В отеле «Англетер», в апартаментах, которые недавно занимали лорд Аксбридж и его адъютанты, лорд Рэтборн отхлебнул большой глоток прекрасного французского коньяка и посмотрел поверх края бокала на своего задумчивого собеседника подполковника Кохуна Гранта, шефа секретной службы, несущего ответственность перед его светлостью герцогом Веллингтоном. Тот с отсутствующим видом захлопнул табакерку и спрятал ее в карман сюртука. Комнату освещало множество свечей. На каминной решетке не было ни дров, ни пепла, потому что уже наступил июнь. За окном бушевала летняя гроза, и воздух в помещении стал теплый и влажный.

Молчание прервал лорд Рэтборн:

– У меня такое впечатление, что Наполеон больше не может ждать. Скоро начнется наступление. Все указывает на это.

– Ну, это вопрос спорный. Учитывая, что во Франции сейчас идет мобилизация, для него имело бы смысл подождать до августа. К этому времени он сможет удвоить численность своей армии.

– Очень верная мысль, но ведь то же может произойти и с нашими силами. Он опасается, что наши части вернутся из Америки, если он станет медлить.

– Вы доверяете этому малому, Луи Бурмону? Рэтборн неопределенно пожал плечами.

– Я хотел бы сказать «безоговорочно», но в нашем деле я научился не доверять даже собственной тени.

– Представляется странным, что один из наполеоновских генералов готов нам помогать.

– Он нам не помогает. На первом месте для него верность Франции. Он видит, что маленький корсиканец – напасть для страны, которую он любит.

– Чертовски трудно, почти невозможно отделить зерна от плевел. Мой письменный стол завален отчетами, противоречащими друг другу.

– Что вам подсказывает ваш нос? – спросил Рэтборн, лениво созерцая зигзаг молнии, прочертившей свой путь по небу. Яростный удар грома, разразившийся над их головами, не произвел на мужчин ни малейшего впечатления. Взгляд графа обратился к его собеседнику, офицеру, чье суждение он почитал очень высоко.

Будучи всего на пять лет старше Рэтборна, подполковник Кохун Грант превратил службу разведки Веллингтона в весьма впечатляющую организацию. Хотя он был слишком молод для того, чтобы занимать такой ответственный дост, его необъяснимое чутье и умение анализировать факты и . отделять подлинное отложного стало притчей во языцех.

Полковник указательным пальцем погладил нос, предмет своей аристократической гордости, и Рэтборн, заметив этот жест и чуть раздувающиеся ноздри собеседника, с трудом сдержал улыбку.

– Если верить словам императора, то он считает, что один французский солдат равен одному английскому, но стоит двух наших союзников. Я склонен с вами согласиться. Он понимает, что мы уязвимы, и не даст нам времени сравнять счет. Черт бы побрал этих янки —вечно он и причиняют нам беспокойство!

– Я бы скорее проклинал политиков за их близорукость. Эти распри с американцами следовало разрешить дипломатическим путем. К счастью, наша кавалерия осталась нетронутой. Это единственное утешение.

– Я позабочусь о том, чтобы у нас оказалось больше ружей и боеприпасов.

– Но ведь есть еще пушки и снаряды Конгрива. Вы о них не забыли?

– Ах эти!

– Не стоит говорить так пренебрежительно! Уверяю вас, что французы уже дрожат от мысли о новом оружии.

– Как это дошло до них?

Легкая усмешка Рэтборна таила в себе многое.

– Политика дезинформации противника, которую я выпестовал с большим трудом. Им не следует знать, что снаряды Конгрива – такой же жупел для нас самих, как и для них.

Заметив вопросительный взгляд Гранта, Рэтборн пояснил:

– Мария Дьюинтерс очень дружна с бельгийским графом, который, по нашим сведениям, сотрудничает с французами. Она сообщила ему эту информацию как бы невзначай. Позже она была подтверждена источниками, близкими к штабу Наполеона.

Грант окинул собеседника долгим взглядом.

– Вы играете в очень опасные игры, о чем я вам уже говорил.

– А в чем дело? В том, что моя личность известна врагу? Но в этом есть свои преимущества, разумеется, до определенного момента.

Граф слегка приподнял бровь.

– Я не вижу никаких преимуществ в вашей смерти, – заметил его собеседник.

– Вы слишком много об этом размышляете. Я буду осторожен. Вы разузнали, как эта информация попала к ним?

– Пока еще нет, но это лишь вопрос времени. После минутной паузы Грант спросил:

– Как идут дела у миссис Дьюинтерс?

– Лучше некуда. Кстати, должен поблагодарить вас за тактичное вмешательство. Мария везде принята.

– Я об этом слышал. И эта уловка пошла на пользу?

– Вы же видели мои отчеты! Я собираю сведения, а Мария распространяет дезинформацию. Эта стратегия прекрасно срабатывает. Известно, что мы с ней близки. Те, кто собирается использовать мои мозги, не поставив меня об этом в известность, пытается это сделать с помощью Марии. Естественно, это делается довольно тонко и хитро, но Мария достаточно умна, чтобы позволить им думать, будто они обвели ее вокруг пальца.

– Значит, ей вы доверяете?

– Больше, чем себе.

– Услышать это от вас дорогого стоит!

– Не волнуйтесь! Я никогда не плыву по воле волн. И по мере возможности получаю информацию из других источников в моей сети.

– А это приводит нас к мысли о бельгийцах. Вы убеждены, что они обратятся в бегство, как только начнутся военные действия?

Рэтборн поднял свой бокал, разглядывая янтарную жидкость на свет, и осторожно покачал его, так что в напитке закрутились небольшие вихри.

– Возможно, это произойдет не так скоро. Понимаете ли, дело не в том, что они трусы. Просто это не их война. Полагая так, они предпочитают, чтобы погибали мы.

– Не могу сказать, что осуждаю их. Я предупреждал герцога, хотя, откровенно говоря, думаю, что и он ожидал этого.

После паузы Грант спросил:

– Итак, что мне сказать его светлости? Где и когда, по-вашему, нам ожидать наступления?

– Я бы сказал, в течение следующей недели или двух. Уже много дней мы отрезаны от границы с Францией. И дело не в нас, а в тех, кто лоялен к императору, а вы понимаете, что это значит. Враг укрепил безопасность границы. Через заслоны почти невозможно проникнуть. Думаю, Наполеон скоро начнет действовать.

– Значит, ваши источники информации теперь перекрыты?

– Не совсем. Гай Лэндрон – наш человек на линии фронта. Он один из секретарей Бурмона. В этом есть ирония. Не так ли?

– А как его хромота?

– Ах это! Ему трудно ходить, но он прекрасно владеет пером и хромота ему не мешает. Говорит, что синие мундиры ему больше по вкусу, чем наши красные, как, впрочем, и французские девушки.

– Скажите ему, что у него будет полно француженок, когда мы победоносно вступим в Париж.

– Скажу. Через день-другой у нас с ним встреча.

– Конечно. Вы ведь всегда стремились находиться в гуще событий, как и лорд Аксбридж. Я же, со своей стороны, прислушиваюсь к мнению Веллингтона.

– То есть предпочитаете более отстраненную позицию?

– Как и положено профессиональному солдату. Вы еще мне не сказали, откуда следует ждать наступления.

– Я не верю, что Наполеон принял решение, а если и принял, то никому о нем не рассказывал. Но можете быть уверены, что, когда оно будет принято, он атакует нас с молниеносной быстротой.

Словно желая придать большую убедительность словам Рэтборна, небо прочертил зигзаг молнии и послышался удар грома. Молния была настолько ослепительной, что казалось, будто ночь внезапно сменилась днем. Минутой позже проливной дождь забарабанил по оконным стеклам.

– То же будет и с Наполеоном, – проговорил Грант задумчиво. – Последний взлет к славе, и потом он канет в вечность.

– Но это будет многим стоить жизни, – заметил Рэтборн и, залпом допив коньяк, налил себе еще из хрустального графина.

Собеседники погрузились в размышления.

– Итак, вернемся к вопросу о том, когда Наполеон нападет на нас, – сказал наконец Грант.

– Герцог предпочитает оборонительную стратегию в случае нападения Наполеона. По его мнению, наступать сейчас безнадежно и, рассмотрев преимущества и недостатки дороги на Шарлеруа, герцог считает ее нашей наилучшей оборонительной позицией. Жаль только, что мы не можем поместить Наполеона, куда хотели бы.

– О, не знаю. Произошли самые странные вещи. Но во что бы то ни стало сделайте без лишнего шума так, чтобы в определенных кругах стало известно: Веллингтон имеет серьезные сомнения относительно обороны города.

– Он думает, что все эти планы можно скрыть.

– Ну, это слишком оптимистический взгляд на вещи.

– Вы полагаете, мы проиграем?

– Нет, я разделяю точку зрения герцога.

– И какова роль Дейрдре Фентон во всей этой истории? Она входит в вашу разведывательную сеть?

На лице Рэтборна отразилось изумление:

– Она ничего не знает. Да я и не хочу, чтобы знала! Так безопаснее.

– Боже милостивый! И она позволила вам запугать себя и теперь принимает Марию Дьюинтерс? У меня впечатление, что между вами и этой девушкой какая-то недоговоренность.

– А если и так?

– Значит, она неординарная личность, если способна примириться со сплетнями, которые ходят о вас и Марии Дьюинтерс. О, не жгите меня взглядом. Надеюсь, вы понимаете, что делаете.

– Благодарю вас.

– А что брат девушки, Сен-Жан?

– Что вы хотите о нем узнать?

– Ну, кажется, он ваш подопечный и наполовину француз? И что из этого следует?

– Похоже, он не может решить, на чьей стороне. Поступило несколько доносов на него, которым я пока что не дал ходу.

Рэтборн отхлебнул большой глоток бренди.

– Продолжайте, – сказал он ровным голосом.

– У него длинный язык. Он вслух восхищается Наполеоном, и похоже, ему безразлично, кто слышит его высказывания.

– Мой опыт подсказывает, – проговорил Рэтборн, тщательно подбирая слова, – именно те, кто провозглашает антипатию к маленькому императору, и должны вызывать подозрения.

– Совершенно верно. Возможно, в нем говорит всего лишь его юность. В конце концов, и Веллингтон восхищается Наполеоном как полководцем, но презирает его как джентльмена. И все же присмотрите за этим молодчиком. Согласны? Будет обидно, если придется его повесить как предателя.

– Благодарю за предупреждение. Я займусь этим.

– Хорошо. Я знал, что могу положиться на вашу скромность.

Рэтборну предстояло воспользоваться удобным случаем, чтобы сбить спесь со своего подопечного, – удовольствие, которое он давно предвкушал. И это удовольствие он должен был испытать к полудню следующего дня, когда Сен-Жан вернулся вместе с Дейрдре после их ежедневной прогулки в Буа-де-ля-Камбре. Мрачный О'Тул сообщил ни о чем не подозревающему молодому человеку о том, что лорд Рэтборн будет признателен своему подопечному, если тот сейчас же уделит ему несколько минут своего времени. Арман не посмел отказаться.

Дейрдре последовала за братом, однако когда она собралась подняться по ступенькам в апартаменты Рэтборна, грум преградил ей дорогу. Арман, изо всех сил стараясь казаться естественным, хотя его серьезный вид выдавал внутреннее беспокойство, попросил сестру дождаться его в своей комнате. Дейрдре неохотно согласилась.

Оказавшись у себя, она, не зная, чем заняться, принялась шагать по комнате, снедаемая лихорадочным нетерпением. Скоро ей стало ясно, что беседа Армана и графа происходит этажом выше, прямо над ее головой. Их голоса звучали приглушенно, и потому Дейрдре не могла расслышать, о чем идет разговор. Однако ей было вполне ясно, что между мужчинами завязался яростный спор. Внезапный шум над головой, от которого посыпалась с карниза штукатурка, заставил Дейрдре замереть на месте. На несколько минут воцарилось молчание, затем раздался громкий топот по каменным плитам черной лестницы, которую в обычных обстоятельствах использовали только слуги отеля.

Дейрдре подбежала к железной двери, выходившей на черную лестницу, и принялась открывать ее. Но Арман уже исчез заповоротом. Дейрдре окликнула его, но он словно не услышал. Она метнулась назад в комнату, подбежала к окну и увидела Армана, который бежал так, будто за ним гнался сам дьявол. Дейрдре успела разглядеть белый платок в красных пятнах, который он прижимал ко рту. Ее охватил неудержимый гнев.

Она бросилась опрометью по ступеням, нащупала нужную дверь и распахнула ее. Рэтборн, стоявший спиной к ней, обернулся. Уголком глаза Дейрдре заметила, как О'Тул собирает обломки стула. Он бросил взгляд на ее побелевшее от гнева лицо и украдкой взглянул на хозяина.

– Оставь нас, – проговорил Рэтборн едва слышно. – И закрой за собой дверь, О'Тул.

Звяканье щеколды, которую грум поднял, выходя из комнаты, послужило сигналом, по которому Дейрдре шагнула к графу. Она и сама еще не знала, что собирается ему сказать и как сформулировать свои мысли, но одного взгляда на его вызывающее и презрительное лицо было достаточно, чтобы Дейрдре взорвалась. Ей хотелось унизить его самыми последними словами, просто уничтожить. Глядя графу прямо в глаза, Дейрдре плюнула ему в лицо и тут же отшатнулась, увидев бешеный огонь в глазах Рэтборна. Сильные руки стиснули ее как тисками и прижали головой вниз к бедру.

– Мой отец имел обыкновение говорить каждый раз, когда бил меня, что для него это болезненнее, чем для меня. Я, мисс Фентон, не разделяю этих чувств и надолго запомню такое удовольствие.

Он снял одну туфельку с ноги Дейрдре и с яростью ударил ее. Потрясенная и униженная, она скрежетала зубами и пыталась ответить на это наказание полным равнодушием и презрением. Она прикусила губу, чтобы заглушить готовый вырваться наружу крик, и из-под ее плотно сжатых век покатились слезы бессилия.

После шестого удара Дейрдре издалаприглушенный стон. У нее было намерение снова плюнуть графу в лицо по окончании этой унизительной экзекуции, но он повернул ее к себе лицом и с силой прижал к груди.

Этот жест Дейрдре сочла еще более унизительным, чем недавнюю ярость, и изо всех сил напряглась, тщетно пытаясь высвободиться. Граф крепко удерживал ее в своих объятиях, и постепенно Дейрдре, ослабев, затихла.

– Дейрдре, почему вы так стараетесь вывести меня из себя? Не делайте этого, – пригрозил ей Рэтборн, заметив, что она снова готова плюнуть ему в лицо. – Иначе я так отделаю вас, что вы с неделю не сможете сидеть.

– Вы отделаете?! – выкрикнула Дейрдре насмешливо, но в глазах ее блестели слезы.

– Вы знаете, что заслужили наказание, – терпеливо пояснил граф, будто урезонивал капризное и своевольное дитя, затем достал носовой платок и отер им слезы со щек Дейрдре.

– Дейрдре, взгляните на меня, – попросил он изменившимся голосом.

Их взгляды встретились, и Дейрдре почувствовала, как у нее бешено забилось сердце. Она и прежде видела это выражение в глазах графа. Он склонил к ней голову, ища ее губы. В какой-то момент, утратив власть над собой, Дейрдре захотела слиться с ним в поцелуе, но тут же вспомнив об Армане, вся встрепенулась и резко вырвалась из объятий графа. Отскочив на несколько шагов в сторону, она спросила, стараясь сохранять спокойствие:

– Почему вы побили моего брата? Граф смотрел на нее долго и бесстрастно:

– Вероятно, потому, что я садист и дикарь? Вы так подумали?

Он вытащил табакерку и зачерпнул из нее щепотку. Этот небрежный жест Дейрдре сочла оскорбительным.

– Почему вы так его ненавидите? – вновь спросила Дей-дре.

– Я не питаю к нему ненависти. Ненависть слишком сильное чувство. Я равнодушен к вашему брату.

– Не сомневаюсь! Вы используете его, чтобы наказать меня, потому что вам известно, как сильно я люблю его.

– Так вы это называете любовью? – насмешливо спросил Рэтборн. – Любовь предполагает пробуждение в другом человеке высоких чувств. Слезливая сентиментальность делает вас слепой ко всем недостаткам Сен-Жана, не заслуживающего столь высоких чувств и слов.

– Я действительно люблю брата, – настаивала Дейрдре, уязвленная столь открыто высказанным презрением.

Граф выглядел так, будто не верил ей, и она повторила с еще большей страстью:

– Я люблю его!

– В таком случае докажите это! Когда в следующий раз он придет к вам поплакаться, помогите ему не проштрафиться снова, и пусть заплатит за свои последние грешки.

– Все это не так! – закричала она и сама удивилась, почему так старается доказать графу свою правоту. – Арман – все, что у меня есть. Мы семья! И вполне естественно, что мы верны друг другу. У вас ведь тоже когда-то был младший брат.

Дейрдре заметила, как Рэтборн резко вскинул голову, и поспешно пояснила:

– Капитан Огилви рассказал мне. Вы больше, чем кто бы то ни было, способны понять мое беспокойство о младшем брате.

– Я понимаю, – ответил граф сухо, – как никто другой. Но если ваш брат не изменится, он заплатит за это жизнью.

– Я... я не понимаю.

– Не понимаете? Он не сказал вам, что с сочувствием в нашем противостоянии на стороне французов? И мне нетрудно в это поверить, потому что он не делает тайны из своих взглядов трубит о них всюду, делится ими со всеми подряд. В таком случае почему он не рассказал о них вам?

– Арман не имел в виду ничего такого.

– Я напомню вам об этом, когда его повесят как предателя.

От этих слов у Дейрдре закружилась голова.

– Но это же... нелепо! – заикаясь, пробормотала она. – Арман не единственный, кто выражает подобные чувства. Даже герцогиня Ричмонд говорила то же самое. Никто не принимает этого всерьез. Вы просто пугаете меня.

– Значит, вы ничего не знаете о нескромных высказываниях Сен-Жана? Я так и предполагал. Что касается ее светлости, я думаю, что едва ли это важно. Она не француженка, и при дворе у нее есть друзья. Вы должны радоваться тому, что я опекун вашего брата, а иначе он уже наслаждался бы пребыванием в какой-нибудь тюрьме в ожидании более сурового наказания, чем то, что претерпел сегодня. Однако я вижу, что у вас нет желания поблагодарить меня.

Рэтборн сделал несколько шагов к задней двери и распахнул ее.

– С вашей стороны весьма неосмотрительно врываться без приглашения в комнаты холостяка, – сказал он с дьявольской ухмылкой. – Это может иметь весьма неприятные последствия для вас. В будущем мне придется держать свою дверь на запоре.

Щеки Дейрдре вспыхнули огнем. Ей, как никому другому, было известно, что следовало прервать эту сцену, предполагавшую обольщение. Ей удалось заглушить боль в груди, и она, вскинув подбородок, спросила дерзко:

– Даже среди белого дня, милорд?

Пройдя мимо Рэтборна к черной лестнице, Дейрдре услышала взрыв смеха за спиной и закрыла за собой дверь.

– О, Дейрдре, как вы невинны! Щеки ее запылали еще сильнее.

Беспокойство за Армана росло с каждым днем. Он стал резким и задумчивым и отказывался обсуждать, что произошло между ним и графом. Но их утренние верховые прогулки продолжались, и теперь больше, чем когда бы то ни было, Дейрдре ждала их, потому что Рэтборн навязывал ей общество миссис Дьюинтерс почти ежедневно.

Скоро она стала чувствовать себя кем-то вроде дуэньи при миссис Дьюинтерс, которую граф брал с собой на все светские вечера, имевшие хоть какое-то значение.

Его подчеркнутая галантность, будь то в его ложе в театре, или во время обеда в узком кругу избранных, или в наемном экипаже – открытой коляске, теперь уже достаточно вместительной, чтобы и Дейрдре могла их сопровождать, вызывала каждый раз гримасу презрения на ее обычно столь спокойном и невозмутимом лице. Когда Дейрдре пыталась ненавязчиво расспросить о природе его обязанностей при лорде Аксбридже в качестве его адъютанта, допускавших, чтобы он столько часов проводил праздно, в то время как другие офицеры были вынуждены оставаться в Нинове, граф уклончиво отвечал, что его роль заключается в том, чтобы осуществлять связь.

Позже Дейрдре пришла к выводу, что именно ее бесшабашное поведение в Шато-де-Суан, старинном доме маркиза и маркизы де Суан, привело к стремительному развитию ее отношений с графом.

Возможно, причина заключалась в том, что она выпила слишком много шампанского. Возможно, в том, что леди Фентон не могла опекать ее, поскольку лежала в постели с жесточайшей мигренью. Возможно, этого не произошло бы, если бы Арман не поддерживал ее так открыто, а, напротив, старался вразумить взглядом или словом, и возможно, если бы она не слышала о всем известной связи графа с актрисой, то смогла бы укрыться за воздвигнутой ею самой стеной сдержанности. Но Дейрдре перепила шампанского, леди Фентон не было на этом вечере, Арман не пытался ее урезонить, и она слышала последние сплетни о графе. В результате всего этого слегка помешалась.

Леди Мэри Ингрэм, молодая подруга, или, скорее, знакомая, прикрываясь веером, вдруг возмутительным образом зашептала, глядя на вальсирующих графа и миссис Дьюинтерс, которую он сжимал в объятиях, что хотела бы поменяться местами на одну ночь с этой знойной актрисой. От этих слов Дейрдре слегка затошнило.

Так как леди Мэри была хорошо воспитанной и наивной молодой дебютанткой, воображавшей, что она знает все, а Дейрдре не могла претендовать на подобную невинность, не было ничего удивительного в том, что щеки Дейрдре окрасились прелестным розовым румянцем. Леди Мэри пришла к заключению, что мисс Фентон, вероятно, убежденная старая дева и слишком благонравна, что совсем не согласовалось со вкусом этой молодой особы.

С этого момента личность Дейрдре, казалось, подверглась удивительным превращениям. Она будто нежилась в спасительном тепле кокона до тех пор, пока однажды вечером не выпорхнула из него, как редкая бабочка, существо удивительной красоты и очарования, и принялась порхать от одного красивого партнера к другому, не оставаясь подолгу ни с одним из них, если только этим партнером не оказывался Арман, обычно сопровождавший сестру на ужин. При этом глаза его так же лихорадочно блестели, как и у Дейрдре.

Все сливки брюссельского общества в тот вечер собрались в Шато-де-Суан, и многие джентльмены обратили внимание на английскую красавицу, которую сопровождал очень юный молодой человек.

Граф де Веттерен поцеловал Дейрдре в оранжерее, куда они отправились поглядеть на редкую орхидею. Маркиз де Нивель поцеловал ее на террасе, когда они любовались красотой озера. Барон де Гамблу предложил Дейрдре carte blanche в библиотеке, куда сопроводил ее, чтобы показать, как он сообщил, очень редкий манускрипт – письмо ученого Эразма Роттердамского. Арман наблюдал за сестрой со стороны, то и дело бросая взгляд в сторону Рэтборна, лицо которого становилось с каждым часом все мрачнее.

Когда пронесся слух о том, что граф де Веттерен и барон де Гамблу отправились верхом в лес на дуэль из-за какого-то спора, Арман сделал свой ход.

– Думаю, надвигается буря! – сказал он сестре с томным видом и незаметно кивнул в сторону графа, который стремительно приближался к ним.

Дейрдре сознавала, что риск велик, и потому решила срочно покинуть бал. Они с Арманом бросились к экипажу, как парочка нашкодивших детишек, и упали на подушки кареты в припадке истерического смеха.

– Ты плутовка, Ди, – проговорил сквозь смех Арман; прочем, без всякого осуждения.

– Не больше тебя! – возразила Дейрдре с достоинством тут же спросила: – Куда теперь?

Карета начала набирать скорость, направляясь в город, который находился в шести милях от дома маркиза де Суана. Арман задумчиво посмотрел на сестру:

– Я встречаюсь с кое-какими друзьями в «Кафе-Рояль», но не думаю, что тебе стоит меня сопровождать туда.

– Почему нет? – обиженно спросила Дейрдре.

– Рэтборну это не понравится, – решительно заявил рман.

– О, неужели? Он мне не опекун, – заметила Дейрдре. – И если я чего-то хочу, это не его дело. О, Арман, – продолжала она, чувствуя, что прежняя веселость рассеивается как дым. —Сейчас я и подумать не моку о том, чтобы вернугься домой. Будь я мужчиной, я бы напилась до чертиков. Пожалуйста, не заставляй меня возвращаться домой к моим мыслям.

Дейрдре почувствовала, что сопротивление брата слабеет, и пошла ва-банк.

– Особенно когда его комнаты расположены как раз над моими. Не думаю, что я в состоянии это вынести.

– Не понимаю. Я был готов поклясться, что он... о, не важно! Не печалься, Ди. Я возьму тебя с собой. Половина моих друзей уже влюблена в тебя, а другая половина мечтает с тобой познакомиться!

В четыре часа утра, когда небо над Брюсселем начало светлеть, усталая Дейрдре вошла в отель. Нетвердой походкой она прошла мимо ночного портье и слегка приподняла брови, пытаясь сфокусировать на нем взгляд. Весь вечер ей казалось, что грум Рэтборна О'Тул упрямо следует за ней по пятам. Дейрдре очень не хотелось, чтобы Рэтборну стало известно о ее ночных развлечениях. Она подумала о «дамах», сопровождавших Армана и его друзей в их ночных прогулках по Брюсселю, и содрогнулась. Тетка выбранила бы ее, как никогда в жизни, а Рэтборн положительно убил бы. И Дейрдре не знала, чего боится больше. Она бросила хмурый взгляд на ночного портье и прошла мимо.

С трудом поднимаясь по широкой лестнице, Дейрдре пыталась нащупать в ридикюле ключ от своей комнаты. Найдя его, она издала торжествующий возглас. Она завернула за угол и ступила в длинный коридор. Ключ выпал из рук, Дейрдре хихикнула и, нагнувшись, чтобы поднять его, услышала, как в дальнем конце коридора отворилась дверь в гостиную миссис Дьюинтерс. Дейрдре медленно выпрямилась. Силуэт Рэтборна, стоявшего спиной к ней, ясно обозначился в дверном проеме. Он держал в объятиях миссис Дьюинтерс. Дейрдре не могла отвести взгляда от этого видения. Рука графа ласкала грудь актрисы, а затем скользнула под тугой корсаж платья. Дейрдре не смогла больше выдержать этого зрелища.

Она круто повернулась и бросилась вниз по застланной ковром лестнице. В этот момент она мгновенно протрезвела. Услышав тяжелые шаги за своей спиной, она подхватила юбки, позволив изумленному портье любоваться своими панталонами и изящными лодыжками. Ее окликали по имени, но она не обращала на это никакого внимания. Единственным ее желанием было благополучно добраться до своей комнаты. Дейрдре рванула на себя дверь на черную лестницу и с трудом стала подниматься по ней, цепляясь за железные перила. Было слышно, как за спиной открылась дверь, и, громко рыдая и спотыкаясь, Дейрдре изо всех сил рванулась вперед. Судорожно сжимая в руке ключ от своей комнаты, вставила его в замочную скважину и с силой надавила на дверь.

Однако прежде чем она успела переступить через порог, кто-то схватил ее и развернул лицом от двери. В следующее мгновение она оказалась перекинутой через широкое плечо Рэтборна как мешок с картошкой или говяжья туша, которые разносят по утрам носильщики на рынке Гран-Пляс.

Граф поднимался по лестнице, перешагивая сразу через две ступеньки, будто и не чувствовал веса ее тела. Дейрдре была на него страшно зла, но не стала брыкаться и сопротивляться, а старалась собраться с силами, чтобы к тому моменту, когда он опустит ее на пол, дать достойный отпор.

Стремление спастись от Рэтборна бегством теперь сменилось желанием наказать своего ненавистного врага.

Граф ногой толкнул дверь в свои комнаты и осторожно поставил Дейрдре на пол. Она резко развернулась к нему лицом. В слабом свете единственного канделябра, стоявшего на каминной полке, Дейрдре казалась каким-то мифическим существом, валькирией, девой-воительницей. Взгляд ее был полон необузданной ярости, а злобный оскал исказил лицо. В этот момент Рэтборн почувствовал, что если бы в ее судорожно сжатой руке оказался кинжал, она без колебания вонзила его прямо ему в сердце. В гневе Дейрдре была великолепна.

Граф специально спровоцировал ее, создав видимость объятий с другой женщиной. Слабый укол совести напомнил ему о том, что следует попросить прощения у Марии Дьюинтерс за то, что он бессовестно использовал ее. Однако эта мысль быстро улетучилась из головы, и граф все свое внимание обратил на Дейрдре. Улыбка его выразила нескрываемый триумф.

– Ты ревнуешь, – констатировал он, глядя на нее с торжествующей улыбкой.

Дейрдре отвесила ему звонкую пощечину.

– Нечестно! Джентльмен Джексон дисквалифицировал бы тебя за недозволенный прием, – заметил граф, потирая щеку.

– Я тебя ненавижу! – продолжала бушевать Дейрдре. – Я ненавижу тебя!

Удар ее ноги пришелся бы Рэтборну по бедру, но он вовремя успел увернуться, и Дейрдре промахнулась. Граф схватил ее за запястье и бросил на пол.

Дейрдре с трудом разжала кулаки и сказала безжизненным тоном:

– Ты не имеешь права держать меня здесь! Пожалуйста, позволь мне пройти.

– Я имею все права, – лаконично ответил Рэтборн. – И ты это знаешь. Но, если позволишь, сейчас мы не станем вдаваться в детали. – Он смотрел на Дейрдре не меньше минуты, затем тихо добавил: – Никогда не видел, чтобы ты так выходила из себя. Ты сердишься, Ди, и я хочу знать почему.

– Я сержусь, потому что ты приволок меня сюда против моей воли, – выкрикнула Дейрдре.

– Это не может быть причиной, – ответил Рэтборн и придвинулся к ней поближе.

– Держись подальше от меня! – угрожающе произнесла Дейрдре, поднимаясь и делая шаг назад. Теперь она оказалась прижатой к высокому письменному прибору, и Рэтборн был всего на расстоянии одного шага от нее.

– Ты сердишься, потому что увидела меня с Марией и тебе это не понравилось. Ди, ты ревнуешь! Признайся!

Дейрдре рассмеялась, но смех получился неубедительным.

– Ревную! – воскликнула она с презрением в голосе. – Я оказалась в затруднительном положении! Да и кто почувствовал бы себя иначе? Я попыталась проявить скромность и удалиться, прежде чем вы заметили бы мое присутствие. Что я должна была подумать, когда услышала, как ты топаешь у меня за спиной? Я знаю, каков ты! Естественно, я испугалась!

– И тебе все равно, если я вернусь к Марии и довершу начатое? Тебе безразлично, если я буду держать в объятиях другую женщину и прикасаться к ней?

– Прекрати! Я не хочу больше слушать!

Лицо Рэтборна оказалось всего в нескольких дюймах от Дейрдре.

– От тебя несет ее духами! Гвоздиками!

– В таком случае напитай меня своими ароматами. Это именно то, чего я хочу.

– Я не люблю духи и никогда ими не пользуюсь.

– Я имел в виду совсем другое. Повисло неловкое молчание. Несколько минут Дейрдре и граф не мигая смотрели друг другу в глаза. Их дыхание смешивалось, и это действовало Дейрдре на нервы.

– Хочешь, чтобы я ушел? – спросил Рэтборн шепотом, и его жаркое дыхание коснулось губ Дейрдре.

– Это угроза, Рэтборн? Граф мучительно застонал.

– Нет! Это ультиматум, черт бы тебя побрал! Я не могу больше продолжать это вынужденное и противоестественное воздержание, пока ты флиртуешь со всеми подряд, с любым псом, который вьется возле твоих юбок и обнюхивает их. Как я, по-твоему, чувствовал себя сегодня вечером, когда ты вела себя как легкомысленная кокетка и позволяла ухаживать за собой любому похотливому негодяю, у которого начинали течь слюнки при мысли о том, как он приголубит тебя в своей постели? Послушай, Дейрдре, ты мне нужна. Я люблю тебя.

Инстинктивно Дейрдре протянула руку и, прикрыв его рот своей ладонью, прошептала:

– Не надо, не надо!

Ее прикосновение подействовало на Рэтборна как электрический разряд. Дейрдре почувствовала, как он на мгновение оцепенел, а затем, тяжело дыша и вплотную прижимаясь к ней всем телом, запустил пальцы в ее волосы и впился жадным поцелуем в губы, заглушив слабый протест.