Пример Лактанция — не очень удачен

Оппозицию ранних христианских мыслителей по отношению к естествознанию сильно преувеличивали. К примеру, Лактанция, одного из христианских отцов церкви, которые отрицательно относились к греческой философии и естествознанию, вряд ли можно считать примером типичного отношения ранних христиан к этим вопросам. К тому же его критику нельзя считать очень убедительной.

Лактанций высмеивал теорию об антиподах, которую, вероятно, поминал очень плохо, задаваясь вопросом, можно ли быть столь глупым, чтобы думать, что на земле могут существовать люди, ноги которых находятся вверху, а голова — внизу. Он очень хорошо знал учение греческих мыслителей о том, что все предметы падают в сторону центра земли, и если ноги располагаются ближе к этому центру, то они должны быть ниже головы. Он, однако, продолжал настаивать, что философы либо очень глупы, либо просто шутят или спорят ради того, чтобы спорить, и заявляет, что мог бы доказать с помощью многочисленных аргументов, что небеса никак не могут располагаться ниже земли — о чем никто не говорил, кроме него самого — если бы не пришло время завершить третью книгу и приступить к написанию четвертой. Очевидно, Лактанций как раз и является одним из тех, кто любит спор ради самого спора, или просто шутит, или очень глуп, и я опасаюсь, что последнее ближе всего к истине. Однако другие христианские отцы церкви были не такими глупыми, и мы уже слышали мнение культурного язычника Плутарха, который насмехался над идеей шарообразности Земли и существования антиподов. Следует отметить, что церковные писатели Римской империи и раннего Средневековья чаще писали о духовном, чем о материальном мире и обсуждали эти вопросы с точки зрения религии, а не науки.

Комментарии к Библейскому рассказу о Сотворении мира

Но в комментариях к книгам Библии, которые отцы церкви создавали в больших количествах, было необходимо начинать свой труд с «Сотворения мира», то есть с самого начала, с первых стихов первой книги Библии. Эти отцы давали объяснение природы, которое, в ряде мест, входило в противоречие с принятыми в греческой философии и древней науке теориями. Подобный комментарий к начальным стихам Сотворения иногда превращался в отдельный трактат, который носил название «Шестоднев», поскольку в нем обсуждались результаты первых шести дней творения. Среди различных работ подобного типа самым лучшим и самым влиятельным оказался трактат Василия. Мы рассмотрим его в качестве примера отношения христиан к естествознанию и, в определенной степени, к суевериям древнего мира.

Время создания «Шестоднева» Василием

Василий умер в первый день января 379 года н. э., а родился около 329 года. Где и когда были произнесены девять проповедей, которые входят в состав «Шестоднева», неизвестно, но из упоминания о его телесной немощи в 7-й проповеди и о его забывчивости на следующий день, когда он произносил 8-ю проповедь, можно сделать вывод, что это произошло уже на склоне его лет. Судя по всему, эти проповеди были записаны и дошли до наших дней в той форме, в какой они были прочитаны в присутствии множества людей, поскольку Василий приводит в них примеры из повседневной жизни. Проповеди читались рано утром, еще до того, как ремесленники, составлявшие аудиторию, уходили на работу, а потом — в конце дня, перед вечерней трапезой, поскольку Василий в некоторых местах упоминает о надвигавшейся темноте, что стало для него неожиданностью, и ему пришлось закончить свою речь.

Одно из самых убедительных доказательств того, что все проповеди Василия были импровизацией, и он произносил их, внося соответствующие моменту изменения, и что он проповедовал так часто, что успел выучить текст наизусть, находим в 8-й проповеди, где он начал обсуждать животных суши, позабыв, что накануне не добрался даже до птиц. Он понял это только по реакции слушателей и, после паузы, извинился и заговорил о птицах. Современники Василия высоко оценили его «Шестоднев», а византийские коллекционеры книг и критики более позднего времени называли его самой лучшей работой Василия.

«Шестоднев» Амвросия

Впрочем, труд Василия не был первым в своем роде, поскольку нам известно, что Ипполит и Ориген писали аналогичные трактаты раньше него, а до этого, в трактате Феофила «Автолину» находим несколько глав, посвященных шести дням Творения. В одном из своих писем Иероним утверждает, что «Амвросий недавно так изменил «Шестоднев» Оригена, что он стал больше похож на [трактат] Ипполита или Василия».

Эта латинская работа Амвросия сохранилась до нашего времени и, как мне кажется, очень близко следует за текстом Василия. Временами порядок изложения слегка изменяется, к тому же трактат Амвросия более длинный, но это объясняется его многословной риторикой и обильным цитированием Библии, а не изложением новых идей. Бенедиктинские редакторы Амвросия признают, что он многое позаимствовал у Василия, но отрицают, что он рабски ему подражал. Однако, яркий пример подобного подражания виден в том, как Амвросий удваивает ошибку Василия, когда тот позабыл рассказать о птицах, а потом извиняется за это, напоминая того китайского рабочего, который изготовил все тарелки с трещиной и вставил в них зубочистку, как это было в той старой тарелке, которую ему выдали в качестве образца. Это правда, что Амвросий не посвящает рассказу о наземных животных целую страницу, как это сделал Василий, а приводит свое извинение гораздо раньше. Восьмая проповедь в 12-й главе 5-й книги Амвросия начинается такими словами: «И, помолчав немного, он возобновил свою речь, сказав…» После этого идут слова извинения, и они совсем другие, чем у Василия; Амвросий объясняет, что в предыдущей проповеди о рыбах он так сильно погрузился в глубины моря, что совсем позабыл о птицах. Так инцидент, который у Василия выглядел, как случайная ошибка, у Амвросия принял облик искреннего подражания. Впрочем, вряд ли Ориген совершил ошибку, а Василий и Амвросий последовали его примеру. С другой стороны, нам говорят, что «Шестодневы» Оригена и Василия коренным образом отличаются друг от друга, поскольку Ориген занимается аллегорическим толкованием рассказа Моисея о Сотворении мира, а Василий заявляет, что «принимает все буквально», «не стыдится Евангелия», и «принимает здравый смысл Писания».

Влияние Василия на Средневековую теологию

В любом случае, «Шестоднев» Василия превзошел, по-видимому, все предыдущие трактаты на греческом языке. Его влияние на Запад демонстрирует не только подражание Амвросия, появившееся вскоре после трактата Василия, но и латинские переводы, выполненные Евстафием Афером в 5-м, и вероятно, Дионисием Эксигусом — в 6-м веках. Средневековые манускрипты «Шестоднева» Василия довольно многочисленны, и относятся, порой, к очень раннему времени. В их число входят англосаксонский сокращенный вариант, который приписывают Элфирику, и который хранится в Бодлейской библиотеке. Варфоломей Английский в 13 веке цитирует «Рабана, который использует слова Василия в «Шестодневе», приводя его описания эмпирического неба, которое я не смог отыскать ни в работах Рабана, ни Василия». Беде в аналогичной, хотя и сильно сокращенной, работе утверждает, что было сказано много слов о начале «Книги Творения», но ведущими авторитетами, насколько ему удалось выяснить, являются Василий из Кесарии, труды которого Евстафий переводил с греческого на латынь, Амвросий Миланский и Августин, епископ из Гиппона. Эти труды, однако, были такими обширными и дорогими, что их могли приобрести только очень богатые люди, и такими сложными, что только образованные люди могли их прочесть и понять. Поэтому Беде попросили сделать краткое изложение, что он и сделал, изложив идеи Василия, частично, своими словами и частично в виде цитат.

Наука и религия

Общее содержание трактата Василия таково. Он считал первую главу «Творения» правильным описанием Вселенной, а когда обнаружил, что греческая философия и наука не согласуются с рассказами, приведенными в Библии, то обрушился с яростной критикой «поверхностных, глупых и противоречащих друг другу теорий и чрезмерно громоздких построений философов». В этом случае ему было вполне достаточно простых утверждений Писания. «Что касается сущности небес, то нам достаточно того, что сказал Исайя…» «Аналогичным образом, что касается Земли, то не будем мучить себя попытками отыскать ее сущность». «Во всех случаях лучше предпочесть простоту веры доказательствам разума». Эти три цитаты демонстрируют идеи Василия того времени. Но во все другие времена он безоговорочно доверял греческой науке, принимая на веру ее гипотезу о четырех элементах и четырех свойствах, а все свои описания птиц, зверей и рыб брал из того же источника.

Научное любопытство читателей Василия

Более того, Василий утверждал, что его единственной целью является наставление в вопросах веры, и мы знаем, что его читатели живо интересовались вопросами науки и хотели узнать гораздо больше о природе явлений, чем Исайя или любой другой библейский автор могли им предложить. «Сколько трудностей вы создали во время моих прошлых выступлений, — восклицает Василий в своей четвертой проповеди, — спрашивая меня, почему земля была невидимой, почему все тела наделены от природы разной окраской, и почему цвета становятся различимыми с помощью зрения? Возможно, вы не сочли мои объяснения достаточно убедительными… Возможно, вы зададите мне новые вопросы». Василий удовлетворял интерес людей к миру природы с помощью многочисленных деталей, не упомянутых в Библии, но взятых из работ Аристотеля «Метеорология» и «История животных». Интерес, который слушатели Василия проявляли к науке, тем более замечателен, что большая их часть была представлена ремесленниками, которые должны были работать, чтобы обеспечить себя и свои семьи пропитанием. Именно поэтому Василий часто называл Бога Верховным мастером, ремесленником или артистом и призывал свою аудиторию обратить внимание на «обширную и разнообразную мастерскую божественного творения», а также восхвалял искусства, дающие средства к существованию или обеспечивающие людей работой, а также торговые морские пути и морскую торговлю. Он, по-видимому, искренне любил искусство и восхищался красотой. Об этом он дважды говорил в своих трудах.

Василий о развлечениях

Отступая от темы, следует сказать, что слушатели Василия очень любили развлечения, популярные в городах Римской империи. Дважды он начинает свои проповеди упоминанием о соревнованиях атлетов в цирке и об актерах театра. Очевидно, это помогало ему быстро овладеть вниманием собравшихся. В третий раз, заканчивая свою утреннюю проповедь, которая проводилась в праздничный день, он говорит, что, если бы он отпустил их пораньше, то некоторые провели бы целый день за игрой в кости, и добавляет: «чем дольше я вас держу, тем меньше у вас остается времени на всякие глупости». Он также говорил о вращении волчков и о том, что, очевидно, было игрой в мяч.

Конфликты с греческой наукой

Прежде, чем перейти к подробной характеристике «Шестоднева», отметим те вопросы в Библии, по которым Василий расходился с греческой наукой и философией, и которые он трактует в согласии с Библией. Он, конечно же, настаивал, что Вселенная была создана Богом, а не сосуществует с ним, и, тем более, не идентична ему. Он также отрицает, что своей формой мир обязан одному Богу, и что материя возникла отдельно. Не признает он и аргументы тех философов, которые «готовы, скорее, лишиться языка», чем признать, что существует несколько небес. Василий готов поверить в существование второго и третьего небес, точно так же, как это сделал Павел. Он считает, что поверить в множественность небес не труднее, чем в семь концентрических планетных сфер, и это гораздо более правдоподобная теория, чем теория музыки сфер, которую он отрицает, как «легкомысленную и не правота которой видна из первого мира». Он также защищает утверждение, приведенное в Писании, что поверх тверди находятся воды. Здесь он выступает не только против идей древней астрономии, но и против «некоторых церковных авторов, имея, очевидно, в виду Оригена. Ориген толковал этот отрывок в иносказательном смысле, утверждая, что под словом «воды» понимаются «духовные и бестелесные силы». Те, что располагаются поверх тверди, представляют собой добрых ангелов, а те, что внизу — злых демонов. «Отвергнем же эти теории, точно так же, как отвергаем толкование снов и сказки старух», призывал Василий.

В связи с защитой Василия идеи о том, что небес не одно, а несколько, следует отметить, что Р. Х. Чарльз представил доказательство того, что «рассуждения или определённо сформулированные идеи о множественности небес, о множественности неба в изобилии встречаются в самой колыбели христианства и в течение всей истории его развития, и что преобладала идея о том, что небеса делятся на семь частей». Он, однако, не отличал идею греческой философии о единой Вселенной, хотя кругов планет — семь, от идеи о множественности небес, которую, по утверждению Василия, отрицали философы.

Вполне вероятно, что еврейская и ранняя христианская теория о нескольких небесах, в которых живут ангелы и духи, развилась из теории о сферах планет. В различных древних ересях, описанных отцами церкви, имеются, конечно же, и многочисленные упоминания об этих семи сферах или небесах. Например, ученики Валентина, по свидетельству Ереная и Епифания, утверждают, что «эти семь небес обладают разумом и называют их ангелами… и заявляют, что Рай, расположенный на третьем небом, это влиятельный ангел».

Согласие с греческой наукой

С другой стороны, можно отметить ряд пунктов, по которым Василий соглашался с греческой наукой. Он убеждал своих слушателей не удивляться тому, что мир никогда не падает; Он занимает центр Вселенной, и это его естественное место. Он приводит многочисленные доказательства того, что Солнце и Луна имеют гигантские размеры. Он признаёт теорию четырёх элементов, но воздерживается от суждения по поводу пятого элемента, из которого могли быть созданы небеса и небесные тела. Он полагал, что «свет проходит сквозь эфир мгновенно», и дает разъяснение рассказов о сотворении мира, приведённых в Евангелии. Более того, Василий считал необходимым разъяснить ряд утверждений, сделанных в первой главе Творения. Он считал, что приказ: «Пусть воды под небесами собираются в одном месте» относятся только к морю и океану, который, как он полагал, является единым водным пространством, в отличие от прудов и озёр. «В противном случае, наше объяснение Сотворения мира будет противоречить нашему опыту, поскольку очевидно, что все воды могут течь только в одно место». В этой связи он утверждает, что некоторые авторитеты думают, что Каннское и Каспийское моря заключены в своих собственных границах, но, если верить географам, они соединяются с друг другом и вливаются в Великое море. Он говорит об огромном океане, которого так боятся моряки, окружающем остров Британию и западную Испанию. Позже он признаёт, что «морская вода является источником всей влаги на земле». Он выдвигает возражение против одиннадцатого и двенадцатого стихов первой главы «Творения». «Почему же тогда, спрашивают они, в Писании говорится, что все растения на земле порождают семена, если тростник, мята, крокус, чеснок… и бесчисленное количество других видов не имеет семян? На это мы ответим, что у многих овощей семенные органы располагаются в нижней части или в корнях».

Четыре элемента и четыре свойства

Василий считал слова, приведенные в «Книге Бытия» о том, что «Бог назвал сушу землей» признанием того факта, что сухость является главным свойством земли, влажность — воздуха, холод — воды и жар — огня. Он, однако, добавлял, что «наши глаза и чувства не могут найти ничего, что было бы полностью единичным, простым и чистым. Земля, одновременно, сухая и холодная; вода — влажная и холодная; воздух — влажный и теплый; огонь — теплый и сухой». Но в предыдущей проповеди он заявлял, что взаимосвязь элементов в реальных объектах еще более сложна, чем об этом свидетельствует предыдущее предложение. Один элемент присутствует во всех других, и мы не только не можем воспринять с помощью наших органов чувств чистые элементы, но и даже сочетания двух элементов.

Энтузиазм по отношению к природе как к божественному созданию

Василий живо интересовался миром природы и чудесными открытиями естествознания. Он говорит своим слушателям, что, подобно тому, как «всякого, кто плохо знает какой-нибудь город, берут за руку и показывают дорогу», так и он ведет их по «таинственным чудесам этого великого города — Вселенной». Как он уже говорил в предыдущей проповеди, одного растения, одной травинки достаточно, чтобы погрузить ваш ум в размышления о том мастерстве, с которым они были созданы. Он видит «великую мудрость в самых малых вещах». Для него совершенство природы является главным доказательствам того, что ее создателем был Бог, так что его восхищение не могло быть чисто научным. Делая следующий шаг, он вслед за Галеном утверждает, что «ни одна вещь не была создана без причины; ни одна вещь не является бесполезной».

Гоех и природа

Василий также разделял мнение многих языческих и христианских авторов о том, что человеческий грех оставляет пятно на природе. Роза не имела шипов до падения человека, и добавление шипов к ее красоте было сделано для того, чтобы напомнить нам, что «грусть всегда соседствует с удовольствием».

Привычки животных

Василий рассказывает о привычках животных, главным образом, для того, чтобы извлечь из этого моральные уроки для людей; у него есть несколько отрывков, написанных в характерном для «Физиолога» стиле. Но в ряде мест он также ссылается на способность животных находить лечебные вещества, которые излечивают их от болезней и ран или помогают им предсказывать будущее. Морские ежи предсказывают шторма; овцы и козы инстинктивно ощущают опасность. Скворец поедает болиголов и переваривает его еще до того, «как холод повредит его жизненные органы»; перепел способен питаться чемерицей. Раненый медведь лечит себя, заталкивая в раны коровяк, вяжущее растение; «лиса исцеляет свои раны тем, что капает с сосны»; черепаха, съевшая гадюку, находит противоядие в виде майорана, а «змея излечивает больные глаза, поедая фенхель».

Чудеса природы

Вместо того, чтобы, руководствуясь греческой наукой, сомневаться в чудесах, Василий находит «в природе тысячи причин верить в чудеса». Он готов приписывать животным удивительные силы, и, вслед за Плинием, верит, что «большие корабли, идущие на всех парусах, могут быть остановлены крошечной рыбкой». Он сообщает нам, что природа наградила львов могучими голосовыми органами, и «очень часто животные, бегающие гораздо быстрее его, останавливаются, услышав его рев», и становятся его жертвами. Он также повторяет, причем в очаровательном стиле, старую сказку о днях зимородка. Зимородок откладывает яйца на берегу моря в середине зимы, когда жестокие ветра гонят на сушу огромные волны. Но, в течение семи дней, когда птичка высиживает птенцов, ветер и волны успокаиваются; когда же птенцы появляются на свет и их нужно кормить, «Бог в своем милосердии дарует этой птичке еще семь дней. Об этом знают все моряки, называющие этот период днями зимородка».

Самопроизвольное зарождение

Подобно большинству древних ученых, Василий верил, что некоторые животные зарождаются самопроизвольно. «Многим птицам совсем не нужен союз с самцом, чтобы зачать» Это обстоятельство помогает людям поверить в то, что Христос родился от девственницы. Кузнечики и другие безымянные насекомые, а иногда лягушки и мыши «рождаются из самой земли», и «земля порождает угрей без чьей-либо помощи». Эта теория не более удивительна, чем заявление современных биологов о том, что угри нерестятся только в Средиземном море. Василий сообщает нам, что «в окрестностях Фив в Египте после проливных дождей в жаркую погоду вся земля покрывается полчищами полевых мышей», но он не говорит о том, что обилие дождей в Верхнем Египте в жаркую погоду само по себе является чудом.

Отсутствие научного скептицизма

Василий менее скептичен, чем Аполлоний Тианский, по отношению к рассказам о том, как рождаются львы и гадюки. Он, безо всякого сомнения, повторяет рассказы о том, что гадючата прогрызают себе путь наружу из матки своей матери, а львицы рождают лишь одного львёнка, потому что он разрывает её тело своими когтями. В «Шестодневе» очень мало чистого научного скептицизма. Тем не менее, Василий подвергает сомнению рассказы об одном чуде, которое приписывает колдунам, и это его единственное упоминание о магии, как об искусстве. Обсуждая вопрос о гигантских размерах Луны и её огромном влиянии на природу Земли, Василий называет смешными слухи, которые ходили повсюду, что магические заклинания «могут снять Луну с неба и заставить её опуститься на Землю».

Поклонение Солнцу и астрология

Поклонение Солнцу ещё существовало во времена Василия. Он пишет, что утверждение о том, что Солнце было создано лишь на четвёртый день, когда уже существовали свет и растения, наносит сильный удар по тем, кто считает Солнце источником жизни. Тем не менее, он не считает себя «способным отделить свет от тела Солнца». Феофил, в своём более раннем трактате о Творении утверждал, вероятно, копируя Филона Иудея, что светила были созданы на четвёртый день «поскольку Бог, способный предвидеть будущее, знал о том, что появится тщеславные философы, которые будут утверждать, что все вещи, растущие на земле, порождаются небесными телами», — а это фундаментальная гипотеза астрологии — и сделают это, чтобы отрицать влияние Бога. «Но, для того, чтобы истина стала очевидной, растения и семена были созданы ранее небесных тел, ибо потомство не может породить то, что появилось раньше него». Василий не использует этот аргумент против утверждения о том, что меньшие творения управляются небесными телами, но в своей следующей проповеди чувствует необходимость посвятить несколько абзацев критике «пустой науки создания гороскопов, которую некоторые люди оправдывают словами Бога о Солнце, Луне и Звёздах в первой главе Творения»: «и пусть они будут знаками». Василий задаётся вопросом, можно ли определить точный момент рождения ребёнка; утверждает, что приписывать созвездиям и знакам Зодиака свойства животных — значит подвергать их внешнему влиянию, и защищает идею о свободной воле человека привычными для того времени аргументами. Тем не менее, он признаёт, что «изменения Луны оказывают огромное влияние на организацию животных и всех живых существ», и что Луна «вовлекает всю природу в свои изменения».

Постоянство видов

Утверждения Василия о мире природы не всегда согласуются между собой. Описывая создание растительного мира, он говорит, что его виды неизменны: «все, что произросло из земли в первую минуту, осталось неизменным до наших дней, благодаря постоянному воспроизведению созданного». Но, через несколько абзацев находим и такое утверждение: «было замечено, что сосны, срубленные или даже подвергнутые действию огня, превращаются в дубравы», а в последней проповеди он снова говорит, что «природа была запущена в движение по божественному приказу…. сохраняет последовательность видов благодаря сходству с последним. Природа всегда заставляет коня наследовать коню, льва — льву, орла — орлу, и сохраняя всех животных с помощью этих непрерывных воспроизведений, она будет передавать их до конца всех вещей. Животные не видят, чтобы их особенности уничтожались или изменялись под влиянием времени; их природа как будто бы только что создана, и следуя течению лет, остается вечно молодой».

Тертуллиан во второй главе De pallio, рассуждая о законе вечных изменений, говорит о том, что смытые с гор почвы, сформированные реками песчаные наносы и морские раковины в породах, слагающих вершины гор, являются доказательством того, что вся земля когда-то была покрыта водой. Вероятно, он имел в виду постепенный процесс геологических изменений, а вовсе не Ноев потоп (сэр Джеймс Фрезер заявляет, что Исидор Севильский был первым из известных нам авторов, который считал, что ископаемые раковины, заключённые в породах далёких гор, являются доказательством того, что плаванье Ноя — это правда).

Общее впечатление от «Шестоднева»

В заключение скажем, что Василия вряд ли можно назвать ученым, но для проповедника он слишком хорошо разбирался в науке. Его знания о мире природы и ошибки, которые он допускал, вероятно, соответствовали науке его времени, точно также, как современные проповеди соответствуют науке наших дней. (Книга была написана в начале 20 века.) Изредка он делал ляпы, описывая греческую философию, но их не следует принимать всерьез. Тем не менее, нас гораздо больше интересует не отношение Василия к науке, а тот интерес, который проявляли к ней его слушатели. Мы видим, что многие из них посещали театры и цирки, играли в кости, несмотря на то, что Василий в своих проповедях называл песни, исполняемые на сцене, безнравственными и клеймил азартные игры; но, скорее всего, его проповеди привлекали людей живыми рассказами о греческой астрономии, ботанике и зоологии. Люди приходили послушать эти рассказы и благосклоннее выслушивали аргументы Василия о том, что мир был сотворен Богом, и его моральные уроки, основанные на рассказах о природных явлениях. И, конечно же, им больше нравились его гневные речи о заклинаниях и гороскопах, чем проклятия в адрес театра и азартных игр. Вряд ли они делали то, что он им внушал. Аналогичным образом, даже если отцы церкви выступали против научных исследований — а они скорее всего, так и делали — им вряд ли удалось бы их запретить, точно также, как не удалось запретить торговлю в Константинополе, хотя «Св. Амвросий считал прибыли, получаемые купцами, по большей части, мошенническими, да и Св. Златоуст использовал по этому поводу аналогичные выражения».

«Медицинский сундук» Епифания

Свидетельства о том же самом интересе к природе, который проявляли слушатели Василия, и аналогичное стремление удовлетворить научное любопытство людей находим в проповедях Епифания Киприотского (315–403 годы). Он были созданы в 374–375 годах. Он назвал свой трактат против ересей «Панарион», или «Медицинский сундук», поскольку задался целью предоставить противоядие и медицинские травы в форме целительных идей против яда еретических учений. Епифаний сравнивал эти учения с укусами змей или диких животных. Эта идея проходит через весь трактат; Епифаний сравнивает конкретные ереси с укусами аспида, василиска, дипсаса, ящерицы, рыбы-собаки или акулы, крота, многоножки, скорпиона и различных гадюк. Нам рассказывают о веществах, которые помогают изгонять змей. Это травы: диктамнон, абротонум и либанотис; драгоценный камень сторакс и камень гагат. Епифаний ссылается на труды авторитетов: Никандра, у которого он узнал о свойствах зверей и рептилий; а свойства корней и растений — из трудов Диоскуров, Памфилия, царя Митридата, Каллисфена и Филона, Иолая Вифинского, Гераклита из Тарента и ряда авторов.

Драгоценные камни в нагрудной пластине иудейского первосвященника

Если в своем «Панарионе» Епифаний использует сведения по ботанике, медицине и зоологии, взятые из трудов древних авторов, то в своем трактате о двенадцати драгоценных камнях в нагрудной пластине главного еврейского священника, он вероятно, установил стиль разговора, который христиане Средних веков применяли в своих «Лапидариях». Этот трактат, вероятно, был написан после «Панариона», а, по мнению Фоггиния, даже после 392 года нашей эры. Эта работа, вероятно, была известна в Средние века больше «Панариона», поскольку ее самая полная версия, которая дошла до наших дней, написана на древней латыни, а сохранившийся греческий текст представляет собой лишь краткое ее изложение. Тем не менее, в греческой версии много говорится о драгоценных камнях и их свойствах, но в ней совершенно нет попыток отождествить каждый из двенадцати камней с одним из племен Израиля. Рассказ об этом занимает в латинской версии очень много места, и все равно он остается незавершенным. Епифаний не слишком доверял рассказам о способности драгоценных камней укрощать бурю на море, успокаивать нервы людей и награждать их способностями к прорицанию. Он не доходит до того, что полностью отрицает эти способности, но обычно называет их заявлениями «тех, кто любит рассказывать сказки», или «тех, кто верит в сказки». Однако, позабыв об этом, он сам утверждает, что из красного топаза, растираемого на жернове врача, вытекает белая, как молоко, жидкость, более того, этой жидкостью можно наполнить столько сосудов, сколько вам потребуется, и при этом внешний вид, форма или вес камня ничуть не изменится. Опытные врачи приписывали этой жидкости способность исцелять глазные болезни и, водобоязнь, а также помогать тем, кто сошел с ума, съев виноградную рыбу.

Некоторые другие камни

Епифаний рассказывает не только о тех камнях, которые украшают нагрудную пластину высшего священника, но и о некоторых других. Среди них — камень гиацинт; если бросить его в горящие угли, то он, безо всякого ущерба для себя, погасит огонь. Гиацинт также помогает при родах и прогоняет приведения. Некоторые разновидности этого камня находят на севере в землях варваров скифов. Гиацинты лежат на дне глубокой долины, куда невозможно попасть, поскольку она окружена со всех сторон горами. Более того, с их вершин долина не видна, поскольку ее закрывает плотный туман. Как люди узнали о существовании этих камней, неизвестно, и Епифаний ничего не сообщает по этому поводу. Он просто рассказывает, что когда люди приходят за этими камнями, они сдирают шкуру с овцы и опускают ее тело в долину, там к нему прилипает несколько камней. Запах сырого мяса привлекает орлов, острое зрение которых, вероятно, позволяет увидеть в тумане овцу, хотя Епифаний этого не утверждает. Они уносят ее тело в свои гнезда в горах. Люди, следуя за ними, запоминают место, куда птицы отнесли мясо, приходят туда и забирают гиацинты. В Средние века аналогичную историю, в несколько измененном виде, рассказывали об Александре Македонском во время его похода в Индию. У Епифания тоже было, что рассказать об Индии. В храме Отца Либера (Вакха), расположенном здесь, имеется триста шестьдесят пять ступенек — и все из сапфира.

Так называемый «Физиолог»: проблема его происхождения

Проблема происхождения ранней христианской работы под названием «Физиолог» совсем не проста, хотя по этому поводу было написано много трудов, а еще больше принималось, как само собой разумеющееся. Например, можно очень часто встретить дикое заявление о том, что название «Физиолог» было присвоено энциклопедии, где описано то, «что известно и то, как люди представляют себе землю, море, небо, птиц, тварей, и рыб, которая в течение тысячи лет была авторитетным источником информации по этим вопросам и была переведена на все европейские языки». Мое исследование Средневековой науки подтверждает, что это заявление не точно. Но вернемся к проблеме происхождения «Физиолога». Первоначальный греческий текст, который некоторые ученые относят к первой половине второго века нашей эры, если он, вообще, когда-либо существовал, утерян, и о его наличии и характере судят по многочисленным цитатам, возможным отрывкам из него, а также по подражаниям ему, сокращениям, увеличениям, адаптациям и переводам на другие языки, которые появились гораздо позже. Таким образом, мы имеем версии или фрагменты на армянском, сирийском, эфиопском и арабском языках; один греческий текст, взятый из средневековых манускриптов, который был, большей частью, составлен в более поздние времена; различные латинские версии, содержащиеся в многочисленных манускриптах, начиная с 8-го века; прозаический перевод на старый верхнее-германский язык, сделанный около 1000 г. н. э., и поэтическую версию на том же самом языке, но более позднего времени; а также «Бестиарии», вроде тех, что создали Филипп Фаонский и Вильям Клерк на романских и других разговорных языках. Полагали, что «Физиолог» появился в Александрии, поскольку месяцы в нем имели египетские названия и его, по-видимому, использовали Климент Александрийский и Ориген. Однако трудно сказать, брали ли отцы церкви отрывки, посвященные животным и природе, из подобных работ, или это было собрание отрывков из их собственных трудов на эти темы. Аренс, который считал, что ему удалось найти оригинал «Физиолога» в сирийской «Книге вещей в природе», считал, что его создал Ориген. В одном средневековом манускрипте, хранящемся в Вене, приведен «Физиолог» на греческом языке, который приписывают Епифанию Кипрскому, (мы только что о нем говорили). В то же время мы знаем, что папа Геласий на синоде 496 года назвал «Физиолог» апокрифическим произведением и проклял его, считая, что он был написан еретиками и принадлежал перу Амвросия, который создал трактат, столь близко напоминавший «Шестоднев» Василия. Трактат о природе животных также приписывали Иоанну Златоусту. Я сомневаюсь, что «Физиолог», автором которого называют Джона Скота и который содержится в латинском манускрипте 10-го века, был одной и той же работой.

Относится ли это название к какому-нибудь конкретному трактату?

«Физиолог» обычно называют символическим бестиарием, в котором описания характеров и свойств животных сопровождаются христианскими аллегориями и инструкциями. Некоторые ученые дошли до того, что утверждают, будто бы все отрывки подобного рода являются свидетельством того, что автор использовал «Физиолог». Некоторые считают, что эта книга оказала на Средневековье больше влияния, чем все другие книги, за исключением Библии. Однако, Питра прав: «Физиолог» — это одно, а аллегорические толкования — это совсем другое. Изучив все несогласующиеся версии или фрагменты, которые он выбрал из различных манускриптов, изданных в разные века и на разных языках, этот ученый отметил одну общую черту — аллегорические толкования четко отделяются от отрывков из «Физиолога», а, порой, и вовсе отсутствуют. Именно этого и следовало ожидать, поскольку автор «Физиолога» — естествоиспытатель, на утверждениях которого базируются аллегорические интерпретации той или иной темы, или добавляются к ним. Но это создает новые трудности в определении «Физиолога» как работы одного автора. Сокращения слов в средневековых манускриптах очень легко спутать с сокращениями, принятыми у философов или у физичи (ученых физиков), а поскольку средневековые авторы часто цитируют слова философов или физиков, не ссылаясь на их работы, то они вполне могли процитировать слова физиологов или одного физиолога, вовсе не имея в виду какого-нибудь конкретного автора. В книге De bestiis («О тварях»), которую приписывают Хьюго из Сен-Виктора, цитируются физичи 12-го века, а также «Физиолог». Когда Альберт Великий, живший в 13 веке, пишет в своей работе о минералах, что физиологи объясняют чудесные оккультные свойства камней разными причинами, он, очевидно, просто говорит о мнении ученых в целом, совсем не имея ввиду такую работу или работы, как так называемый «Физиолог». Точно также обстоит дело и с фрагментом предисловия к латинскому переводу с арабского трактата, посвященного астролябии, в котором цитируются слова физиологов в качестве авторитетов по астрономии. Более того, даже в трактатах, которые рассказывают о животных и в названиях которых встречается слово «Физиолог» или приводятся цитаты из него, существует столько разногласий, что становится ясно, что по ним не только невозможно составить список животных, которые были описаны в оригинале «Физиолога», или подробности о них, которые в нем приводятся. Вполне вероятно, что название «Физиолог» применялось к различным трактатам, которые были написаны разными авторами. А, быть может, средневековые авторы обходились с оригинальным текстом и его названием слишком свободно, и слово «Физиолог» относится не к какой-нибудь конкретной книге, автору или авторитету, а практически ко всем книгам о животных, написанным в определенном стиле?

И какого рода трактату?

Но что это за стиль? Очень часто принималось за истину, что вся средневековая наука была пронизана теологией, и что естествознание использовалось только в целях религиозного символизма. «Физиолог» был выбран как прекрасная иллюстрация этого, и представлен как символический бестиарий, повлиявший на Средневековье больше, чем любая другая книга, за исключением Библии. Именно его аллегории легли в основу животных скульптур готических соборов и необычных или, наоборот, привычных нам зверей, вышитых по краям ковра и Байё, изображенных на полях иллюстрированных манускриптов и так далее, и тому подобное.

«Физиолог», очевидно, не оказал особого влияния на средневековое искусство

Недавние научные исследования средневекового искусства помогли рассеять это заблуждение. Стало очевидно, что люди средневековья изображали животных потому, что любили их, а вовсе не потому, что им нравились аллегории. Их искусство было естественным, а не символическим. По словам Мале, «ремесленники любили природу, и бережно копировали формы жизни, а иногда играли с ними, сочетая или исключая их по своему собственному капризу». Св. Бернар, хотя и получил прозвище «принца авторов аллегорий», не видел никакого смысла в украшении романских храмов фигурами животных, и выступал против них. Короче, за исключением символов четырех евангелистов, «нам известно мало случаев, когда можно придать фигурам животных какое-либо символическое значение, и совершенно очевидно, что фауна и флора средневекового искусства, естественная или мифическая, носит, в большинстве случаев, чисто декоративный характер». «Суммируя все вышесказанное, — пишет Мале, — Мы приходим к выводу, что Бестиарии, о которых нам так много говорят археологи, не оказывали реального влияния на искусство до тех пор, пока они не перешли в книгу Гонория Отенского («Религиозные размышления», около 1090–1120 г.), а оттуда — в церковные службы. Я напрасно искал (кроме двух исключений) изображения ежа, бобра, тигра и других животных, которые имеются в Бестиариях, но совсем не упоминаются Гонорием».

В «Физиологе» содержится больше научных фактов, чем аллегорий

Это утверждение, касающееся средневекового искусства, справедливо, в значительной степени, и для средневековой литературы и науки, хотя они, вероятно, были менее естественными и оригинальными, чем изобразительное искусство, и больше зависели от традиций и авторитетов прошлого. Но средневековые люди, как мы еще увидим, изучали природу из научного любопытства, а вовсе не в поисках духовных аллегорий. Гольдштауб признает, что к 13-му веку научная зоология Аристотеля затмила «Физиолог», когда появились авторы вроде Фомы Кантимпре и Альберта Великого. Они, вероятно, включали в свои труды отрывки из «Физиолога», но убирали из них присущие им религиозные элементы.

Но были ли его характерные черты действительно религиозными? Может быть, они всегда были научными или псевдо-научными? Ахерн утверждает, что название было взято у Аристотеля, а главным источником сведений были труды Плиния. Аллегории не появляются в таких древних текстах, как Сирийская версия или в отрывках, сохранившихся в латинском глоссарии Ансилейбуса. Даже вводные духовные тексты не появляются в греческой версии, которую приписывают Епифанию. Более того, даже в Бестиариях, содержащих аллегорические описания, эти описания касаются природы животных, и являются, по-видимому, научными фактами, на которых строится весь символизм, и только ради этого в тексте приводятся цитаты из «Физиолога». Таким образом, символизм представляет собой случайное явление, а псевдо-наука — постоянное. Совершенно очевидно, что создать аллегории, не зная фактов из жизни животных, невозможно; с другой стороны, предполагаемая научная информация может распространяться и очень часто распространяется с помощью аллегорий. Мы не знаем, кто придумал первые аллегорические интерпретации. Хоммель полагал, что они появились еще до христианской эры в форме поклонения животным в Персии, Индии и Египте. Но мы снова и снова убеждаемся, что ученый, изучающий природу, как и «Физиолог», ручается за истинность своих утверждений о природе животных.

Таким образом, символическое значение книг, сгруппированных под названием «Физиолог», было сильно преувеличено, в то время как уважение и интерес к естествознанию, о котором свидетельствует этот труд, тоже очень часто не учитывалось.