Марион вошла в комнату и резко остановилась. Несколько дней минуло со дня того злополучного поцелуя, и вот сегодня впервые она встретилась лицом к лицу с мужчиной, позволившим себе подобную вольность. Мистер Гамильтон сидел за столом, склонив голову над одной из тетрадок Фебы. Он еще не видел Марион, и она едва не поддалась соблазну ретироваться. Это было ребячеством, и она быстро взяла себя в руки. Он друг Реджи. Она не может вечно избегать его.

Не поднимая головы и не поворачиваясь, он сказал: – Теперь уже поздно убегать, Марион. Я знаю, что вы здесь. – Он поднялся, глаза его светились веселостью.

Эта его веселость и не давала ей покоя. У него были самые выразительные глаза, которые она когда-либо видела. Один взгляд мог заставить ее вспыхнуть, или связать ей язык, или заставить скрипеть зубами. Он знал, как играть с ней, и она решительно настроилась не подыгрывать ему.

– Мистер Гамильтон, – проговорила она; присев в реверансе. – А где остальные?

Планировалось поехать в Ричмонд-парк на пикник. Это делалось в основном ради Фебы, чтобы она хоть чуть-чуть подышала свежим воздухом. Никто не сказал, что Гамильтон едете ними.

– Они уехали вперед, – ответил Брэнд. – А вы с Фебой едете со мной. Феба скажет нам, когда подадут карету.

– И Фанни не предупредила меня? – ахнула Марион.

До Ричмонда путь неблизкий, и мысль о том, что придется провести с Брэндом столько времени вместе, приводила ее в смятение. Кроме того, это лишь подольет масла в огонь сплетников. Фанни должна это понимать. Неужели она пытается свести их? С этим у нее ничего не выйдет.

– Фанни просто дипломатична, – пояснил Брэнд. – Она знает, что я должен принести извинения. Вы выслушаете меня?

Она заколебалась, и он положил руки на спинку соседнего стула.

– Почему бы вам не присесть, Марион?

Это был скорее приказ, чем предложение. Ее внимание снова привлек дуэльный шрам через левую бровь. Он напомнил ей о том, что следует быть осторожнее.

Она села на стул, а он прошел к окну. Он двигается как фехтовальщик, подумала Марион, изящно, рационально. Интересно, знает ли он, как эффектно выглядит в этом облегающем темном сюртуке и бежевых брюках?

Брэнд внезапно повернулся:

– Как ваши пальцы? Она отвела взгляд.

– Спасибо, лучше.

Он сел на стул рядом с ней.

– Фанни сказала мне, что вы ходили в магазин Хэтчарда на следующий день после бала. – Почему он заговорил об этом? – Нашли что-нибудь интересное?

– Нет. Я была недолго. Нога разболелась. Он кивнул и улыбнулся:

– Больше никаких неприятностей не произошло?

Он заговаривает обо всем, о чем она не хочет говорить. Что ему известно? Почему он такой любопытный?

– Абсолютно никаких. – Ее голос звучал твердо. – Мистер Гамильтон, я правильно расслышала? Вы говорили что-то насчет извинения?

Он небрежно пожал плечами.

– Я приближаюсь к этому. Поверьте, я совсем не хотел смутить вас. Прошу прощения, что поцеловал вас на виду у всех.

Извинение не ахти какое, но волшебные слова были произнесены, и Марион была рада покончить с этим. Она уже начала подниматься, когда он спросил:

– Почему вы не ударили меня?

Она снова села. Почему? Потому что была потрясена и заворожена. Она думала о том поцелуе днем и ночью. Его вкус все еще ощущался на губах; кончики пальцев до сих пор чувствовали железную крепость его мускулов. Его нежность, его страсть, его…

Марион сглотнула.

– Потому что вы застигли меня врасплох. Мне и в голову не могло прийти, что мужчина, имеющий виды на место в парламенте, будет вести себя столь безрассудно. Что подумают ваши коллеги?

Он озорно улыбнулся:

– О, они аплодируют. Они полагают, что я заявил свои права на графскую дочь, пока кто-нибудь не увел вас у меня из-под носа – ну, я же пытаюсь увеличить свои шансы на выборах. Другие, однако, считают, что я легко отделался. Большинство женщин потребовали бы предложения руки и сердца после такой публичной демонстрации чувств. Теперь он насмехается над ней.

– Мне нужно найти Фебу и посмотреть, тепло ли она одета.

Он некрепко схватил ее за запястье. На лице не осталось и следа веселости.

– Никто не винит вас за тот поцелуй, Марион. Все знают, что вы наивны и целомудренны. Вина на мне.

Ее голос был сух и холоден:

– Но вас оправдывает то, что вы – мужчина. Подумаешь, грехи молодости.

Брэнд расхохотался.

– Марион, невинный поцелуй на глазах у свидетелей едва ли можно назвать грехом молодости.

– Он не будет выглядеть таким уж невинным, если нас увидят вместе в вашей карете с одной лишь Фебой в качестве дуэньи.

Не успел он ответить, как дверь распахнулась и вошла Феба.

– Карета леди Бетьюн прибыла! – закричала она. – Марион, это открытая карета. Давай побыстрее! Может, мы еще догоним остальных.

Марион вопросительно взглянула на Брэнда:

– Леди Бетьюн?

– И бабушка Эша, – добавил он и предложил ей свою руку. – Джентльмену приходится заботиться о своей репутации. – С широкой улыбкой он вывел ее из комнаты.

Как и следовало ожидать, в карете Марион вела беседу только с женщинами. Она упорно избегала его взгляда. Он же не мог отвести от нее глаз.

За последнюю неделю он узнал о ней гораздо больше. Почувствовав, что на горизонте замаячило предложение о браке, Фанни была весьма откровенна всякий раз, когда он заговаривал о Марион. Эмили была любимым ребенком, поведала она ему, а когда Диана умерла, Марион заняла место матери. Нельзя сказать, что Диана была плохой матерью, но до замужества Диана Ганн работала платной компаньонкой, и Марион выносила на себе тяжесть материнской неуверенности. После того как отец Марион унаследовал титул и они переехали в Кесвик, Диана растила дочь в ужасной строгости, заставляя соблюдать все правила поведения. Спустя девять лет, когда родилась Эмили, Диане уже нечего было доказывать, и она предоставляла своим младшим дочерям ту свободу, которой никогда не было у Марион.

Насколько Брэнд понимал, беда Марион заключалась в том, что в свои двадцать семь она считала себя старой девой и все ее надежды и чаяния были сосредоточены на сестрах. В некотором смысле они были даже похожи. И в нем, и в ней таилось нечто, что они не позволяли видеть другим.

Брэнд не был уверен, что поступил очень мудро, поцеловав ее. Но тем не менее он сделал это и пробился сквозь ее скорлупу, обнаружив хрупкость, которая потрясла его. В ней было столько самопожертвования и столько желания, столько невинности и столько страсти!

Что делало эту женщину такой непохожей на других? Что делало его таким безрассудным с ней рядом?

Он уже узнавал настроение Марион по тому, как менялось ее дыхание и опускались ресницы. Но лишь глядя в ее глаза, он мог сказать, что она чувствует.

Это он предложил поехать в Ричмонд, услышав от Фанни, что Марион почти не выходит из дома после того бала, отговариваясь тем, что неловко чувствует себя с тростью.

Неужели злые языки вынуждают ее сторониться людей? Ему было все равно, что сплетники болтают о нем, лишь бы ее оставили в покое. Она не должна прятаться, словно совершила что-то постыдное. Ей надо научиться не обращать внимания на клеветников. Интересно, зачем она ездила в магазин Хэтчарда? Она пробыла там всего несколько минут.

Размышления о магазине Хэтчарда и книгах навели его на одну мысль, и, когда в разговоре возникла пауза, он обратился к Фебе:

– Пока мы ждали прибытия кареты, я заглянул в одну из твоих тетрадей. На обложке написано: «Семейная история», но там ничего нет, кроме родословного дерева.

– Это потому, – объяснила Феба, – что про мою семью почти нечего писать. Мы такие скучные.

Леди Бетьюн рассмеялась:

– Благодари за это судьбу. Родословная моей семьи, к примеру, изобилует пиратами и авантюристами. Мы избегаем упоминать о них в высшем свете.

– Правда? – просияла Феба. – Как здорово! Папа был единственным мужчиной в нашей семье, и хотя я очень его люблю, нет ни одной истории, которую я могла бы написать о нем.

– Хотела бы я сказать то же самое о своем внуке, – вставила бабушка Эша Денисона, и все рассмеялись.

– На твоем месте, – продолжала леди Бетьюн, – я бы поостереглась копаться в семейной истории. Никогда не знаешь, на какую тайну наткнешься. Любой семье есть что скрывать.

Леди Бетьюн, подумал Брэнд, облекла его мысли в слова, но вряд ли они остановят Фебу. Как раз наоборот.

– Я уверена, – подала голос Марион, – что у Лонгбери интересная история, Феба. Возможно, ты могла бы ее написать.

Брэнд погрузился в раздумья. Немного поразмыслив, он отбросил мысль, что Феба может подвергать себя опасности, описывая историю семьи. Она же не знает, что спрашивать, да и Марион наверняка не позволит своей младшей сестре досаждать людям вопросами.

Это Марион рискует, возвращаясь в Лонгбери, если такой риск вообще существует. Он все еще не пришел к определенному мнению на этот счет.

Солнце светило ярко, легкий ветерок был пропитан запахом травы и деревьев; воздух наполняло веселье. Марион прекрасно проводила время. Никто не бросал на нее косых взглядов, и Брэнд вел себя как безупречный джентльмен, в одинаковой степени уделяя внимание всем присутствующим. Эш Денисон приехал в двухколесном экипаже и катал в нем всех дам. Феба была в восторге, и хотя невозможно было уговорить ее сесть верхом на лошадь, она с удовольствием гладила животных и кормила их морковкой.

Эмили тоже была в своей стихии. Эш Денисон, душа общества, сделал ее объектом своего внимания – головокружительное переживание для восемнадцатилетней девушки. Марион не обращала внимания на этот легкий флирт. Их визит к кузине Фанни подходил к концу. Через несколько дней они отправятся в Лонгбери. Эмили осталось недолго развлекаться.

Марион наблюдала за Брэндом из-под полуопущенных ресниц. Она позволила ему подобраться к ней слишком близко, вернее, он сумел пробиться сквозь ее защитный слой. Он понятия не имеет, что она совсем не та, на ком он мог бы жениться.

Ее взгляд попал в ловушку его пристального взгляда, и, оставив Фанни, Брэнд направился к ней. Марион отругала себя за неосторожность. Витая в облаках, она сидела на скамейке одна, вместо того чтобы держаться поближе к двум грозным дуэньям, которые бродили бог знает где.

Он сел рядом.

– Я пришел попрощаться. Это должно положить конец сплетням. Тем более что за все это время мы не обменялись и парой слов. Когда люди увидят, что я уезжаю, то подумают, что между нами все кончено.

– Вы возвращаетесь в Лондон?

Он указал на грума, который держал под уздцы двух лошадей:

– Верхом. С остальными я уже попрощался. А завтра я уезжаю в Брайтон, так что, вероятно, мы увидимся не скоро.

Марион знала, что поездка в Брайтон связана с выборами, но его слова расстроили ее. Она не рассчитывала на такое быстрое расставание.

Брэнд встал и склонился над ее рукой.

– Марион, – мягко проговорил он, – если вы будете так на меня смотреть, я могу не устоять перед соблазном снова поцеловать вас.

Она вырвала свою руку и поспешно отвела глаза.

– Счастливого пути, мистер Гамильтон.

Он засмеялся и пошел прочь. Она смотрела ему вслед, пока они с грумом не скрылись за деревьями.

Назначенный день отъезда, казалось, не хотел наступать. Сильный ветер, бушевавший всю ночь, не разогнал туч. Дождь лил не переставая, и пришлось зажечь свечи, чтобы рассеять мрак.

Такой день, по мнению Фанни, не годился для путешествия.

– Только подумай, – сказала она, – что будет, если реки выйдут из берегов. Лонгбери может оказаться отрезанным, и тогда вам придется торчать на каком-то захудалом постоялом дворе среди неотесанных грубиянов. Я считаю, вам надо остаться, пока погода не наладится.

Они упаковывали сундуки в спальне Марион. Нога больше не болела, и, разговаривая, Марион быстро сновала по комнате, собирая книги и всякие мелочи.

– Я же из Озерного края. Если бы я боялась какого-то дождя, то вообще бы никуда не ездила. А когда мы устроимся, вы должны навестить нас. Лонгбери не так далеко. Я хочу поблагодарить тебя за то, что ты сделала наше пребывание здесь таким незабываемым. Лонгбери покажется очень скучным после Лондона.

– Тогда зачем торопиться с отъездом? Сезон еще не закончился. Надо только чуть-чуть потерпеть, и, возможно, результат удивит тебя. Ты, должно быть, знаешь, – сказала Фанни, – что я думаю о тебе и мистере Гамильтоне. Нет. Не перебивай меня. Я набралась смелости и намерена поговорить с тобой так, словно ты моя дочь. – Она тяжко вздохнула, затем быстро продолжила: – Ты ведь убегаешь не из-за Джулии Милфорд? Реджи сказал мне, что этот роман окончен. Марион, разве ты не знаешь, что нет на свете такого мужчины, который не сожалел бы о некоторых моментах своего прошлого?

В глазах Марион заискрилось веселье.

– Если мужчина сожалеет о миссис Милфорд, то он, должно быть, глупец. Нет, послушай меня, Фанни. Я знаю, что ты думаешь, но ты ошибаешься. Мистер Гамильтон не собирается жениться на мне. Он поддерживает дружеские отношения с нашей семьей лишь потому, что был близким другом моей тети.

– Но он же поцеловал тебя!

– Это не имеет никакого значения. Он баллотируется в парламент. Он будет у всех на виду. А меня ты знаешь. Я предпочитаю тихую жизнь. В кругу газетчиков и политиков я буду словно рыба, выброшенная из воды.

– Не скромничай! Ты была бы для него одним из главных козырей на выборах.

Разговор был прерван Эмили, позвавшей их из холла:

– Марион, поторопись. Почтовая карета ждет нас, и форейторы теряют терпение.

– Иду, – отозвалась Марион и поспешила вниз по лестнице.

Реджи ждал их внизу. Он вопросительно взглянул на жену.

Фанни покачала головой:

– Не могу убедить ее остаться. В Озерном крае они привыкли к такой погоде.

– Остаться?! – в смятении воскликнула Феба. – Ты же обещала, что мы поедем в Лонгбери сегодня, Марион!

Марион критически оглядела младшую сестру. Та была одета не так тепло, как хотелось бы Марион, но она просто сказала:

– Я не передумала, но где твой дорожный плед?

– Я положила его в карету, – сказала Эмили.

– Не забывайте, – напомнил Реджи, – что на пути много хороших почтовых станций. Не колеблясь, прерывайте свое путешествие, если погода ухудшится. Лонгбери никуда не денется.

Фанни и Реджи попрощались с сестрами Дейн, и карета тронулась в путь.

– Почему ты так расстроилась? – спросил Реджи, когда они вернулись в дом.

– Я думала р Брэнде, – печально ответила Фанни, – надеялась… ну, что они с Марион поженятся. Но если он будет жить в Лондоне, а Марион – в Лонгбери, ничего не выйдет.

Реджи обнял жену за плечи.

– Брэнд не вернется в Лондон, по крайней мере не сейчас. Он устраивает свою штаб-квартиру в Лонгбери, в доме, оставленном ему его дедом. Ведь наш избирательный округ находится там.

Потрясенная Фанни резко остановилась:

– Не думаю, что Марион знает об этом. Реджи улыбнулся:

– Скоро узнает.

Марион протерла запотевшее окно кареты. Дождь лил не переставая, до Лонгбери предстоял еще далекий путь, а все почтовые станции, которые они проезжали, были переполнены людьми, желающими получить ночлег. На последней станции им сказали, что мест нет. Если и на следующей не будет, возможно, придется умолять какого-нибудь крестьянина пустить их на ночлег.

Эта мысль напомнила Марион мамины слова, которые она говорила отцу во время их прошлой поездки в Лонгбери: «Если наследующей станции нас не возьмут, Пенн, придется просить какого-нибудь доброго человека пустить нас на ночлег».

Пенн – прозвище отца, сокращенно от титула – Пенрит. На самом деле его звали Джордж, но никто не называл его так, даже мама.

Марион покачала головой. Должно быть, память подводит ее. В Лонгбери она ездила только с мамой. Отец не ладил с тетей Эдвиной. Откуда же тогда взялось это воспоминание?

Она ничего не придумывала, она помнила это. Они ехали в карете, она сидела у папы на коленях и держала на руках Фебу. «Поспи, маленький эльф», – сказал папа, но она никак не засыпала. Она ощущала натянутость в отношениях родителей и чувствовала, что никто из них не хочет навещать тетю Эдвину.

– Марион?

Она подняла глаза и увидела, что Эмили смотрит на нее.

– Что такое?

– Я только что вспомнила, кто такой Дэвид. Ты ведь когда-то была помолвлена с Дэвидом, верно?

– Да, – непринужденно ответила Марион, – была, пока он не узнал, что мое приданое слишком невелико для того, чтобы содержать его в роскоши, на которую он рассчитывал.

Эмили на мгновение заколебалась, затем решительно продолжила:

– Значит, ты из-за него так и не вышла замуж? Ты все еще любишь его?

Марион была изумлена.

– Кто, скажи на милость, внушил тебе эту мысль? Эмили пожала плечами.

– Именно его имя ты назвала, когда пришла в себя после обморока.

– Я не падала в обморок! У меня просто закружилась голова, вот и все.

– Ты не ответила на мой вопрос. Марион поцокала языком.

– Нет. Я не люблю Дэвида Керра.

– А как насчет мистера Гамильтона? Он ведь поцеловал тебя.

Марион готова была вскипеть.

– Он поцеловал меня по-дружески. Тут нет ничего такого. Клянусь, я ни в кого не влюблена.

На губах Эмили заиграла улыбка.

– Я тебе верю, но сомневаюсь, что поверят сплетники. Поговаривают, что он дал от ворот поворот миссис Милфорд, потому что она со своими выходками стала для него обузой, но ты, графская дочь, можешь стать предметом его гордости.

– А мне нравится мистер Гамильтон, – высказала свое мнение Феба.

Сестры рассмеялись. Потом поболтали о том о сем. Ресницы Эмили опустились, и она в конце концов задремала.

Марион смотрела в окно, предаваясь размышлениям.

«Ты графская дочь и можешь стать предметом его гордости». Увы, только она одна знала, насколько далеко это от истины.