Было унылое туманное утро, когда Фэйт села в поезд на станции Кингс-Кросс. Ей показалось, что три пассажира в ее вагоне были коммерсантами. Наверное, они ехали в Манчестер или какой-то другой крупный центр торговли. У них был скучающий вид, словно они проделывали этот путь много раз. Она же ездила поездом редко, поэтому с нетерпением ждала этого путешествия. К тому же она предвкушала, что наконец-то узнает правду о Мадлен Мэйнард.

Поездка на поезде не оправдала ее ожиданий. Она надеялась, что из окна откроется отличный вид на окрестный ландшафт, но все покрывал почти непроглядный туман.

Лили предлагала поехать с ней, но Фэйт и слышать не хотела об этом. Брат Лили со своей семьей жил в Брайтоне и пригласил их обеих провести первые две недели каникул с ними — это уже стало традицией.

— Не нужно меня сопровождать, — возразила Фэйт. — Вокруг будет полно народу. Поезжай в Брайтон, а я присоединюсь к тебе, как только смогу.

— Думаешь, леди Коудрей предложит тебе переночевать у нее?

— Возможно, но я не соглашусь. Мы не знакомы. Не хочу навязываться. Кроме того, мне будет неловко, ведь я написала, что займу всего лишь час ее времени.

Лили кивнула.

— А я только буду мешаться под ногами, как я полагаю.

В ее словах не было обиды: леди Коудрей согласилась встретиться с Фэйт и может не обрадоваться непрошеной гостье. Обе понимали это.

— Лили, я уже большая девочка. Не беспокойся обо мне. Я вернусь, чтобы успеть на последний поезд в Брайтон.

— Ну, тогда я, по крайней мере, позабочусь о твоем чемодане. Ты же не будешь таскать его с поезда на поезд.

Так и решено было сделать.

Поскольку из окна почти ничего не было видно, Фэйт переключила свое внимание на людей в ее купе. Коммерсанты с важным видом читали утренние газеты. Четвертым пассажиром была пожилая дама, дремавшая, опустив голову на свою большую грудь. Никто не разговаривал и не смотрел на нее. Они путешествовали в вагоне второго класса, и пассажиры в нем были заперты, как скот, который везут на рынок. Если бы начался спор, им было бы некуда деваться, поэтому все были погружены в себя.

Джеймс, естественно, мог путешествовать любым классом, каким бы захотел, но он не всегда выбирал первый. Его интересовала внутренняя отделка вагонов, хотя сам он занимался укладкой рельсов, по которым они ездили. Фэйт не удивляло, что люди верили в него или что он находил спонсоров, которые вкладывали средства в его компании. Восторженность Барнета железной дорогой была заразительна.

Может быть, мисс Элиот следовало пригласить его в качестве одного из выступающих на Актовый день.

Тогда они виделись последний раз, и это навсегда останется в ее памяти как «день в запертой кладовке». Фэйт осторожно поднесла руку к лицу. Было такое чувство, что у нее жар. Господи, этот человек был не просто заразителен — он был неотвратимо заразителен, независимо от того, что делал.

Прогоняя мысли о Джеймсе, она заставила себя сосредоточиться на предстоящей беседе с леди Коудрей. Беспокоило то, что она почти ничего не знала о ее светлости, в то время как сама была вынуждена рассказать о своей жизни с отцом, о карьере компаньонки, а потом учительницы в Сент-Уинифред.

А на тот случай, если этого оказалось бы недостаточно, чтобы убедить ее светлость, она приложила к своему письму фотографию Мадлен — ее матери, которая умерла, как ей говорили, когда Фэйт было шесть лет. Она случайно наткнулась на эту фотографию среди бумаг отца. На обратной стороне было написано его почерком: «Мадлен Мэйнард».

Беспокоило Фэйт то, что женщина на этой фотографии выглядела на все сорок, никак не меньше, а ей говорили, что ее мама умерла в двадцать шесть лет. Фэйт постоянно размышляла над тем, что это значит. Теперь она надеялась узнать правду.

Первая остановка поезда была в Челбурне, и многие пассажиры вышли размять ноги или воспользоваться удобствами на станции. Когда проводник дунул в свисток десять минут спустя, люди поспешили назад, в поезд. Паровоз выпустил облако пара и двинулся в путь, оставив Фэйт одну на платформе.

Было условлено, что девушку заберет кучер ее светлости и доставит в Коудрей-Холл. Чувствуя, что обращает на себя внимание, Фэйт села на скамью у стены зала ожидания и огляделась по сторонам. Ее взгляд остановился на видневшемся сквозь туман силуэте человека, стоявшего под деревом в дальнем конце платформы. Туман почти полностью скрывал его.

Она чуть не подпрыгнула, когда кто-то заговорил у нее за спиной:

— Мисс Макбрайд?

Быстро обернувшись, Фэйт увидела невысокого коренастого мужчину; он снял шляпу, обнажив лысую макушку и вспотевшее лицо.

— Вы, должно быть, кучер леди Коудрей? — спросила она.

Мужчина кивнул.

— Меня зовут Фар. — Улыбка даже и не думала появляться на его лице. — Поехали? — Он повернулся и пошел.

Фэйт подобрала юбки и поспешила за ним.

Им нужно было проехать по оживленной улице, чтобы добраться до дома, и пока коляска медленно тряслась, Фэйт ради приличия задала несколько вопросов о ее светлости, но короткие ответы мистера Фара не способствовали продолжению расспросов. На одном участке дороги они остановились, чтобы пропустить двигавшуюся им навстречу повозку; больше в их поездке, занявшей двадцать минут, не было ничего примечательного.

Первый взгляд на дом напомнил ей сцену в одном из готических романов, которые она обожала: замок, вырастающий из тумана; но, когда они подъехали ближе, стало видно, что дом гораздо меньше, чем она его себе представляла. На нем не было башенок или зубчатых стен — только величественные ионические колонны по обеим сторонам лестницы, ведущей наверх, к главному входу.

Дворецкий, с таким же каменным лицом, как и мистер Фар, проводил Фэйт в огромный холл и попросил подождать. Она рассматривала внушительные пилястры, тянущиеся вдоль стен, скульптуры в стенных нишах, но особое внимание приковывало громадное изваяние полулежащей женщины, нижнюю часть обнаженного тела которой прикрывал платок. Каким бы ни был замысел художника, он определенно пытался показать скромность этой леди. Фэйт подошла ближе. «Скромная или нет, натурщица была действительно красива», — подумала она; и это было произведение искусства.

Ей не пришлось долго ждать. Дворецкий вернулся, чтобы проводить девушку к ее светлости, и на этот раз он вел себя иначе: чопорность исчезла, и, хотя он по-прежнему не улыбался, его поведение не было отпугивающим. Ободренная этим, Фэйт прошла за ним в одну из трех дверей холла и почти сразу же оказалась в большой комнате, которая, похоже, служила библиотекой и гостиной одновременно. Сначала ей показалось, что там царил беспорядок, но это был милый беспорядок. Он напомнил ей кабинет отца.

Взгляд девушки остановился на леди, которая наливала, по-видимому, херес в два хрустальных стакана. На ней было простое платье из светло-зеленого шелка, которое очень подходило к ее седым волосам. Возраст леди определить было сложно, и Фэйт дала ей лет шестьдесят, не больше.

— Миледи, — возразил дворецкий, быстро приближаясь к ней, — позвольте мне.

Ее светлость отмахнулась от него.

— Иди и займись чем-нибудь полезным, — сказала она. — Вели кухарке принести нам чай и бутерброды. Нам с мисс Макбрайд нужно о многом поговорить.

Когда ее светлость приблизилась, Фэйт открыла рот от удивления. Не было никаких сомнений: леди Коудрей, хотя сейчас она была старше и на ее лице было несколько морщин, определенно служила моделью для скульптуры в огромном холле.

Ее светлость, по-видимому, это забавляло.

— Вы видели скульптуру, — заключила она. — Конечно, видели. Сэр Арнольд, мой покойный муж, заказал ее, когда мы только поженились и были безумно влюблены друг в друга. Надеюсь, она не шокировала вас?

— Вовсе нет. — Фэйт постаралась изречь это нейтральным тоном. Она осмелилась предположить, что леди Коудрей обожает производить впечатление на людей.

Леди держала в руках стаканы с хересом. Улыбнувшись, она предложила Фэйт один из них.

— Я бы узнала вас в любом случае, — заявила она. — Вы — копия своей матери. Садитесь, садитесь. Я жалею только, что Мадлен не может увидеть вас сейчас.

Фэйт в растерянности села на указанный ее светлостью стул.

— Я встретила вашу маму, — сказала леди Коудрей, — на лекции Общества любителей антиквариата в Сомерсет-Хаус. Выступала Аврора Бландфорд — одна из первых женщин, посетившая Египет без сопровождения мужчины. Она ездила не одна, конечно. С ней были другие женщины, страстно желавшие приключений, и всякий раз, когда им требовалась мужская сила, чтобы выполнить тяжелую работу, они нанимали местных грузчиков и слуг.

Служанка принесла поднос с чаем, и ее светлость протянула Фэйт тарелку с маленькими бутербродами. Она съела их машинально, не задумываясь. Все услышанное едва укладывалось в ее голове. Мама, которая умерла, когда Фэйт была ребенком, вела отдельное существование, а она ничего не знала об этом!

Леди Коудрей улыбнулась, и морщины на ее лице стали более отчетливыми.

— Мы с Мадлен сразу же очень сдружились. Можете представить, как вдохновила нас речь Авроры.

Фэйт кивнула. Она вспомнила Актовый день в Сент-Уинифред.

— В любом случае одно привело к другому. На следующий год мы отправились в Египет по проложенному Авророй маршруту: спустились вниз по Нилу, делая в пути остановки, чтобы осмотреть достопримечательности. Славно было! — Что-то в выражении лица Фэйт заставило ее уточнить: — Все было не так опасно, как кажется. Мы путешествовали по Нилу на корабле. Все, что мы хотели посмотреть, находилось на близком расстоянии одно от другого: Каир, гробницы, пирамиды. Вокруг была масса других людей, желавших того же. У нас появилось много друзей. О, пока не забыла!

Леди Коудрей открыла книгу, лежавшую возле нее на столе, вытащила фотографию и протянула ее Фэйт.

— Когда я распечатала посылку, которую вы мне прислали, и увидела смотрящее на меня лицо Мадлен, я поняла, что вы не какая-то там шарлатанка, желающая выманить у меня деньги.

Она улыбнулась и опустила глаза на фотографию. В воздухе повисло молчание, которое казалось почти благоговейным.

— Этот снимок был сделан незадолго до смерти вашей мамы, — мягко заговорила ее светлость. — Должно быть, летом семьдесят пятого. Последний раз я видела эту фотографию, когда отправляла ее стряпчему, сообщая ему о смерти Мадлен. Мы так договорились. Если с Мадлен что-нибудь случится, я должна была дать знать об этом ее стряпчему, мистеру Андерсену. Полагаю, он передал фотографию Мадлен вашему отцу. Мне казалось, что у него должно было остаться что-нибудь в память о ней.

Фэйт сдержала навернувшиеся на глазах слезы. Ей было семнадцать, когда умерла мама… Достаточно взрослая, чтобы знать правду. Почему отец не рассказал ей об этом?

Она подумала вот о чем еще: Томас Андерсен был не только стряпчим, но и другом ее отца. Теперь и отец, и Андерсен уже мертвы.

Взгляд Фэйт был прикован к пожилой женщине.

— Почему мама никогда не писала мне? Почему никогда не писала моему папе? Я уверена, если бы она делала это, он бы сохранил ее письма.

Ее светлость тихо вздохнула.

— Понятия не имею. Возможно, она считала, что лучше всего полностью порвать с прошлым. Я была вдовой, и у меня не было детей, о которых нужно заботиться. Ничто не могло остановить меня жить той жизнью, которая мне нравилась. Не знаю насчет Мадлен. Мы никогда не обсуждали наше прошлое — никаких подробностей. Она знала, чего хотела, и искренне стремилась достичь этого. Меня восхищает это в людях, будь то мужчины или женщины.

Молчание затянулось; ее светлость помешивала свой чай. Наконец она подняла глаза и сказала:

— Я знала, что Мадлен оставила мужа, чтобы пойти своим путем, но это все, что мне известно. Простите, что причиняю вам боль, но Мадлен ничего не рассказывала. Честно говоря, я была рада за нее. Не понимаю, как можно сажать птиц в клетки. Но я не знала, что у нее была дочь.

Фэйт часто слышала подобные слова в Сент-Уинифред. Она и сама их произносила, кажется. Но сейчас они говорили о ее маме, и ее возмущал подтекст, что мама считала их дом в Оксфорде клеткой. Она возмущалась, но не могла с этим поспорить.

— Расскажите мне, как мама умерла, — попросила Фэйт.

Леди Коудрей кивнула. Очевидно, она ожидала этого вопроса.

— Это было наше третье путешествие в Египет, ноябрь семьдесят пятого, — сказала она. — Мы остановились в Гранд-отеле в Каире. По этому случаю была устроена вечеринка — кажется, так вы это называете. Следует отметить, что мы с Мадлен присоединились к экспедиции сэра Эдварда Талбота, перед тем как отправиться в Египет, поэтому он руководил процессом. В ту, последнюю, ночь Мадлен была необычайно беспокойна. Она сказала, что ее лихорадит и что хочет отоспаться. Все остались в гостиной на вечеринке. Но ваша мама ушла ненадолго. Когда она снова спустилась вниз, то сказала, что чувствует себя гораздо лучше.

Было такое чувство, что ее светлость не хотела продолжать. Наконец она вздохнула и мягко сказала:

— На следующее утро ее нашли мертвой в своей кровати. Не было никаких следов насилия. Там был доктор-англичанин, который сказал, что Мадлен приняла слишком много опия: возможно, когда она проснулась ночью, то случайно добавила неправильную дозу в свой стакан с водой. Можете представить, как мы все были поражены. — Леди Коудрей часто заморгала и сглотнула комок в горле. — Знаете, она похоронена там, в Каире. Ее могила находится во дворе коптской церкви. Там есть надгробие. Я не знала, что написать на нем, кроме ее имени и дат рождения и смерти.

Фэйт попыталась разобраться во всем: кое-что в словах пожилой женщины показалось ей странным.

— Почему вы сказали, что не было следов насилия? Вас это удивило?

— Нет! Просто…

— Что?

Ее светлость посмотрела на свой недопитый стакан с хересом возле подноса с чаем и потянулась за ним.

— Просто, когда я вернулась домой, то вспомнила некоторые странные вещи. — Она опустошила свой стакан, прежде чем продолжить. — В тот, последний, день Мадлен сказала мне, что узнала кое-кого, но у нее были причины не подать виду, когда их представляли друг другу. В то время я не подумала об этом, но когда приехала домой и служанка распаковала один из моих чемоданов, то на самом дне она нашла дневник Мадлен, завернутый в один из ее платков. Меня это очень удивило тогда.

— Как он попал в ваш чемодан?

— Не знаю. Не должен был. Мадлен всегда держала его при себе, потому что в нем хранились все записи о тех местах, где она побывала. Позже она писала статьи и продавала их в газеты и журналы. Так она зарабатывала, причем неплохо.

Фэйт с трудом удавалось вместить все это в сознание. Ее мама была исследователем и путешествовала, преимущественно, по Египту. Еще она была писателем и прекрасно обеспечивала себя… Наконец, девушка произнесла:

— Она была известным египтологом и писала статьи в газеты. Разве папа не узнал бы ее имя? Или я?

Ее светлость спокойно ответила:

— Она была известна в нашем узком кругу женщин-исследователей. Знаменитыми становятся только мужчины.

И писала она под псевдонимом Мадлен Вулф. Не думаю, что Мадлен хотела, чтобы ее узнал кто-нибудь из бывших друзей.

Фэйт пыталась не принимать близко к сердцу то, что напрямую касалось ее жизни.

— Мой папа недолго прожил после смерти мамы. Вы знали?

— Нет, мне жаль, но сомневаюсь, что он умер из-за разбитого сердца.

Фэйт начала было раздражаться, но быстро успокоилась. Никто никого не хотел оскорбить. Леди Коудрей и в голову не пришло выразиться более тактично. Это не имело никакого отношения к ее положению в обществе, по мнению Фэйт, но имело прямое отношение к тому, как она прожила свою жизнь. Будучи деликатной, она не продвинулась бы далеко в мире мужчин.

Они сменили тему, но Фэйт вскоре вернула разговор к тому, что ее интересовало больше всего. Собравшись с мыслями, она сказала:

— Не могла ли служанка случайно положить дневник не в тот чемодан, когда вы уезжали из Каира?

— Не знаю, как это возможно. Мы с Мадлен жили в разных комнатах. И он оказался на дне моего чемодана, завернутый в платок. Нет. Я уверена, что кто-то положил его туда намеренно.

Фэйт на секунду задумалась.

— Кто мог это сделать?

— Понятия не имею. Может быть, сама Мадлен? Все возможно.

Фэйт вспомнила слова леди Коудрей, что Мадлен узнала кого-то, но у нее были причины умолчать об этом, когда их представили друг другу.

— Был ли какой-нибудь намек в мамином дневнике на человека, которого, как ей показалось, она узнала?

— Я никогда не читала ее дневник. Он был зашифрован — «код Малкольма», как она называла его.

— Код Малкольма!

Ее светлость вскинула брови:

— Вы знаете его?

Фэйт кивнула.

— Его придумал мой папа. Кодирование было его хобби. Даже школьница с начальным уровнем греческого языка могла бы расшифровать его.

Она прикусила язык. И кто теперь был бестактен?

Ее светлость не обиделась.

— Именно так и говорила Мадлен. Но я совсем не знаю греческого. — Она поднялась. — Я принесу его вам.

Фэйт была поражена.

— Вы никогда не думали отдать дневник кому-нибудь, чтобы его расшифровали? Я имею в виду, все образованные люди немного знают греческий.

— Нет.

— Почему нет?

— Потому что я боялась, что дневник Мадлен может потревожить осиное гнездо. Она знала о людях такое, что лучше было бы не знать, совершала поступки, о которых не хотела бы, чтобы узнали другие. — Она едва заметно вздрогнула. — Я боялась того, что могу обнаружить в дневнике. Не знаю, как еще это объяснить, но я уверена, что дневник будет в безопасности у ее дочери.

Фэйт молча смотрела, как леди Коудрей выходила из комнаты.