Угольный утюг
Славку стояла спиной к кровати, но почему-то сказала:
— Проснулся? Полежи немного, я пока поглажу.
Разложила на столе белую рубашку его первой школьной формы, взяла левой рукой стакан, набрала в рот воды и как брызнет: сколько раз он пытался так красиво брызгать, ни разу не получилось. Тысячи крохотных капель воды с раскатистым хрустом зависли на миг в воздухе, разноцветно отражая утреннее солнце, и быстро опали на рубашку, а мама, наклонившись, растопырив руки, как большая птица, поставила стакан, одновременно подхватила с подставки на табурете чугунный утюг с дырками внизу, выпрямилась. Утюг проплыл над столом, замедлил ход как раз над рубашкой, мама чмокнула пальцем снизу по утюгу, мягко приземлила его на рубашку: та, равномерно обрызганная, влажно зашипела — то ли хорошо ей стало, то ли так принято у рубашек влажно шипеть. Славка приподнял голову, но мама почувствовала движение его любопытной души:
— Полежи чуть-чуть, немного осталось.
И опустила утюг на подставку.
В утюгах Славка ничего не понимал: железный, большой, с деревянной ручкой, с дырками, с острым носом, с приятным запахом не то угасшего костра, не то совсем раннего воздуха над прохладной речкой Рожайкой. Утюг как утюг. Обыкновенный.
Мама погладила рубашку, затем серые брюки, пиджак, сложила форму рядом на диване, посмотрела на себя в длинное зеркало диванной спинки, взяла с пола новые черные ботинки, сказала тихо, словно бы в чем-то сомневалась:
— Вставай, пора.
И вышла в коридор.
Сомневалась она не зря, хотя и не догадывалась, что может случиться, пока она будет чистить ботинки.
Славка поднялся, осмотрел утюг, который стоял на подставке в центре стола, заглянул в дырочки, увидел угольки, золотые, но уже осыпанные свинцовым порожком мягкого пепла, и резко дунул.
И мама услышала его опасливый крик:
— Ой! Что такое?!
С ботинком и щеткой она влетела в комнату. Там, в центре стола, окутанный дымом и пеплом, стоял утюг на подставке. Справа от него зияли черные дымящиеся раны, слева стоял, быстро моргая, сын.
— Я чуть дунул, а вон чего получилось, — лепетал он, но мама его не слышала.
Она бросила щетку и ботинок на табурет, схватила правой рукой утюг, левой — подставку, тут же отбросила ее, побежала на кухню, оставила на железной печке бывший ледокол, вернулась с мятой тряпкой в комнату, схватила ею подставку, поставила ее на пол.
И только после этого сильно расстроенная взяла стакан, набрала в рот много воды и с рассыпчатым хрустом брызнула по белой израненной простыни, правда, не так сочно и красиво брызнула, будто бы сомневаясь, а надо ли брызгать вообще.
Дымные точки над простыней углубились, перестали дымить. Мама развернула ослабевшими руками материал, подняла его к окну, рыжему от солнца. Славка удивился — какое оно, солнце! Окно в рыжий цвет превратила, да еще и в дырочки простыни пробралось тонкими, как у паука лапками.
— Ой, в школу же опоздаем! — мама бросила материал на стол скомканно. — Умывайся, ешь. Я ботинки почищу. Да не разводи канитель. Опаздывать стыдно.
В школу они не опоздали. В школе ему понравилось.
А когда листьев на деревьях не стало, мама получила какую-то премию и купила блестящий электрический утюг в картонной коробке. Со шнуром и вилкой.
— Ты утюг не включай, пожар натворишь, — строго сказала она сыну и добавила. — И вообще его не вынимай из коробки. Не игрушка это. К Новому году куплю тебе конструктор.
Славка обрадовался неожиданному обещанию, потому что к концу осени он схлопотал по чистописанию несколько двоек и даже не думал о конструкторе.
С электрическим утюгом он не играл, спокойно ждал новогодние праздники. А угольный железный утюг молча ржавел в сарае и так поржавел, что даже Славка о нем не вспоминал, удивляясь, почему мама не выбросит ненужную железяку?!
А весной, когда конструктор уже надоел и на поселок однажды приехал тряпичник на старенькой телеге, Славка понял, какая у него хорошая мама. Он очень хотел выменять у тряпичника на что-нибудь пугач — почти настоящий кольт на вид, только очень белый для настоящего пистолета, но все равно красивый. Славка отдал тряпичнику старое свое пальто и одеяло, которым мама накрывала люк погреба, где зимою хранилась картошка и стояла большая бочка с квашеной капустой, еще какие-то ненужные тряпки. Но дядьке этого была мало.
— Не хватает на пугач, — пробубнил он коротко.
Славка кроме своей мамы никого больше не умел уговаривать. Он угрюмо отвернулся телеги, но вспомнил, что дома старых тряпок больше нет, буркнул печально:
— А железяку возьмете?
— Какую еще железяку? — переспросил старьевщик.
— Угольный утюг, тяжелый…
— Совсем обеднял народ на поселке. Даже тряпок старых нет, — тряпичник вредно цикнул, мол, не обещаю, но если хочешь, неси, посмотрим, на что потянет твой утюг.
Славка мигом сбегал в сарай, нашел там рыжий утюг, принес его к телеге. Дядька скривил лицо:
— Он же ржавый совсем!
— Он тяжелый, еле донес! — Славкин голос дрожал от усталости и страха: последний пугач остался у тряпичника, теперь не будет его на поселке неделю, а то и больше, да и старых вещей у них с мамой уже давно не было. Тут с тряпичником не поспоришь.
— Ладно, возьму. Что тебе за него? Новогодние игрушки? Выбирай.
— Мне же пугач нужен! Кольт.
— А где я тебе возьму?! Нет у меня пугачей. До следующего раза.
— Вы же сами сказали, что есть, что никому не отдадите! Кому вы его отдали?
— А ты мне не начальник, чтобы я отчитывался перед тобой. Бери свою ржавчину и не мешая работать. Но, залетная! — тряпичник такое делал не раз, когда у него было плохое настроение. — Бери свой утюг, вояка мне нашелся.
Нет, если бы у Славки был отец, он бы с ним так не разговаривал. Он знал, у кого из мальчишек есть отцы. И Славка, забыв от обиды про одеяло и старое пальто, лишь утюг из рук тряпичника взял обеими руками.
Старая лошадь медленно потянула телегу с жилпоселовским тряпьем по асфальту, еще не промытому весенними дождями, а Славка, меняя руки, понес утюг на сарайную улицу.
— Ты чего туда-сюда утюг таскаешь? — удивился сосед дядя Леша, куривший у подъезда.
— Надо и таскаю, — буркнул утюгоносец.
— Тренируешься что ли?
— Надо и тренируюсь.
— Сильнее всех хочешь стать? Ну-ну.
«Надо и стану», — подумал Славка, подходя к своему сараю.
А вскоре пришла с работы мама и не узнала сына:
— Что у тебя с лицом?! А руки! А рубашка! — заохала она, ни о чем еще не зная и ни о чем не догадываясь.
Потом, когда Славка рассказал ей обо всем, когда умылся он и переоделся, она стала успокаивать его.
— Вот, чудак-человек, нашел из-за чего переживать! Я-то думала, ты какой-нибудь желтухой заболел, весь желтый. Испугалась! Есть будешь? Весь день, поди, не ел. А старые тряпки не жалей, это дело наживное. И пистолет мы тебе купим не у кого-то тряпичника, а в магазине. Может, поешь?
— А когда купим-то? — чистый Славка повеселел от маминых слов, но есть еще не захотел.
— Да хоть завтра. На станции, в универмаге.
— Там один дорогой, один не очень мне нравится…
— Какой нравится, такой и купим. Нам сегодня деньги дали.
— Мам, — а пистолек купим к нему побольше?
— Купим-купим. Ты есть-то будешь, горе мое?
— Буду-буду, — Славка вдруг почувствовал, как нетерпеливо бурлит его живот, еды требует.
Когда стынет бетон
Хотя маме Славка помочь ничем не мог и в пирогопеки идти не собирался, домой он в эту субботу пришел рано. И сначала показалось ему, что зря спешил.
— Там бетон стынет! — говорила строго мать. — Мне обязательно надо выйти на дежурство, я обещала. Тебе нельзя. Что ты там будешь делать всю ночь?
«Вечно у них бетон стынет, когда не нужно», — злился Славка, а мать, укладывая в сумку хлеб, лук, соль, чеснок — всего помаленьку, посматривала на несчастного сына: губы его надулись, как два слишком румяных пирожка, щеки покраснели, брови искривились.
— Ну что ты там будешь делать?! — мать со вздохом развела руки в стороны, а сын, почуяв слабинку в ее голосе, осмелел:
— Хоть посмотрю, как бетон стынет!
Мама еще некоторое время сопротивлялась:
— Ничего в этом особенного нет.
— У тебя всегда ничего особенного, — сын бурчал все обиженнее, и мама, наконец, сдалась:
— Ладно, собирайся. Что же ты тут будешь один горя мыкать.
Он вмиг оделся — даже быстрее, чем мама, и вышел на улицу ждать ее.
День, сухой, осенний, с облаками вместо неба, темнеть еще не думал. И это тоже ему нравилось. Шли они на стройку по поселку, затем по притихшим по субботе улицам, о чем-то говорили под незвонкие голоса осеннего Подмосковья, о чем-то молчали под нараставший шум ветра. Пришли.
Стройка началась со свежего забора из не крашенной высокой доски, совсем еще чистой, даже блестящей, словно бы после дождя. Из таких досок лучше всего сбивать плоты. Здесь же рядом есть отличный пруд. «Экскаватор» называется. Его экскаватором выкопали, когда для этого самого бетона и раствора песок понадобился. Очень хорошая доска была на заборе. Вместо ворот в нем зияла дыра шире самосвальной колеи. Сразу за дырой-воротами мать стала нагибаться к земле и собирать щепки и огрызки досок. Сумка ей мешала, но Славка сумки носить очень не любил.
— Для бетона? — спросил он со знанием дела.
Она его не поняла, может быть, задумавшись о своем. Ответила не сразу:
— Пока светло, дров надо заготовить на ночь. Чтобы тепло было. Много дров печка жрет.
Славка стал собирать щепу, мать скупо улыбнулась. Из домика, одноэтажного, кирпичного, вышла в телогрейке незнакомая женщина, обрадовалась:
— О, с помощником идешь! Не скучно будет. Какой большой он у тебя стал!
— Здрасте, — Славка никогда не понимал взрослых, когда они, все выше его ростом больше, чем на голову, говорили с улыбкой, будто это их личный сын: «О, какой большой стал!», но и не возражал: большой так большой, вам видней.
— Сейчас я пилу возьму, — сказал незнакомая и вместе с матерью вошла в домик.
Вслед за ними с прохладной щепой в руках прошел большой Славка.
Дом был однокомнатный, с железной печкой, длинная труба которой высовывала свой черный нос в форточку единственного окна. Еще здесь пахло телогрейками и свежими гвоздями. А, может быть, и не гвоздями, а чем-то иным.
Незнакомая сняла с крючка на не штукатуреной стене длинную пилу, та, изогнувшись, пропела Славке приветствие. Он промолчал, уложив рядом с печкой щепу. Женщины с поющей пилой покинули домик. А пахло все-таки гвоздями — он сразу угадал. Целый ящик черных, один к одному гвоздей, длинных, как ручка или новый карандаш, стоял нараспашку в углу у двери. За ней звенела нараспев пила, выманивая Славку на улицу.
Там женщины, согнувшись над сухой березкой, пилили ее. Хлопья березовых крошек вылетали из-под пилы, пытались взлететь, но быстро уставали, неумелые, опадали: на сапоги, на землю, на щепу, на кирпичные осколки, заметно потемневшие в тени чистой загородки.
— Хочешь попробовать? — женщина оказалась совсем не злой. Славка взял теплую и потому, видно, очень гладкую ручку пилы, нагнулся.
— Только на себя тяни. На меня не толкай, — напомнила мать, но уже после первых движений сына, похвалила его. — Получается, молодец!
— Ой, да он лучше меня пилит! — удивилась женщина. — Тогда я пойду.
— Ступай, ступай. Мы уж тут сами.
Пилили они недолго, но Славке почему-то надоело пилить еще быстрей. Мама это поняла, сказала: «Хватит, неси пилу в дом, повесь на стену», а сама нагрузилась в «обхват» чурбачками… а тут и вечер подоспел.
— Можно я сам печку разожгу?
— Она капризная у нас. Лучше я. Ты потом подбрасывать полешки будешь.
— А где бетон-то? — спросил сын, не выдержав.
— Да здесь он, здесь, — мать бережно уложила весь «обхват» чурбачков на пол у печки, разожгла огонь, спросила: «Есть хочешь?» подмела жесткой метелкой пол, вышла.
Славка сел на табурет у печки, открыл дверцу, бросил внутрь пару тонких чурбачков, дверцу не закрыли, наблюдая, как веселые оранжевые струйки охватывают с обеих сторон полешки, как скукоживаются, поддаваясь напору огня, лепестки березовой коры, и с каждой минутой все тяжелей становились веки его и уставшее от звонко поющей пилы тело.
Лишь стынущий где-то бетон мешал ему уснуть. Где он находится, как и чем его подогревать, чтобы он совсем не остыл? Про бетон Славка кое-что знал: это почти как раствор только с камушками внутри. Из него фундаменты делают. Но вот почему он стынет?.. Славка точно не знал, а спрашивать у мамы не стал. Зачем? Он сегодня сам его будет подогревать. А что такого? Дров напилил и бетон нагреет. Уж как-нибудь.
Жар от печки прижался к лицу, к груди, но прикрывать дверцу не хотелось. Он отодвинул табурет подальше от огня, и так долго сидел, ожидая мать.
…Потом он увидел окно. Почти такое, как и у них в комнате, только с черным носом трубы. Зачем им в комнате труба, он сразу не понял. Запах телогреек и свежих гвоздей окончательно разбудил его. Он поднял голову и даже не успел обидеться на мать, как она вошла в домик, заговорила, торопясь:
— Сам проснулся? Вот молодец. Собирайся, пора домой. Да ты не расстраивайся, пироги я сегодня испеку. Сейчас придем, я тесто поставлю…
Славка встал, посмотрел на свою кровать: оказывается тут, у стены, две длинные лавки стояли. Мать набросила на них самые чистые телогрейки, свернула одну вместо подушки, накрыла ее своим платком.
— Ты так крепко спал, — радовалась она чему-то, а он молчал, завязывая двойным бантиком шнурки на ботинках. — Там дождик собирается. Надо спешить. — Мать торопила сына.
Шел он домой хмурый. Смотрел в грязное мокрое небо.
— Чуть-чуть не успели, — сказала мать уже на поселке. — Пошел дождь. Вчерашний ветер нагнал его. Хорошо хоть мелкий.
Небо было серое, в мелкое невидимое отсюда сито, через которое просеивались на землю росинки осеннего дождя, чем-то похожие на мамину муку. По субботам она брала в руки сито, хлопала по нему мягкими ладонями. На стол неспешно, как дождь осеннего дождя, сыпались белые, мелкие струи, укладывались в аккуратный холмик будущих славкиных пирогов.
Он точно знал, что сегодня мать обязательно испечет их, но все-таки было грустно: он так и не узнал, почему стынет бетон и как его разогревают, чтобы он совсем не остыл.
Да-авно это было, хотя и не так уж давно.
Почему не взлетел самолет
Славка любил самолеты с детского сада. Он уже во второй класс ходил, а летать на самых сверхзвуковых скоростях, во всех стратосферах ему не расхотелось. Даже наоборот.
Летал он в любое время года, в любую погоду, днем и ночью. И даже на не испытанных машинах.
Он проводил бабушку, закрыл дверь на щеколду (мама на работе была), посмотрел в «низкий глазок», дождался, когда захлопнется лифтовая дверь, пошел на аэродром, забрался в самолет, сел перед пультом (перед газовой плитой), взял штурвал (крышку от кастрюли, в которой лежали бабушкины пирожки, ватрушки, плюшки), положил штурвал на колени, задумался, прогоняя в уме программу полета. Левая рука его лежала на штурвале, правая — парила между кастрюлей и задумчивым ртом.
Заправщики наполнили баки горючим, освободилась взлетно-посадочная полоса, Славка взял штурвал, самолет быстро пошел в разгон, оттолкнулся от земли и по самой крутой кривой рванулся в высь.
— У-у! — надрывно ревел мотор истребителя, забираясь в небесные дали и выделывая там фантастические фигуры. — Я и в испытатели пойду, если надо будет, — он закончил очередную фигуру наивысшего пилотажа, а самолет уже не выдерживал, дребезжали крылья, как крышки маминых кастрюль под сыновыми парами, барахлил мотор.
Но машину нужно было проверить во всех режимах.
Ему наверняка пришлось бы катапультироваться где-нибудь подальше от города, если бы в самую критическую минуту не прозвенел звонок. Он побежал в коридор — в «низком глазке» улыбались Вовка с Борькой.
— Пошли на стройку, — предложили они, — там песок привезли.
— Песок и на детской площадке есть, — Славке было не до этого.
— Полетаем! — Вовка показал на свои кроссовки, осыпанные свежим клейким песком. — Мы уже, видишь?
Славка не понял, как они летают на песке, но оставил свои дела и быстро оделся.
Стройка была рядом. Одноэтажная, длинная, накрепко вросшая каменными ногами в рыжую землю. Вокруг стояли старые кирпичные здания, легкие панцири лоджий весело мигали мальчишкам солнечными зайчиками. Огромная, на вид мягкая куча песка, не тронутая лопатами, ковшами и даже солнцем, лежала у третьего подъезда.
— Никогда так не летал! — сознался Вовка. — Американские горки в сто раз хуже.
— Как летал? — спросил Славка.
— Оттуда — сюда! — Борька показал глазами на потолок первого этажа, насквозь дырявого.
Славка увидел в песке глубокие следы кроссовок.
— Прыгали что ли? — не поверил он, потому что расстояние от дома до песка было большое!
— Не веришь? Сейчас покажем.
Друзья взбежали по ступеням, мелко хрустящим от строительной трухи, на второй этаж, Славка остался внизу.
— Смотри сам! — крикнул Вовка, но сделал вид, что у него развязались шнурки, опустился.
У Борьки были шнурки крепкие. Он разбежался, оттолкнулся и с руками, полусогнутыми, разбросанными по сторонам, полетел. Небо было свободно с этой стороны от желтых и белых коробок домов, и первые, самые красивые мгновения полета казалось, что Борька летит в настоящем небе, в вышине. Но небо быстро кончилось.
— Оп-па-ля! — Борька приземлился, отошел, отряхиваясь, крикнул Вовке, — давай! — а Славке оказал. — Дух захватывает, понял?!
У Вовки куртка была ярко-голубая, глаза — голубые, джинсы — тоже, красиво он летел, приземлился, отряхнулся, сказал:
— Теперь твоя очередь.
— А я… никогда прыгать не буду, — буркнул Славка.
— Поджилки затряслись?
— Просто я прыгать не люблю, — Славка был человеком смелым, дрался хорошо, это знали все.
— А мы не прыгаем, мы летаем!
— Дядя Валера мой прыгнул один раз, потом десять раз на операционном столе лежал.
— Там же песка не было, сам говорил, — в голосе Борьки почудилось недоверие. — И весна была. Он же поскользнулся, с крыши упал.
— Борька, я еще раз! — друзья побежали по лестнице. Славка — за ними.
Про своего дядю он вспомнил вовремя, потому что отсюда, с пола второго этажа, смотреть на песок было страшно: до него же не допрыгнешь!
Борька, однако, допрыгнул.
— У него правая нога на четыре сантиметра короче стала, а он в летчики хотел пойти. А в пятом классе свалился с…
— А ну твоя! — Вовка разбежался, и опять красиво он летел.
— Думаете, я боюсь? — крикнул Славка, но внизу его словно бы не услышали: мальчишки о чем-то тихо говорили, улыбались.
И это было страшнее всего, потому что Вовка мог сказать: «Пошли на пруд», и они с Борькой оставили бы Славку одного на стройке. Отступать ему было некуда.
— Эй вы, отойдите! — крикнул он и медленно попятился назад.
Друзья тут же его зауважали, стали по очереди советовать:
— Сильней разгоняйся. Первый раз только страшно! Ноги сгибай!
— Сам знаю, — Славка побежал.
Бежал он шесть шагов, удачно оттолкнулся, почувствовал легкий удар где-то внутри, в том месте, где мама зимой ставила ему горчичники, не успел сообразить, что летит, что ему — нет, не хорошо, но страшно! Как ноги полусогнутые (сами согнулись, он и не вспомнил о них), жестко воткнулись в мягкий с виду песок.
— Здорово, скажи! — порадовались за него друзья. — Дальше нас приземлился.
— Подумаешь, — Славка нехотя стряхнул липкий песок, все еще чувствуя в груди неспокойные удары страха, и добавил. — Пойду домой, надо… чуть не вырвалось у него «полетать».
— Мне тоже надо, — сказал и Борька, но не уточнил, почему.
Славка пришел домой, снял кроссовки, в мягких тапках отправился на аэродром, сел в кабину истребителя, положил штурвал на колени и долго-долго просидел, не двигаясь, на пианинном низком стульчике.
Его боевой самолет так и не взлетел почему-то.
Родео в подмосковном овраге
За рекой сочно зеленело гороховое поле. Созревало. Созрело. Собрались мальчишки по утру, проверили резинки на тренировочных — крепкие, много гороха выдержат, побежали на речку.
Перешли ее в брод, нырнули в зеленое, росой осыпанное поле — гороху там! Наелись от пуза, стали набивать горох за пазухи. Вдруг!
— Атас! Спасайся, кто может! — крикнул Васька, и очумело заколотили кеды по земле.
Да разве спасешься от объездчика — у него конь ракетой летит.
Бегут мальчишки к оврагу, выбрасывают горох, шмыгают носами: так не повезло! А тут:
— А-а! — раздался Женькин крик. — Корова!
Там в овраге, у ручья, бродила мордой вниз корова: пятнистая, толстая, может быть, даже рекордистка. А рядом теленок, тоже пятнистый, от мамы ни на шаг.
— А-а! — мчится Женька по склону оврага, свернуть не может — скорость набрал не сворачиваемую, почти космическую, а корова и теленок стоят перед ним китайской стеной — широкой, высокой.
— И-и! — взвизгнул Женька и прыгнул.
Прыгал он здорово. В «отмерного» у всех выигрывал. А тут корова. С теленком. Как китайская стена. Но разве человеку, даже мальчишке, перепрыгнуть китайскую стену? Перелетел Женька через теленка, а на корову сил не хватило — точь-в-точь посредине широкой спины приземлился — прикоровился. Спина у нее нежесткая, не ушибся он, испугался только от неожиданности и замер.
Корова от такой наглости вздрогнула, вздернула по лошадиному мордой, сиганула через ручей и припустилась по оврагу. Теленок за ней: не отдам мамку, самому еще пригодится. А у мальчишек сил нет бежать. Плетутся по оврагу, завидуют Женьке, растопырившему ноги на корове, слушают грохот копыт — совсем близко объездчик! Но в этот миг…
— Р-ра-га-га! — заржал конь, остановился резко, сбросил седока, парня молодого, удалого.
Тот вскочил, хлопнул себя по коленкам и сам заржал, скорчился, упал в траву… хотя, что тут такого смешного: ну скачет человек на корове — ноги с непривычки раскорячил.
Корова взлетела по склону оврага и остановилась: не побегу дальше, неподкованная я. Конечно, кому охота босиком по асфальту носиться?! Женька понял, что дальше она не побежит, а слезть не может — трудное это дело. Подоспел теленок, ткнулся маме в бок, та опомнилась, дрыгнула ногами. Женька как был в раскоряку, так и сполз с коровы. Лежит, охает. Корова презрительно осмотрела горе-наездника — тоже мне, гаучо нашелся, ковбой! — развернулась и гордо направилась с радостным теленком в овраг.
Объездчик, похохатывая, забрался на коня, поскакал домой.
Мальчишки подошли к другу и похвалили его в один голос:
— Ну, Жека, ты дал! Как мамлюк скакал. Спас нас.
А Женька слушал их, мелко подрагивая, и копался за пазухой: там несколько стручков осталась — вкусная вещь горох, ничего не скажешь.
Пулемет
Вооружение жилпоселовских воинов было отменным: рогатки, сабли, луки со стрелами, шпоночные пистолеты, винтовки. Голыми руками их не возьмешь.
Как вдруг по поселку поползли страшные слухи: Витьке Козырькову с Южной улицы отец подарил пулемет! Самый настоящий.
Привез с войны, сохранил, переделал, чтобы горохом стрелял, и подарил. Загрустила жилпоселовская рать. Ведь с пулеметом можно не только город завоевать, но и до Москвы дойти и даже…
Крепко задумались воины поселка. Наконец Игорь предложил:
— Займем водокачку. Пусть они нас атакуют.
— Что толку? — вздохнул Славка.
— Посмотрим, как стреляет пулемет, может мне отец сделает.
Это было заманчиво. Утром мальчишки двинулись на штурм водокачки. Старая, высокая, деревянная стояла она между поселком и Южной улицей и была причиной всех сражений. Каждый день вокруг нее гремело дикое «ура», и толпы босоногих воинов носились друг за другом, стараясь овладеть башней. Там было сыро, темно, но выше, чем на крыше любого дома!
— Может они уже там? — спросил Васька.
— Ну и что? — не понял Игорь.
— Как жахнут из своего пулемета.
— Испугался? Тогда иди к мамочке.
— Как бы не так, — к мамочке никому не хотелось.
— Айда, пацаны, — Игорь открыл косую дверь, мальчишки за ним.
— Сейчас как жахнут горячим горохом из своего пулемета, — шепнул Славка.
— Трусы! — цепляясь за трухлявые доски, Игорь полез по стене. Горячим горохом не жахнули. Отряд занял башню. Выставили часовых, расселись в кружок.
— А что им башня, у них пулемет. Захотят и турнут нас в два счета, — сказал Славка, и грусть его передалась всем, хотя плана своего мальчишки не изменили.
Теплый день трепетал над водокачкой легким ветерком, голод клокотал в животах воинов, птицы щебетали — звали их на волю, но покинули они крепость лишь под вечер, когда стало ясно, что никто атаковать башню сегодня не будет. Спрыгнув с самой верхотуры, Васька сказал:
— Надо украсть у них пулемет!
Здорово придумал, но как украсть, где они его прячут?
— В седьмом доме, в подвале, — предположил Игорь.
— Они там в «расшибалку» играют, — не поверил Славка.
— Так я и поверил. Из пулемета они там учатся стрелять! — крикнул Игорь, и его уверенность покорила друзей.
— Надо обыскать подвал! Сегодня ночью, пока не узнали, что мы догадались! — вспыхнул Васька, и как только ночь очистила поселок от взрослых, пацаны проникли в седьмой дом.
— Темно! — Васька открыл дверь подвала.
— Фонарь не включай! — приказал Игорь. — Славка, останься на «часах».
Мальчишки старательно пересчитали ладонями все размеры подвала, перебросали из углов камни, даже включили фонарь и повторили маршрут, но пулемета не было!
— А может его здесь и нет? — тыкался шепот о черные стены.
— Тихо, лезет кто-то. Прячься за дверь. Говорил же вам!
Через окно в подвал залезли трое. Первым — Витька, его чуб трудно было не узнать. Он что-то шептал своим, но за дверью слышалось только таинственное шу-шу-шу. Славка с Игорем стояли на коленях, прижимались к Ваське, а противник измерял ладонями подвал также старательно, как они — только с другой стороны.
— Болтун ты! — Услышали за дверью. — Зачем им прятать пулемет в подвале, если мы здесь играем в «расшибалку»?
— Вот они и думают, что мы не догадаемся.
— Да нет у них пулемета.
— Есть. Игорю отец сделал. Он на фронте пулеметчиком был.
Расстояние между армиями сокращалось… И вдруг за дверью кто-то чихнул, лязгнула с перепугу дверь, взорвался детский яростный хохот, запрыгали по стенам, потолку, земле, лицам пацанов жирные пятна от фонарей.
— Горохом, значит, стреляет горячим? Ой, мамочки! — держался за живот Витька.
— У нас — солью? Ой, держите меня!
А в это время виновница слухов о пулемете, васькина сестренка, сладко спала, уткнувшись вредным носиком в подушку, и волнистые длинные ее волосы подрагивали на тонкой девчоночной шее.
Финка
По земле со скрипом, тяжело грохоча железным телом, полз бульдозер. За ним тянулись острые грядки влажной земли и примятая массивным ножом гладь дороги с четко прорисованными следами гусениц. За пыльными стеклами кабины сидел сердитый бульдозерист: руки на рычагах. Финка блеснула в крошеве земли неожиданно, будто кто-то невидимый и злой всадил ее резким ударом в мягкую глину. Мальчишки замерли. Трактор, не замечая их, урчал, фырчал и двигался вперед.
Финка! Настоящая, с усами «по-немецки», в рыжей глине: ручка наборная, лезвие длинное, острое.
— Ух ты! Наверное какой-нибудь пленный потерял.
Немецкая финка пошла по рукам. Приятная ручка, гладкая, удобная: «усы» (на полсвастики смахивают) надежно страхуют ладонь от острой стали. А сталь блестит, как зеркало!
— Бежим! — Увидят взрослые финку — отнимут.
Прибежали мальчишки в овраг, вытерли финку о густую траву (нашенскую, самую зеленую в мире), а на лезвии злое слово: ну точно — фашисткое какое-нибудь. Сидят мальчишки в траве, смотрят на них разные одуванчики, «часики», «кашки», колокольчики, ромашки, порхают бабочки, зудят мухи да пчелы, копошатся в траве букашки-таракашки да божьи коровки, дрыхнут в небе облака, и отражается мир этот русский в немецкой стали — страшно!
— Выбросить ее надо! — решили мальчишки.
Но куда? В речку нельзя — жалко речку. И в землю нельзя. И… никуда не выбросишь финку, вот в чем дело.
— В «уборку»! — кто-то догадался.
Подошли к «уборке», открыли дверь, вздохнули украдкой друг от друга (себе бы такой нож), и булькнула финка в дерьмо — буль. Туда ей и дорога.
Вечером, играя у доминошного стола в ножички, услышали мальчишки обиженный говорок дяди Васи-бульдозериста:
— Ручку из плекса набирал, лезвие из немецкого гаечного ключа точил, руки посшибал: сталь-то «Золинген». А потом закалил ее — крепче алмаза стала, честно говорю, и блестела хоть смотрись и брейся. Где я его посеял?
Слушали мальчишки дядю Васю, переглядывались: только бы не догадался. А когда стемнело и взрослые разбрелись по домам, сели за доминошный стол, финку вспомнили.
Все верно! Потому и ручка гладкая, удобная, что набрал ее дядя Вася, мастер на все руки! И сталь блестела, и острая как бритва, — что он не знает, как бритвы затачивать?! А буквы он специально оставил, чтобы показать, какой «зэканский» нож можно сделать из обыкновенного немецкого гаечного ключа. Да он…
Но в это время прокричало стоголосо: «Вася, домой! Слава, Коля» и пошли мальчишки по своим подъездам.
Грохнули за ними двери двухэтажек, и вскоре в огромной вселенной погасло несколько десятков звезд подмосковного поселка.
Фальшивомонетчик
Ему нравилось собирать деньги и покупать на них что-нибудь нужное.
Но в тот день он полез в тайник с другими целями. Ему срочно понадобились два металлических рубля. Он взял их и пошел в сарай, где лежали в ящике для гвоздей старый напильник, казеиновый клей, которым, мама говорила, можно «черта склеить», клок наждачной бумаги и другие слесарно-столярные принадлежности.
В сарае было сыро. Он еще подумал: «А вдруг не получится?» Но дикая, властная сила увлекла его, разгорячила. Он положил монету на порожек — обыкновенный деревянный брусок, о который упиралась дверь, — и старательно с нажимом провел по «орлу» большим напильником со ржавыми висками и отколотым носом. «Получится!» — почему-то показалось. Вскоре, однако, заболела спина. Он поднялся, посмотрел на монету: «орел» оказался крепким орешком — ни одной царапины!
— Вот это да! — не поверил своим глазам.
Самое бы время положить деньги на место, но нет!
— Петька сделал «двушку» с двумя «решками», а у меня будет «рубль» такой же! Кто догадается? Зато у всех выиграю! Получится! Сточу две монеты и склею их.
Дрыг-дрыг, — скрипел напильник о монету. Дрыг-дрыг. «Обязательно получится!» Но монета была из крепкого металла. Она волчком вертелась по порожку, впивалась в пальцы, сбрасывала на них напильник, дразнила его.
— Получится! — рычал он. И вдруг, отбросив напильник, крикнул: — Я понял! Его надо сплющить!
Подхватил с пола молоток, ударил им по «орлу» — дело пошло! Уже после трех ударов «орел» сдался, потерял лицо. Он ударил по монете еще несколько раз и, смахнув пот со лба, поднялся, посмотрел на дело рук своих:
— Ух ты!
Ни «орла», ни «решки» на монете! Гладкая получилась монета, как обыкновенная бита. Сразу стало грустно. Сырость сарая щекотала холодом вспотевшие руки, лоб, спину. Он закрыл дверь, поплелся домой. Там нудно тикали часы.
— Ничего себе! Только двадцать минут прошло! А копил этот рубль десять дней.
Вечером он показал монету соседу. Тот был старше его, уже работал и понимал толк в этих делах.
— Чудак — человек! — усмехнулся молодой рабочий. — Старым рашпилем задумал рубль сточить! Да без верстака.
Сочувствие смягчило боль. Он честно спросил:
— А что теперь с ним делать?
— В магазин снеси. Тут, если глаза не старые, четко видно: «Один рубль».
— Не копейка же, — сказал он и утром пошел в магазин.
Продавщица ему понравилась. Большая, в белом чистом халате и с добрым лицом. Он встал в очередь, подошел к весам, смело протянул руку:
— Мне печенья!
— Только деньги дай сначала, — вернула она монету.
— А вот же, рубль целый. Видите, написано?
— Где?? — большую, как скала, продавщицу перевернуло глазами к окну. — Ничего не вижу. Кусок железа какой-то!
Понимая, что такой рубль сразу не распознаешь, он терпеливо повторил:
— Вот, смотрите! Один рубль — это «решка», а это «орел». Все четко.
Очередь нервно заколыхалась.
— Бита какая-то, — сказал кто-то.
— Нет, мальчик, не вижу! — окреп голос за прилавком. — У тебя деньги есть?
— Вот же — рубль целый, — тихо вымолвил мальчик, заметив, как стал подрагивать голос, как появились в нем совершенно не нужные влажные звуки.
— Да ты что, издеваешься? Бляшку какую-то недоделанную принес и товар требуешь!
— Ничего она не недоделанная! — огрызнулся покупатель.
— А что же настоящая? Бита настоящая, да?! — съехидничала продавщица.
— Рубль это, а не бита.
— Фальшивый какой-то рубль, — брякнула женщина в очереди.
— Самый настоящий рубль.
— Фальшивый! — довольно улыбнулась продавщица и, видимо, ей понравилось это слово, хлестанула. — Вот еще фальшивомонетчик объявился! Ну надо же! Такой клоп, а уже фальшивомонетчик!
С побитой монетой в кулаке он выбежал из магазина.
— Сама ты фальшивая! — рубанул рукой по воздуху, пошел, ничего вокруг не замечая. — Десять дней собирал, а она обзывается! Я же не виноват, что у меня верстака нет. Что она слепая? Видно же: «Один рубль». В кино два раза не ходил…
Он остановился, удивленно заморгал: речка, белые облака, рыбаки.
— Почему удочку не взял? — крикнул Васька. — Плотва идет!
Васька был одним из тех, кого он хотел обыгрывать в «расшибалку» со своим рублем с двумя «решками». Васька был друг.
— Чего молчишь, как вяленая рыба?
— Сам ты вяленый! — ответил он, не зная, куда деть исковерканный рубль.
Васька был друг. И все, кто играл с ним в «расшибалку», были друзья.
«Фальшивомонетчик ты, вот кто! — вынес он себе приговор. Самый настоящий фальшивомонетчик».
Скользкое, противное слово залило краской лицо. Он съежился и… швырнул монету в реку.
— Ты что, псих? Плотва же идет!
— Да ладно тебе. Покажи!
Васька гордо кивнул под ноги:
— В бидоне. Зря удочки не взял.
В бидоне скучали пять пескарей и две плотвички.
— Хочешь, полови. А я пойду песчаника накопаю. Вон туда, поближе к осоке закидывай.
Славка взял удочку, щелкнул поплавком по рыхлому облаку, плавающему в реке, и вздохнул.
Злые и жадные
— Ты с ними осторожней. Они, глухонемые, как черти, — сказал дядя Витя, когда в квартиру въехала семья глухонемых.
Он был добрый человек, один раз даже в баню взял Славку. Но глухонемая тетя Варя и ее глухонемой муж дядя Коля никогда не злились на него. А их дети! Они слышали и говорили нормально! Не заикались, не шепелявили, не картавили. Вдобавок, Вовка, их старший сын, был мировой пацан. Он ничего не жалел. Корку черного натрет чесноком — оставит. Пистолет шпоночный смастерит — поможет. Крючки на пескаря раздобудет — даст один…
— Злые они, — твердил дядя Витя, а Славка не знал, что и сказать: ему и в баню хотелось, и Вовка обещал научить его рисовать.
Рисовал Вовка, как настоящий художник. Особенно получался у него окруженный кустарником дом под луной обязательно с электрическими проводами через реку, пересекающую холмистое поле. Вовку хвалили, и Славке тоже захотелось научиться рисовать.
Но у него даже луна не получалась. Тогда он попросил Вовку, тот обещал помочь, «когда будет время». Славка ждал-ждал, устал ждать, чуть не поверил дяде Вите, свалив Володькину вредность на его глухонемых родителей, как вдруг однажды мама обрадовала его:
— Тетя Варя сказала Вовику. Он сегодня поучит тебя.
Славка ликовал, разглядывая во все глаза, как мама точит карандаши, как летят на газету разноцветные стружки. Наконец вошла тетя Варя. Мама «выслушала» ее, повернулась к сыну:
— Иди, он ждет тебя.
Вовка уже творил свою знаменитую картину.
— Никогда так не получится, — удрученно хмыкнул ученик.
— А ты не спеши, — быстрыми штрихами мастер набросал в альбоме контуры первой Славкиной работы. — Понял, как надо?
— Да! — задрожал от волнения ученик и, мотая головой от Вовкиного листа к своему, стал копировать движения мастера, мимику и, как ему казалось, линии на бумаге.
— Неплохо, — повторил Вовка и вновь «подкорректировал» ластиком и карандашом Славкин рисунок, поясняя при этом. — Сильно не нажимай, так стирать легче.
После очередной правки Вовка одобрительно вздохнул:
— Кажись ничего себе. Теперь закрашивай. Вот как это делается.
Славка был счастлив: получились у него дом, луна и даже кусты!
— Очень хорошо! — поразилась мама, а тетя Варя подняла большой палец и мыкнула «Мы-мы-мы!»
Успех окрылил. Несколько дней Славка честно пытался стать художником, но приехал из командировки дядя Витя, увидел его творение и вынес суровый приговор:
— Вовкина работа.
— Он сам рисовал, — учитель нахмурил брови и понес горшок сестренке.
— Так я и поверил, — усмехнулся знаток жилпоселовской живописи и добавил. — Не тушуйся. Картины малевать могут не все. А с ними ты осторожней. Злые они все и жадные.
«Ничего они не злые. И не жадные», — подумал Славка, но спорить не решался, боясь, как чистописания, старого корыта, в котором купала его мама каждую субботу.
А время шло, внося в жизнь поселка радостные и грустные перемены: вдруг глухонемые купили дом в деревне Киселихе и как-то внезапно переехали туда. Славка даже не попрощался с Вовкой, из-за чего долго переживал. Зато дядя Витя радовался:
— Во жадюги! Домину купили — шутка ли сказать. Ладно в субботу пойдем в баню. Все двойки твои отмоем.
Но вскоре дядя Витя (тоже как-то внезапно) получил квартиру, и в его комнату въехали новые соседи. Они понравились Славке, хотя о старых он помнил долго. Ему даже сны снились о том, как он в бане учится рисовать дома и провода. Снилось ли что-нибудь такое маме не известно, но как-то утром она сказала:
— Пойдем в Киселиху? С Вовиком встретишься.
— Ура! Киселиха!
К деревне они подошли в полдень. Мама долго расспрашивала местных о глухонемых, а Славка искал «домину», которую те отхватили. Наконец какая-то старушка указала дорогу:
— Вон туда ступайте. Аккурат, последняя изба.
Миновав домины, дома, домики, они вышли в поле, которое начиналось сразу за кособоким бревенчатым сараем.
— Нам сюда кажется, — мама шагнула к калитке, а когда их впустили в низкое помещение, и Славка увидел радостную тетю Варю, которая приветливо потянулась к его голове, ему стало стыдно — почему же он не поспорил с дядей Витей?!
Хозяйка усадила гостя за стол, поставила перед ним стакан с варенцом и «затараторила» с мамой.
Варенец — вещь вкусная! На поселок часто приходили старушки из соседних деревень. Они «заламывали» цены, но в дни «получки» мама покупала Славке варенец.
— Вовик поехал на футбол, — «перевела» мама. — Он пятый класс без «троек» закончил.
— У-у! Зря только шел в такую даль.
Но тетя Варя не дала Славке разгруститься, поставив на стол еще один стакан с варенцом и большую кружку компота.
«Совсем они не жадные!» — думал Славка, поглядывая на женщин, пытаясь понять о чем они «говорят».
«Ух ты! — удивлялся киселихинский обжора. — Они оказывается слышали и говорили! А потом ушли на фронт: она — санитаркой, а он — автоматчиком. Вон показывает, как раненых таскала.
А тут дядю Колю ранило, она его на волокуше тащила, бомба трахнула, оглоушила их — вон показывает взрыв».
Тетя Варя, действительно, говорила о сражениях — это любому ясно. «Пух-пых!» — помогала она себе тяжелым непослушным языком, и взлетали мягкие руки, сердились выразительные глаза, надувались щеки, корчился рот, складывались в трубочку губы. Как злилась она на врага, как понимал ее гость, как ругал себя! «Они воевали, а я не мог поспорить!»
По пути домой он решил: «Встречу дядю Витю, все ему расскажу и ребятам расскажу, как они воевали».
Некоторое время шли они молча, но за деревней Славка спросил:
— Мам, а у них медали есть?
— Не знаю, сынок, может и есть.
— А как их оглоушило, расскажи!
— Как оглоушило? — мама даже остановилась.
— Ну, тетя Варя рассказывала.
— А! Это она про пожар. Напарник у дяди Коли (они на ферме работают) напился, уснул, папироска упала, от нее все загорелось. Дядя Коля рядом оказался, пожар затушил и дядьку того спас. Премию ему дали, они Аленке пальто купили, а про медаль…
— А, что же они, не воевали?
— Они же глухонемые, сынок, откуда ты взял?
Вернулись они на поселок вечером. От двухэтажек, людей и даже кошек расползались длинные тени, устало зудели комары, было жарко. Хотелось варенца. Но еще больше хотелось рассказать мальчишкам о Киселихе и о том… как фашисткий снаряд оглоушил дядю Колю и тетю Варю.
Рыбка плывет, назад не отдает
Первый снег выпал точь-в-точь на Покров день — так бабка Васена сказала, сменив скрипучую метлу на скребок, лопату на метлу, но лучше бы он вообще не выпадал: из-за него все получилось!
Как-то утром Колька предложил:
— В «расшибалку» сыграем?
— Сейчас не могу, — ответил Славка. — Васька долг отдаст, девяносто копеек, тогда сыграем.
— Ха, держи карман шире! — звякнул Колька мелочью в кармане серого пальто.
— Как это?! — удивился Славка от неожиданности.
— А так! Рыбка плывет, назад не отдает!
— Ну ты тоже скажешь — он же должен!
Колька снисходительно отмолчался — так он был уверен в себе, а Славке ничего не оставалось, как ждать вечера.
«Сегодня не могу, завтра отдам», — сказал вечером Васька, и началось.
Утром по пути в школу, днем — на переменках, вечером — на поселке Славка постоянно натыкался на острые Колькины глаза и слышал его упрямый голос: «Ну, что я говорил! Рыбка плывет, назад не отдает!» А Васька каждый день повторял: «Сегодня не могу, завтра отдам!»
И вскоре все жилпоселовские мальчишки и девчонки узнали о Колькиной рыбке — она стала любимым лакомством их языков.
— Рыбка плывет, назад не отдает! — кричали они за доминошным столом и на волейбольной площадке, в кукольных квартирах и песочницах, у голубятни Логачева и у ИЖака Леньки Афонина, который ремонтировал движок своего быстроногого друга.
— Рыбка плывет, назад не отдает! — вонзалось стрелой в Славкино сердце, а Васька каждый вечер повторял: «Сегодня не могу, завтра отдам».
И вот это «завтра» само пришло.
Славка встал с постели, посмотрел в какое-то ненормальное (как будто его всю ночь мыли) окно и обомлел: белым пухом покрыты были асфальт и песочница, крыши сараев и доминошный стол, деревья с редкими желтыми листьями и подоконники.
— Ура, зима! — побежал он на улицу.
— Привет! — встретил его у подъезда Колька, по-хозяйски разгреб ногой легкий снег и показал кивком головы на тонкую, жесткую пленку льда. — Смотри, какой асфальт!
— Уже можно играть, — понял его Славка.
— Соберутся все, сыграем. Я клюшку купил в «Спартаке». Вещь!
Колька важно сплюнул, а Славка также важно пробурчал.
— Васька сегодня деньги отдаст, и я завтра после школы тоже поеду в «Спартак». Мамка разрешила.
— Так он тебе и отдал! — невозмутимо произнес Колька. — Я же говорил, нужно было сразу четко действовать. Сказал бы ему: «Или давай деньги, или по шее получишь», — отдал бы, как миленький. Или бы по шее получил.
— Да ну… — хотел возразить Славка.
— Вот и иди со своим «да ну» ко дну, — передразнил Колька. — Так хоть бы по шее ему дал, а то вообще ничего.
Этот вариант Славку совсем не устраивал: он и драться с Васькой не хотел и деньги терять — тоже.
— Что ты с ним не сладишь, что ли?
— Почему это?
— А, что ж ты тогда?
— Да это…
— Дай ему в рыльник — за свои же деньги!
Славка не знал, куда деться от быстрых Колькиных глаз, от солнца, которое стреляло со всех окон яркими лучами и давило на плечи предательским теплом. В это время вышел сам Васька, как-то несмело крикнул: «Привет, мужики!» и направился к сараям. Славка лишь грустно вздохнул, подумал о клюшке, но промолчал. А Колька тут как тут со своей рыбкой.
— Рыбка плывет, назад не отдает! Иди скажи ему.
— Да нет у него сегодня! — отчаялся Славка.
— И никогда не будет. А так хоть в шнобель ему дашь, пусть в следующий раз знает.
Слушать Кольку было не возможно: его упрямая вера била по мозгам. И Славка поплелся по мягкой, запушенной снегом траве к Васькиному сараю, из которого доносился резкий шорох рубанка.
Шагов тридцать он прошел, но взмок, как после десятичасового хоккейного мачта. А тут еще снег попал в ботинки — противно! И поскользнулся он у самого сарая — чуть не грохнулся!
И девчонки с санками хихикнули — откуда только взялись!
А Ваське хоть бы что — жиг-жиг своим рубанком, жиг-жиг. И молчит, как будто это ему деньги должны.
— Ну ты, здорово, — сказал Славка, хотя еще несколько секунд назад хотел сказать: «Чего, клюшку чинишь?»
— Привет, — в тон ему ответил столяр, а по «сарайной улице» дохнуло прохладным ветром: жесткие струи его неприятно шевельнулись под воротником расстегнутого пальто.
Что говорить дальше, Славка не знал. А Васька спокойно жигал своим рубанком: скрюченная стружка весело летела во все стороны.
— Отдашь деньги-то? — спросил наконец Славка.
Жиг-жиг рубанком по дереву. Славка, сжав губы, посмотрел на ботинки — две бледные стружки лежали на них, впитывая влагу первого снега.
— По шее хочешь получить?
Еще пара стружек упала на ботинки под упрямое жиг-жиг. Он стряхнул стружку:
— А то в нос дам.
Васька на это ноль внимания, фунт презрения. Славка застыл в дверях, как статуя, боясь пошевельнуться, боясь услышать спиной визгливое: «рыбка плывет, назад не отдает!»
— Ну, что молчишь-то? Выйди сюда, — буркнул он.
— А мне и здесь хорошо.
— Выйди, сказал.
Васька не вышел, но отложил рубанок и шагнул к двери.
— Не отдашь, по шее получишь.
— Ну и что такого?
Это было уже слишком! Славка аж моргнул от удивления.
— Ща врежу, точно, — сказал он, и, увидев, что Васька опять на это ноль внимания, сунул кулак (да не кулак, а вяло сложенную ладонь) в приоткрытую дверь. — На тебе, чтоб знал.
Васька вновь промолчал, и только ветер хмыкнул дверью, да ударила крылом ворона прямо над головой.
Славка развернулся, вышел на солнце и потопал по своим же следам к Кольке.
— Сейчас все растает. Видишь, как солнце печет, — сказал тот и заинтересованно спросил. — Отдал? А врезал?
— Угу, — сказал Славка. — Пойду домой. Снег в ботинки попал. Противно.
Он пришел домой, снял ботинки, поставил их на батарею, сменил носки и сел на диван. Долго сидел. Может быть даже вздремнул — чего никогда раньше за собой не замечал.
Но вдруг очнулся — сидеть надоело, подошел к окну и не узнал свой поселок: размокло все, разжижело, грязь да грязь кругом. Кто-то ударил дверью сарая, звякнул замком. Славка испугался, отошел к дивану: вдруг это Васька со своей чиненной клюшкой.
— Этот снег дурацкий, — вздохнул он и сел на диван.
Через несколько дней от первого снега не осталось и следов. Опять сухая, колючая, ветристая осень загуляла по поселку, развесив по холодному небу свое серое тряпье. Противная была та осень! Дома сидеть надоело. В школу ходить не хотелось: трудно было скрывать от одноклассников, что они с Васькой в ссоре. И гулять не тянуло.
Бабка Васена опять взяла метлу и зло шмыгала ей по утрам еще целых две недели!
Потом пришла зима. Настоящая, морозная, со скрипом!
И в первом хоккейном матче Васька и Славка, игравшие в одной команде, забросили по шайбе и напрочь забыли про первый снег, который выпал как раз на Покров день.
Алфизики
Жилпоселовский люд готовился к пасхе. Женщины пекли куличи, красили яички. Мужчины метались между погребами и магазинами, истязая себя «репетициями». Дети мечтали о крепких яичках, которые никто бы не смог разбить. Праздник объявился неожиданно: вчера его не было, и вот на тебе — Пасха!
— Христос воскрес! Воистину воскрес! — только и слышно кругом.
Славка и Сашка сидели на кухне печальные: яички у них московские, магазинные — слабые, не то что у Игоря: его бабушка специально чем-то откармливает куриц под Пасху, чтобы скорлупа была крепче.
Славка ушел в комнату, уставился в стопку книг на столе, читая без интереса: «Алгебра, история, физика…» И вдруг.
— Физика! — крикнул и выбежал на кухню.
Там ели Сашкины родители.
— Сейчас все будет отлично! — возвестил Славка. — Я еще вчера хотел да забыл.
— Чего хотел? Зачем керосинку зажигаешь? — навострил ушки Сашка.
— Физика, понимаешь! Это не какая-то бабушка, это — наука!
Славка поставил на керосинку кастрюлю с водой, убежал в комнату. Сашка — за ним:
— Ты чего хочешь? Скажи! Я никому — могила.
— Мы скорлупу закалим, понял? Она станет крепче камня.
— Как закалим? — Сашка ничего еще не знал о закалке яиц.
— Очень просто! Сначала в кипяток, потом в холод. Раз двадцать, чтобы прочнее было.
— Ух ты!
Дядя Леша, Сашкин папа, узнав об эксперименте юных физиков, от смеха чуть не опрокинул стопку с водкой:
— Ученый мне нашелся. Яйца вздумал калить!
— Это не я, — спокойно отреагировал на дяделешин пессимизм жилпоселовский естествоиспытатель. — Так в книге написано.
Что писалось в книгах о закалке яиц дядя Леша не знал, но Славкина уверенность насторожила его. Он выпил водку, молча закусил.
— Закипает! — улыбнулся Славка, а дядя Леша, отложив вилку, блаженно закурил «беломорину».
— Вот, Сашка, учись. Выучишься, будешь яйца на керосинках калить, — сказал он, но теперь в его голосе было больше неуверенности, чем спеси.
— Кипит! — важничал Славка. — Теперь наливаем в ведро холодной воды, берем половник и…
Грозно булькала вода в кастрюле, удивленно корчился Сашкин нос, покрылся потом одержимый физик. С неистовостью настоящего ученого — экспериментатора Славка переносил в обыкновенном половнике из обыкновенной, даже не эмалированной кастрюли московские яйца в ведро с холодной водой и через несколько секунд закладывал их обратно в кипяток. Он дерзал. Мысль работала четко.
— У, черт! Вода-то в ведре нагревается! — понял он вовремя.
— Ха, физики нашлись! — дядя Леша сменил папиросу.
— Под проточную воду надо! — сообразил Славка. — Под кран.
Эксперимент продолжался.
— Уже пятнадцать раз. Может, хватит, Славка!
— Чем больше, тем лучше. Как ты не понимаешь?!
— Ой, что вы тут устроили?! Потоп целый! — вернулась из магазина Славкина мама.
— Я все уберу, — отмахнулся сын. — Не волнуйся.
— Двадцать девять раз. Ух, сейчас будет, — сказал Сашка голосом человека, отправляющего ракету на какой-нибудь Марс.
Дядя Леша нетерпеливо засопел. Сашкина мама вышла на кухню в новом сером пальто, отругала мужа:
— Ты долго будешь курить? Люди ждут.
— Иду — иду, — дядя Леша одел плащ, вернулся к мальчишкам.
Все молча склонились над яичками — словно бы в ожидании чуда.
— Попробуем! — загорелся детским огнем Сашкин отец.
— Давайте! — гордо принял вызов Славка.
— Только точно бей, не в бок! — позаботился дядя Леша, с тревогой в глазах протянул в большом кулаке маленькое яичко.
— Не бойтесь, — Славка ударил точно в «носик».
— Ого-го! Вдребезги! — загоготал победитель.
— Подумаешь, — не сдался Славка. — В таких условиях ничего толком не закалишь. Суп-то варится полдня.
Дядя Леша ушел, не победив, — сказать ему на это было нечего.
— Ой, Слава, совсем забыла! — крикнула мама. — Иди сюда.
— Ну что еще?
— Да вот же! Тетя Настя угостила, ей из деревни привезли. Саше дай одно. Смотри, какие большие. А вкусные, наверное.
— Ух ты! А носик какой острый. Ма, я на улицу, ладно?
— Ступай — ступай.
За Игорем по поселку бродили мальчишки. Яичек у них уже не было: они, побитые, оттягивали карманы счастливчика, важного, как индюк. Он не знал, почему Славка и Сашка так спешат к нему.
Рыба-вьюн
В начале лета Васька поймал на Рожайке 90 пескарей, через день Славка принес домой 80 пескарей и 15 пузух — его кошка поедала и эту бледную рыбку с отвислым пузом. Жилпоселовские рыболовы заволновались, а рекордсмены стали ловить рыбу бутылками. У одной отколют горлышко, у другой — дно, вставят одну в другую, набьют белого хлеба в эту стеклянную вершу, поставят в тихую воду, и лезут в нее голодные рыбешки!
Еще через неделю рыбу стали ловить корзинами. Это — здорово! Если умело орудовать корзиной, то можно поймать и головля и плотвичку. Корзиночную ловлю мальчишки освоили быстро. Три-четыре рыбака собирались по утру в артель и шли на речку. Рожайка отдавала все свои запасы, но на следующий день новая артель, а то и две-три, вновь вылавливали огромное количество (для речки то в метр глубиной) рыбы.
В эту хлопотливую жизнь вмешалась осень. Еще август гулял по земле, а уже холодно стало, тучи повисли над Рожайкой, дожди затюкали по ее доброму сердцу. А когда до школьного сентября осталось совсем немного, не выдержали два друга.
— Десять дней никто рыбу не ловил. Представь, сколько ее скопилось! — сказал Славка, и Васька легко вообразил, как из речки на берег вываливается крупная, жирная рыба.
Ловить! Ее нужно было ловить, не смотря на запреты, холода и Илью Пророка. Ловить! И только корзиной, потому что рыба наверняка в осоке сидит — греется.
Ранним утром они взяли корзину, большой бидон и пошли на речку. Рожайка встретила их неприветливо. Как будто обиделась, что долго не ходили. Серая, постаревшая, струилась она несмелым потоком, обнажая на мелкой воде свои жилы и кости.
Первым полез в воду Славка.
— Уй ты! — крикнул он от зябкого удовольствия, вышел на середину реки, оттуда — резко к берегу, загребая воду корзиной. — Смотри! — обрадовался, выбрасывая снасть на берег. — Такой вьюн! В жизни не видел!
Вьюн — серый, скользкий, вертлявый — был сантиметров на двадцать. Зло трепыхаясь в корзине, он не давался в руки, но Славка загнал его в угол, зажал в кулаке.
— Не выпускай, покажем. Такого вьюна никто не ловил.
— Сейчас вся рыба ожирела. А зачем его домой тащить, если его даже кошки не едят?
— Пусть останется. На затравку. Наловим, тогда выбросим.
— Ладно, держи.
Вьюн крутанул в воздухе резвый пируэт, упал у васькиных ног. Славка пошел в воду. Те же натренированные движения, та же уверенность, тот же четкий подъем корзины, но… рыбы не оказалось. Только тина да две ракушки.
— Сейчас попрет! — улыбался Васька, но пока только перли мурашки по славкиному телу.
Третья попытка — пусто в корзине, четвертая, пятая. Васька сменил друга, но безрезультатно: исчезла рыба. Но куда?
Славка вытащил из бидона недовольного вьюна.
Вьюн смотрел на них тяжелым рыбьим взглядом, полном водяной тоски и бессильной злобы. Глаза его не просили, не требовали — они жаждали воды. Речка шевелилась осокой совсем рядом, он чувствовал ее своею склизкой чешуей, и только бы пальцы разжал человек, дополз бы до воды, дотянул, говорили глаза рыбьи, усталые.
— А ну его! Зачем он нам? — Славка сунул кулак в воду, медленно разжал его. Соскользнув с ладони, рыба юркнула в глубь и, даже не попрощавшись со своими спасителями, презрительно вильнула хвостом.
Через несколько минут они рассказывали друзьям о вьюне.
— Таких вьюнов не бывает! — даже не выслушал их до конца Игорь Волков. — 15 сантиметров, не больше.
— Вот такого вьюна Славка поймал, точно говорю.
— Не бывает таких вьюнов, сказал.
— А Славка поймал! Я его в руках держал — вот такой!
Эх, жалость-то, какая! Никто не верит. Последний рекорд уходящего лета остался в реке. Но он же был! Его Славка поймал!
Спорили мальчишки, пока не вышел Колька, явно чем-то взволнованный.
— Пацаны, вот такой белый гриб принес братан из Юсуповского леса. Я завтра туда пойду.
— Никитский лес не хуже, — заявил Васька, и участь всех рыб и рыбешек речки-Рожайки была решена — про них мигом забыли.
А вьюн-рекордсмен, не догадываясь об этом, забился в осоку и, тяжело ворочая жабрами, вспоминал недоброе свое приключение.
На льдине
Земля с радостью освобождалась от рваных пятен снега и подставляла бока свои жаркому солнцу. Все вокруг так и играло: чистые лужи, грязные лужи, Васькины глаза, Славкины глаза, кривые пальцы тополей, длинные пряди берез. Два друга бежали к реке. Она, пухлая, словно ее оса укусила, тянулась по окраинам города в сторону Москвы. Два рыбака, рыжая дворняга, поле, ожиревшее за зиму, и ни одной льдины! Какие-то огрызки плавают вместо льдин.
Сразу стало грустно. Вспомнились учителя и мамы.
— Васька, пойдем в Константиновку: должна же где-нибудь нормальная льдина плыть!
— Маленькие есть и большие должны быть, — вывел несложную, весеннюю формулу Васька и побежал к реке.
Настроение быстро улучшалось. Живучий дух витал над речкой, веселя друзей. Они верили — найдется льдина! Они даже палки прихватили с собой из штакетника у водокачки.
— Смотри! — крикнул Славка. — Льдина!
— Здоровенная!
Большая серая льдина прижалась боком к противоположному берегу и будто бы спала.
— Как хряк в огороде, — зачарованно прошептал Васька. — Надо только от берега ее оттолкнуть. Побежали на тот берег!
Льдина покоилась в безмятежной лени в трех метрах от берега.
— Пузом на мель села, — Васька попробовал палкой глубину.
— Пройти можно.
И вот счастливые друзья уже плыли на льдине:
— Ура! Крейсер!
Но радость их поутихла сразу же, как только они попытались снять льдину с мели — у крейсера был прочный якорь.
— Она здесь все лето хочет загорать?! — разозлился Славка.
— Не столкнем, — сдался Васька. — Вчера надо было.
— Всю весну прозевали! — Славка сошел со льдины и охнул. — Ого! Воды-то сколько стало, чуть не залил!
— Дай-ка я, в воду полез Васька и… залил сапоги: река стала глубже. — Кранты! Надо идти босиком.
Они разулись, завернули повыше брюки, прошли, поеживаясь метра два и оглянулись. Но что это! Льдина сама, без всяких палок стала медленно разворачиваться — проснулась!
— Васька, куда это она? — последняя надежда поплавать на льдине ускользала от них. — Бежим! — Ну никак нельзя было упускать ее!
Льдина тяжелая, ленивая, повернулась широким боком к реке и, подхватываемая течением, подалась вперед. Мальчишки устремились за ней. Успели!
— Толкай ее! — кричал Васька, упираясь палкой в дно реки и не замечая, что стоит босиком на снегу, пятки обжигает колкий холод, а правая брючина совсем промокла.
— Давай, давай! — рычал Славка, и льдина слушалась их!
Будто соскользнув с бугорка, она отдалась спокойному течению реки и поплыла. Но не успели мальчишки обуться, как льдина вдруг клюнула носом, потянулась головой вниз, на дно.
— Славка, ко мне! Утонешь!
Тот шагнул к другу, льдина приподняла голову, выпрямилась, быстро приближаясь к берегу. Нужно было срочно вырулить ее на середину реки, но мальчишки стояли в центре неуклюжего крейсера и править им не могли.
— Давай расходиться. Я шаг вперед, ты — назад, чтобы держать равновесие, — сказал Васька, тихонько шагнул вперед, и льдина подчинилась воле упорных матросов, они выправили курс!
— Здорово мы ее! И ничего не зря весна прошла! Не зря!
Мальчишки готовы были плясать на своем корабле, если бы не его предательское покачивание!
— А почему она такая? Шаг нельзя сделать, сразу тонет.
— Скажи спасибо, что хоть такую нашли. Васька смотри!
Дождик капает: вот вода почему поднялась — дождь!
Мелкий дождик тюкал по лицам, пробирался за шиворот разбрасывал по воде серые бусинки, холодил руки, но он их не напугал. Раз уж вышла такая удача — плыть до Пахры, а то и до Ленинской!
Миновали «камушки», лучший на Рожайке пляж, дачный поселок, притулившийся к берегу на краю города — хорошо! Солнце блестит, небо синее, а воздух!
— Эй! Смотри! — вдруг крикнул Васька.
Славка вздрогнул. Все шло гладко и спокойно до этой секунды. Льдина, хотя и пугала своим норовом, все же плыла. И вдруг такое!
Сразу за дачным поселком речка круто загибала вправо, выходила на «быстринку». Мальчишки знали: здесь придется попотеть, чтобы река не сбросила льдину на мель, но такого они не ожидали. В том месте, где река, мелея, набирала скорость, дыбились, как на баррикаде, белые льды. Большие и маленькие, остроносые и тупоголовые они, как чудища сказочного царства мертвецов, выкинули из зло шипящей воды бледные тела, прижались друг к другу с явным намерением погубить любого, кто бы не посягнул на них.
— К берегу! — Славка отчаянно работал палкой, а Васька даже присел на колени, чтобы сильнее загребать.
И все зря. В эти минуты льдина показала вредный характер: ее массивное тело, лениво покачиваясь, плыло по середине реки и набирало скорость.
— Тут мелко, Васек, может прыгнем?
— Ты что?! Мамка убьет!
— А может… — хотел что-то сказать Славка, но опасность времени не оставила: ледяные великаны были совсем близко — казалось, это их ехидное шипение неслось из-под воды.
— Славка, осторожно! Там несколько льдин нормально лежит, по ним прыгай к берегу.
Славка махнул головой, отбросил шест, шагнул к другу, и в этот момент льдина на бешенной скорости кинулась головой под воду — под свою маленькую сестру. Славка прыгнул на нее, увидел льдину покрупнее справа — туда, еще одну — на нее. И повернулся назад, крикнул дико, властно, но в то же время заботливо: «Васек, за мной!»
Васек повторил его маневр, и оба они по малым и большим льдинам, спотыкаясь, заливая сапоги, добежали до берега. Но не остановились: ужасный скрежет, злобное урчание, громкое бухание из-под воды поразили их. Они посмотрели туда, где только что был их крейсер, и удивленно переглянулись — льдины не было! Она вся ушла под воду и там, ворочая мощными мышцами, пробивала дорогу вперед, к Пахре. Река гудела. Льдины в заторе подскакивали, как игрушечные. А Васька и Славка шли вдоль реки, смотрели на торосы и слушали страстную песню, рвущуюся из-под воды. Вдруг льдина торпедой выскочила на волю, притихли ее сестры, скользнул по ним ветер.
— Вот это да! — хлопнули Славкины и Васькины глаза.
А льдина, прощаясь со своими смелыми матросами, качнула белыми боками и скрылась за поворотом.
После одного красивого удара
Мальчишки гоняли резиновый мяч и случайно разбили окно у тети Дуси. Удар был красивый и точный. Тетя Дуся вылетела, большая и толстая, как дирижабль, на улицу, и… страшная буря разбушевалась над черными, белыми, рыжими головами футболистов! Сколько было грохота, шума, слов и слез! Муж разъяренной тети Дуси, преспокойный дядя Коля, успел вставить стекло, а она все бушевала и добилась своего: у ребят отняли мяч, как будто он в чем-то виноват.
А без мяча, что делать в июле?
Купаться? С мая лето стояло жаркое — накупались. На стогах в прятки играть? Да там все ходы-лазейки давно рассекретили, не интересно. Рыбу ловить? Итак все кошки ожирели — лопнут еще!
— Айда за грибами в аэропорт, — придумал, наконец, Колька, — там много. Встанем пораньше… а еще лучше там переночуем. На стогах.
— Кто пустит? — вздохнули братья Борович.
— Там стройку тетя Варя сторожит. Скажем, что у нее переночуем. Она уже ушла, видел.
— Точно! — загорелись мальчишки, но родители не поняли страстного их желания раньше всех оказаться в аэропортовском лесу.
И словно раскаты тете Дусиной бури понеслись из кухонь и комнат крик, топот ног, шум посуды.
— Не пустишь — уйду из дома! — пугал мамку Славка.
— Не нужен нам мяч! — рычали братья Борович.
— Сами ехайте в свой зоопарк! — отказывался от заманчивого предложения Васька.
— Все пойдут, а я что — лысый! — кричал Игорь.
Родители защищались упорно, но не выдержали, сдались! Мальчишки собрались у доминошного стола и молча, чтобы не вспугнуть победу, побежали на станцию. Электричка привезла их в аэропорт, которого еще не было, но который совсем скоро должны построить их родители.
На платформе солнца уже не было. Оно, быстро темнея, цеплялось рыжими лохмами за шкуру темнеющего леса, огромным полукругом обнявшего будущие взлетно-посадочные полосы — пока ровное поле. Несколько стогов разбрасывали по нему длинные тени. Пока бежали до самого большого стога, карабкались по пахучей его спине, «стелили постели», солнце перевалилось в большую яму за лесом, а по небу пошли гулять звезды. Позабыв про время, грибники долго болтали обо всем на свете, пока не услышали довольный Мишкин храп.
— Заснул, малявочка! — Валерка укрыл ноги брата сеном, но Славка вдруг крикнул:
— Смотрите, идет кто-то!
— Лось, скорее всего. Большой очень, — решил Васька. — С лосенком. Видите, рядом поменьше.
— Человек это. Руками болтает, — зашевелился Колька. — Тут бандитов каких-то ловили, мне братан рассказывал.
— Давно поймали, — успокоил его Толик.
— Это грибники. Утро скоро. Тс-с. К нам идут.
Что-то большое и черное под руку с таким же черным, но маленьким, медленно приближалось к стогу.
— Не бойтесь, нас девять человек, — сказал воинственный, наверное, с пеленок Женька.
— Остановился. Нет, опять пошел!
— Со стога не прыгать, держаться вместе. Зря палки не взяли!
Не отрывая глаз от неожиданных гостей, мальчишки готовились к бою. Пришельцы, почуяв силу, остановились.
— Пацаны, спите, я на атасе посижу, — сказал Толик. — В случае чего разбужу.
— И я тоже, — напросился в помощники Ленька.
Мальчишки тут же захрапели нервную песенку, к их дружному хору вскоре присоединились и сторожа. А тут и солнце объявилось!
Могучими руками ласкало оно мир с его приключениями и чудесами и, приметив уставших малышей у себя под боком, улыбнулось, погладило взъерошенные головы, отогнало прочь страхи и волнения и спали грибники до самых последних петухов.
Вдруг счастливым смехом задрожал большущий стог.
— Ха-ха, держите меня, я падаю!
— Лося с лосенком увидел!
— Бандитов!
Стряхивая с себя соломинки и сон, мальчишки корчились в сладком хохоте, а тем временем недовольно пробуждался Мишка:
— Валерка, что такое? Чего они?
— Кусты! Это были кусты, понял? Вон — большой и маленький.
— Ну и что? Я вчера их видел там. Чего хохочете?
— Жека, он их еще вчера видел!
— Молодец он у тебя. В разведчики ему надо.
— Идите вы со своими разведчиками. Жрать хочу.
Ему дали черняшки с чесноком. Он съел свою долю, но так и не понял, почему все смеются.
В лесу было много ярко-наглых мухоморов, ехидно-бледных поганок, но ни одного «человеческого» гриба! Это однако не расстроило пацанов. С пустыми корзинами, серьёзным Мишкой они сели в электричку, еще раз объяснили ему про кусты. Он понял и засмеялся:
— Разбудили бы меня и не боялись бы ничего, чудики!