костра, а в середину на чистейшую оленью шкуру посадили раздетого до набедренной повязки Алана. Хэнк в это время создавал великолепные композиции.

— By, ху, ху, — нараспев повторяли родственники Хэнка.

Несмотря на почтенный возраст, Накаи молился всю ночь и утром выглядел настолько измотанным, что Алан засомневался, сможет ли он прийти домой. Однако точно перед заходом солнца врачеватель был на месте, снова молился всю ночь, поил Алана травяными настоями, руководил молившимися и показывал Хэнку, какие фигуры нужно рисовать.

До конца жизни Алан не забудет слова, которые шаман произнес на третье утро: «В красоту ухожу я. Иду вслед за красотой. И сопровождает меня красота в пути моем. И над моей головой парит красота. И красота вокруг меня. И да закончится мир красотой». Он повернул к молодому индейцу лицо, и его заклинание прозвучало как благословение: «Да пребудешь в красоте и ты».

Через несколько дней Алан вернулся в Феникс, преисполненный решимости в полную меру использовать свой талант, научиться рисовать так, как никто до него. Он был охвачен желанием «пребывать в красоте».

С тех пор, теряя душевное равновесие, Алан всегда отправлялся в резервацию. Если это было невозможно, он ехал в Стронгхолд, чтобы общаться там с духами предков и природой.

Вот и теперь он чувствовал полную гармонию. Выйдя из парилки, он обнаружил, что тучи закрыли уже все небо. Гром и молния, дающие силы отважным, с таким грохотом раскололи небо, что содрогнулась земля. Он подбежал к Одии и успокоил благородное животное. Потом начал медленно одеваться, не обращая внимания на хлещущий дождь. Дождь — мужчина, он изливается на землю и оплодотворяет ее, побуждая природу к возрождению.

Алан помолился богам грома и вскочил на лошадь. Спускаясь с вершин Стронгхолда, он чувствовал себя настоящим непобедимым мужчиной, теперь он напрочь вычеркнул из своей жизни Лиз.

В это время Хэнк сидел за компьютером и ломал голову над проблемами двадцатого века: перед ним был каталог произведений Алана, разбросанных по разным галереям и частным коллекциям.

Месяц назад, когда Лиз порекомендовала купить для работы компьютер, Хэнк ответил, что он человек девятнадцатого столетия и что не сможет работать с машиной, которая, очевидно, умнее его.

— Я позвоню Арчер Гаррисон. Она найдет дилера, который продаст вам компьютер по сходной цене и приличного качества. — Лиз говорила твердо, будто вразумляя упрямого ребенка. — Точные данные жизненно необходимы, если вы собираетесь иметь дело с десятками галерей. Мне приходилось сталкиваться с дилерами, которые понятия не имели, сколько у них в галерее картин и репродукций Алана. Кроме того, картины часто теряются, и потом никто не обнаруживает их следов.

— Черт возьми, как можно потерять холст размером два на четыре?

— Вещи теряются, когда их переносят из запасников или перевозят с места на место, — объяснила Лиз. — Дилеры часто продают картины за наличные, желая положить все деньги себе в карман, то есть попросту их украсть, поскольку художник, как правило, понятия не имеет о таких сделках. — Улыбка Лиз стала ледяной. — Со мной такие штуки не проходят, все знают, что мои каталоги безупречны. Я хочу, чтобы и у вас была такая же репутация. Это полезно для Алана.

— Вы хотите сказать, что бизнес в искусстве, — Хэнк долго подыскивал нужное слово, — дело грязное?

— Да, он может быть очень грязным, — без колебаний ответила Лиз. — И я буду спокойна за Алана только в том случае, если вы поймете, что главное в нашем деле — не подставлять спину конкурентам. Не доверяйте никому, пока лично не убедитесь в честности партнера.

— Может, это прозвучит наивно, но я вряд ли научусь относиться к людям подобным образом.

— Черт бы вас побрал, Хэнк! Речь идет не о преподавании в младших классах. Если вы хотите сберечь труд и деньги Алана, вам необходимо сменить образ мыслей. Когда-то искусство действительно было уделом джентльменов. А теперь любой краснобай, у которого нет за душой ни знаний, ни денег, может открыть собственную галерею. Раньше подделки являлись большой редкостью, сейчас же на рынке столько фальшивых Дали, что я рекомендую своим клиентам вообще его не покупать.

— Но это только один из художников, — возразил Хэнк.

— Нет, это тенденция, которая разъедает мир искусства, как раковая опухоль. Я знаю человека, который сделал себе состояние, торгуя подделками собственных работ.

— Вы шутите! Если все знают, чем он занимается, как ему вообще это удается?

— Критики дружно расхваливают картину, хотя прекрасно знают, что это фальшивка. Лгут, чтобы сохранить честь мундира.

Хэнк недоверчиво покачал головой.

— Какое-то вонючее дерьмо.

— Вы, кажется, делаете успехи, — одобрила Лиз. — Продолжайте в том же духе, и все будет в порядке.

Она добилась своего. На следующий день Хэнк купил компьютер, принтер, дискеты и поставил все хозяйство в столовой, превратив ее в кабинет. Лиз несколько раз ходила к нему домой, чтобы научить его работать с программами, и во время уроков проявила истинно ангельское терпение.

К изумлению Хэнка, с ней оказалось приятно общаться. Она была умной, знающей наставницей, иногда очень интересной, а временами забавной. Заканчивая инвентаризацию, он вдруг понял, что стал с уважением относиться к Лиз. Пожалуй, она даже нравится ему. Но черт подери, как объяснить все это Алану?

Лиз тем временем волновали собственные проблемы. Рассматривая скульптуру Арчер, она испытывала неловкость оттого, что у нее за спиной неотступно торчал Рик. От него пахло дорогим одеколоном, и этот запах напоминал ей об их совместной ночи. Тогда даже пришлось сказать Росите, чтобы она как следует проветрила спальню.

— Думаю, это идеально подойдет для вестибюля, — произнесла Лиз, чувствуя на шее дыхание помощника.

— Арчер превзошла себя, — с готовностью согласился Рик. — Администрация отеля будет очень довольна. Они хотели получить что-нибудь юго-западное на тему семьи, так что эта скульптура должна подойти.

— Скажи мне, когда придет гостиничный декоратор, я хочу, чтобы вы разговаривали в моем кабинете.

— Уверяю тебя, никаких недоразумений тут не возникнет. Она видела наброски Арчер и была от них просто без ума. — Он положил ей руку на плечо. — Не пообедать ли нам сегодня вечером? Кстати, за обедом я расскажу тебе о встрече с декоратором.

— В другой раз. Мне еще надо переделать кучу дел до того, как я поеду отдохнуть.

— Что значит «поеду отдохнуть»? — спросил он тоном ребенка, у которого отняли любимую игрушку. — Я надеялся провести День Благодарения вместе с тобой.

Лиз освободилась от его небрежного объятия. Лишенная в детстве ласки, отвергнутая близкими, она была тронута стремлением Рика находиться рядом с ней. Но нужен ли он ей?

Да, работал он много и продуктивно, доходы галереи возрастали, однако благодарность не заменит любви.

— Ты же знал, что на праздники галерея будет закрыта. Я хочу съездить в Нью-Йорк за покупками, сходить на несколько выставок и наладить отношения с возможными клиентами на Восточном побережье. Я не говорила, что Лундгрены собираются устроить вечер в мою честь?

— Обожаю Нью-Йорк. Почему бы нам не поехать вместе? — Рик многозначительно улыбнулся.

— Не слишком удачная мысль. Эти Лундгрены такие сплетники, да и тебе надо отдохнуть от дел.

— Ты не можешь винить меня за то, что я хочу провести праздники с тобой. — Он сокрушенно вздохнул и вдруг просиял: — Если уж ты решила уехать на следующей неделе, то сегодня мы обязаны вместе пообедать.

— Я думала, мы договорились пока не гнать лошадей.

Он приосанился и поддернул манжеты. Отрепетированный жест действовал безотказно — сразу бросались в глаза его широкие плечи и отлично сидящий костюм.

— Это ты договаривалась.

— Теперь мне понятно, как ты ухитряешься заключать выгодные сделки.

— Я закажу столик в «Стеклянных дверях» на пять тридцать.

Лиз засмеялась.

— Ладно, ты выиграл. На этот раз.

— Тебе следует знать одну вещь, — со странным выражением произнес Рик, — я всегда выигрываю.

* * *

Арчер уже собиралась отнести в машину последний чемодан, когда зазвонил телефон.

— Звоню, чтобы попрощаться, — с тоской сказала Марианна.

— Я надеялась, ты поедешь со мной.

— Я тоже надеялась. Не каждый день мне предлагают оплаченное путешествие в Санта-Фе. Жаль, что я не увижу твою выставку в музее. Да и на Романа Де Сильву мне всегда хотелось посмотреть. По-моему, он хитрец. Настоящая старая лиса. — Она шумно вздохнула. — Но я не могу разочаровать Реджинальда.

— Я все тебе расскажу, когда вернусь, — пообещала Арчер.

— Ты правда не хочешь задержаться на несколько дней и провести с нами День Благодарения? Мне делается не по себе, как представлю, что ты будешь в этот день одна. Реджи говорит, что с удовольствием тебя пригласит.

— Я буду чувствовать себя с вами, как пятое колесо, — возразила Арчер.

— Радость моя, не надо меня злить, — перебила Марианна. — Пока ты не уехала, расскажи лучше, как Лиз отнеслась к макету, который ты сделала для отеля.

— Он ей очень понравился. Честно говоря, и мне тоже. Это лучшая из моих работ. — Арчер улыбнулась. — Сегодня я послала Луису фотографию скульптуры. Надеюсь, он поймет, что мой отказ ехать с ним в Гонконг был не слишком легкомысленным.

Марианна засмеялась.

— Узнаю тебя и твои вечные комплексы. Успокойся, радость моя. Я-то знаю, в чем настоящая причина твоего отъезда. Поэтому не стоит каждую минуту вспоминать о муже.

— Или ты очень проницательна, или я не умею скрывать свои чувства.

— Во всяком случае, не от меня. Есть новости?

— Можно сказать, никаких. Между Гонконгом и Фениксом большая разница во времени. Здесь ночь, там день. По-моему, закрыть фабрику оказалось сложнее, чем он предполагал. Ему понадобился еще один помощник.

— Мужчина или женщина? — осведомилась Марианна.

— Женщина. Сейчас в Гонконг летит секретарша Стива Карпентера. Но ты же знаешь Луиса. Секретарша для него — всего лишь предмет офисной мебели.

— Как бы сказал в таком случае Реджинальд, cherchez la femme, — усмехнулась Марианна. — Обещай мне забыть о Луисе и отдохнуть в Санта-Фе на полную катушку. Ты это заслужила.

— Так я и сделаю, — ответила Арчер, хотя в ее состоянии духа это вряд ли возможно.

— Я буду по тебе скучать, — добавила Марианна. — Как только приедешь в Санта-Фе, сразу позвони, а то я буду волноваться, слышишь?

Направляясь в сторону Черного Каньона, Арчер страшно жалела, что рядом нет Марианны. Так странно ехать одной неведомо куда, за пятьсот миль от дома.

Полгода назад она и представить себе не могла, что проведет День Благодарения, святое семейное торжество, одна в гостинице. А если бы полгода назад ей сказали, что они с Луисом будут жить в разных полушариях, она восприняла бы это как неудачную шутку.